Danse Macabre

— Ну и что вообще произошло? Они сидели, словно нахохлившиеся воробьи, на большом гранитном саркофаге в чьем-то склепе — замок на его двери поддался быстро, не то что тот, на воротах. Сквозь маленькое, расположенное почти под потолком оконце в помещение проникал тусклый предутренний свет. Небо на востоке потихонечку начинало выцветать — до рассвета еще было неблизко, однако ночь успела сильно перевалить за середину. Эгнес внезапно осознала, что все ее подземные приключения заняли, пожалуй, не больше полутора-двух часов. Она требовательно посмотрела на Ренала. — Так что случилось? — Ты такие вопросы задаешь интересные, — хмыкнул он. — Будто я знаю, что случилось... Короче. Оказывается, попытавшись перелезть через кладбищенскую стену, Эгнес потеряла сознание («это я и так помню... вроде бы»), после чего Ренал, по его словам, попытался оказать ей первую помощь. Прочитав над ней «легкое исцеление», он еще какое-то время повоевал с замком на воротах — а потом, обернувшись к лежащей на земле Эгнес, увидел, что ее нет, а в сторону склепов быстро удаляется какая-то долговязая фигура. — ...само собой, я выследил его из тени. Страшный, скотина, — он скривился, — как хрен знает что. Половина морды в каком-то пятне... — Это он! — невольно вскрикнула Эгнес, вспомнив своего пленителя. — Кто — он? — Который меня в подсобке закрыл. Я его отверткой пырнула, — добавила она гордо. — Молодец, — похвалил Ренал. — Мне он тоже не понравился. Демон знает, что у них там творится! — он вдруг со злостью саданул кулаком по крышке. — Как представлю, сколько наших они убили... Нам надо отряд сюда присылать. Травить к демонам этот клоповник. Сам лично у грандмастера разрешение выпрошу... — У них есть какая-то главная, — тихо сказала Эгнес. — Они называют ее прекрасной госпожой... — Я знаю, — прервал он. — Я же тоже там был. — А? — она непонимающе приоткрыла рот. — В тенях, — он чуть улыбнулся. — Сливался с обстановкой. Нас специально этому учили. — Постой, — тут в голову Эгнес пришла некая мысль, — если ты так легко ходил по их логову, что мешало вам... Она щелкнула пальцами. — ...что мешало вам раньше с ними разобраться? Он покусал губы, явно о чем-то раздумывая. — Ладно... Начну с самого начала. Где-то с середины весны у нас в Гильдии начали пропадать люди. Кого-то мы находили мертвым, кого-то не находили вообще. Вначале думали, маньяк или вроде того, навели справки в страже. Был у них какой-то Реджек, которого поймали еще в конце Альтуриака, короче, мимо. Пропадали, что характерно, только люди из нашей гильдии. Ходили слухи, что появилась какая-то другая воровская гильдия, то ли из Тетира, то ли вообще с Севера... Потом нашли Сансуки, это наша девчонка, она обычно по району Моста работает. Она еще жива была и успела сказать, что ее хотел завербовать вампир. И что вся эта гильдия типа воров — фальшивка, на самом деле это сборище вампиров. Эгнес внимательно слушала. Она просто нюхом чуяла, что остаться в стороне ей не удастся при всем желании, и что все это паскудство так или иначе коснется ее. — Так как я единственный из всех мастеров Аскатлы обладаю навыками жреца, грандмастером мне было дано поручение расследовать эти исчезновения, — тем временем продолжал Ренал. — Все остальное ты, в общем, знаешь. Мы узнали, что они ищут появившееся в городе Дитя Баала, а Йоши был так любезен, что сразу же навел нас на тебя... — То есть как это?.. — Эгнес почувствовала, что начинает что-то понимать. — То есть, мне не нужно было идти к вам на поклон?.. Йошимо меня обманул? — Я понятия не имею, что он тебе сказал, — он досадливо изогнул брови. — Мы узнали о тебе от него. Он так хотел от нас откупиться. Честно, он меня достал, сколько ж можно мое терпение испытывать... В общем, — иронично докончил Ренал, — считай, что ты спасла