* * *
Гермиона остановила машину и, повернув ключ в замке зажигания, перевела обеспокоенный взгляд на Люка, не проронившего за время их поездки ни слова. Как и во все последние дни после того, как стали известны новости. Даже вчерашним вечером, когда Гермиона сообщила, что готова вернуться домой, Уокер молча кивнул и начал собирать вещи. Она за него беспокоилась, но понимала, что пока он сам не захочет об этом поговорить, ей не стоило нарушать его личные границы и приставать с вопросами. — Ты уверен, что не пойдешь домой? — обеспокоенно спросила Грейнджер, положив руку ему на плечо. Медленно повернув к ней голову, Люк посмотрел на нее расфокусированным взглядом, и только спустя несколько мгновений он стал осознанным. — Да, все нормально, не переживай, — безэмоциональным тоном проговорил Уокер, едва заметно улыбнувшись. — Я вернусь до вечера. Но сейчас мне необходимо подумать в одиночестве. — Ладно, — мягко ответила Гермиона и, погладив его по плечу, отстегнула ремень безопасности. Выйдя из машины, она забрала свои вещи с заднего сидения и, дождавшись, пока Люк сядет на водительское место, проводила взглядом стартанувшую с непривычной для него ровностью машину. Нахмурившись, Гермиона закусила губу и провела по ней зубами, поморщившись от легкой боли. Кто бы мог подумать, что одна из лучших новостей за последние годы будет омрачена этим… Гермиона развернулась к дому и окинула его взглядом. С возвращением. Направившись к зданию, Гермиона вдохнула утренний влажный воздух, пытаясь определиться с первостепенными задачами. Инициатива Малфоя и ее результат, несмотря на то что влияли на нее благосклонно, отнимали слишком много времени, выбивая ее из привычного графика не только на моменты их разговоров, но и на несколько часов после, пока она приводила мысли в порядок. Ее продуктивность значительно снизилась, а именно сейчас ей следовало уделить больше внимания тому, что происходило в Австралии. То, что им сообщили, изменило все, поставив их исследование на новую ступень, и нужно было в кратчайшие сроки найти причину того результата, что они получили, чтобы использовать его по максимуму. И появились новые отягчающие обстоятельства, которые тоже следовало предусмотреть. Гермиона печально усмехнулась, понимая, что в ближайшее время придется спать еще меньше, чем обычно. Оказавшись в доме, она сняла верхнюю одежду и направилась в сторону кухни, привлеченная светом в проеме, озаряющим прилегающую часть коридора в утренних сумерках. Заглянув в помещение, Гермиона прижалась спиной к косяку и покачала головой. Это не мог оказаться никто другой. Судьба явно увлеклась тем, что происходит в их жизнях, и специально сталкивала их даже в те моменты, когда они не договаривались встретиться, чтобы проверить, насколько забавно это окажется. За последние дни они не раз встречались с Драко, продолжив копаться в проблемах друг друга, но, даже несмотря на потоки откровений, ей по-прежнему было неловко с ним разговаривать на отвлеченные от их прошлого темы, а стоило ему случайно к ней прикоснуться, как Гермиона окончательно терялась. Она замирала, словно жертва, застывшая перед хищником в ожидании хоть малейшего движения с его стороны, чтобы понять, куда бежать. Следовало отдать Драко должное — он мастерски делал вид, что не замечает этого. Она не боялась его, но растерянность и смешанные чувства не позволяли достаточно сконцентрироваться и все обдумать. — Привет, — тихо поздоровалась Гермиона, и Драко, до этого, видимо, слишком увлекшийся заданием и не заметивший ее, поднял на нее взгляд. — Пять утра, — проговорила она, вспоминая, что подобный диалог между ними уже происходил. Как много изменилось с того времени. Прошло всего полгода, но казалось, что они прожили в одном доме несколько жизней. Слишком много всего произошло и слишком сильно трансформировалось ее мнение об этом человеке для недолгих месяцев, которые смогли уничтожить все, что между ними было на протяжении лет ненависти и неприятия. — У меня стало гораздо меньше времени на учебу, — пояснил Драко, откладывая ручку и отодвигая от себя тетрадь. Окинув ее взглядом, он задержался на ее лице, но по нему нельзя было сказать, что его удивляет ее появление. Скорее всего, Малфой ожидал, что она вернется в ближайшее время. — Мне жаль, — проговорила Гермиона, проходя внутрь кухни. — И нравится тебе начинать утро со всяких глупостей, — склонив голову, прокомментировал Драко, внимательно следя за тем, как она отставляет рюкзак на стоящий напротив него стул. — Я скучал по твоему виду на этой кухне. — А у тебя отличное настроение, — посмотрев на него, произнесла Гермиона, уловив в его тоне четкие оттенки неприкрытого