Потонем

Фемслэш
R
Завершён
26
Награды от читателей:
26 Нравится 4 Отзывы 2 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
«Ты меня слышишь? Я схожу с ума, теряю ли я рассудок? Я вся в одиночестве, разве ты не спасёшь меня?». Три недели Кора думает о словах. Как много слов она хочет сказать. Три недели к Коре наведывается поиздеваться дочь. Как она хочет издевательств непомерных, чтобы Реджине вскоре надоело. Три недели Кора томится без магии, и только крупица, проблеснувшая, воссияется, тут же потухает. Три недели, запертая в психиатрическом отделении дочерью собственной. Ставшая человеком обычным, ничтожным, бесполезным. Не ест, не пьёт почти. Исхудавшая. Осунувшаяся. Со впадинами безотрадными под глазами, вместо тёмных кругов. Даже Коре неподвластна реальность бытия. Такова цена за причинённые когда-то страдания. Ранее содержалась здесь несчастная псевдосамоубийца Белль, теперь здесь содержится Кора Миллс. Кора Миллс — имя, что пережёвывает Реджина, разгрызая зубами стекло битое. И оно дичайше сладостно, с кровью обид горьких смешиваясь. Длинная смирительная рубашка, рукава широкие с поясом тянущимся, волосы каштановые, на плечи небрежно спадающие, не искрящиеся. Дух потускневший, не сломленный. Запястья тонкие, по первому впечатлению ломкие, с венами фиолетовыми, проступившими серьёзнее, чем позавчера. Фиолетовые, как дым её растворяющийся. Скучает она по нему. Четыре стены. Тут, там. Четыре стены за ней, сбоку, возле. Четыре стены да окно решётчатое. Крест-накрест, крест ещё накрест и вдоль решётки. Разит моющими средствами — Кора не различает какими. Знает лишь: чем запах острее, тем дешевле он. Дешевле и действеннее. Она повторяет напрасно, мантрой монотонной, заклинания со страниц заплесневелых. Украденные Реджиной, не по назначению использованные. Пересчитывает некогда выдранные с мясом сердца тёплые. Никто Кора. Никто. Всё, над чем тряслась, — потеряла. Всё, чего опасалась, — обрела.

«Ты такая жалкая, мама. Тебя не жаль мне».

Реджина пред ней безвольная, морем к берегу возвращающаяся. Любящая и ненавидящая. На рубашку смирительную смотрящая, презрительно усмехающаяся.

«Ты так красива, что отвратна мне».

— Вновь пришла потешиться и позлорадствовать, милая? — Миллс-старшая медленно оборачивается, прекращая обдирать остатки обоев. — Угадала? — А как же, — утвердительный ответ звенит. Реджина признаёт мать душевнобольной. Реджина ждёт, когда мать будет ползать по обшарпанному полу, умоляя о прощении и покаянии. Но Реджина не ведает, зачем приходит в который раз. И Реджина не ведает, почему её тянет мощным магнитом к истокам терзаний. Наверное, терзания дом её, святой смысл существования. — Такой ты всегда жаждала видеть меня? Слабой, беззащитной, разбитой, безоружной? — Кора с большим трудом подкатывает рукава к локтям, поднимает подол одежды белой, отдёргивает воротник. — Вот она я. Вот я, что одержимо копала яму тебе из прихотей своих. Вот я, наконец заключённая тут, по воле твоей, — обнажаются травмы и увечья болезненные. Уродские. Раскрашивают кожу оттенками лихими, лютыми. — Я прорастаю гнилыми плодами прямо внутри тебя, родная.

Одной слезы хватило бы.

Кора похожа на тех обездоленных, коих Реджина заставала единожды в бедных Бостонских кварталах. Таких же грязных, немощных, убогих и обречённых из-за выбора, некогда неправильно сделанного. Ведь не судьба жестока, они — просто тупицы. Кора подушечками пальцев дрожащих касается Реджины, и та резко осекается. Будто от разряда электричества дикого. Будто от топоров ржавых, отрубающих ступни. Прикажите насильно жить ей. — Не надо, мама, — нервно возражает Реджина Миллс, со скулы убирая выпавшую ресницу.

Одной искренности хватило бы.

Кора пытается коснуться опять. Ощутить тоску её, мягкость её, её противоречие. Ощутить и не отпускать. Едва… — Я выразилась неясно? Не надо, мама! — она ярость, играющая не по правилам пророческим. Корнями подземными мать скручивает, приказывая в воздух тело тощее поднять. Замучься в них, мамочка. В них так приятно приветствовать кончину. — Реджина! А-а! — криком, до небес достающим, извивается она вся, руками костлявыми плоть растительную повреждая трусливо. — Реджина! — соломинки вверху не висят, мама. Не ухватишься. А плоть не повреждается, восстанавливается по волшебству и сдавливает до хруста, свирепо ослепляющего.

«Фотокинезом баловалась, матушка? Так теперь побалуюсь и я им. Уж прости, матушка».

Одного наслаждения хватило бы.

Корни у шеи лебединой обвиваются, пускают сок вязкий. Задыхайся, мама. Отпусти меня. Лицо её изнеможённое, она вовсе не сражается. Лицо глубин потусторонних, заставляющее щадить. Поселяющее чувство вины бренное. Убеждающее сострадать, не взирая на ужасы нечеловеческие позади. О вид твой, нет у меня выбора.

Одной смерти хватило бы.

Корни взрываются, Кора, обессилев, падает, о край стола ударяясь. На ладонях царапины, под коленями выступают капли крови. Она голову поднимает и улыбается. У них покушения на жизнь в порядке вещей. Словно и должно быть так. Словно всё нормально. Нормальность от безумия недалека. Родственники духовные они издавна.

«Ты постоянно улыбаешься, мама, в тебе это нестерпимо мне».

Реджина, личину озверелости притворной нацепившая, не предвидевшая ни в коем из путей тернистых, что та расколется, потому что бросается к матери она в объятия ранящие. Вдыхает её всю, фальшивую и настоящую, лихорадочно блуждая пальцами по спине сгорбленной.

«О прошу, обнимай меня дольше. О, прошу тебя! Я не могу рыдать боле».

Нечисть ступает по пятам. Нечисть помнит всё. Реджина Миллс аккуратно сдирает с губ матери сухую, потрескавшуюся корочку и накрывает их устами своими. Реджина Миллс тоже душевнобольная, но она не сознается. Она поцелуй углубляет, грудью к груди Коры прижимаясь. Уродство и противоестественность нежданно перерождаются в рациональность и вменяемость. Кора отвечает на небывалую жадность. Кора забывается. Она близко. Пусть даже так. Дочь целовать необыкновенно.

«Бремя моё такое тяжкое, мама. Спаси меня, мама».

Миллс отодвигает тонкую полоску кружевного нижнего белья матери в сторону и соблазняюще-хищно слюнявит пальцы. Прежде Кора промолвила: «Что угодно для тебя, родная», и Реджина по сей день воспринимает её речи слишком буквально. — Дай же сделать мне то, за что буду казниться, упиваясь, — погружает она пальцы во влагалище матери, жар неистовый смакуя, — ты спасение моё, — шепчет Реджина, в трепете взор на мокром месте опуская. Кора рот приоткрывает и стон издаёт тихий, наполненный действительностью пугающей и её заглушающий. Стон неудержимый слух притупляет, проникая под трещины в углах потолка.

«Потонем мы в сумасшествии собственном, мама, и захлебнёмся согрешениями древними».

Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.