Напиши на линии горизонта

Если никогда не пойдёшь в лес, с тобой никогда ничего не случится К. Эстес, «Бегущая с волками: женский архетип в мифах и сказаниях»

      Дождь лупил весь день. Он барабанил по крышам Дома и Расчёсок, крупными каплями сбивая листву с деревьев и распугивая всех уличных кошек и собак. Временами дул сильный ветер. И это при том, что ещё утром нещадно палило солнце, от которого просто некуда было спрятаться. Как же я завидовала тем, у кого был свободный доступ в Коффейник с его разнообразием чая, кофе и всего, что мог намешать Кролик (а иногда он намешивал не такую уж и дрянь), ведь единственной доступной для меня вещью было распахнутое окно Могильника, практически не пропускавшее воздуха в комнату, в которой я, на удивление, оказалась одна. Обычно палаты были забиты до отказа, но незадолго до Выпуска и после случая с Помпеем многие, казалось, стали более осторожны.       Нельзя сказать, что Могильник мне нравился, нет, место это было жуткое, неприятное, а для многих оно становилось ещё и последним. Эти стены видели столько смерти, сколько не видел ни один даже в самых страшных ночных кошмарах. Могильник ненавидели практически все Домовцы, за исключением, разве что, Рыжего, который в его неприятных белых стенах вырос. Мне Могильник перестал нравиться после смерти Волка. Если говорить достаточно честно, только ради него я это место и терпела. Ни Стервятник, ни Тень, ни даже брат никогда не оказывали на меня такого влияния, как Волк. А теперь всё это прекратилось.       В Могильнике Голоса всегда были громче и отчётливее. Но почему-то не в этот раз.       Уничтожающая меня (и, надеюсь, не только меня) жара длилась недолго, в один момент резко потемнело и начался дождь, который всё никак не заканчивался вот уже несколько часов. Вся эта погода нагоняла ещё больше тоски, чем до этого нагонял Могильник, так что настроение всеобщего траура в этом месте лишь многократно приумножалось.       Я вообще никогда не любила дождь. В дождливые дни со мной случалось слишком много плохих вещей, чтобы это осталось незамеченным и чтобы не избегать такой погоды изо всех сил, насколько это вообще возможно. Помню, кто-то из старших даже делал мне специальный амулет, оберегающий от плохой погоды. Раньше я постоянно таскала его с собой, даже прятала под подушку, когда ложилась спать. И где он теперь.?       В тот день, когда погибла мама, всё утро шёл дождь. Я не люблю вспоминать этот день и стараюсь никому об этом не говорить, но слыша эту барабанную дробь дождя по крышам, воспоминания всплывают в голове как-то сами по себе. Вернее, самовольно скидывают огромные чугунные замки, которые я так старательно вешала в течение всех этих лет.       Не находись я сейчас в Могильнике, точно ушла бы бродить по коридорам или заглянула к Стервятнику. Он всегда умел подбирать правильные слова, по крайней мере те, в которых я нуждалась, рядом с ним Голоса чаще всего молчали. Рядом с ним было хорошо и спокойно, словно дома.       Пару-тройку раз ко мне заглядывала Спица, — забегала лёгкой влюблённой ласточкой, щебеча о своём ненаглядном Лэри и ничего не говоря о том, что происходит в Доме за Могильными стенами (хотя наивно полагать, что она вообще знает хотя бы что-то важное, пусть и постоянно находится в компании Бандерлогов), после чего снова убегала, — и каждый вечер приходил Стервятник. От него действительно можно узнать что-то полезное, вот только Рекс часто очень скуп на подробности. Хотя, я действительно люблю его компанию и мне всегда есть о чём с ним поговорить. Джек так ни разу и не пришёл.       Не то чтобы я его очень ждала, но он мог навестить меня хотя бы для приличия.       Всё от того же Стервятника я слышала, что брат снова связался со своим Фазаном из Четвёртой, хотя это было не удивительно. Временами мне казалось, что к Курильщику Свист привязался намного быстрее и даже сильнее, чем к Валету, хотя раньше они были неразлучны.       