веселья. — С твоим появлением оно стало лучше, — Драко поднял уголок губ в намеке на улыбку, и она отвела взгляд, снова не найдя слов для ответа. — Ты насовсем? — Да, — кивнула она, двинувшись в сторону стеллажа с документами. Опустившись на корточки, она достала с предпоследней полки снизу несколько увесистых папок и, вернувшись к столу, разложила их перед собой. Нахмурившись, Гермиона открыла каждую из них и, сверившись с первыми страницами, расположила в нужном порядке. — Пять утра, — продублировал Драко ее собственные слова. — Это срочно, — отстраненно произнесла Грейнджер, пытаясь вспомнить, где осталась недостающая папка. Обернувшись через плечо, она пробежалась взглядом по всем полкам и, обнаружив нужные документы, быстро переместила их ко всем остальным. Посмотрев на Малфоя, она заметила, насколько внимательно он за ней наблюдает, и выдавила слабое подобие улыбки. — Это материалы на то, что сейчас проводится в Сиднее, — пояснила Гермиона на его вопросительный взгляд, не задумавшись о том, следовало ли вообще ему что-то говорить. Ей просто захотелось поделиться относительно хорошей новостью, и она не стала себя останавливать. — Наша программа наконец дала реальный эффект, и мне нужно понять, что именно стало причиной. — Кто-то начал вспоминать? — с искренней заинтересованностью спросил Драко, окончательно отодвигая от себя письменные принадлежности. — Да, одна из пациенток, — кивнула Грейнджер, и улыбка сползла с ее лица. Опустив взгляд на папки, она нахмурилась, снова воспроизводя в памяти всю новую информацию, что стала известна. Когда папа сообщил ей, что мать Люка начала вспоминать, ее накрыла такая радость, которой она не испытывала очень давно. На несколько мгновений она действительно поверила в то, что жизнь налаживается, и именно это воодушевление привело к тому, что следующие новости максимально сильно ударили ее оземь, напомнив о том, что в ее судьбе ничего никогда не случалось просто так. Ничего никогда не доставалось легко. Когда была озвучена информация о том, что именно перестало скрываться сознанием и как это отразилось на Амелии, пришел ступор и незнание, что с этим делать. С каждым новым словом о том, к какому решению пришли ее собственные родители из-за этого, ее накрывала все большая паника, стоило ей представить, что с ними случится то же самое. Она не знала, как воспринимать то, что ее мама решилась на это без ее одобрения, просто поставив перед фактом, и тем более не понимала, что должна сейчас сделать, чтобы избежать катастрофических последствий. Они не могли предсказать, что излечение будет так же специфично, как и само расстройство, и теперь Гермиона пыталась нащупать хоть какое-то решение, но самым удачным было оказаться рядом с родителями в момент, когда память начнет возвращаться. Однако на данный момент это невозможно. — Не выглядишь счастливой, — заметил Драко, когда молчание затянулось. — Первое, что она вспомнила, — это причина, которая вызвала расстройство, — безнадежно произнесла Гермиона, тяжело опустившись на стул. — Это что-то страшное? — предположил Малфой. — Очень, — кивнула Грейнджер, посмотрев на него и столкнувшись с его озабоченным взглядом. — У нее началась истерика, она уже несколько дней в не самом лучшем состоянии, и никто не может предсказать, насколько долго она будет в полном раздрае, — охарактеризовала она состояние Амелии на данный момент. — Тебя беспокоит этический аспект? — Нет, я знаю, что она справится. Она очень сильная женщина, ей просто нужно немного времени. Гермиона перевела взгляд на стену перед собой и нахмурилась. Вчерашним вечером она разговаривала с Амелией, пока Люк в очередной раз скрылся, предавшись переживаниям и рефлексии, и та, несмотря на панический голос, вызванный осознанием всей катастрофичности ситуации, была положительно настроена, хоть и напугана. До того, как она вспомнила, что именно произошло с ее семьей, она не понимала всей ситуации. Вместе с воспоминаниями о Люке стирались и многие другие обстоятельства, и ее эмоциональная реакция по отношению к виновнику распада их семьи нарушилась. Она была словно смазанная фотография — Амелия постоянно напоминала себе, что именно тогда произошло, но не воспринимала это как то, что случилось с ней. А сейчас вместе с живым воспоминанием о том дне ожили и эмоции. И это очень пугало Гермиону. — Моя мама, узнав об этом, вызвалась начать участие в программе прямо сейчас, — опустошенно проговорила Грейнджер. — Они с этой женщиной очень близко общаются, и то, что та, несмотря на потрясение, все же настроена оптимистично, подтолкнуло ее к этому решению. Но мама знала, что я буду против так рисковать. Так что мне они сообщили