Напиши на линии горизонта

«Самая грубая ложь часто выражается молчанием» Роберт Стивенсон

      Это было то самое редкое утро, когда я проснулась в хорошем настроении. Голова не болела, а Голоса не гудели, позволяя поспать и выспаться. Возможно, я бы даже могла улыбнуться, если бы Спица не разбудила меня затеянной ей уборкой.       Когда я открыла глаза, моя соседка уже гремела чем-то в недрах своего ящика. Спица немного устало улыбнулась мне уголками губ и пожелала доброго утра, как только заметила, что я уже не сплю. Назад пути не было. Теперь — только в ванную, а потом, как и обещала, разбирать завал на подоконнике.       Рыжий не раз рассказывал мне, как уборки проходят у них в Крысятнике, и порой от его рассказов мне становилось нехорошо. Поэтому я терпеть не могла всякого рода субботники, и избегала их, как могла. Но сегодня соседка застала меня врасплох.       — Ты не видела моток пряжи? — из глубин ящика интересуется Спица, отрывая меня от своих мыслей, — желтенький такой.       Я только вяло качаю головой, даже не заботясь о том, что она этого не замечает. Я поднимаюсь на ноги — пружины кровати тихо поскрипывают, — и, на ходу стягивая волосы резинкой, ухожу умываться.       В голове всё ещё стучат слова брата: «Просто Лес никогда не звал тебя. Может, он тебя вообще никогда не примет?». И зачем он так? Ведь прекрасно знает, как мне хотелось попасть на Изнанку, посмотреть на неё хотя бы одним глазочком. Он прекрасно знает, как я завидовала ему, когда он впервые прыгнул, а теперь просто снова давит на больное.       Я стараюсь подавить вздох, чтобы его никто не услышал, и умываюсь, избегая своего отражения в зеркале. Я не люблю зеркала, и не люблю в них смотреть. Потому что каждый раз, стоит только засмотреться, в ответ на меня начинает смотреть отец. Сажусь на край низкой раковины, давая Спице немного времени, чтобы та сама успела убрать как можно больше, и обхватываю себя руками. Стараясь отогнать мысли об Изнанке, начинаю рассматривать стены. Я видела их тысячу раз, но сейчас это единственное, чем я могу себя занять. И тут, и в коридорах, стены намного чище, чем в мальчишеском корпусе, и кажутся какими-то не такими, неправильными, словно… мертвыми?       Я уже собираюсь выйти и закрыть дверь, когда замечаю одинокий, всеми забытый маркер. Он лежит на полу, возле натёкшей из труб лужи воды. Я поднимаю его и кручу в пальцах. Кто и зачем мог его здесь оставить, ведь на стенах нет ни единой надписи? Хотя, это совсем не важно.       Открываю его и провожу по стене, оставляя на ней след. Свой след. Возможно, Дом впитает моё послание и Лес наконец позовёт меня. Это единственное, о чём я думаю, а когда делаю несколько шагов назад, передо мной красуется: «Придёт день. Наступит рассвет. Ты окажешься там, где тебе суждено быть».       Звучит заезжено и неоригинально. Если поискать на стенах других коридоров, за пять минут можно найти с десяток подобных посланий, и редкие из них действительно будут что-то значить. Но я писала от чистого сердца, а значит, Дом должен это принять. Дом должен запомнить меня. Лес должен меня впустить.       Я позволяю себе слегка улыбнуться, на мгновение представив, как окажусь Там. Эта мысль мне нравится, от неё становится как-то тепло, словно где-то глубоко в груди опрокинули стакан с молоком, и практически исчезает раздражение от вынужденного участия в субботнике Спицы.       Обратно в спальню я возвращаюсь преисполненная духом и практически довольная, готовая делать всё, о чём попросит Спица. И моё настроение не испортилось даже в тот момент, когда я поскользнулась на пустой склянке, выкатившейся из-под моей кровати, что было большой редкостью. На одной ноге я доскакала до подоконника, который представлял собой склад из всего — начиная вещами и мотками пряжи и заканчивая крошечными коробочками с украшениями и другой бижутерией, — и скинула все вещи на пол. Спица посмотрела на меня, как на врага народа. Видимо, она ожидала, что я аккуратно, вещичка за вещичкой, переложу их все в шкаф. Но сейчас меня не могло расстроить даже её молчаливое неодобрение.       