В последнее время с Джеком вообще творилось что-то странное, он становился каким-то слишком… Изнаночным. Создавалось ощущение, что с каждым днём Дом всё сильнее поглощает его, сливается с ним, превращая в единое целое, делая моего брата физически неотъемлемой частью этого места. Кстати о Доме и Изнанке…       Негромкий стук мгновенно нарушает царящую здесь, до этого прерываемую только шумом дождя тишину, и я невольно приподнимаюсь на локтях, чтобы лучше видеть своего гостя, хотя точно знаю, кто сейчас покажется в дверном проёме. Дверь тихонько скрипит, отворяясь лишь в маленькую щёлочку, в которую тут же протискивается чёрная фигура Стервятника. Он вежливо замирает на несколько секунд, глядя на меня с лёгкой улыбкой. Я не могу не улыбнуться ему в ответ.       — Как ты, Пташка? — он дохрамывает до кровати, останавливается передо мной, напротив окна, и падающий из него лёгкий свет делает фигуру Стервятника ещё более тёмной, а белые волосы слегка подсвечиваются своеобразным нимбом. Стоит, не шатаясь, только благодаря своей трости, я вижу. Мне хочется привстать ещё сильнее, чтобы быть к нему хотя бы чуточку ближе, и я полностью подминаю подушку под спину, садясь ровно. Только сейчас я ловлю себя на мысли, что смотрю на него слишком пристально. Красивый.       Несмотря на все его шрамы, хищный взгляд, несмотря на слишком длинные ногти с облупленным чёрным лаком, кольца, гремящие ключи и странноватые полушубки, несмотря на подводку, трость, хромоту и поломанное детство. Всё равно красивый. По крайней мере, для меня точно.       Стервятник внимательно изучает меня взглядом, я смотрю в ответ, и наши молчаливые гляделки затягиваются, наверное, на целую минуту. Потом он спешно отводит взгляд и, что-то пролепетав себе под нос, начинает шариться по карманам какого-то полушубка, накинутого ему на плечи, при этом звучно гремя связкой ключей на поясе и позвякивая массивными кольцами. Он так ничего и не говорит, вытаскивая, наконец, из кармана целую горсть конфет и протягивая её мне. Я улыбаюсь ещё шире. У конфет обёртки яркие, шуршащие, переливающиеся несколькими цветами и очень сильно контрастирующие с протягивающим их на ладони Стервятником.       Казалось бы, такая незначительная мелочь, но на душе становится так хорошо и приятно, что забывается даже плохая погода за окном. Одним простым жестом Стервятник умудрился произвести эффект гораздо бóльший, чем сотни любых талисманов и амулетов даже из-под когда-то могущественной руки Седого. Только сейчас я понимаю, что так и не ответила на его вопрос, но Птичьему Папе, кажется, мой ответ вовсе не нужен. И так ведь видно, что мне уже лучше.       — Они не хотят меня выпускать, — пожимаю плечами, — говорят, нужно подержать меня тут ещё несколько дней и попытаться определить, что со мной случилось. Так всё веселье пропущу…       Ни о каком веселье, конечно, не может идти и речи. Самые разумные жители Дома, понимающие, что наш выпуск может оказаться ещё хуже предыдущего, на грани истерики. А остальные просто закрывают на это глаза и стараются делать вид, будто всё нормально. Тот же Слепой просто собирается перейти в Лес насовсем, и явно не парится о том, что может произойти с остальными. Разве что, всё ещё печётся о Сфинксе.       — А что с тобой случилось? — Теперь уже сам Стервятник слегка наклоняется ко мне. Происходит это непроизвольно, но такое, казалось бы, лёгкое движение придаёт нашему разговору совершенно другой оттенок. Если у разговоров, конечно, были бы оттенки. По глазам видно, он знает, что дело тут вовсе не в передозировке, которую мне приписывают Паучихи, разводя в стороны своими лапками. Теперь он хочет узнать обо всём, что произошло со мной на Той стороне, узнать во всех подробностях и из первых уст.       