Напиши на линии горизонта

Истина здесь, ты её ощущаешь всей кожей, Слишком близка, но не даст прикоснуться к себе, Век твой молчит, для него твоя жизнь невозможна, Вызов был брошен, стремительным вышел разбег Кипелов, «Безумие»

      Благодаря практически могильному мраку Гнездовища определить точное время за окном было практически невозможно, так что после того, как я проснулся, мне ещё минут пять пришлось просто лежать и вглядываться в темноту. Меня ужасно клонило в сон, и в постели хотелось провести весь оставшийся день, — если не всю оставшуюся жизнь, по крайней мере до Выпуска точно, — не показываясь никому на глаза. Оглядев совершенно пустую Стайную, я подумал о том, что остальные, наверняка, уже отправились на завтрак и просто не стали меня будить. Ну и пусть.       Слезть с кровати казалось практически нереальным, потому что спина снова начинала ныть при каждом неосторожном движении. Когда я был младше мне даже казалось, что особенно острые боли приходятся на определённые дни или фазы луны, и я стал вести календарь. После полугода такого «исследования» я просмотрел записи за все шесть месяцев, испещрённые красными цифрами и днями недели и понял, что эта проклятая боль не подчиняется никаким законам.       Я медленно проковылял мимо стремянки Стервятника, оглядев каждый цветок в комнате, словно они могли дать мне подсказку, сказать, что делать дальше. С другого конца комнаты на меня осуждающе смотрел Алонсо.       Голова шла кругом. Мысли и без того путались, перемешивались, одна сменяла другую со скоростью света, мешая ухватиться хотя бы за что-нибудь. Такое иногда случалось после возвращения с Изнанки, но так сильно — никогда, так что я ещё не успел к этому привыкнуть.       Думаю, стоило бы выпить каких-нибудь таблеток, вот только на ум как назло не приходило название ни одного препарата. Да и сомневаюсь, что в моём ящике остались хотя бы какие-то упаковки, я же не Мираж, которая практически только таблетками и питалась, поглощая их пачками.       А тут ещё и Стервятник — вытянутый, бледный и сильнее обычного похожий на призрака, — снова строит из себя самого спокойного и рассудительного жителя Дома, а губы дрожат. Я-то вижу. То, с каким спокойствием вчера он говорил мне о том, что Мираж прыгнула на Изнанку, практически заставляет меня рассмеяться, пока я окончательно не понимаю смысла сказанных слов. То есть, как прыгнула?       Из груди рвётся какой-то истерический смешок. Быть такого не может! Ведь она никогда не была связана с Домом, об Изнанке слышала лишь из рассказов Слепого и Волка (ну, и иногда от меня, если мне вдруг хотелось разозлить её особенно сильно). За столько лет, что мы тут находимся, Дом так и не принял её, не сделал ей ни одного знака, всегда отвергал её попытки привлечь к себе внимание. А теперь, незадолго до выпуска — возьмите, пожалуйста! Распишитесь!       Стервятник тогда ещё долго стоял рядом, смотрел внимательно, стараясь уловить любое моё, даже самое мимолётное движение. Со стороны могло показаться, что он просто ждал моего ответа, но я-то знал, что он просто внимательно наблюдает за моей реакцией. В последнее время во мне всё сильнее и сильнее укреплялось мнение, что кличка ему досталась самая верная. Я молчал и почему-то не шевелился, хотя изнутри начинала раздирать злоба. На Стервятника, душившего своей чрезмерной заботой, на Мираж, умудрившуюся ни с того ни с сего прыгнуть, на себя, на Дом. На всё и на всех сразу.       Вожаку Третьей я тогда так ничего и не сказал, молча развернулся и похромал прочь, как можно дальше от Стервятника и глубже в коридор. Мне не хотелось никого видеть и ни с кем разговаривать, а где-то внутри лишь сильнее кольнуло осознание того, что мне просто необходимо вернуться Туда, к моей Лизе. Вернуться на Изнанку, где мне, в отличии от этого проклятого места, было хорошо. Но разве я мог сделать что-то против воли Дома?       Тогда я просто вернулся в Третью, откапал в шкафу бутылку мутной настойки, завёрнутой в старый, местами поеденный молью плед (и то, и другое, кажется, принадлежало Дракону), и надрался так, что раскрыть глаза получилось только этим утром. Честно говоря, даже без этого в последние дни я чувствовал себя просто отвратительно, так что хуже уже быть не могло.       Кое-как выйдя из Гнездовища, запутавшись по пути во вьющемся по подоконнику и полу клематисе, я вышел в коридор и осмотрелся по сторонам, заметив только несколько Крысят и тут же скрывшегося из виду Фазана. Действительно, а который сейчас час?       