друга. Так бы он работой на гильдию не отделался. — А-а, с-скотина... — Эгнес скрипнула зубами. — Ну я ему устрою!.. Исполненное благодушия и любви ко всему миру кара-турское лицо Йошимо возникло перед ее мысленным взором, и Эгнес ощутила дикое желание вцепиться в это лицо ногтями. Желательно — целиться в глаза, как Бу. — Что, обдумываешь расправу? — судя по всему, выражение ее глаз было весьма красноречивым. — Да брось! Он, наоборот, просил, чтобы мы тебя не обижали. Сложные жизненные обстоятельства и все такое. Я же тебя не обидел, Эгнес? В его совершенно явственно шутливых интонациях прозвучали некие нотки серьезности — или, может быть, Эгнес показалось. Неожиданно для себя она спросила: — Почему эта Мередит была так уверена, что Мук придет одна? То есть... ну, понятно же, что только дурак пойдет на стрелку к вампирам в одиночку. Ведь так? Несколько секунд Ренал молчал, внимательно разглядывая полускрытую голубоватыми облаками луну. — Если бы твоя мать, — издалека начал он, — твой самый близкий человек, захотел, чтобы вы всегда были вместе, как бы ты поступила? Если бы ты узнала, что этот человек на самом деле не погиб... вот что бы ты сделала? — Так во-от в чем дело... — протянула Эгнес. — Хитрая сволочь. Но она ее недооценила, получается. — Мук — друг, — просто сказал Ренал. — Она не предаст. «Потому что влюблена в тебя по самую макушку, а ты и не видишь», — угрюмо подумала Эгнес. А в общем — ей-то что? — И хорошо, что не предаст, — вслух сказала она. — Таких мамочек, которые делают из своих детей монстров, давить надо. Уж я-то знаю. — Откуда бы, интересно? — безразлично спросил Ренал. — Моя мамочка была жрицей Баала. А про папочку ты и так знаешь. Это было в высшей мере странно — сидеть вдвоем на чьем-то древнем саркофаге с человеком, которого ты впервые увидела несколько часов назад, и разговаривать с этим человеком о вещах, которые вообще-то не принято обсуждать малознакомым людям; это было странно настолько, что никакие силы не смогли бы привести все это хоть к чему-то разумному. А значит, самым правильным было бы двигаться в сторону неразумного. Демон его знает, может, это и впрямь был электрический разряд или что-то вроде того — по крайней мере, Эгнес точно не могла сказать, кто из них потянулся к другому первым. Просто как-то так вышло, что в следующую секунду он уже целовал ее, больно прижимая затылком к каменной крышке старого саркофага, под которым, как надеялась Эгнес, лежал кто-то по-настоящему мертвый — а она, цепляясь ногтями за его плечи, не менее яростно отвечала. Возможно, это был самый долгий поцелуй в истории Аскатлы — и, скорее всего, уж точно один из самых безумных. — А вдруг нас увидят вампиры? — отдышавшись, Эгнес облизнула губы. — Боишься за их невинность? Он разнял ее руки и с усмешкой отодвинулся. — А кто их знает, — в тон ответила Эгнес, немного, впрочем, раздосадованная. — Может, завидовать будут. Они же дохлые! — Правду говорил Йоши, — Ренал покачал взлохмаченной головой. — У тебя точно не все дома. — Прямо даже интересно, что же еще он говорил... Он вдруг нахмурил брови, всматриваясь во что-то за плечом Эгнес, и быстро прижал палец к губам; она повернула голову. В оконце над ними, заслоняя неяркий свет, качалось тонкое синюшное лицо Бодхи. Она больше не казалась Эгнес потрясающей красавицей, как давеча на балу — Бодхи, скорее, была ужасной. Ее землисто-бледное треугольное лицо напоминало лицо лесной эльфийки, но такой эльфийки, которая долго не ела, не видела солнца и оттого страшно озлобилась на весь мир. Даже у вечно чем-то недовольной Виконии Эгнес никогда не видела такого лица — та могла гневаться, плеваться ядом и презирать всех и вся, но одного у Виконии нельзя было отнять — она была живой. О женщине, которая висела в воздухе за стенами склепа, такого никто бы не