— Слушай, я не понимаю чего ты хочешь.
Каталина подняла глаза на заговорившего Хельсинки. Она сидела на столе, сложив ноги по-турецки, а он перебинтовывал голову Берлину, всё ещё находящемуся без сознания.
— О чём ты, Хельсинки?
— Ты хочешь помочь мне?
— Нет, с чего ты взял? — фыркнула Каталина. — Если я возьмусь за перевязку, могу не удержаться и перевязать ему шею. Правда, велика вероятность, что я при этом его задушу.
— Тогда зачем ты сидишь тут? Нравится смотреть на связанного Берлина?
— О, ты не представляешь насколько, — ухмыльнулась Каталина. — Да я просто хочу поговорить с ним.
Хельсинки недоверчиво посмотрел на неё. Каталина уставилась на здоровяка в ответ, делая взгляд как можно невиннее. Вдруг Берлин зашевелился.
— С пробуждением! — ликующе воскликнула Каталина. Заметив, что Берлин поморщился, она продолжила ещё громче:
— Болит голова? Ничего, это нормально в твоей ситуации.
— Прекрати орать, — процедил Берлин.
— Прости, ничего не могу с собой поделать. Так рада, что ты очнулся.
— Хельсинки, ты не мог бы нас оставить? — попросил Берлин.
— Ты уверен…
— Да, вполне. Дай нам пять минут, если волнуешься.
Хельсинки кивнул и вышел за дверь. Как только они остались наедине, лицо Берлина исказилось настолько, что Каталина почувствовала, как по спине побежали мурашки. Он подался вперёд и чуть ли не зашипел:
— Ты за это заплатишь, слышишь меня?
— Эй, остынь, — Каталина подняла руки вверх. — Ты, наверное, не в курсе, но не я ударила тебя по голове, и вовсе не я сейчас главная.
— Правда? И кто же? — Берлин наклонил голову, изучающе рассматривая девушку.
— Найроби. Позже и она тебя навестит.
Берлин откинулся назад, не сводя глаз с Каталины.
— Ты явно приложила к этому руку, — произнёс он.
— Что, тебя бесит, что восстание подняла та, от которой ты этого не ждал? Ну прости, в этом моей вины нет. Найроби смелее, чем ты думаешь.
— Скоро всё вернётся на круги своя. Поэтому лучше признайся сейчас, пока я даю такую возможность: всё это происходит из-за тебя?
Что-то в лице Берлина пугало Каталину, поэтому она осторожно заговорила:
— Возможно, я случайно подала Найроби идею в разговоре. Так, между делом.
Берлин глубоко вздохнул и запрокинув голову назад, устремив глаза в потолок.
— Что, хочешь придушить меня? Пытать? Уверена, у тебя сейчас столько изощрённых мыслей в голове, — усмехнулась Каталина.
Берлин вернул голову в обратное положение.
— Мне ничего не хочется с тобой сделать.
— О, — Каталина искренне удивилась. — Неожиданно. И почему же?
— Потому что ты разочаровала меня. Я даже не хочу видеть тебя. Уходи.
— Что? Ты устроил здесь тиранию, а разочаровала тебя я? — от возмущения Каталина тут же встала на ноги.
— Тиранию? А как ещё соблюдать здесь порядок? — взорвался Берлин. — Вы бесконечно ноете, жалуетесь, нарушаете правила! Я пытаюсь следовать плану, но вы словно капризные дети!
— Тогда тебе явно пора отдохнуть. Видишь? Всё правильно! Найроби займёт твоё место, и все будут довольны. Прекрати винить меня!
— Никто, слышишь, никто не удержит здесь порядок лучше меня. Очень скоро вы все облажаетесь, план будет на грани краха, и тогда вы поймёте, что со мной ситуация была очень даже неплохой. А сейчас уходи, Каталина. С каждой секундой ты раздражаешь меня всё сильнее.
— Да что я сделала? Тебе не кажется, что ты несправедлив? Ты ничего не сказал про других, в то время как меня выставил виноватой во всём?