Я вздыхаю, стараясь собраться с мыслями. В том, что Стервятник окажется единственным, кто действительно узнает всё, у меня не было ни малейших сомнений. Другой, и более важный вопрос заключался в том, с чего стоит начать и как обо всём рассказать. Я невольно провожу рукой по подбородку, отмечая, насколько сильно у меня подрагивают пальцы.       Столько лет я сгорала в тихой зависти к брату, которому Изнанка так быстро и просто отворила свои двери, столько лет я тянулась за Волком, потому что он всегда рассказывал мне истории о Том месте. Много лет я старалась идти на всяческие уловки, лишь бы самой оказаться Там. Я и писала на стенах, и создавала амулеты, и даже, кажется, молилась. Но Дом упорно не хотел меня слышать, отдавая всё своё внимание Джеку. А теперь моя заветная мечта сбылась, но в груди почему-то поселилось тянущее, неприятное чувство…       — Сколько ты была Там? — пружины скрипят слегка протяжно, легонько завывая, когда Стервятник присаживается на край моей кровати, отставив свою трость к изголовью. Я отворачиваюсь от него, стараюсь не смотреть, потому что так говорить намного проще, правильнее, но чувствую на себе его цепкий взгляд, принимаясь разворачивать одну из принесённых им конфет.       — Три месяца.       Эти слова даются мне легче, чем казалось сначала. Три месяца в непонятном, неизвестном мне месте. Три месяца в полном одиночестве и без возможности узнать, куда мне идти и что делать. Изнанка встретила меня густым лесом и высокой травой. Голова слегка кружилась, а горло пересохло так, что я сначала подумала, не смогу даже слова вымолвить. Если, конечно, встречу тут кого-нибудь, кто мог бы меня о чём-то спросить или ответить на мои вопросы. Паника накрывала с головой, а ужас стягивал горло цепкими холодными тисками.       Первое время мне было просто невыносимо, но ничего из этого я не смогла рассказать, как бы не старалась. Дом словно специально не позволял мне озвучить ни одной плохой мысли, превращая каждое искаженное страхом воспоминание в обыкновенный усталый вздох.       Стервятник кивает каким-то своим мыслям, незаметно даже для самого себя придвигаясь чуть ближе. Я бросаю на него мимолётный взгляд, всё ещё стараясь не смотреть, снова с головой погружаясь в этот тёмный лес, населённый непонятно кем и набитый непонятно чем, вспоминая, как несколько дней бродила в зарослях, стараясь найти хотя бы какой-нибудь выход, увидеть хотя бы какой-то луч света. Тогда мне было жутко и даже немного страшно, но нахлынувшие воспоминания почему-то казались в сотню, в миллион раз ужаснее и хуже того, что было на самом деле. Может быть, Дом специально искажает моё восприятие?       Я чувствую, как длинные, окольцованные металлом пальцы переплетаются с моими, слегка сжимая ладонь. Только теперь я перевожу взгляд на Рекса, и он оказывается намного ближе, чем мне казалось до этого, и внимательно наблюдает за мной, стараясь тепло улыбнуться. Мне сразу становится немного легче.       — Тише, Пташка, — едва различимо шепчет он, поднося мою ладонь к своим губам и оставляя на ней быстрый, смазанный поцелуй. Мне почему-то становится неловко, — постарайся сосредоточиться.       Медленно киваю, не отводя от него взгляда. Делаю глубокий вдох, стараясь тщательно вспомнить всё, что произошло за эти месяцы и не акцентировать внимания на том, что обыкновенный поддерживающий жест смущает меня как тринадцатилетнюю.       В моей памяти чётко всплывает всё: шуршание ветвей, чем-то напоминающее шепот Голосов в стенах Дома, журчание ручья, до которого я добиралась почти два дня. Вспоминаю всё-всё, в самых ярких красках, и даже мысленно представляю, что мне нужно сказать, но всё равно неожиданно выпаливаю:       — Я была змеёй.       