Напиши на линии горизонта

«Никакая ощутимая, реальная прелесть не может сравниться с тем, что способен накопить человек в глубинах своей фантазии» Фрэнсис Скотт Фицджеральд, «Великий Гэтсби»

      — Да прекрати ты так париться по этому поводу! — Валет зажимает сигарету в зубах, подтягивает к себе костыль и, опираясь на него, слезает с подоконника. Затягивается и стряхивает пепел на пол.       Над Домом словно ощутимо висит какая-то угроза: она чувствуется в воздухе, давит на плечи, сжимает грудную клетку в тисках, перекрывая доступ к кислороду. Дикий, просто животный ужас иногда накатывает с такой силой, что единственным возможным выходом кажется лишь влезть на стену и выть (хотя Птицы спасаются от этого чувства отборной дурью прямо из-под крыла Папы Стервятника, и Свист себе в таких привелегиях не отказывает). Находиться здесь становится всё тяжелее. Каждый чувствует это — Валет тоже.       Дым вьётся под потолок густыми серыми облачками, сильно пахнущими никотином, ненадолго скрывающими Валета от своего друга. Свист наблюдает за ним с видом скучающим, словно ленивым, но за каждым движением следит внимательно, продолжая подпирать плечом стену и курить.       Эти двое вообще представляли собой странный контрастный дуэт: Валет в своей синей клетчатой рубашке, с чудаковатой шляпой, из которой торчит игральная карта, и в ошейнике, и Свист, с какими-то непонятными амулетами и оберегами, диковатым взглядом, весь по-птичьему чёрный, только светлые лохматые волосы торчат в разные стороны и выделяются ярким пятном.       — Прекратить париться? — Свист улыбается немного ошалело, наигранно и с каким-то презрением, а потом ломано усмехается, отводя взгляд, и затягивается, — Мне иногда кажется… вернее, нет, даже не так. Ты совсем не понимаешь, что происходит?       Валет устало чешет небритый подбородок. Иногда ему кажется, что подобные припадки у Свиста зависят от фаз луны, слишком уж часто они у него происходят. С явной периодичностью. Может, гораздо проще вообще никак не реагировать на его выпады. Так будет… Спокойнее, что ли? Лампа над перекрёсточным диваном раскачивается, выхватывая из общей картины отдельные, но всё равно блёклые даже в таком свете куски: то вытертый подлокотник, то провалившуюся сидушку, то Валетову гитару, одиноко на нём лежащую. Из-за этого освещения мешки под глазами Свиста кажутся ещё больше, ещё темнее, а весь его вид делается ещё более пугающим, диким. Сейчас он чем-то напоминает одного из тех монстров, о которых постоянно твердит.       — А что происходит? — Валет выгибает бровь и смотрит на Свиста и в половину не так пугающе, как тот смотрит на него, — Разве в этом месте происходит хоть что-то неожиданное? Слепой кокнул Помпея, в Самую Длинную чуть не прирезали Рыжего, а ещё, после стольких лет по нашим коридорам снова шастают девчонки. И всё это за последние полгода. Ничего необычного, правда ведь?       Его слова звучат ядовито, Валет даже не пытается скрыть сарказма, потому что ему это всё уже осточертело. Сколько можно говорить об одном и том же, постоянно прикрываясь какими-то загадками и глупыми тайнами? Ошейник давит на шею…       Свист поглядывает на него диким зверем, старательно делая вид, что не слушает вовсе. Валет только тушит сигарету о подоконник и достаёт из пачки следующую, потому что только так от чужих беспорядочных, витающих в воздухе и неизменно лезущих в голову мыслей можно абстрагироваться. С этим парнем и от никотина помереть недолго…       Мальчишка выглядит помешанным. Не слегка пришибленным, как обычно, а повернутым окончательно, без возможности вернуться на свою привычную орбиту. Валет давно перестал понимать, что творится в его голове, и с каждым прыжком Свисту становится всё хуже и хуже, вот только что он, Валет, может с этим поделать? Запретить ему курить дурь Стервятника? Связать, чтобы не рыпался никуда? Ногу вторую перебить? Валет думает, единственное, что он может — стоять и смотреть. Так он и делает. Потому что пытаться вытащить его, как-то удержать, уже сил нет.       