— Действительно, почему же так? — наигранно удивился Берлин. — Может, потому что мне плевать на остальных? Потому что ты мне важнее, чем они? Знаешь, это болезненно — получать нож в спину от человека, которого… — он осёкся и отвёл взгляд.
Раздался тихий стук. Дверь приоткрыл Хельсинки.
— Вы кричали. Тут всё нормально?
— Да, вполне. Будапешт как раз собиралась уходить.
Каталина заставила себя столкнуться с ледяным взглядом Берлина.
— Присмотри за ним, Хельсинки, — сквозь зубы произнесла она и вышла за дверь.
Каталина направилась на первый этаж. Там Москва следил за заложниками. Услышав шаги, он обернулся и улыбнулся Каталине. Как только Москва рассмотрел её лицо поближе, улыбка с его лица пропала.
— Что с тобой? На тебе лица нет.
— Всё в порядке, — Каталина заставила себя улыбнуться. Она отвернулась от мужчины. Что-то в толпе заложников привлекло её внимание. Это была Моника, постоянно притрагивающаяся к бедру.
— Денвер не пришёл перевязать её бедро, — пояснил Москва, проследив за взглядом Каталины. — Я бы сделал это сам, но не могу оставить заложников. Может, ты могла бы это сделать?
— Да, конечно, — Каталина снова улыбнулась и направилась к блондинке. Она подняла Монику за локоть и буркнула: «На перевязку». Добравшись до цеха, где находилась аптечка, Каталина закрыла дверь, жалюзи и бросила Монике:
— Раздевайся.
Моника не послушалась. Она продолжала стоять, пялясь в стену и кусая губы.
— Гастамбиде! — повысила тон Каталина. Моника вздрогнула и потянула за молнию. Опустившись на корточки, Каталина спросила:
— Почему же я сейчас делаю работу Денвера?
Моника обернулась и поинтересовалась в ответ:
— Это риторический вопрос или мне нужно ответить?
Каталина, усмехаясь, посмотрела на неё.
— Будь так добра ответить. Ты, должно быть, спец по вопросам о Денвере.
— Не понимаю, о чём ты, — Моника отвернулась.
— А ты молодец, не выдаёшь своего парня.
Моника снова обернулась, но на этот раз в её глазах стоял страх.
— Откуда ты…
— Денвер сам покаялся. Да расслабься, всё нормально. Он не один здесь крутит романы с заложницами, — воспоминание о Берлине заставило Каталину поморщиться. Она закончила с перевязкой и поднялась на ноги. — Не против задержаться? Поболтаем с тобой.
Монике ничего не оставалось, кроме как кивнуть. Каталина прошла к шкафу, запустила руку в проём между ним и стеной и извлекла оттуда маленькую бутылку виски. Открыв её, она протянула бутылку Монике. Та покачала головой.
— Точно, всё время забываю, что у тебя в животе маленький Артурито. Хотя лучше бы это была маленькая Моника, — Каталина сделала глоток. — Так что у вас с Денвером? Почему твоим бедром сегодня занималась я, а не он?
— Потому что он со мной порвал, — выпалила Моника на одном дыхании.
Каталина оторвала бутылку от губ и уставилась на неё. Устыдившись своего выпада, Моника зарделась и отвернулась. Каталина задумчиво провела языком по губам, собирая капли алкоголя.
— Денвер не подонок. Он бы не трахнул беременную женщину, чтобы потом бросить. Извини, если было грубо.
— Он сказал, что у меня Стокгольмский синдром, и нам нужно расстаться. Говорил, что у него есть ко мне чувства, но он не даст мне сойти с ума, поэтому это конец, — Моника села на стул и подпёрла голову руками.
— А у тебя к нему чувства есть?
— Мне кажется, что да, но вдруг он прав? Я бы не заметила его, если бы мы просто встретились в баре, так что я могу быть больна.
— Слушай, я не психиатр…
— Но сейчас поделишься со мной мудростью, не так ли? — горько усмехнулась Моника, поднимая голову. Каталина улыбнулась и присела рядом.
— Я поговорю с Денвером, если ты этого хочешь.