об этом уже после того, как ее допустили те терапевты, что этим занимаются, и получили одобрение от моего научного руководителя. — Почему ты против? — донесся до нее его осторожный голос, и она тяжело вздохнула. — Это не совсем безопасно для тех, у кого память все еще неустойчива и постоянно меняется. — Тебя беспокоит что-то другое, — уверенно произнес Драко. Гермиона посмотрела на него, и он покачал головой, предотвращая очередное вранье. Кинув взгляд на выход из кухни, она задумалась на мгновение и поднялась со стула. Было маловероятно, что кто-то проснется в такую рань, но рисковать тем, что их могут подслушать, все равно не хотелось. Подойдя к рюкзаку, она достала из него кофту и, надев на себя, кивнула в сторону выхода на задний двор. Драко поднялся и прямо в футболке направился на улицу. Ей хотелось прокомментировать такую глупость, но Гермиона себя остановила. Все равно что-то ему говорить было абсолютно бесполезной тратой времени, он очень редко задумывался о мелочах в подобных ситуациях и явно высмеял бы ее упоминание возможности простудиться. Оказавшись на улице, Гермиона опустилась на одну ступеньку и прислонилась к бордюру, сложив руки на груди. Дождавшись, пока Драко встанет рядом, она подняла голову и посмотрела на начавшее светлеть небо. — Амелия может рассказать о том, что вспомнила, и избавиться от тревоги со временем. Мои родители такого себе позволить не могут ни с кем, кроме меня, — очень тихо проговорила свои основные опасения Гермиона. Сейчас с Амелией проводилась дополнительная работа, направленная на выравнивание уровня тревожности. Изначально предполагалось, что возвращение воспоминаний приведет к дестабилизации эмоционального состояния, но никто не ожидал, что все с первого же фрагмента утерянной памяти будет настолько серьезно. Гермиона боялась даже представить, что было бы, окажись на месте матери Люка ее отец и вспомни он сразу о том, кем являлась его дочь и что именно она сделала со своими родителями. Еще больше она опасалась того, что ее мать может начать вспоминать до того момента, как Гермиона ступит на землю Австралии. — Ты боишься, что они вспомнят о магии раньше, чем ты вернешься? — с пониманием произнес Драко, придерживаясь заданного ей уровня громкости голоса. — Этого может и не произойти, — дождавшись ее молчаливого кивка, продолжил Малфой. — Или может произойти, — прошептала она и, опустив голову, зарылась пальцами в волосы. Помассировав кожу, она выдохнула, собирая разбегающиеся мысли, стремящиеся коснуться одновременно всех вставших перед ней проблем, в порядок. Посмотрев на Драко, Гермиона сдвинула брови. — Я в полной растерянности. У тех, с кем мы работали раньше, всегда первыми были какие-то мелочи, а уже потом в памяти воспроизводились главные события. А тут… Я боюсь, что мама может этого не выдержать, не окажи ей своевременную поддержку. Папа эмоционально очень вынослив, но у мамы из-за всего этого подорвано состояние уже не первый год. — Ты боишься еще и того, что, вспомнив о магии, она изменит к тебе отношение, — без капли сомнения произнес Малфой, и она прищурилась, пытаясь понять, когда он успел настолько хорошо ее узнать, чтобы вот так просто добираться до самой сути. — Это очевидно, — усмехнулся Драко, скорее всего неправильно интерпретировав ее удивление. — Твои родители боялись магии раньше, ты считаешь, что виновата в том, что сделала, и предполагаешь, что они тоже так подумают, когда вспомнят. Но ты просто накручиваешь себя раньше времени. Как и всегда, придумываешь проблемы до их появления. — Иначе я не умею, — на грани шепота произнесла Гермиона, опустив голову. Малфой коснулся костяшкой указательного пальца ее подбородка, призывая снова на него посмотреть, и она, поддавшись, заглянула ему в глаза. — Ты должна радоваться, что твоя работа оказалась не напрасной, — убежденно проговорил он, улыбнувшись. — Я радуюсь, — пробормотала Грейнджер. — Я вижу, — сыронизировал Драко, но она не стала удостаивать его ответом. Отпустив ее лицо, он опустился локтем на ограждение крыльца и пробежался по ее лицу изучающим взглядом, явно что-то обдумывая. — Вот почему ты так на этом зациклена. Дело не только в чувстве вины, — через несколько мгновений сделал вывод он, снова попав в самую цель. — Из-за магии? — уточнила Гермиона на всякий случай, и он кивнул. Она отвернулась, уставившись на входную дверь в дом, и ответила ему таким же кивком. — Да, это тоже повлияло. Я много раз обдумывала вариант отпустить. Почти каждый раз, когда меня в очередной раз накрывало отчаяние. Возможно, если бы у меня были гарантии, что воспоминания никогда не вернутся, я бы пошла на подобное решение. Но это не