Это совершенно не то, что мне хотелось, что мне нужно было сказать. Удивление на лице Стервятника проступает практически незаметно, но я знаю его слишком хорошо, и всё прекрасно вижу. Он слегка улыбается уголками губ, а бьющий ему в спину свет из окна заставляет его глаза подсвечиваться немного диким хищно-жёлтым цветом. Я снова набираю побольше воздуха в грудь, стараясь продолжить, объяснить, сказать всё правильно:       — Я сначала этого даже не поняла. Трава густая, надо мной лес шумит. Я несколько дней пыталась из него куда-нибудь выбраться, а потом дошла до какого-то ручья. И из него на меня смотрела змея. С зелёной чешуёй.       От этих воспоминаний по коже пробегает мороз. Когда Волк с восхищением рассказывал мне о лесе, я слушала его с жадностью. Мне очень хотелось попасть туда, увидеть всё своими глазами, почувствовать. Это место казалось мне какой-то невероятной сказкой, несбыточной мечтой, чем-то невозможным и недосягаемым, но, когда у меня, наконец, получилось оказаться Там, это место оказалось совсем не таким, как я его представляла.       Первое время пребывания в Доме я вообще в Прыгунов и Ходоков не верила, для меня это было не больше, чем просто интересная, пусть и не совсем понятная сказка, подслушанная у кого-то из старших.       Все эти мысли крутятся в голове необъяснимым калейдоскопом, и я не могу ухватиться ни за одну из них. Всё ещё молчу. Мне хочется рассказать Стервятнику так много всего, но слова предательски застревают в горле каждый раз, когда предложение уже чётко сформулировано в голове, без возможности вырваться. Со стороны может показаться, что мне нечего сказать, но это не так. Рекс же не торопит, терпеливо ждёт, словно может узнать какую-то важную для себя информацию.       — Я не знаю, как выбралась, — продолжаю, устремив взгляд на край Могильного одеяла, — просто бродила по этому лесу, а потом оказалась здесь. Я не знаю, как так вышло, но… по ощущениям это больше похоже на то, о чём рассказывал Волк, а не Джек. Было… легче.       Истории этих двоих всегда имели множество различий. Джек говорил, что это происходит случайно, само по себе, словно Дом сам затягивает тебя, и не всегда получается подойти к тому состоянию, чтобы снова оказаться на Той стороне. Джека всегда встречала пыльная дорога и какая-то полуубитая забегаловка. По рассказам Волка, он мог переходить туда и возвращаться оттуда в любое время и по собственному желанию, ему достаточно было лишь настроиться, и под его лапами оказывалась сухая трава. Так он говорил.       Смотрю на Стервятника мимолётно, всё ещё ожидая его реакции, как вдруг замечаю, что на чужом лице проступает понимание. Не такое, когда заранее знаешь, о чём говорит собеседник, другое, когда неожиданно сам для себя складываешь нужные кусочки пазла и получается картинка. Понимание происходит неожиданно, словно удар током. Жёлтые глаза смотрят на меня внимательно, с лёгким удивлением, а Стервятник по-птичьи наклоняет голову в бок, и порванные губы снова растягиваются в какое-то подобие улыбки.       — Ты сильнее, чем думаешь, Пташка, — полушепотом изрекает он, словно говорит это себе, а не мне — сильнее, чем все мы думали.       В палате повисает тишина. Рекс больше ничего не говорит, поворачивается к окну, задумчиво перебирая ключи в связке на поясе, да и я тоже молчу. Присутствие Птичьего Папы ощущается каким-то приятным теплом и спокойствием. Успокаивает. Только сейчас я понимаю, что он всё ещё держит меня за руку, и сдержать довольный смешок не получается. Я слегка двигаюсь на одноместной, не очень удобной кровати, привлекая к себе внимание Стервятника и похлопывая по освободившемуся месту рядом с собой.       