сказал. Видно, эскапада с люстрой не прошла для нее даром — платье на Бодхи теперь, кажется, было другое, простое и черное, а вместо роскошных кос на голове красовался обычный пучок, да и гарью от нее несло за милю; тем не менее, она выглядела вполне дееспособной. И лицо ее не обещало ничего хорошего. — Доброй ночи, — сказала Бодхи, оперевшись худой рукой об оконную раму. — Пустите? Она улыбнулась — и сознание Эгнес снова заволокло легким розовым туманом; замотав головой, она вернула мыслям ясность. — Ну... — настороженно сказала она. — Нет, — Ренал сориентировался быстрее. — Нельзя. Уголки ее губ поползли вниз. — Ах... Для начала хочу извиниться за моих подданных, — Бодхи с показной скромностью прикрыла длинными ресницами свои кроваво-красные глаза. — Они обошлись с тобой непочтительно, Эгнес. Некоторые из моих слуг не очень умны, я работаю над этим. Бросать мою гостью в склеп — ах, дурак! Она с искренней виной опустила голову. — У тебя сложилось о нас ложное впечатление. Прошу прощения... — По-моему, как раз очень правильное, — вырвалось у Эгнес. Бодхи вздохнула. — Я тебя понимаю. Не злись на моих сородичей. Я к вам с миром пришла. К вам обоим, — подчеркнула она. Эгнес искоса посмотрела на Ренала: тот молчал, сжав челюсти, и на скулах его тяжело ходили желваки. Как же ему сейчас нехорошо, подумала Эгнес; и смотреть на эту Бодхи тошно, и убить прямо здесь и сейчас — нельзя... Интересно, на что она рассчитывает? На запертые ворота? На оставшиеся до рассвета часы? — Я рассчитываю на вас, — мягко сказала Бодхи, и Эгнес передернуло. — Ты ведь сестру ищешь? Я помогу. Я же знаю, что родственные узы священны. У меня самой брат... — ее темно-алые глаза засияли. — Так что я более чем тебя понимаю. Мне даже денег от тебя не нужно... — И что же, в таком случае, тебе нужно? — Твоя душа, — будничным тоном ответила Бодхи. Она просунула в окно длинную, тянущуюся, словно каучук, руку и погладила Эгнес по запястью — холодной и влажной, как дохлая лягушка, ладонью. От Бодхи не пахло тлением, разве что совсем чуть-чуть, гарью намного больше; еще Эгнес ощущала исходящий от нее сильный аромат белладонны и каких-то сладких фруктов — в общем-то приятный, но какой-то чересчур навязчивый и неотступный. — Что?.. — Маленький кусочек, — она подобралась ближе и алчно облизнула нижнюю губу. — Крошечный совсем. А взамен — хоть завтра на корабль. Соглашайся, моя хорошая. Тебе вреда не будет, а мне — одна сплошная польза... Эгнес выдернула руку. Внезапно жадное выражение лица Бодхи изменилось на искренне страдающее; с огромным удивлением Эгнес увидела в ее глазах неподдельные слезы. — Как же тут плохо, ты и представить себе не можешь... — прошептала она. — Так холодно, и так темно, и везде камень и мертвое дерево... Я так скучаю по солнцу и лесу... Я еще помню, что солнце золотое, а листья — зеленые. Они мягкие, их можно растереть в пальцах... И зеленые. Я когда-то носила зеленое. Все сплошь зеленое! А дом у меня был на ветках огромного-огромного дерева, и я могла запрокинуть голову и увидеть над собой рассвет. Милый, милый мой Сулд... Она вдруг запнулась, и ее глаза стали дикими; на бледном лице Бодхи появилось странно-испуганное выражение, как у ортодоксальной жрицы, которая внезапно сошла с ума и начала хулить своего бога — и теперь в ужасе ждет небесной кары. Эгнес вытерла о мантию вспотевшие ладони. Отчего-то видеть это почти по-детски растерянное лицо было намного страшнее, чем жуткие морды зомби или того несчастного, приколоченного к потолку в подземной крипте; она вдруг поняла, что эта Бодхи такая же безумная, как плачущий над ее пыточным столом Айреникус. И что она, как и Айреникус, ни перед чем не остановится. — Слушай, — Ренал неожиданно подался вперед, оказавшись почти нос к носу с вампиршей, — меня мучает один вопрос. Как