Обливиэйт, который просто так не снять. Это гораздо сложнее, и может так сложиться, что однажды воспоминания вернутся сами. Ты можешь представить, что с ними может случиться, если это произойдет тогда, когда меня не окажется рядом? — так и не дождавшись ответа, она продолжила: — Даже представить их шок страшно. Подобное и так стресс для мозга, а в моем случае… Когда Гермиона замолчала, воцарилась тишина, и почему-то в этот раз, в отличие от многих подобных, она была тяжелой. Опускающейся своим весом на плечи и прижимающей к земле. Вот она и озвучила то, что в большей степени заставляло ее держаться за свою жизнь. Гермиона предполагала, что могла смириться с чувством вины. В некоторые моменты ей начинало казаться, что, заставляя родителей видеть ее снова и снова, она причиняет им еще больше боли, постоянно напоминая, что именно постепенно исчезало из их жизни. Порой ей приходила на ум мысль, что гуманнее было бы позволить им забыть. Конечно, это неизбежно привело бы к потере значимости для них многих событий жизни, которые смазывались вместе с утратой воспоминаний о ней, но они смогли бы попытаться абстрагироваться. Психика в любом случае рано или поздно защитила бы себя. Как и во всех подобных случаях. Однако все эти мысли всегда перебивало весомое и очень значимое но: однажды их память уже дала сбой. Не было гарантий, что она не сделает так снова, сбросив те щиты, за которыми прятались воспоминания о Гермионе. И последствия этого, не окажись ее рядом, чтобы все объяснить, невозможно предсказать. Грейнджер снова посмотрела на Драко, когда молчание стало казаться ей невыносимым, и заметила, насколько внимательно он изучает ее лицо. И у нее не получилось интерпретировать его взгляд. В нем было что-то совершенно ей незнакомое. — Что? — прошептала она, не выдерживая давления сказанных слов и того, что отражалось в его глазах. — Ничего, — Драко словно опомнился от глубокой задумчивости и поспешно отвел взгляд. — Все будет хорошо. Ничего страшного не случится. — Ты не можешь знать наверняка, — скептически произнесла Гермиона. — Никто не может знать наверняка, — пожал он плечами. — Но есть такая вещь — надежда на лучшее. Тебе пора вспомнить о том, что это такое. — Забавно слышать про надежду на лучшее от тебя, — невольно отослала она ко всем их разговорам, в которых он не раз демонстрировал свое отношение к подобному. — Туше́, — усмехнулся Драко, снова посмотрев на нее. Сегодня он выглядел иначе, чем во все предыдущие дни. На ум пришло единственное подходящее слово. Теплый. И почему-то у нее не возникло сомнений в том, что это вызвано ее откровенностью на настолько серьезную тему. — Я рад, что ты вернулась. — Я тоже, — Гермиона невольно улыбнулась, даже не попытавшись себя остановить. Насколько бы ее ни одолевали противоречивые и странные мысли, все же вернуться было правильным решением. Она не могла с такой же уверенностью сказать, что рассказывать все это было настолько же верно, но это все равно казалось нужным. Особенно тогда, когда в его глазах отражалась немая благодарность за доверие.* * *
Драко остановился у входа в беседку и пропустил ее вперед. Улыбнувшись, Гермиона прошла внутрь и села на скамейку, поставив сумку рядом с собой. Оглядевшись, она провела рукой по шарфу, ослабляя узел, и, полностью избавившись от переплетения мягкого материала, обнажила шею. Расстегнув куртку, она позволила легкому, но теплому ветру забраться под плотную ткань и обнять кожу, прикрытую лишь тонкой футболкой. Постепенно становилось все теплее, и, если бы не практически ежедневные дожди, Гермиона могла бы с уверенностью сказать, что пришла весна. Однако, несмотря на то что почти каждый новый день омрачала слякоть, все равно чувствовалось наступление чего-то нового. Наблюдая за стремительными изменениями погоды, Гермиона очень хорошо вспомнила, как когда-то любила этот период года, всегда воспринимая его как первые минуты после того, как ты просыпаешься от затяжного сна. Как тело буквально наполняют новые силы на смену опустошенности и измотанности после долго изнуряющего дня. И Грейнджер точно так же просыпалась от протяжного неведения, созданного ей самой. Временами в ее душе все еще начинал шуметь ливень, отбрасывая ее в те моменты, когда все, что она чувствовала, вспоминая о войне — была боль. Ноющая, почти забытая, спрятанная за тысячами замков. Но это всегда была боль. Сейчас появилась надежда. Она была еще совсем хрупкой, как только-только начавшие набухать почки на деревьях, которые можно уничтожить лишь проведя по ним кончиками пальцев, но Гермиона верила, что скоро из зачатков вырастет что-то поистине прекрасное. Их разговоры с Драко стали практически