Дым заполняет собой каждый сантиметр Перекрёстка (сколько сигарет они уже успели скурить?), и тот факт, что здесь до сих пор никого не появилось, даже Логов — самое настоящее чудо. Вот только Валету очень хотелось бы чудес другого рода, например, здоровой ноги или нормальной семьи, которая не выкидывает тебя из дома, как только ты становишься бесполезным, а не Свиста с его вечными проблемами на пустом месте, который просто не хочет, чтобы ему помогали. Валет вообще в спасатели не записывался, но Свист считается слишком ценным для Дома человеком, да и знакомы они достаточно давно, чтобы просто взять, и отвернуться от него было невозможным.       Говорить больше было не о чем. В последнее время каждый разговор со Свистом балансировал на грани драки, приправленного полным безумием и потерей контроля, а Валету, если честно, такого исхода совсем не хотелось.       — Ну шастают девчонки, и шастают, тебе-то что? — Свист подходит слишком близко, двигается слишком быстро и резко для человека, который и шага без костыля ступить не может, вот только едва ли сейчас есть время об этом задуматься. Зрачки почти полностью перекрыли светлую радужку, да и взгляд выглядит слабо сфокусированным. Он там точно обычные сигареты курит?       — Мне ничего, — Валет примирительным жестом откидывает с лица друга светлые пряди, а тот отшатывается. Снова приваливается спиной к стене и затягивается, закрывая глаза. Стои́т так несколько секунд, выдыхая дым через ноздри, а потом смотрит невнятно по сторонам, словно только сейчас отдаёт себе отчёт в том, где он находится. Валет устало вздыхает, — Погоди немного, теперь после принятия Нового Закона станет ещё хуже.       В голове у Валета смутно мелькают воспоминания о Старших. Ведь тогда, кажется, тоже всё дело было в девчонке..? А может и нет, он не помнит. Не хочет вспоминать.       — С чего это вообще Слепой решил собственный закон отменить? Раньше за ним такого не водилось, — свет лампочки создаёт на чужом лице жуткие тени, меняя его до пугающей неузнаваемости. Если бы Валет не был уверен в том, что сейчас рядом с ним стоит и разговаривает именно Свист, то он бы в этом усомнился. Или дело тут не совсем в тенях..?       — Да чёрт его знает, — фыркает. Вся эта ситуация доходит до такого уровня абсурда, что даже Старшие бы позавидовали, — Слепой, видимо, хочет, чтобы и мы друг друга переубивали. Рыжий же Длинную под него подложил, ну, и понеслось…       — А-а-а, снова Длинная, — усмехается Свист, практически срываясь на лающий смех. Выходит, правда, не очень весело. Но на один короткий миг Валету кажется, что в лице друга мелькают привычные черты, — куда же без неё.       О лампочку бьётся мотылёк. Картина эта выглядит унылой донельзя и нагоняет тоску, хоть бери и вой. Валет предпринимает попытку снова взобраться на подоконник, но у него ничего не выходит, и он лишь надёжнее устраивает костыль у подоконника, опираясь на стену. Свист прикрывает глаза, продолжая дышать сигаретным дымом.       Перед ним снова мелькают картины Изнанки, Лиза, а потом и он сам. Весь какой-то иррационально-неправильный, растрепанный и грязный, и окончательно поехавший в своём безумии. Картинки сменяют друг друга, окончательно путая сознание, заставляя голову кружиться с новой силой. Мелькает последний их разговор. Как она подходит к нему аккуратно, просит успокоиться и прийти в себя, а он, совершенно себя не контролирующий, словно управляемый кем-то другим, потусторонним, наставляет на неё ружье (откуда оно только у него тогда взялось?). А дальше — прыжок. Он даже не знает, выстрелил ли или всё-таки успел остановиться.       