вы танцуете? — Что-что, прости? — та приподняла бровь. — У вас же пятки вывернуты, — объяснил он. — Ступнями назад. Вот просто — как? Какая-то особая вампирская магия? — Мне кажется, ты издеваешься, — дружелюбно сказала Бодхи, слезы которой как-то очень быстро высохли. — Ни в коем случае. Я же должен знать, что ты предлагала моим друзьям. — А, — Бодхи косо улыбнулась. — Бессмертие. Силу. Возможность отомстить... вот как Мередит, например. Ты же в курсе, что ее предали и убили свои же? А, вижу, что в курсе, — она удовлетворенно кивнула в ответ на его яростный взгляд. — Я так поняла, что ты считаешь нас чудовищами. — Конечно. Именно так я и считаю. — Хорошо, допустим. А как ты думаешь, те, кто ее убили, не чудовища? Нет, не говори! — она прижала палец к его губам, и он брезгливо отбросил ее руку. — Ты просто ничего не понимаешь. Ваши человеческие мерки добра и зла никуда не годятся. Стоит лишь чуть-чуть в них вдуматься, и они прахом рассыпаются. Я — чудовище, говоришь? Вовсе нет. Я даю выбор. Всегда. Разве моя вина, что некоторые люди выбирают неправильно? — Дурацкая софистика, — он состроил гримасу. — Не заговаривай мне зубы. — Я просто пытаюсь до вас донести очень простую вещь, — терпеливо, как наставница нерадивым ученикам, сказала Бодхи. — В мире нет абсолютного добра. И абсолютного зла тоже. Мы носим все это в себе. Ты побывал в моем доме и увидел наши игрушки. Ты думаешь, что мы чудовища, но я точно знаю, что в ваших штаб-квартирах есть точно такие же пыточные, и я тебя спрашиваю — чем вы-то лучше? — Это были мои люди. — А Мередит была моей дакини! — Бодхи повысила голос. — И тем не менее, мы разговариваем, как равные, а ты все время пытаешься меня оскорбить. Это обидно, знаешь ли! Тем более что я хочу, чтобы ты занял ее место... — Ты серьезно думаешь, что я соглашусь? — А почему нет? Из тебя вышел бы прекрасный служитель. Клинок, который бьет только один раз, но зато наповал. Мередит была слабой, она только и годилась на то, чтобы приводить ко мне побольше моих будущих детей... А ты — совсем не такой. Ты сам выбираешь своего бога и свою жизнь. Я ведь права? Ее доводы были абсурдными, а аргументы — совершенно непоследовательными; и все-таки розовый туман, снова начинавший проникать в разум Эгнес, придавал им какое-то непонятное обаяние. В самом деле, ну какая разница-то. Бодхи, к тому же, хорошая, честная... А они убили ее служанку. Мередит тоже была милая... — Мы все — сами себе чудовища, — голос Бодхи обволакивал, как обволакивает горло нежнейший мусс, — мы носим их в себе. И обманываем себя и других, изображая из себя праведников, хотя все, что мы хотим, на самом деле очень просто. Она — Дитя Баала. Ты — Теневой Вор. И вот вы оба тут сидите и строите из себя целестиалов с Ламории. Вам самим не смешно? — Ты решила затеять богословский спор? — с каменным лицом сказал Ренал. — Я когда-то учил катехизис Селунэ и до сих пор не понимаю, зачем он был нам нужен. В нем нет ничего практически полезного... — О, даже так? — Бодхи улыбнулась. — Я тоже была жрицей, кстати. Правда, давно. — Чьей? — Кореллона Ларетиана, — она погасила улыбку. — Потом, правда, я поняла, что богам неинтересно поклоняться. Куда интереснее ими быть... Вообще, я тогда начала задаваться вопросом — если богом при желании может стать любой смертный, то какой смысл перед ними преклоняться? Это тоже к вопросу добра и зла. Подумай на досуге. Она помолчала. — Кстати, — как бы между прочим сказала Бодхи, — к востоку от Аскатлы, днях, кажется, в двух пути, есть деревня Умар. Дрянь, что за место!.. Но ходят слухи... Ходят слухи... — ее голос понизился до таинственного шепота. — Ходят слухи, что недалеко от нее стоят руины храма Амаунатора. Даже места, принадлежащие мертвым богам, хранят следовую силу. Говорят, что на его алтаре можно возвернуть