ежедневной традицией, и они помогали. Каждый из них тонким скальпелем вскрывал старые раны на сердце, заставляя их снова кровоточить, но, после того как они расходились по разным углам, почти каждый раз не зная, что сказать друг другу на прощание, неизбежно приходило облегчение. Словно та боль, которую они оба выплескивали, долгие годы давила на виски, а после сказанных слов ее становилось меньше и влияние почти пропадало. Практически каждый раз их долгие диалоги, подкрепленные размышлениями, происходили в спокойной обстановке, которая с течением времени перестала быть неловкой. Они не возвращались к теме их взаимоотношений за прошедшие недели ни разу, даже в те моменты, когда атмосфера навевала ассоциации и они вновь оказывались ближе друг к другу. Драко каждый раз очень быстро переводил тему, возвращая их к обсуждению прошлого, и она шла у него на поводу, потому что в этом направлении хотя бы знала, что делать. Говорить и стараться сохранять самообладание. Гермиона пыталась держать себя в руках, рассказывая об их с друзьями странствованиях; о самых жутких событиях войны; о своем детстве; о том, что чувствовала, когда столкнулась с расизмом в магическом мире; о том, как именно это повлияло на становление ее личности. После этого она часто плакала, но уже в одиночестве. И эти слезы окончательно смывали ее обиду на мир за то, насколько жизнь была к ней несправедлива. С Драко все оказалось гораздо сложнее. Его проблемы были не так очевидны, как ее, и Малфой защищался гораздо больше. Даже если не замечал этого. В его отношении чаще всего они обсуждали две темы. Первой была несправедливость к его персоне со стороны других волшебников. Гермиона с маниакальным стремлением пыталась добраться до всего, с чем ему пришлось столкнуться, и с каждым новым озвученным им фактом она злилась все больше. Было даже странно то, насколько быстро злость к нему исчезла, сменившись яростью по отношению к миру, несправедливому к Малфою гораздо больше, чем он заслуживал. Драко замечал, как сильно эта тема на нее влияет, и все чаще эти разговоры начали скатываться в то, что он пытался оправдать других людей за подобное. Ей казалось, что так он просто хотел ее успокоить, потому что ему точно не нравилось, когда ее накрывало бешенство, изливающееся резкими словами по отношению ко многим их знакомым, но так он делал только хуже. И она решила на какое-то время оставить эту проблему, уделив больше внимание второй. Которая была гораздо важнее. Она начала спрашивать больше о его детстве. Оказалось, что обе его проблемы тесно переплетались между собой. Одна вытекла из другой. Драко точно понимал, когда все в его жизни изменилось. Он мог назвать каждое событие, которое привело его туда, где он теперь находился. Но так и не смог вслух признать, что тоже бежит. Причины его нынешнего видения мира сквозили в рассказах о том, как его отец изменился, когда Волан-де-Морт вернулся. Как вся его жизнь в один момент оборвалась, стоило на порог его дома ступить босой ноге самого страшного волшебника всех времен. Как пятнадцатилетний мальчишка, отвлекшись на страх обрушения стен его привычного мира, совершенно забыл об обиде на собственных родителей, которые предпочли ему то, что им показалось важнее. Как он постепенно смирялся с тем, что у самых близких для него людей оказалось что-то, что перевесило любовь к нему. Но каждый раз, стоило ей упомянуть причины, которые были для нее очевидны, Драко неизбежно отвечал «может быть». И Гермиона не могла сказать, что не делала бы так же, если бы ей пришлось пережить подобное. У нее не получалось представить, каково это — любить своих родителей, но при этом понимать, что именно они стали причиной всего плохого, что случилось в его жизни. Ей казалось, что именно этот диссонанс не позволяет ему вслух сказать, что он согласен с ее предположениями. А он был согласен. Это было заметно. В отношении Люциуса Драко даже не стал спорить. Он признавал его вину и, хоть это и было для него непросто, все равно считал, что отец заслужил всего, чем наказала его жизнь. И это волновало его не особо сильно. Драко воспринимал все это всего лишь как толчок к тому, чтобы из избалованного мальчика, которым Малфой был в детстве, он стал человеком, который не ожидает от своей жизни ничего хорошего. С Нарциссой все оказалось куда сложнее. Для Драко хуже всего было признать, что и она поспособствовала тому, что с ним стало во время войны. Он пытался найти оправдание тому, что она так и не смогла предотвратить ни появление у него метки, ни влияние на него со стороны ее сестры. Он также стремился уничтожить в себе обиду на то, что именно из-за нее ему приходилось идти на поступки, на