Воспоминания эти накатывают огромной, словно сбивающей с ног волной, захлёстывая полностью, заставляя всё вспомнить и начать задыхаться. Теперь он знает, почему должен вернуться, понимает, почему так стремился это сделать, наконец вспоминает. Не только потому, что там осталась Лиза, ведь Лизы там больше могло и не быть. Если он всё-таки выстрелил. Он должен узнать, что с ней случилось.       — Кофе хочется, — протяжно тянет Валет после долгой, давящей на уши паузы. В этот момент звук его голоса кажется таким резким и инородным в этой самой по себе неестественной тишине, что Свист, успевший снова о чём-то задуматься, дёргается, — Пошли в Кофейник, а?       Дождавшись быстрого кивка, Валет опирается на костыли и делает несколько шагов к дивану. Нужно забрать гитару, не оставлять же её здесь! Последнее время Логи шастают тут слишком часто, практически обитают, и если кому-нибудь из них вздумается свистнуть его гитару, вряд ли у него получится отбить её обратно. В глубине коридора раздаётся какая-то возня, привлекающая внимание обоих парней. Мимо шаркает Слепой, что удивительно, учитывая, насколько бесшумно он может передвигаться. Значит, хочет привлечь внимание.       На долю секунды Свист замечает в углу, в тени дивана, длинные, извивающиеся щупальца. Монстры. Они тянутся к нему, медленно подползая в нужном направлении, но как только он начинает вглядываться в них внимательно, они снова уползают под диван, так и не добравшись до своей цели. Его внимание снова устремляется к Вожаку Четвёртой.       — Слепой, стой! — Свист ковыляет в его сторону, пошатываясь даже несмотря на наличие устойчивого костыля, — Слепой, поговорить надо.       Он поднимает голову и смотрит невидящими глазами, наполовину спрятанными за занавеской грязных волос, прямо на Свиста, безошибочно определяя его местоположение. Словно прекрасно видит. Хотя, Свист уже ничему не удивляется. Слепой тем временем молчит, ждёт.       — Я хотел тебя кое о чём попросить, — Свист мнётся, принимается стучать ногтем указательного пальца по дереву костыля, собираясь с мыслями и подбирая правильные слова. Со Слепым всё ещё говорить трудно. К Слепому подход он всё ещё не нашёл.       — Я не буду тебя переводить, — отвечает холодно и жёстко, практически обрывая на полуслове, словно уже заранее знает, чего тот хочет попросить, — если тебя оттуда выкинуло, значит так нужно.       Свист тихонько рычит, прикусывает щёку изнутри, чтобы не сболтнуть ничего лишнего. Со Слепым ругаться нельзя. Не выгодно. В глазах снова на мгновение темнеет, и вспышкой мелькает какое-то красное пятно. Начинает пахнуть порохом и металлом.       — Слепой, мне очень туда нужно, ты не понимаешь…       — Нет, это ты не понимаешь, — вожак Четвёртой голоса не повышает, но каждое его слово звучит угрозой, от которой по спине пробегают мурашки, — ты перешёл позволенные границы, тебя туда больше не пустят. Или хочешь ещё кого-нибудь прикончить?       Осознание приходит медленно. Всё становится на свои места по мере того, как красная вспышка начинает превращаться в лужу крови, растекающуюся по полу, чем-то похожую на ту, что была во время прошлого Выпуска, такую же жуткую, липкую и вызывающую тошноту. Только без кораблика. И кровь эта принадлежит Лизе. Его Лизе. Которую он застрелил. Абстрактные очертания складываются в понятные фигуры довольно быстро. Боль. Смерть. Кровь.       