молодую нежить, буде ее обратили насильственно, а душа ее пока еще чиста. Слыхала я историю, как один юный вор пытался вернуть женщину, в которую был влюблен... Безрезультатно, правда. Наверно, душа ее была не так уж чиста. А, как вы думаете? Или, может быть, этой женщине он просто не был нужен, а нужно было бессмертие?.. Эгнес увидела, каким наслаждением осветилось лицо Бодхи при виде бешенства, отразившегося в глазах Ренала. «Он пришел за ней, — поняла она вдруг. — За Мередит». За этим чудовищем с вывернутыми пятками... впрочем, кто знает, какой она была в жизни. В сердце каждого из нас живет маленькое чудовище, только и ждущее своего часа — уж она-то, баалова дочка, знала об этом не понаслышке. — Так вот, мои маленькие чудовища, — Бодхи обворожительно стрельнула глазами, — мне понравилось за вами наблюдать. А уж от твоего подарка, Эгнес, я прямо-таки в восторге! Ты поила своей кровью моих детей, и теперь они самую чуточку полубоги. А так как я связана с ними нерушимыми узами, то и я тоже немного богиня! Правда, прелестно? Она щелкнула зубами — и в ту же секунду Эгнес с диким воплем бросилась к окну. Руки Ренала обхватили ее поперек груди; вырываясь, она бешено, как дикий зверь, зарычала. У нее и раньше бывали приступы ярости, недолгие и быстро проходящие — но сейчас с ее сознанием творилось что-то совершенно невообразимое, страшное, темное; ей хотелось разорвать эту Бодхи собственными когтями, которые очень кстати начинали вылезать из ее пальцев... Перед глазами уже было не розовое марево, а самый настоящий алый саван, в который она, Эгнес, непременно завернет то, что останется от этой наглой твари. В ее ушах шумела кровь. И, кажется, кто-то смеялся. Когти Эгнес вонзились в воздух — а Бодхи меньше чем за секунду оказалась в футе от окна. — Настоящая, настоящая, настоящая! — ликующе хохотала она. — Я не ошиблась! Пусть твое чудовище вылезет наружу. Это только начало, баалова дочка! Это только начало. Никакое страдание тебя не проймет, это только Йон, дурак, так думал. Только ярость! Только убийство! Только кровь! Ну так давай, покажи мне свою настоящую душу, убивательница! Заливаясь хриплым смехом, она унеслась в темноту — в воздухе мелькнул длинный хвост ее темного сари. Эгнес вылетела из склепа, обеими руками толкнув двери — догнать, уничтожить, разорвать на мелкие частички и развеять их по ветру — и замерла, как вкопанная, ошалело вертя головой. Кладбище изменилось. Оно выглядело постаревшим лет на тысячу — заросшие жухлой травой покосившиеся надгробия наполовину закопались в землю; вместо тисов торчали гнилые пеньки, а каменные дорожки давно разрушились, на них больше не было ни следа брусчатки — только пыль и засохшая грязь. К низкому темно-серому небу была жестоко прибита несчастная, еле живая тусклая луна — при взгляде на такую луну даже не хотелось выть, на нее вообще не хотелось смотреть. — О Сьюн... — она растерянно обернулась к выбежавшему следом Реналу. Он выглядел так, как будто его тоже покусала Бодхи или кто-то из ее приспешников — глаза на посеревшем лице были окружены тенью, а скулы и нос заострились, как у покойника. Он неотрывно смотрел на Эгнес. — Твое лицо... — сказал он. И замолчал. — Что с моим лицом? — Оно... — Ренал встряхнул головой. — Посмотри. Он протянул ей свой кинжал, и в отражении сверкающего лезвия Эгнес увидела себя. Под ярко-красным капюшоном мантии, из-под которого обычно выбивались ее непослушные светлые пряди, белело ее собственное лицо. Бледные щеки, тонкие губы, изогнутые черные брови над карими глазами. Все, как всегда. За исключением того, что это лицо мерцало. Оно мерцало, и вместо него, стоило лишь чуть расслабить глаза, Эгнес видела желтые кости черепа. Это выглядело так, как будто собственное ее лицо было лишь тонкой бумажной маской, прикрывающей настоящее обличье. Она медленно отдала кинжал. ...