— Правда? — в глазах девушки заблестела надежда.
— Да, но ты должна прислушаться к себе и понять, реальны ли твои чувства. На это у тебя минут пять.
— Не очень-то много.
— Увы, это всё, что есть.
Моника замолчала. Прошла минута, прежде чем она решительно тряхнула головой:
— Я этого хочу. Поговори с ним.
— Ладно, — Каталина вновь приложилась к бутылке.
— А с тобой что?
— А что со мной?
— Какое-то время мы были подругами, и я научилась видеть, когда с тобой что-то не так. Так что случилось?
— Один человек зол на меня. И вроде бы я сама виновата, поэтому его злость оправдана, её можно вынести. Но он чуть не сказал то, чего я боюсь.
— Что мог сказать Берлин?
Настала очередь Каталины удивляться.
— С чего ты решила, что это Берлин?
— Потому что даже некоторые заложники убеждены, что у вас роман. Так что он пытался сказать?
— Кажется, он чуть не признался мне в любви. По крайней мере, за секунду до этого он сказал, что я ему дорога.
— Кто бы мог подумать, что ты боишься признания в любви, — Моника хихикнула.
— Ничего я не боюсь, — тут же возразила Каталина. — Просто это не к месту. Мне не нужны отношения. «И уже никогда не понадобятся».
— По-моему, когда такой человек, как Берлин, дорожит тобой, это значит, что его чувства серьёзны. Может, стоит дать ему шанс?
— Не стоит.
— Хочешь сказать, ты к нему ничего не чувствуешь?
— Абсолютная пустота и редкие проблески отвращения.
— Ну да, — лукаво улыбнулась Моника. — Поэтому когда он говорит с нами, ты смотришь на него, не отрываясь. Поэтому каждый раз, когда вы рядом, вокруг такое напряжение, что кажется, сейчас искры посыплются. Поэтому ты сейчас напиваешься. Тебе абсолютно всё равно.
— Мне начинает казаться, что ты инспектор полиции, а секретаршей работала под прикрытием, — буркнула Каталина, допивая виски.
— Когда-то я хотела работать в полиции.
— Могла построить неплохую карьеру. Ладно, идём, — Каталина встала, слегка покачнувшись, и отправила пустую бутылку в мусорное ведро. — Мне ещё вправлять мозги твоему парню.
— И ещё не забудь поговорить с Берлином, — добавила Моника. — Вам надо разобраться в ваших отношениях, иначе вы друг друга убьёте. Мне будет жаль, если ты умрёшь.
Сердце будто сдавили железной рукой. Она ведь даже не подозревала, что жалеть ей придётся очень скоро. Каталина вымученно улыбнулась и кивнула. Она не собиралась говорить с Берлином, но умирающим позволено давать обещания и не выполнять их.
***
Денвер обедал, когда Каталина размашистым шагом вошла в комнату.
— Приятного аппетита, болван, — улыбнулась она, присаживаясь напротив.
— В чём дело? — нахмурился Денвер.
— Так ты все свои отношения будешь уничтожать. Бросил Монику из-за слов Найроби? Насколько я знаю, у нашего нового капитана нет медицинского образования, а ты прислушиваешься к её диагнозам.
— Она права, ясно? Моника не обратила бы на меня внимания, если бы не всё это дерьмо. Я не хочу причинять ей вред, а ты не причиняй вреда мне. Это, если что, такой тонкий намёк, я прошу отвалить от меня, — Денвер вновь принялся за еду.
— Ты грубиян и идиот, — констатировала Каталина. — Но ещё ты мой друг, поэтому я попытаюсь объяснить. Ты сказал, что не хочешь причинять ей вред. Почему?
— Что значит «почему»? Потому что я не моральный урод, и мне не хочется, чтобы кто-то из-за меня страдал.
— Да, такие люди обычно и берут в заложники почти семьдесят человек. Ты влюбился в неё, вот в чём всё дело. И вот так сюрприз — она влюбилась в тебя. К тому же, я кое-что знаю о Стокгольмском синдроме и могу сказать одно: все признаки говорят о том, что у Моники его нет.