Свист чувствует, как земля уходит из-под ног. Обычно что-то похожее происходит при Прыжке, но теперь парень уверен точно — это не он. Он медленно отходит от Слепого, — намного медленнее, чем на самом деле хотелось бы, — пока сзади, стуча собственным костылём, подходит Валет. В голове начинают мелькать события, сменяя друг друга беспорядочной чередой вспышек. Как он начинает теряться, преображаться, медленно сходит с ума на этой чёртовой Изнанке, где с каждым часом Монстры становятся всё ощутимее, поглощая его сознание, полностью беря контроль над его разумом; как Лиза пытается его успокоить, хотя бы как-то привести в чувство, а он наставляет на неё пушку; как стреляет.       Он убил её.       УбилУбилУбилУбил.       Внутри у него всё скручивает, а к горлу подступает тошнота. Он оседает на пол, практически падая, и удачно приземлиться ему удаётся только потому, что его вовремя подхватывает Валет. Руки трясутся так, что он не видит их чётких очертаний, а может, в глазах всё расплывается из-за выступивших слёз. Ему начинает казаться, будто его руки прямо сейчас перепачканы в её крови. Вставшие комом рыдания начинают душить, и единственное, что ему удаётся из себя выдавить — сдавленный хрип.       Он собственными руками убил девушку, которую любил больше всего на свете. Теперь он всё вспомнил.       Валет потерянно осматривает коридор, который как назло оказывается пустым, где словно специально не бродит ни одного заблудшего Лога. Только Слепой стоит напротив, равнодушно смотря туда, где, по его мнению, скорчился Свист. Местоположение, надо сказать, он определяет практически безошибочно. Валета начинает охватывать паника.       — Почему? — Свист задыхается и едва находит в себе силы, чтобы задать хотя бы этот один-единственный вопрос, прилагает все усилия, чтобы не выглядеть жалким. Валет мнётся рядом в полной растерянности, совершенно не зная, что ему делать.       — Ты был экспериментом. Дом не мог понять, кому из вас суждено оказаться на Изнанке, и я решил предложить твою кандидатуру. На пробу.       Слепой говорит равнодушно, кажется, уже давно потеряв интерес к этому разговору. Едва ли Свист понимает что-то из его слов, но голова нещадно кружится, и все эти чёртовы загадки сейчас последнее, что ему нужно.       — «Кому из нас»? Что это значит?       — Тебе или твоей сестре, — Вожак Четвёртой неопределённо дёргает плечами. Так просто, словно они обсуждают погоду. Свиста начинает заметно трясти.       Сердце сжимается тугим комком от осознания собственной беспомощности и бесполезности. К горлу подкатывает волна тошнотворного липкого страха, смешанного с каким-то неясным, иррационально огромным отвращением к себе. Значит, всё это время он был всего лишь подопытным кроликом. Значит, он оказался на Изнанке только потому, что рука Слепого дотянулась до него быстрее, чем до Мираж. Он никогда на самом деле не был избранным, и как только он стал ненужен, его выкинули словно какую-то безделушку, позволив при этом убить самого дорого для него человека. Голова снова пошла кругом, а в глазах потемнело так, что на один миг Свисту показалось, что он всё-таки прыгнул.       Валет уже тысячу раз пожалел, что оказался здесь. Не в том месте и не в то время. С другой стороны, страшно представить, что могло произойти, не будь его сейчас рядом со Свистом. Наверняка Слепой прирезал бы его так же спокойно, как и Помпея, в этом он почему-то был уверен почти наверняка. А тут, вроде как при свидетеле…       Выглядело это всё действительно жалко: Свист хрипел, дышал протяжно, едва ли не задыхаясь на каждом вдохе, а по его щекам ручьями лились горячие, непрошеные слёзы, которые он так старательно смаргивает, но даже не думает стирать. От одного взгляда на него у Валета сжимается сердце. Хочется как-то помочь, что-то сделать для того, чтобы его поддержать или хотя бы поднять с пола и привести в чувство просто необходимо.       