которые он никогда бы не пошел по другим причинам. Эта обида казалась ему алогичной, потому что Драко не считал Нарциссу виноватой, и он не собирался смиряться с тем, что чувствовать подобное в его обстоятельствах — нормально. Даже если его мать не совершала прямых поступков, которые привели его на войну, появление обиды по отношению к главной причине несправедливости в его жизни было закономерно. Но Драко было все равно на доводы разума. Стоило Гермионе упомянуть эту тему, как он сразу обрастал броней и начинал защищать свою мать. Практически каждый раз очень грубо. Гермиона понимала почему. Драко по понятным причинам внушил себе, что именно эта женщина — единственная, для кого он на самом деле имел какое-то значение, и поэтому она была для него непогрешимой. Иногда, в самые откровенные дни, когда настроение Малфоя позволяло ему по-настоящему окунаться в его отношения с матерью, он вспоминал фрагменты, когда Нарцисса делала что-то, что позволяло ему не сойти с ума. Эта женщина готова была на многое, чтобы поддержать его, чтобы хоть как-то облегчить те страдания, через которым пришлось пройти их семье. Гермиона предполагала, что во время войны только с ней он позволял себе говорить откровенно. Возможно, так было на протяжении всей его жизни. И эти крохи хороших воспоминаний, в которых Нарцисса говорила подбадривающие слова, спорила с Люциусом за закрытыми дверьми, плакала рядом с постелью Драко после того, через что Беллатриса заставляла его проходить, ее поступок в последний день войны и то, что множество лет после она периодически рисковала собственной свободой и положением, передавая Драко письма при малейшей возникшей возможности, вытесняли из его сознания мысли о том, что это все равно не может оправдать ее за допущение такой жизни для собственного ребенка. Возможно, Нарцисса на самом деле не могла ничего тогда сделать, Гермиона имела слишком мало информации, чтобы разбираться в ее мотивах, но это не меняло факта, что обида Драко была закономерна и ему стоило ее принять, чтобы отпустить. Он предпочитал оправдывать Нарциссу и приписывать всю ее вину себе. Он опасался, что если допустит такие мысли, озвучит их вслух, обязательно разочаруется в человеке, которого считал важнейшим в своей жизни. Ему гораздо проще было разочароваться в себе. Это было легче перенести. Гермиона не знала, сможет ли хоть что-то изменить его представление. На данный момент единственным вариантом переступить через все это для него был откровенный разговор с Нарциссой. Быть может, если бы та смогла рассказать ему, почему поступала именно так, ему стало бы легче с этим смириться и, избавившись от обиды, простить и себя. Жаль, что в ближайшее время этот разговор не мог произойти. Гермиона не была уверена и в том, что Нарцисса в принципе готова поведать такое Драко. Как и в том, что Малфой позволит своей матери такое озвучить. — Какое твое самое страшное воспоминание? — спросила Грейнджер, садясь поудобнее. Прижавшись спиной к перегородке беседки, она подняла ноги, упираясь пятками в скамейку, и посмотрела на Малфоя, расположившегося напротив. Сегодня настроение откровений задала она, решив, что после тяжелого учебного дня, в который все они мотались без единой возможности остановиться, подготавливаясь к промежуточному представлению проектов на защиту, им стоит поговорить о чем-то более простом, чем в очередной раз рыться в глубинных проблемах друг друга. Оттого, что теперь для них обоих говорить о непосредственных событиях войны стало гораздо проще, чем обсуждать, какие мотивы и причины выступили основой того, какими людьми они стали и насколько особенно эту войну пережили, Гермиона не смогла сдержать усмешки. Они оба были уверены, что всегда есть что-то важнее их. И их единственное отличие заключалось в том, что Гермиона сама себя убедила в отсутствии собственной значимости, а Драко заставили в это поверить окружающие люди, множество раз поступившие неправильно и практически всегда ставившие на первое место не его на протяжении всей его недолгой жизни. — Самое страшное? — переспросил Драко, и она кивнула. Он запрокинул голову, оглядывая потолок беседки, и нахмурился. — Не могу определиться. Давай сначала ты, мне надо подумать. Гермиона отвела взгляд и сдвинула брови, настраиваясь. С каждым разом говорить с ним становилось все проще, но ей все еще приходилось перебарывать себя, чтобы быть по-настоящему честной. Запустив руку в сумку, она нащупала палочку, которую теперь носила с собой постоянно, и, достав ее, положила рядом. Это стало обязательным ритуалом таких разговоров, и Гермиона так и не определилась, почему ей было необходимо чувствовать магию. То ли