— То есть диагнозам Найроби мне доверять нельзя, а твоим можно? — скептически поинтересовался Денвер, скрестив руки на груди.
— Да, потому что я узнала об этом от своего психолога, а Найроби психолога вряд ли посещала.
— Ты ходила к психологу?
— Ты удивлён?
— Вообще-то нет.
— Вот засранец.
Денвер не сдержался и улыбнулся, а Каталина поняла, что дело в шляпе. К психологу она никогда не ходила, но люди обычно доверяют мнению врачей, поэтому пришлось состряпать на скорую руку такую историю. Конечно, кто-нибудь другой потребовал бы больше аргументов или доказательств, но Денвер, несмотря на свою нелёгкую жизнь, оставался достаточно наивным.
— Она правда любит меня? — и снова этот блеск в глазах. Все влюблённые выглядят одинаково.
— Конечно. Когда я тебе врала?
— Ну хотя бы все пять месяцев.
— Я умалчивала о болезни, по сути это была не ложь. Но ты всё ещё злишься, не так ли?
— Нет, просто ты могла бы рассказать мне. Знаешь, мне казалось, что мы друзья и всё такое, — Денвер отвёл взгляд. Каталина, еле слышно вздохнув, подошла к нему и заключила в объятия.
— Прости, — пробурчала она в плечо парня. — Просто я не хотела, чтобы меня жалели. И зная тебя, ты бы носился за мной, как наседка.
— Неправда, я бы так не делал, — тут же возразил Денвер, но получилось неубедительно.
— Это означает, что ты меня простил?
— Да.
— И опекать меня не будешь? — спросила Каталина с тревогой, заглядывая ему в лицо.
— Не буду. Хоть голая тут носись, я ничего не скажу.
— Так уж и ничего? — улыбнулась она.
— Ладно, скажу, что ты невыносимая заноза в заднице, но на этом всё.
Каталина довольно рассмеялась, вслед за ней засмеялся и Денвер.
— Какая идиллия, — раздалось позади. Каталина обернулась и увидела Берлина. Тот стоял, прислонившись к дверному косяку.
— Тебя что, уже выпустили из-под конвоя? — огрызнулась Каталина уже по привычке и тут же пристыдила себя. Ей бы попросить прощения за эту заварушку, а не ухудшать положение ещё больше. Тем более, лёд из взгляда Берлина никуда не делся.
— Найроби очень добра. Даже и не верится, что она сама организовала переворот, — слово «сама» Берлин выделил голосом.
— В тихом омуте, — нервно пробормотала Каталина.
— Это точно, — Берлин холодно улыбнулся.
— Нам нужно идти, — Каталина кивнула на Денвера.
— Конечно, — Берлин посторонился, открывая проход. Каталина вышла первой, прилагая все усилия, чтобы не съёжиться под его насмешливым взглядом.
***
Каталина сидела на стуле в больничном коридоре, грызла ноготь большого пальца и думала о том, что ждать уже невыносимо. Она торчала в больнице с раннего утра, а стрелки часов перевалили за полдень. Её анализы всё ещё не были готовы, медсестры на её вопросы толком не отвечали, только просили подождать. На удивление, Каталина не боялась. Ей просто хотелось домой, вздремнуть час или два. Каталина вздохнула и опустила голову, запустив руки в волосы.
Кто-то тронул её за плечо. Каталина подняла голову и увидела перед собой мужчину средних лет, неловко улыбающегося и уже начавшего лысеть.
— Сеньора Кабрера? Меня зовут доктор Лопес, я ваш лечащий врач.
— Анализы наконец-то пришли?
— Да. Пройдёмте в мой кабинет. Хотите кофе?
— Да, спасибо.
Пройдя за свой стол, Лопес позвонил своей помощнице и попросил кофе, после чего сел и сразу уткнулся в папку с анализами. Каталина же помедлила, прежде чем сесть. Её внимание привлёк плакат с актёрами из фильма «Молчание ягнят». В углу плаката стояла подпись и, приглядевшись, Каталина поняла, что это автограф Энтони Хопкинса.