Казалось, надписи на стенах смотрели на меня с ехидным превосходством. Я отворачивался. Старался отвлечь себя мыслями о том, как было бы сейчас хорошо, окажись я Там, рядом с Лизой. Я прикрыл глаза и постарался представить её улыбку, её светящиеся теплотой глаза, нежные руки, все эти годы гладившие меня по спине и плечам. От мыслей о ней становилось действительно легче.       Дверь в Четвёртую оказалась передо мной как-то сама по себе. В последнее время я туда практически не заглядывал, времени было не так-то много. Не видел ни Шакала, ни Сфинкса, ни даже Курильщика. И каково было моё удивление, когда я приоткрыл дверь, а передо мной в короткой майке и красных трусах прошла Рыжая. С общей кровати на меня немного удивлённо, словно не ожидая здесь встретить, смотрела Русалка.       Я кивнул им в знак приветствия слегка неуверенно, почему-то стыдясь того, что сюда заглянул, словно подсмотрел за чем-то сокровенным и мне теперь недоступным. Вернее, за тем, чего Дом лишил меня насильно. Найти глазами Курильщика оказалось не трудно, а он, заметив мой взгляд, тут же всё понял без каких-либо слов и выехал ко мне в коридор.       — Прогуляемся?       Он неуверенно кивнул, теребя в пальцах какой-то дневник, но я не придавал этому значение. В конце концов, не моё дело, что он там пишет. Курильщик ничуть не изменился, разве что взгляд его стал чуть менее потерянный и более уставший. Стоит признаться, я по нему скучал. Но вслух я этого, конечно, не говорю, лишь передаю ему свой костыль, цепляясь за ручки коляски. Какое-то время по коридору мы передвигаемся молча.       Нельзя сказать, что перемены, произошедшие с Курильщиком, меня тревожат. Это не так. Но пока меня не было, с ним определённо что-то произошло, и это изменило его настолько, что выбивает меня из колеи. Может, он наконец-то стал замечать.? Находиться рядом с ним теперь как-то неуютно, словно его взгляд стал более цепким, внимательным, тяжёлым, замечающим немного больше, чем прежде. Хотя, я больше чем уверен, что Курильщик всё ещё не видит полной картины, утешая себя какими-нибудь глупостями.       — Слушай, а как ты относишься к девушкам? — я замираю, но всего на мгновение, уже через секунду возобновляя движение и стараясь вернуться к привычному темпу, хотя с моей перебитой ногой и больной спиной это не так-то и просто. Кажется, Курильщик моей заминки не замечает, голос его звучит тихо, как-то неуверенно и даже испуганно, а я стараюсь подавить рвущийся наружу смешок.       — Зависит от того, что ты имеешь ввиду, — мне не видно, но я практически чувствую, как в нём закипает неловкость. Меня это забавляет, — моя сестра — девчонка.       Он тихо вздыхает, даже не стараясь скрыть это от меня. Я прекрасно вижу, что его что-то… тревожит, что ли? Но должного внимания на это не обращаю, продолжая выхрамывать по коридору в сторону Коффейника. Стены всё ещё внимательно за мной наблюдали, посмеиваясь своим многоцветием.       Курильщик молчит, и его молчание, — тяжёлое, затянувшееся, — начинает давить на меня. Становится как-то мерзко и неприятно, появляется резкое желание как можно скорее разбить эту тишину, как в детстве я разбил мамину вазу, вот только я осознаю, что разбивать-то её нечем. Единственное, что мне остаётся — поддерживать уже начавшийся разговор и стараться не выводить Курильщика из равновесия, не смущать его своими комментариями. Потому что мой юмор он явно не понимал.       — Я слышал, в девичьем корпусе значительно поредело, — наконец усмехаюсь, чтобы Курильщик понял, что ему не обязательно произносить свой вопрос вслух. Не заметить того, с какой неприязнью он смотрел на Рыжую, мог только незрячий. Нетрудно было догадаться, как сильно она ему не нравилась. Вижу, как Курильщик кивает в нерешительности, но больше ничего не говорит. Единственное, что мне остаётся, чтобы не оглохнуть от давящей на уши тишины, продолжить разговор:       — Не переживай, это продлится не долго. Скоро выпуск, а там дальше…       Вот только теперь неожиданно замолкаю я. «А там дальше» что? Изнанка? До этого момента я даже как-то не рассматривал других вариантов развития событий, потому что на Той стороне чувствовал себя даже лучше, чем в Доме, не считая лёгких головных болей. То место и было моим домом. А теперь, после того как Мираж, никаким образом к Дому не привязанная, тоже оказалась Там, в мою душу начали закрадываться сомнения. Могло ли случиться так, что Изнанка откажется меня принять?       