Большая часть коробочек под одеждой принадлежали Спице, но я нашла одну свою, обклеенную местами отошедшей цветной бумагой, и перевязанную ленточкой. Я отлично помню, как, лет пять назад обклеивала эту коробочку, и как гордилась собой, увидев, какая она вышла разноцветная. На коробке собрался неплохой слой пыли, а я постаралась припомнить, когда последний раз её открывала. Я медленно, чтобы не привлекать внимания своей соседки, переложила коробочку на свою кровать, решив, что посмотрю её содержимое позже. Подумав ещё секунду, я сунула её под подушку для пущей надёжности. Я жила со Спицей сколько себя помню, она была для меня практически сестрой. Но почему-то мне казалось, что то, что прячется в этой цветастой коробочке — что-то слишком личное, что-то из прошлой жизни, о чём не должна знать даже Спица. Возможно, даже Джек.       Я возвращаюсь к подоконнику, аккуратно перекладывая коробки Спицы на её тумбочку, где она уже успела убраться, переложив все мои вещи мне на кровать. Подоконник оказывается непозволительно грязным, словно на нём хранились не наши вещи, а цветочные горшки из Третьей, из которых активно сыпалась земля. Словно кто-то буквально рассыпал по нему грязь. Глядя на эту картину, я понимаю, что мне остаётся только молиться, чтобы Спица не заметила этого безобразия. Или не заметила грязи на своей бежевой кофточке, которая лежала в самом низу, накрывая собой коробки.       Я беру одну из тех тряпок, которые моя соседка специально раздобыла для вытирания пыли, и возвращаюсь в ванную. Специально опускаю голову вниз, чтобы не смотреть на стену и не видеть на ней свою надпись. Не смотрю в зеркало, пока мочу тряпку под струёй воды. Поспешно выхожу из ванной комнаты, захлопывая дверь, так и не увидев, случилось ли что-нибудь с моей надписью.       Старательно вытираю подоконник, мысленно надеясь, что Спица не попросит помыть окно. Пусть вообще про него не вспоминает. Когда я заканчиваю, моя соседка заканчивает уборку в своём ящике, который своей вместительностью порой напоминает Чёрную дыру. Спица смотрит на проделанную мной работу, потом на меня, и улыбается. Когда она уходит в комнату Рыжей и Русалки, чтобы узнать, есть ли у них чайник и заварка, чтобы попить чай, я начинаю возвращать на подоконник те коробочки, которые просто не поместятся на наших со Спицей тумбочках, даже если их сдвинуть вместе. Груду вещей на свой кровати я так и не разбираю.       Спице всё-таки удаётся найти чайник, поэтому мы с ней сидим прямо на полу и пьём чай. Дверь плотно закрыта, оберегая нас от незваных гостей, но что-то подсказывает мне, что, если дверь распахнётся и кто-то попросится на чай, мы со Спицей будем не против. Что-то сегодня у нас обеих настроение слишком приподнятое.       — Слушай, а как там? — Спица краснеет по самые уши, задавая этот вопрос. Я смотрю на неё внимательно, не выпуская из рук свою чашку, и, чтобы понять, о чём она спрашивает, мне не нужно дальнейшее пояснение, но она всё равно поясняет, — У мальчиков в крыле.       Этого вопроса стоило ожидать давно, и очень странно, что последовал он только сейчас. Потому что проход в то крыло из нашего корпуса доступен только мне, Крысе и Габи, а всем остальным только и остается тешить себя догадками.       Я молчу несколько долгих секунд, думая о том, что и как лучше сказать, чтобы оправдать ожидания Спицы. В этот момент она смотрела на меня так внимательно, как маленький ребёнок смотрит на свою мать в ожидании вкусной конфеты. Хотя, едва ли я что-то понимаю в матерях. В домашнем насилии — да, а в остальном…       — Так же, как и везде. Ничего особенного.       