— Нравится этот фильм? — поинтересовался Лопес, оторвавшись от бумаг.
— Да, я его люблю. А вы, вижу, прямо фанат.
— Это точно, Энтони Хопкинс мой кумир. В каком-то смысле, его Ганнибал стал для меня примером.
— Вы тоже однажды съели печень переписчика? — поинтересовалась Каталина, усаживаясь напротив доктора.
— Я имел в виду, примером в профессиональном плане.
— А на вопрос вы так и не ответили.
Взгляд Лопеса слегка похолодел, но всё же он ответил:
— Конечно же нет. Каннибализмом я не увлекаюсь.
— Как жаль. У вас могло быть такое необычное хобби, — улыбнулась Каталина.
Принесли кофе. Больше доктор не отвечал ей. Он изучал бумаги, и чем дольше Лопес это делал, тем мрачнее становилось его лицо. Каталина потягивала кофе, пытаясь быть терпеливой, но надолго её не хватило.
— Доктор, не пугайте меня, — она подалась вперёд. — Вы что, специально запугиваете меня за чувство юмора? Это же непрофессионально.
— Вы так веселитесь, что мне не хочется ничего вам говорить.
— Бросьте, — серьёзно произнесла Каталина. — Меня и правда начинает напрягать ваше молчание.
Лопес закрыл папку, снял очки и посмотрел на Каталину. Взгляд ей очень не понравился. Какая-то странная смесь жалости и беспомощности.
— Каталина, у вас лейкоз. Если проще, рак крови. К сожалению, в вашем случае операция уже не поможет, химиотерапия тоже. Мне жаль.
«Бред. Нет, это происходит не со мной. Сейчас он рассмеётся, хлопнет себя по лбу и скажет, что перепутал анализы». Но доктор продолжал смотреть на неё всё тем же странным взглядом.
— Но у меня не может быть… — Каталина замолчала, понимая, как глупо это звучит. Вокруг почему-то стало глухо. Каталина опустила глаза в пол и кафель закружился, вызвав у неё тошноту. Она схватилась за виски.
— Нет, всё нормально, — остановила врача Каталина, заметив, что он поднялся с места. — Можно закурить?
— К сожалению нет, это больница.
— Послушайте, я же умираю, сделайте для меня хоть что-то, — слабо улыбнулась Каталина.
— Мне жаль, правда, но я должен вам отказать, — твёрдо произнёс Лопес.
— Знали бы вы, как мне жаль, — хмыкнула Каталина, откинувшись на спинку стула. — Сколько мне осталось?
— Год, может чуть больше.
Так мало. Она не увидит, как Агата закончит школу, не будет плакать на её свадьбе, не поиграет со своими племянниками. И Будапешт теперь стал несбыточной мечтой. Какой смысл переезжать, тащить за собой Эстер и Агату, если через год им придётся тратиться на похороны в чужой стране?
Неожиданно Каталине стало смешно. Вырвался первый смешок, затем второй, и вот уже она засмеялась в голос. Лопеса это не удивило. Видимо, подобные проявления отчаяния он видел часто.
— Вам точно не нужна помощь? Дать вам успокоительное? — мягко спросил доктор.
— Нет, не стоит. Знаете, с моим образом жизни стоило ожидать рака лёгких или печени, но у меня лейкоз. Уморительно, — хихикая, закончила Каталина.
Она поднялась на ноги и направилась к выходу. Лопес её окликнул:
— Если понадобится помощь, вы всегда можете прийти ко мне.
Каталина повернулась и недоумевающе посмотрела на него.
— Зачем вам помогать мне? Вы сделали всё, что могли: сообщили мне ужасную новость. Как я понимаю, в остальном медицина бессильна, — она пожала плечами.
— Вы злитесь на меня, — заметил Лопес. — Поймите, я хочу помочь. Даже в древние времена гонцов не убивали за вести, которые они приносили.
— Да, но все их винили. Всего хорошего, доктор. Надеюсь, следующему пациенту вы сможете помочь больше, чем мне.