Здесь все напоминало страшный сюрреалистический сон, в котором мир пережил апокалипсис — возможно, магическую чуму, которой пугали детей, а может, легендарную Воющую Смерть. Не было ни единого живого существа — не звенели цикады, не летали ночные бабочки, не мелькали среди веток деревьев любопытные белки — да и деревьев тоже не было, на земле валялись одни сухие обломки. Они несколько раз пересекли кладбище и снова увидели ворота — на этот раз распахнутые настежь и скрипящие ржавыми петлями; но выйти за них ни Эгнес, ни Ренал не рискнули, потому что за воротами клубился густой желтоватый туман, сквозь который невозможно было что-то рассмотреть. — Смотри, — сказала Эгнес, нагнувшись над одним из надгробий, и смахнула с него мусор. Предчувствие ее не обмануло. «Спи спокойно, милая сестра». Это была могила Имоэн. — Это моя сестра, — объяснила она. — Та, которую я ищу. Но... это ведь неправда? Она живая... она в Лечебнице. — Здесь все неправда, — криво улыбнулся он. — Я не похож на вампира, а ты на бродячего лича. Интересно, что на других могилах?.. На других могилах Эгнес нашла имена Горайона, Минска и Джахейры. Гадкое ощущение неправильности всего происходящего кололо где-то под ложечкой — Эгнес знала, точно знала, что все они живы, ведь не могли же они умереть за эти несчастных несколько часов и улечься под собственные надгробия?! И все-таки каждый раз она вздрагивала, в очередной раз найдя знакомое имя. Тесторил... Винтроп... Викония... мертвые, мертвые, мертвые... — Как ты думаешь, это... — спросила она у Ренала и осеклась. Он не смотрел на могилы. Его сосредоточенный взгляд был прикован к воротам. Из них выходили мертвецы. Никого из них Эгнес не знала в лицо — хотя, кажется, вот мелькнула щербатая ухмылка Эмбарла, а вот синюшное личико Мук; где-то за ними шли другие — землисто-бледные, с черными обметанными губами и пятнами тления на коже. — Почему они... нет, постой. Откуда они... — он медленно покачал головой. — Кажется, я понял. Это я их убил. В будущем или, получается, в прошлом. Эгнес, — он вдруг крепко схватил ее за руку, — она показывает нам наше будущее. В самом жестоком варианте развития событий. Мертвецы вереницей прошли мимо них, будто не видя — а может, и правда не видели, кто их знает; проследив за ними взглядом, Эгнес увидела возвышающийся вдалеке храм. Наверно, когда-то очень, очень давно это был красивый светлый собор со сверкающими на солнце витражными розами и богато изукрашенным порталом — но время наполовину истерло его и почти совсем разрушило. Белокаменные стены потемнели, от витражных роз остались лишь оскалившиеся осколками дыры, да и куполов больше не было — видно, их вместе с позолотой давно распилили на куски и растащили мародеры. Возможно, когда-то очень, очень давно это был храм какого-нибудь доброго бога, возможно, Латандера или давно мертвого Амаунатора. Теперь же — Эгнес даже не сомневалась — в этом оскверненном храме творили мессы Баалу. Нет. В этом храме творили мессы ей. — Как же красиво, — вырвалось у нее. Храм и правда был красив — той самой особой макабрической красотой, которую дано постичь далеко не всем, и которая лишь пугает дураков. Красота — в разрушении, в уничтожении, в убийстве. Эгнес как будто только что постигла простейшую истину, и теперь ее тянуло удивленно спросить у самой себя — как же ты раньше этого не понимала? — Как же красиво, — повторила она. — Тебе нравится?.. — Отвратительно, — он приобнял Эгнес за плечо. — Отвратительно прекрасно. Холодный ужас, который проступил в его глазах при виде мертвых товарищей, куда-то исчез, уступив место чему-то другому — словно бы он знал, что эту ночь проведет с желанной женщиной; обнявшись, как влюбленные, они двинулись к храму. Побуревшие от крови, когда-то белые