дело оказалось в том, что так легче сохранять уравновешенность, ощущая, как по венам струится волшебство, то ли так воскрешалась ее связь с прошлым, и воспоминания, которые ей приходилось озвучивать, становились живее. — Не боишься, что кто-то увидит? — спросил Драко, заметив ее движение и безошибочно определив, что именно она сделала, даже если это было скрыто от него разделяющим их столом. — Никто не будет нам мешать, — уверенно проговорила Гермиона, сопроводив реплику кивком. — Они в курсе, чем мы занимаемся? — удивленно произнес Малфой, переведя на нее взгляд, и она снова кивнула. — Ты стала рассказывать им гораздо больше. А они стали меньше лезть не в свое дело. — Тебя это удивляет? — Драко на ее вопрос усмехнулся и выразительно на нее посмотрел, видимо не сомневаясь в том, что ответ ей не требовался. — Они понимают важность всего этого, — Гермиона указала рукой сначала на себя, затем на него. — Они, может, и не являются хорошими примерами тактичности, но даже у них есть понятия о личных границах в подобных вещах. — Пусть так, — коротко ответил Малфой. — Самое страшное воспоминание, — вернулся он к поднятой теме, оставляя посторонние обсуждения на другое время. — Объятия с Гарри, — не задумываясь быстро проговорила Гермиона, сжимая палочку в ладони сильнее. — Не говори, что ты серьезно, — с неверием произнес Драко, скептически выгнув бровь. — Хочется вставить комментарий о том, насколько он плох? — усмехнулась Грейнджер, пытаясь немного разрядить обстановку и сделать ее хоть немного легче для поднятой темы. — Меня останавливает только контекст, — поддержал ее инициативу Малфой, и она мимолетно улыбнулась вместо благодарности. Опустив ноги вниз, Гермиона придвинулась на край скамейки и, поставив локоть свободной руки на стол, положила на ладонь подбородок. Прикрыв глаза, она постаралась с точностью до секунды представить тот момент, когда прижимала к себе Гарри, зная, что больше никогда не сможет этого сделать. Они не могли предположить, что Старшая палочка повлияет на Аваду, брошенную Волан-де-Мортом, очень странным способом и Поттер выживет. Они на самом деле прощались, отпуская друг друга на смерть и не имея никакого другого выхода. Они верили, что больше не встретятся вновь. Разве что за границей мира мертвых. — Гарри был одним из крестражей, — тихо начала Гермиона, открыв глаза. Заметив неприкрытое удивление, отразившееся на его лице, она горько усмехнулась. Однажды они уже поднимали тему крестражей, когда она рассказывала о причинах их странствий, однако про Гарри Гермиона до этого не упоминала ни разу. Оказалось, что Малфой имеет небольшое представление о том, что у Волан-де-Морта была раздроблена душа, но всех тонкостей он не знал. Когда он услышал количество крестражей, которые им пришлось уничтожить, его это очень сильно ошарашило. Но то удивление не шло ни в какое сравнение с тем, что Драко демонстрировал сейчас. — В ночь, когда погибли его родители, Волан-де-Морт создал крестраж, который не планировал. Дамблдор знал об этом, и Гарри в последнюю битву пошел в лес только потому, что ему стало об этом известно. Он понял, что ему необходимо позволить себя убить, чтобы уничтожить последнюю часть души Волан-де-Морта. Иначе ничего бы не вышло, — озвучила подробности Гермиона, и Малфой, подавшись вперед, сложил предплечья на столе, максимально приблизившись. — Я тоже начала об этом догадываться за несколько месяцев до последней битвы. Когда я увидела его взгляд, поняла, что оказалась права и что он готов пойти на это. Представляешь, каково это — понять, что должен умереть, иначе ни о какой победе не может быть и речи? — Драко покачал головой, не проронив ни слова. — Он не хотел прощаться, но натолкнулся на нас с Роном совершенно случайно. И обнимать его, зная, что это в последний раз, было гораздо хуже, чем видеть мертвым, — Гермиона подняла голову и провела ладонью по спутанным прядям. Вытащив волосы из-под шарфа, она перекинула их на одно плечо. Постаравшись, чтобы ее голос не звучал слишком жалко, она закончила: — Отпустить было гораздо сложнее. — Поттер тоже смирился с тем, что умрет? — склонив голову, спросил Малфой. — Не думаю, что Гарри хоть когда-то надеялся пережить войну, — вздохнула Гермиона. — Ему всегда было наплевать на себя. Драко откинулся назад и, расставив руки на ограждение беседки, посмотрел вверх. — Я завидовал ему, — произнес он в потолок. — Знаю, — ответила Гермиона и, заметив, как он нахмурился, улыбнулась. Все же было некое очарование в том, как происходило изменение взглядов на мир и людей, стоило появиться новой информации, позволяющей понять кого-то лучше. И ей казалось, что за последнее время мир Драко