Перед глазами у Свиста чёрные точки, его сковывает страх от банального незнания, что делать и как с этим дальше жить. Страх вонзается в лопатки острыми стальными когтями, заставляя и без того больную спину ныть ещё сильнее. От неудобной позы перебитую когда-то отцом ногу скручивает такой адской болью, что хочется взвыть. И он воет, позволяя себе вложить в эти стонущие звуки всё, что с такой болью дерёт сердце и рвётся наружу. Какой позор….       Валет чувствует себя полностью растерянным — поднять Свиста на ноги у него никак не выходит, а тот от каждого к себе прикосновения только сильнее в стену вжимается, начиная, кажется, рвать волосы у себя на голове, сопровождая это истошным, почти нечеловеческим рыком. За несколько секунд он впал в самую настоящую, неконтролируемую истерику, а идей о том, как вывести его из этого состояния, нет совершенно. На пару мучительных, просто невыносимых секунд Свисту начинает казаться, будто он попал в самое сердце Апокалипсиса. Он убил Лизу. Изнанки ему больше не видать. Он был лишь экспериментом. Он весь выломанный, злой и решительно отчаянный в своём непонимании, как же так получилось, ведь в самом начале всё казалось таким естественным и правильным.       Боль. Смерть. Кровь.       Валет нервно оглядывается по сторонам, старательно оттягивая ошейник, который, кажется, затягивается ещё сильнее, давит с двойной, а то и с тройной силой. Ещё никогда в своей жизни он не чувствовал себя настолько беспомощным и бесполезным, кажется, даже когда родители отдали его сюда, дела обстояли не так плохо. Даже когда перевели в Шестую, даже когда Вожаком стал Чёрный — Валет знал, что делать дальше. А теперь не знает. Он прислушивается — где-то в глубине коридора слышится какая-то возня и ритмичный стук. Валет, пошатнувшись, подскакивает туда, откуда, как ему кажется, исходит звук. Слепой уже давно равнодушно растворился где-то в коридоре.       — Эй! Есть тут кто? — его голос противно подрагивает и скрипит от долгого, напряжённого молчания и тяжести ошейника, и Валет старательно пытается проглотить вставший в горле ком, чтобы не звучать так жалко. Из темноты угла, словно отделившаяся от него тень, выходит Стервятник.       Цепкие жёлтые глаза вглядываются сначала в Валета, потом принимаются изучать скорчившегося на полу Свиста. Большая Птица выглядит нисколько не удивлённым, спокойным и даже каким-то равнодушным. Словно ничего необычного не происходит. Словно подобное случается тут каждый день.       В груди отдаётся каким-то непонятным облегчением, и Валет рассеянно думает о том, что передалось это чувство именно от Стервятника. Птица уже наверняка успел привыкнуть к припадкам Свиста, а значит, сможет придумать выход и из этой ситуации. Словно в подтверждение мыслей Валета, Стервятник подходит к Свисту, внимательно его осматривая.       — Будь любезен, приведи его сестру, — спокойно, словно перед ним на полу не корчится двинутый на голову состайник, замечает он, — Женское крыло, вторая дверь слева. Стучать три раза.       Валету не остаётся ничего, кроме потерянного кивка, которого Птичий Папа всё равно не замечает. Стервятник отставляет в сторону свою трость и осторожно, слегка морщась от боли в колене, присаживается перед Свистом. Тот его словно не видит, продолжает захлёбываться рыданиями и бормотать что-то нечленораздельное. Стервятнику отчётливо слышится слово «Кровь». Из глубины чёрного пиджака, дребезжащего связкой ключей и отмычек, он достаёт флакончик настойки, тут же откупоривая крышку. Стук валетова костыля вперемешку с его же тихой, недовольной руганью, тает в глубине коридора.       