Получается слишком резко и как-то грубо. Совсем не так, как я планировала ответить. И совсем не то. Видя, как поникает Спица, я тут же стараюсь исправиться, жмурюсь, чтобы во всех красках представить мальчиков и их коридоры, Кофейник и всё-всё, что их окружает, чтобы рассказать об этом ей.       — У них очень яркие стены, — начинаю я, старательно не замечая того, как Спица вздрагивает от моих слов, — совсем не такие, как у нас. Что-то вроде газеты и картинной галереи вместе. У них есть Кофейник, и там кофе намного лучше того, что дают в столовой. Думаю, кто-то из мальчишек овладел умением отменно его говорить, узнать бы ещё, кто. А ещё…       Я рассказывала очень долго и очень много, иногда вдаваясь в тысячу ненужных подробностей. От меня Спица узнала и о Фазанах, и о Крысах, и даже о Бандерлогах. Я рассказала ей о Стервятнике и Рыжем, о Сфинксе и Слепом, обо всех, кого я самого детства считаю друзьями. Спица слушала внимательно, не перебивала, а местами даже прикрывала глаза. В такие моменты я позволяла себе улыбнуться, надеясь на то, что она не заметит моей улыбки.       Так, прямо на полу, в обнимку с остывшими чашками чая, за разговорами о соседнем крыле мы провели несколько часов. Щеки Спицы уже не горели, но глаза всё ещё поблескивали, и от этого она казалась симпатичнее. В один момент у меня появилось резкое желание подскочить на ноги, поманить Спицу рукой и отвести её в это крыло, всё там показать и ещё раз рассказать, но потом я во всех красках представила осуждающий взгляд Сфинкса, разочарованный — Стервятника, и то, как мне влетит от Слепого, и поспешно от этой идеи отказалась.       Вместо этого, когда моя соседка отправилась к Рыжей и Русалке относить им чайник, я спешно выскочила из комнаты, даже не попрощавшись. Мне нужно было увидеться с Джеком, не хватало ещё, чтобы Спица увязалась за мной.       Вхожу в Третью, предварительно постучавшись, хотя прекрасно понимаю, что могу смело входить и без стука, потому что Стервятник и его дети настолько привыкли ко мне, что считают частью своего Гнезда. Наверняка, если вдруг я у них поселюсь, никто и не заметит. Красавица приветливо машет мне рукой, а я только улыбаюсь ему уголками губ и натыкаюсь на желтые глаза Птичьего Папы.       — Птенчика здесь нет, — сообщает он, не сводя с меня глаз и практически не мигая, словно читает мои мысли и уже знает, для чего я сюда пришла. Хотя, разве я бы могла прийти по другому поводу?       Я отворачиваюсь от него, сама не зная, почему, стараюсь скрыть своё недовольство, делая вид, что рассматриваю дверной проём, и слышу, как Стервятник слезает со стремянки и с тихим цоканьем приближается ко мне. Стук его трости отличается от стука костыля Джека, и меня слегка передёргивает. Терпеть не могу этот звук.       — Мы можем поговорить наедине? — всё ещё стоя лицом к двери, я слышу Стервятника над самым ухом и аккуратно киваю. Мы выходим из Третьей и направляемся к окну. К тому самому подоконнику, на котором я всегда сижу, если прихожу к Стервятнику ночью. Едва ли это можно назвать местом для разговоров наедине, но Большая Птица останавливается, и я вместе с ним.       Пару секунд мы стоим молча, и я замечаю, как Стервятник косится на стену, очевидно, переглядываясь с Тенью. Я никогда его, Тень, не видела, скорее, чувствовала и знала, что он здесь. Не быть здесь он просто не может. Мы всё ещё молчим, а я невольно прокручиваю в голове разговор со Спицей. Интересно, Стервятник бы рассердился, если бы я привела её к ним в крыло? Я тихо вздыхаю, стараясь отогнать от себя эти мысли, чем привлекаю внимание Стервятника.       — Я волнуюсь за него, — говорю настолько тихо, что, кажется, сама бы и не расслышала, если бы не знала, что именно говорю. Но Стервятник слышит всё, каждое слово.       — Я тоже волнуюсь. Я теряю над ним контроль.       