Курильщик молчал, покорно ждал, пока я закончу начатое предложение, но резко пришедшее осознание накрыло меня с головой и даже немного сбило с толку, совершенно выбивая из колеи. Я больше не собирался ничего ему говорить. Ему потребовалось несколько мучительно долгих секунд, чтобы это понять, но в конце концов он это сделал. Между нами снова повисла тишина.       Я прекрасно понимал, насколько нечестно поступаю по отношению к Курильщику, но ничего с собой поделать не мог. Наверное, стоило что-то ему сказать, как-то отвлечь, перескочить на другую тему, а я вместо этого лишь молча толкал его коляску. Впервые в жизни коридор от Четвёртой до Коффейника казался мне настолько длинным.       — Я слышал о том, что случилось с твоей сестрой, — неожиданно говорит Курильщик. Я напрягаюсь. В Изнанку он не верил, и на одно мгновение мне даже стало интересно, что именно он мог слышать о Мираж. И от кого, — с ней всё хорошо?       — Да, всё отлично, — бессовестно вру. Ничего такого я не слышал, знал лишь, что она лежит в Могильнике. Как бы Стервятник не брыкался, её всё равно не оставили в спальне. И всё, больше ничего.       На самом деле, от одной только мысли о том, что она сейчас Там, а я здесь, меня начинает тошнить. Не думаю, что это зависть или ревность. В конце концов, с Изнанкой я связан намного сильнее, чем Мираж, а её прыжок, я уверен, не больше, чем случайность или незначительная ошибка. Хотя, внутри всё равно что-то неприятно скребёт, заставляя раз за разом мысленно возвращаться к этому недоразумению. Но виду я стараюсь не подавать, и облегчённо вздыхаю, когда замечаю распахнутую дверь переполненного людьми Коффейника.       Народу там действительно много, и приходится приложить определённые усилия, чтобы протолкнуться к свободному столику. Он ютится в самом углу и кажется таким маленьким, что за ним едва могут уместиться хромой калека и колясник. Кругом снуют неугомонные Бандерлоги и Крысы, перекрикиваясь и переругиваясь между собой, что, впрочем, является привычной для них манерой общения. Кто-то задевает меня локтем, и если бы сейчас я опирался на костыль, а не на коляску Курильщика, то точно повалился бы на пол.       В целом, когда мы наконец уместились за этим несчастным столом, я понял, что нас практически не видно. Возможно, Кролик нас даже и не заметит, и я останусь без кофе. Вставать и подходить к стойке самому мне совершенно не хотелось, к тому же, я не был уверен в том, что какой-нибудь Лог не укатит Курильщика, впоследствии выкинув в окно, пока меня не будет рядом. Какое-то время мы молчали.       — Куда ты собираешься после Выпуска? — он интересуется тихо, осторожно, словно уже успел задать этот вопрос кому-то другому и сильно за это получил.       — Не твоё дело, — огрызаюсь. Почему-то от его вопроса, такого простого и безобидного, к моей ноющей в висках головной боли примешиваются воспоминания о прошлом выпуске. Всё становится таким ярким и чётким, словно я снова стою посреди залитого чужой кровью коридора, в то время как Макс (или это был всё-таки Рекс.?) тянет меня за рукав, призывая уйти. Та ночь осталась на каждом из нас несмываемым алым пятном, добавляя новых травм к щедрому букету уже имеющихся. О том дне не принято говорить.       Курильщик смотрит на меня огромными, потерянными глазищами. От одного взгляда на него мне становится даже как-то стыдно за то, что я так резко ему ответил. В конце концов, откуда ему знать о прошлом Выпуске и о правилах, которые мы приняли, об уроках, которые мы извлекли? Он такого обращения не заслужил.       Мы замолкаем, и это молчание получается долгим и тяжёлым, каждый полностью погружается в свои мысли. Я думаю о том, что прошлой ночью видел Стервятника.       Одиноко стоящего посреди самого ближнего к Третьей туалета Стервятника, которого била мелкая дрожь. Стервятника, который, кажется, плакал и отчаянно кусал губы, тщетно стараясь придушить рвущийся наружу вой. Стервятника, в итоге кое как сползшего на холодный пол битой плитки и шептавшего имя брата. Эту картину я видел уже множество раз, но никогда не нарушал его одиночества и не пытался предложить свою помощь. В конце концов, в этом месте каждый несёт свой крест.       Я всегда поражался тому, насколько сильно Стервятник был привязан к брату, поражался его каждодневным страданиям и терзаниям. Ведь он, кажется, во всём винил себя. Я никогда не пытался залезть в его душу, узнать о нём что-то новое, почему-то боясь, что это знание слишком сильно, кардинально изменит мой взгляд на вещи и отношение к Стервятнику в целом.       Не знаю, как сам повёл бы себя, случись с Мираж то, что случилось с Максом, но почему-то мне кажется, что я не стал бы так уж сильно по ней тосковать. От этой мысли меня бросило в дрожь.