Сначала Стервятник подносит пахучую настойку к самому носу Свиста, но тот всё ещё заходится каким-то хрипом и сдавленными рыданиями, так что это не приносит никаких результатов. Стервятник тихо произносит что-то себе под нос, цокнув языком, и хватает Свиста за подбородок, начиная насильно вливать содержимое флакончика ему в горло. Свист всё ещё заходится в глухой истерике, давится этой настойкой, но покорно её глотает, заливая и собственный подбородок, и руку Стервятника, пока не начинает медленно успокаиваться и приходить в себя.       Настойка Стервятника горькая, дурно пахнущая и обжигающая горло, а на дне его мутного флакончика, кажется, плещется что-то живое. Но, надо отдать Птичьему Папе должное, это действительно немного приводит в чувство. А может, всё дело в крепко вцепившихся в подбородок длинных чёрных ногтях, трудно сказать.       Свист всё ещё вжимается лопатками в стену, дышит глубоко и рвано, словно давно забытый ошейник начал затягиваться на горле и перекрыл ему всяческий доступ к кислороду, и его колотит так, будто на него только что вылили целый таз ледяной воды. Стервятник всё ещё сидит перед ним, ожидая, пока мальчишка окончательно придёт в себя. Перекрёсток удушает своей тишиной (словно в склепе!), и молчание, повисшее между ними, ничуть не улучшает ситуацию. Большая Птица вслушивается, а у Свиста от царящей тишины начинает звенеть в ушах. Перед глазами всё ещё пляшут, мигая, чёрные точки.       Мираж выскакивает из-за угла, как нерадивый подросток, желающий распрощаться с жизнью, выскакивает на дорогу. Она перепуганными глазами осматривает коридор, и в неровном свете лампы её разноцветные глаза полыхают контрастными оттенками. При других обстоятельствах это выглядело бы красиво, даже завораживающе. Девушка опускается перед братом на колени, благодарно кивнув Стервятнику, и принимается осматривать Свиста с таким усердием, словно тот смертельно ранен.       Кроме брата и Стервятника у неё никого больше не осталось, и в ближайшее время Мираж не собиралась терять ни одного, ни другого. Она попросту не могла позволить себе такой роскоши.       — Эй, ты как? — она пытается пригладить растрёпанные светлые волосы, утирает остатки настойки с его подбородка, носится с ним как с совершенно неразумным, не прекращая при этом внимательно его осматривать, — Джек?       Свист медленно успокаивается, начинает дышать размереннее, и утирает остатки слёз с лица. Он наконец-то видит: и Мираж, и Стервятника, и неловко пристроившегося на краю перекрёсточного дивана до смерти перепуганного Валета. Он видит их всех, точно так же, как до этого мог видеть Лизу, чувствует ладони Мираж на своих плечах и практически тошнотворный запах настойки, которую в него влил Птичий Папа. От одной только мимолётной мысли о том, что Изнанки ему больше не видать, к горлу снова подкатывает тошнота.       Ничего не говоря, он скидывает с себя руки сестры, довольно ловко поднимаясь на ноги, подхватывает свой костыль, и направляется прочь к любому, первому попавшемуся выходу. Было много вещей, о которых ему нужно было подумать, выкурив пару-тройку сигарет, может быть, даже в молчаливой компании того же Курильщика. Даже с одной здоровой ногой он передвигался пугающе быстро.       Мираж как-то растерянно смотрит ему вслед, точно таким же взглядом осматривая коридор после того, как Свист растворяется в ближайшей тени. Она всё ещё сидит на полу, у одного из самых тёмных углов, где всего пару секунд назад корчился её младший брат, и старательно прячет свой взгляд от Валета. В груди скребётся неприятное чувство опустошенности и ненужности, словно одним своим незамысловатым уходом брат окончательно решил направление пути каждого из них. И они, эти пути, разительно отличались друг от друга. Сейчас она как никогда остро ощущает, как много времени они потратили на пустые препирания.