Это совсем не то, что мне хотелось бы слышать. Голоса начинают тихо ехидничать, а я, то ли, чтобы успокоиться, то ли, чтобы заглушить их, прикусываю палец. Этот жест не укрывается от моего собеседника, и он уже собирается протянуть ко мне руку, но вовремя останавливается. Не время и не место.       Я оглядываюсь по сторонам, стараясь убедиться в том, что в этот раз у нашего разговора нет ненужных свидетелей. Хотя, это и не требуется — на меня даже не оборачиваются, потому что все уже успели привыкнуть к моему постоянному нахождению у дверей Третьей.       — Где он сейчас?       — Откуда мне знать? — Стервятник только пожимает плечами, а мне хочется взвыть от безнадёжности, — я всего лишь Вожак, он не считает нужным рассказывать мне, куда и с кем ходит.       Я быстро киваю и начинаю заламывать пальцы, стараясь догадаться, куда бы мой братец мог отправится, если его нет в Гнезде. На ум приходит только Кофейник и Четвёртая. Мои мысли снова обрываются вкрадчивым голосом Стервятника, который упорно и практически профессионально игнорирует тот факт, что сейчас я не очень настроена его слушать:       — Хотя, одна птичка напела мне, что он хорошо сдружился с Фазаном из Четвёртой.       Сердце ухает вниз, а на губах появляется практически незаметная улыбка. Ай да умничка, братец! Неужели хочет разузнать, как много этот Фазан слышал, и что понял? Стервятник больше ничего не говорит, хотя наверняка знает, о чём я думаю, только наклоняет голову в бок, улыбаясь уголками губ. Глаза у него тоже улыбаются.       Я благодарю его одними губами, практически не произнося ни звука, а потом ухожу в своё крыло, преисполненная каким-то странным спокойствием. Словно это не у меня пропал брат, которого необходимо срочно найти. На душе у меня так хорошо, и каждый шаг дается с легкостью. Но это длится ровно до того момента, пока на Перекрёстке я не сталкиваюсь с Рыжим.       Крысиный Вожак бросает в меня скомканную бумажку, привлекая к себе внимание. Я поворачиваюсь к нему и вижу, что он убирает какую-то фляжку во внутренний карман цветастой жилетки, вытирая рот тыльной стороной ладони, поднимается с дивана и подходит ко мне. Держит расстояние, потому что прекрасно знает, что ближе к себе я не подпущу, и скалится в глумливой улыбке. Я вижу своё отражение в зелёных линзах очков.       — Давай пройдемся, милочка, — он указывает рукой в сторону того коридора, откуда я только что пришла, а потом, не дожидаясь меня, сам идёт вперед. Я стою в раздумьях всего несколько мгновений. Что ж, если Рыжий предлагает пройтись, значит, произошло что-то важное.       Я догоняю его и начинаю идти рядом, терпеливо жду, пока он что-нибудь скажет. Но Рыжий молчит. Молчит слишком долго и мне начинает казаться, что произошло что-то ужасное. Может, кого-то убили? Эта тишина давит мне на голову, и Голоса становятся немного громче, поэтому я пытаюсь подобрать тему для разговора.       — Извини меня, — слова вырываются как-то сами по себе, что неожиданно и для Рыжего, и для меня, — за тот раз. Мне действительно не стоило…       Вожак смотрит не меня несколько секунд и хмурится, даже замедлив шаг. Потом до него, видимо, доходит за что именно я извиняюсь, и он позволяет себе усмехнуться. Не так, как усмехается обычный Рыжий, в этот раз он усмехается иначе, по-доброму. Так усмехался Смерть. Вожак достаёт из внутреннего кармана фляжку и делает большой глоток. Мне не предлагает, да, я и не согласилась бы.       — Ничего страшного, милочка. Хотя моей вины в этом нет, но за крысятами придётся смотреть лучше. Не подпускать их к твоему брату.       На последних словах он немного кривится, и я это замечаю, но ничего не говорю. Возможно, не стоило принимать предложение Рыжего, и нужно было всё-таки заглянуть в Кофейник в поисках Джека? В своих раздумьях я не замечаю, как мы оказываемся у двери неработающего бассейна. Рыжий цепляется за дверную ручку как-то отчаянно, а я слышу, что он что-то бубнит себе под нос.       — Твой брат обдолбался, — тараторит он, распахивая дверь и пропихивая меня внутрь. Потом проскакивает и сам. Проскакивает так юрко, словно за нами целая толпа народа, и никого из них нельзя пропустить внутрь. Сказанные им слова настолько ошарашивают, что я даже не обращаю внимания на его прикосновение к моей спине. И картина передо мной открывается жуткая.       На полу бассейна, в обнимку с какой-то гитарой, лежит мой брат. Я делаю несколько шагов ему навстречу. Стараюсь идти прямо, хотя ноги не слушаются. Слышу шаги Рыжего за спиной, и, хотя прекрасно понимаю, что нас с ним разделяют каких-то два метра, у меня создаётся ощущение, что Вожак находится за километры от меня. Голоса принимаются ехидничать.       Подойдя ближе к Джеку, я различаю возле него силуэт Валета, и вопросы о том, кому принадлежит гитара, тут же отпадают. Аккуратно дотрагиваюсь до брата носком ботинка, в то время как Рыжий принимается будить Валета, пнув того в бок. Меня мало интересует то, что происходит между ними дальше — всё моё внимание концентрируется на Джеке. Проходит секунд тридцать, хотя мне, клянусь, они кажутся длиннее вечности, и Джек открывает глаза. Он щурится так, будто в глаза ему бьёт яркий свет, хотя в комнате абсолютная темнота. Я выдыхаю с облегчением, даже не замечая этого.       — Прыгунов и Ходоков нет, — наверняка не распознав в нагнувшемся силуэте меня, он пытается напеть до ужаса знакомый мотивчик, хотя язык у него заплетается и слова разобрать сложно. Он предпринимает попытку ударить по струнам, но пальцы его не слушаются и инструмент издаёт какой-то жалобный звук, словно просит о помощи.       Краем глаза наконец-то замечаю, что Рыжий растолкал Валета, приведя его в чувства. Хотя мне навязчиво кажется, что пёс упорно предлагает Вожаку хлебнуть фазаньего ликёра. К моему великому удивлению, Рыжий отказывается. Сейчас он кажется мне слишком серьёзным и действительно похожим на Вожака. Словно того Рыжего, которого я знала, подменили, и сейчас передо мной кто-то другой.       Я неотрывно смотрю на Джека, хотя прекрасно слышу, как Рыжий пытается вытолкать Валета из комнаты, чтобы позволить мне побыть с братом наедине. Неожиданно даже для себя самой, я поднимаюсь на ноги и бросаю:       — Пошли они к чёрту, Рыжий, уходим отсюда.       Я уверенным шагом направляюсь к выходу и слышу, как Рыжий вздыхает и идёт за мной. Хотя слышу его голос только когда мы отходим от заброшенного бассейна на достаточное расстояние:       — Я думал, ты прочтёшь ему нотацию, а потом за шкирку оттащишь к Стервятнику за второй порцией.       Я усмехаюсь, хотя, на деле, мне совсем не смешно, и знаю, что Рыжий усмехнулся в ответ. Хотя я не понимаю, почему он задаёт мне вопросы, на которые наверняка знает ответы.       — Сейчас с ними бесполезно разговаривать. Тем более, с Джек… Со Свистом.       Рыжий поправляет очки, сдвигая их выше на переносицу, и смотрит на меня. В один момент мне кажется, что сейчас он избавится от своих зелёных стекол, как делает иногда при наших встречах, и в его глазах отразятся мои собственные, двухцветные. Медленно расползутся и превратятся в отцовские отражения. Но Рыжий ничего такого не делает, только зажимает зубами сигарету, продолжая глазеть на меня через очки. Я тихо выдыхаю.       Возможно, мы поговорим о чём-то, возможно, он проводит меня до Перекрёстка молча. В любом случае, неловкости при этом не возникнет, потому что для меня Рыжий был одним из тех, с кем приятно молчать.       — Трудно, оказывается, быть матерью, — бросает мне вслед Рыжий, когда я уже направляюсь в своё крыло, — и как ты только с этим справляешься, Мираж?       Я лишь неловко пожимаю плечами и машу ему рукой на прощание. Рыжий шутливо отдаёт мне честь и тоже уходит, наконец зажигая свою сигарету. Думаю, мать из него вышла бы никудышная. Хотя Вожаком быть у него получается.