ступеньки вели к роскошному порталу, и Эгнес, высоко подняв подбородок, медленно по ним поднялась. Она знала, совершенно точно знала, что ее будут ждать столько, сколько понадобится — кому бы ни пришлось ее ждать; это она, Леди Убийства, была здесь хозяйкой. Она с силой потянула на себя двери. И вошла. Посредине огромного, как остров, и высокого, как своды Андердарка, зала, на черном каменном алтаре лежал Амалас — тот самый пьянчуга-вор из «Медной Короны». Он был весь в испарине, тяжело и хрипло дышал; между полузакрытых век тускло блестели белки глаз. — Ух ты, — с приятным удивлением сказала Эгнес. — Это все мне? Кто-то из мертвецов, почтительно склонивших перед ней головы, вложил ей в руки тонкий нож, и Эгнес задумчиво повертела его в руках. — Ничего так. Для начала сойдет. Она подкинула нож в руке и поймала его за рукоять. Как же ей этого, именно этого в жизни не хватало — быть той, кого отражают мутнеющие зрачки умирающего, решительно и быстро отсекать нити чьих-то жизней, словно одна из Мойр с горы Олимп; ведь в этом вся ее сущность, вся ее душа. Незачем притворяться человеком, когда ты вовсе даже и не человек, а самая настоящая дочь Лорда Убийств. Незачем скрывать, давить в себе всю эту прекрасную дикую силу, которая так яростно бурлит в ее венах и вибрирует внутри ее костей. Это неправильно, это вредно, это противоестественно, наконец! — Сучка белобрысая, — прошелестел Амалас обметанными серыми губами. — Ах ты сучка... Он говорил с трудом — возможно, из-за стягивающих грудь и шею ремней. — Да иди ты, — беззлобно отозвалась Эгнес. — Лежишь тут, как баранья туша. Даже клинок об тебя тупить неохота... «Хотя, на самом деле, очень даже охота», — любовно подумала она и слегка кольнула его в грудь острием ножа. Амалас попытался плюнуть ей в лицо, но сил, видимо, не хватило — вскипевшая на его губах слюна так и стекла вниз по его щеке. Эгнес вонзила нож глубже и принялась рисовать на его груди узоры, напевая себе под нос какую-то на ходу придуманную мелодию. Постепенно на его коже начали распускаться кровавые цветы, такие трогательные и красивые, что от одного их вида хотелось расплакаться; она так увлеклась, слушая его хрип и неразборчивые проклятия, что перестала понимать, что происходит вокруг нее — мир сузился до одного-единственного корчащегося на своем алтаре Амаласа, и в этот момент он был для нее самым дорогим и любимым человеком на свете, потому что, честное слово, еще ни один мужчина не доводил ее до такого экстаза... — Прекрасная госпожа... прекрасная госпожа... прекрасная госпожа... — эхом проносилось по залу, и Эгнес мимолетно улыбалась своей пастве. Лицо и грудь Амаласа уже превратились в одно сплошное кровавое месиво, но он упрямо жил — и этот факт уже начинал понемногу раздражать Эгнес. Она наискось чиркнула ножом по его животу — теплая кровь брызнула прямо ей в лицо, и Эгнес с наслаждением ее слизнула — и вскинула голову, и прокричала звенящим, многократно усилившимся голосом: — Мои хорошие, что вы стоите?! Идемте пировать! Скоро, очень скоро мы будем охотиться и днем, вы понимаете? Нам больше не нужно будет прятаться! Все как один, мертвецы смотрели на нее с пустыми и обожающими лицами. В первых рядах Эгнес увидела сощурившего свои разноцветные глаза Ренала; поймав ее взгляд, он выступил вперед. — Я хочу первым! — азартно заявил он. Эгнес покровительственно улыбнулась и взмахнула ножом. — Иди сюда, — милостиво сказала она. Он послушно приблизился к ней и алтарю; на зеленовато-бледном лице Ренала сияла какая-то странная улыбка, больше похожая на оскал. Эгнес торжественно передала ему измазанный в крови кинжал. — Ну давай, — сказала она, как будто была именинницей и передавала своему самому близкому другу право разрезать праздничный пирог. — Я разрешаю. Он взвесил в руках кинжал и щелкнул