Со стороны могло показаться, что моя идея его смущает, но я выросла вместе с Рексом и знаю, что это не так. Он снова слегка усмехается, пододвигается ближе и, тихонько кряхтя, укладывается рядом со мной, приобнимая за плечи, а я снова немного двигаюсь в сторону, чтобы позволить ему удобнее устроить больную ногу. Мы всё ещё ничего друг другу не говорим, но я слышу чужое сердцебиение. Размеренное, тихое, едва доносящееся до моих ушей, но спокойное, полностью перекрывающее практически неслышный шепот Голосов. Мне этого достаточно. Стервятнику не нужно что-либо говорить, чтобы я знала: он понимает. Единственный из всех.       Тишина в Могильнике впервые звучит исцеляюще, Стервятник невесомо перебирает мои волосы, думая о чём-то своём. От него пахнет железом и чем-то пряным. Рядом с ним меня с головой накрывает какое-то необъяснимое спокойствие, которого в стенах Дома я не ощущала уже очень давно. Слышу, что дождь за окном прекратился и, кажется, уже достаточно давно. Невольно я начинаю думать о том, как много мы со Стервятником пережили за все эти годы. Воспоминания ярким калейдоскопом мелькают перед глазами, со скоростью света сменяя друг друга, и каждый раз, чтобы не случилось со мной или с моим братом, Стервятник всегда оказывался рядом.       И только сейчас я поняла, что, кажется, никогда не говорила этого вслух. Множество раз думала, захлёбываясь благодарностью за всё, что он для меня сделал, но никогда не произносила таких простых, но важных для нас обоих слов, которые сейчас вырываются у меня сами по себе:       — Я люблю тебя, Рекс.       Я чувствую, как он вздрагивает, и поднимаю голову с его плеча. Смотрю на него внимательно, вглядываюсь в такие знакомые черты, но всё равно не сразу замечаю, насколько он растерян. Мне становится совсем немного неловко от того, как искренне звучал мой голос, насколько правдивыми были мои слова.       Он старается улыбнуться, хотя я вижу, как дрожит его нижняя губа. Осознание того, что я сказала, начинает давить мне на плечи, становясь всё тяжелее и тяжелее. Рекс всегда был более жесток и диковат на фоне Макса, но я прекрасно знала, как сильно он привязывается к людям и как тяжело он их отпускает.       Во всех красках мне вспоминается Тот день и сидящий на чердаке Рекс. Бледный, опухший от слёз и совершенно разбитый. Он смотрел в одну точку совершенно пустым взглядом и ничего вокруг себя не видел, даже не услышал моих шагов, никак не отреагировал на моё появление. Смерть Тени сказалась тяжело на каждом из нас, но даже сейчас мне невыносимо представить, через какую эмоциональную мясорубку он прошел в тот вечер.       Я попросту не могла, не имела права говорить ему о глубине своей привязанности, потому что прекрасно знала, что отпустить он меня уже не сможет. А отпустить придётся.       Потому что я понятия не имею, в какие там Дом играет игры, и какая во всём этом роль у меня, но до этого мне отчётливо казалось, что кроме Наружности деваться мне больше некуда. Хотя… может быть, всё это означает что-то конкретное? Я никогда не думала о том, чтобы после выпуска Рекс стремился куда-то помимо Изнанки, для меня этот вопрос всегда был решен сам по себе, путь с самим Стервятником мы это никогда и не обсуждали. На одно мгновение мне даже стало интересно, а как бы он выглядел, окажись в Наружности?       Я всё ещё жду его реакции на мои слова. Всё ещё жду, что сейчас он поднимется с места, скривит губы в подобии вежливой улыбки и уйдёт, вцепившись в свою трость, и никогда больше не появится в моей жизни. Но вместо этого он усмехается, действительно немного смущённый, и целует меня в лоб. Губы у него сухие и тёплые. Я невольно придвигаюсь к нему ближе, и как никогда остро ощущаю, что никого и никогда не полюблю так сильно, как его. Стервятник навсегда останется моей единственной любовью.       В этот момент мне начинает казаться, что ещё ничто и никогда в моей жизни не было так ощутимо, так реально, как возможность того, что Выпуск не разлучит меня со Стервятником.