ногтем по рукояти. — Точно разрешаешь? Для меня это честь. Сама Королева Убийства доверяет мне свое орудие! — Да давай режь уже! — нетерпеливо выкрикнула Эгнес. — Ну раз ты так просишь... Он занес кинжал над полумертвым телом Амаласа — но за секунду до того, как его опустить, он вдруг молниеносно повернулся к Эгнес. — Попробуем вышибить клин клином, — сказал он и быстрее, чем Эгнес смогла хоть что-то понять, сделал неуловимое движение. Ее как будто толкнули кулаком; не веря, она уставилась на торчащий из ее груди кинжал. Разом ослабев, Эгнес осела на пол; в груди разлилась кошмарная боль — одновременно жгучая, колющая и давящая, как камень. — Больно... — прошептала она. — Зачем ты так... с-сволочь... Она попыталась сложить пальцы в пассе «кислотной стрелы», но руки уже отказывались ей подчиняться — они бессильно повисли, как лозы увядающего растения. Она помнила, каково было умирать — в подземельях Айреникуса она примерно несколько сотен раз умирала и оживала; и вот теперь все повторилось снова. Айреникус... В угасающем разуме Эгнес чессентским огнем вспыхнула догадка. Айреникус пытался выпустить ее сущность, причиняя Эгнес страшную боль — но он не понимал, безумец, что упорно идет прямо в противоположную сторону. Чудовище боялось боли. Чудовище пряталось глубже и глубже, потому что боялось умереть вместе с Эгнес. В этом-то все и дело — сущность бога-убийцы панически страшилась быть убитой. Как иронично... Она и не заметила, как растворились, будто дым, стены храма, оказавшиеся иллюзорными; исчезли, как будто и не бывало их, кольцом стоящие у алтаря мертвецы, да и сам алтарь тоже пропал — вместе с валявшимся на нем Амаласом, который, скорее всего, в этот момент весело допивал свой законный ящик фирменного бернардовского самогона. Эгнес лежала прямо поперек аккуратной кладбищенской аллеи, и над ней наливалось нежно-розовым рассветное ясное небо. — Я умираю, да?.. — выдохнула она. — Ни в коем случае, — небо заслонилось нависшим над ней Реналом. Теперь он выглядел вполне нормально и по-человечески, хоть и казался бледным — но это была обычная бледность уставшего после бессонной ночи человека, а не синюшность лежалого трупа. — Я тебя не для того сто лет выслеживал. Оживешь, как миленькая... — А-а, дьявол, — простонала Эгнес. — Ты притворялся, ворюга. — Конечно. Моей же крови никто из них не пил, — Ренал усмехнулся. — Меня они думали на слабо взять. А может, рассчитывали на то, что ты меня убьешь, и меня можно будет без помех обратить. Хрен их разберет, кровососов. Кстати, я целился тебе не в сердце, так что можешь не переживать о том, что больше никогда меня не увидишь. — Ясно, — жуткая боль в груди никуда не делась, однако, как поняла Эгнес, в ближайшее время она не умрет. Может быть. — Я сейчас потеряю сознание, — доверительно сообщила она. — Это нормально, — утешил ее Ренал. — Ты только до храма подожди, хорошо? Я тебя дотащу. Глаза открой! Он отвесил ей несильную оплеуху, и ускользающее сознание вновь вернулось к Эгнес; она почувствовала, как ее подцепляют под колени и отрывают от земли. Все, что было дальше, Эгнес воспринимала как-то отстраненно — даже гостеприимно распахнувшиеся ворота кладбища не принесли ей ровно никакой радости; она упрямо таращила глаза, перед которыми то и дело повисала траурная пелена, и изо всех сил пыталась не отключиться. Наконец, спустя вечность перед ней возникли отливающие алым купола храма Латандера; как сквозь вату она слышала голоса — отрывистую речь Ренала и взволнованную — какого-то другого мужчины, возможно, жреца. Потом ее положили на что-то твердое, и перед глазами вспыхнуло золотое нарисованное солнце на потолке. — ...много крови, — сказал кто-то. — Но она молодая, выживет. Солнце в последний раз подмигнуло Эгнес, и она наконец позволила себе потерять сознание.