не единожды перевернулся с ног на голову. — Но завидовать было нечему. Гарри пережил самое несчастное детство, какое только можно себе представить. Его никто не любил до магического мира, а позже все, кого он считал авторитетом, его использовали и готовили к тому, чтобы однажды он убил того, кого боялся весь магический мир. И никто ни разу не задумался, насколько это тяжело для ребенка. — Не думаешь, что именно поэтому ты к нему так привязалась? — посмотрев на нее, ухватился за озвученные слова Драко, вновь поднимая одну из тем, которой он всегда стремился уделить особое внимание. В один из подобных разговоров Малфой зацепился за вскользь сказанную фразу и предположил, что ее склонность к самопожертвованию вызвана не войной. Драко думал, что что-то в ее прошлом начало этот процесс и уже потом постепенное развитие привело к тому, что для нее перестало быть значимым собственное выживание, а потому в один момент полностью отключился инстинкт самосохранения, который до сих пор не восстановился и функционировал неправильно. Он считал, что причину нужно искать в их отношениях с Поттером, но, сколько бы они ни обсуждали эту тему, на сегодняшний день найти тот ключевой момент, когда все изменилось, так и не получилось. — Пыталась компенсировать то, что всем было на него наплевать? — переспросила Гермиона, и Драко кивнул. — Вполне вероятно. Но я все же склоняюсь к тому, что мной в большей степени руководило то, что он стал моим первым настоящим другом, — задумчиво сдвинув брови, проговорила Грейнджер. — До него у меня не было никого настолько же близкого. Ну кроме родителей. — Уизли тоже стал твоим другом, — скептически произнес Драко. — У нас с Роном всегда был другой уровень отношений. Гарри с самого начала стал моей семьей. Он тянулся ко мне, а я тянулась к нему в ответ. А Рон, он… Гермиона замолчала, отведя взгляд и не найдя подходящих слов, чтобы отразить ту специфику, что наблюдалась в ее мнении о Роне и Гарри. Многие думали, что дружба их троицы на протяжении всего времени являлась однородной и одинаково близкой — со стороны нельзя было понять, что характер отношения друг к другу всегда различался. Они с Роном, конечно, дружили до того момента, как Гермиона не увидела в нем нечто большее, но с Гарри ее всегда скрепляла особая связь. Не до конца понятная даже ей самой. — Изначально тебе нравился? — предположил Драко, когда она так и не продолжила свою мысль. — Нет, не думаю, — покачала Гермиона головой. — Рон был больше ориентирован на Гарри. Он в первое время меня недолюбливал, и, наверное, я чувствовала какую-то обиду глубокую из-за этого, поэтому от него я дистанцировалась. — Пока не влюбилась, — пренебрежительно произнес Драко. — Я ставил на Поттера. Она резко к нему повернулась, но он не смотрел в ее сторону, ощупывая взглядом окружающее пространство. Однако, даже не видя его глаз, Гермиона прекрасно слышала то самодовольство, каким была пропитана высказанная реплика. Как и каждый раз, когда тема заходила об этом аспекте ее жизни. За всем его удовлетворением от того, что в итоге у нее ничего не было с Гарри и не сложилось с Роном, наблюдалось что-то наивно детское, но Грейнджер думала, что и за этим кроется нечто большее, чем просто не самое лучшее отношение к ее друзьям. Она пыталась нащупать конкретную связь, сопоставив все обстоятельства его жизни, отношения к ней и отсутствия достаточного внимания со стороны важных для него людей на протяжении его детства, но все эти аспекты приводили ее к слишком большому количеству предположений, ни в одном из которых она не была до конца уверена. — Что? — заметив ее внимание, Драко посмотрел на нее и вскинул брови. — Будто не понимаешь, что все обсуждали вашу троицу и предполагали, что рано или поздно ты обязательно окажешься с одним из них. — Я и Гарри звучит как извращенный инцест, — не стала Гермиона зацикливаться на промелькнувших до озвученных слов мыслях, решив, что однажды и для этой темы придет время. Но немного позже. — Можем мы на сегодня закончить? Не хочу больше ни о чем говорить, — устало произнесла она, и Малфой кивнул, видимо, тоже значительно измотанный учебным днем. Убрав палочку, Гермиона поправила шарф и, подхватив сумку, направилась к выходу из беседки, мечтая поскорее оказаться в кровати и поспать хотя бы на пару часов подольше, чем в последние дни. — Подожди, — донеслось ей в спину, и она, остановившись, обернулась через плечо. — Я определился. — С чем? — С самым страшным воспоминанием, — ответил Драко, поднимаясь. Гермиона развернулась и прижалась спиной к балке выхода, следя, как он подходит ближе. Встав напротив, Малфой легко коснулся ее подбородка, заставляя ее приподнять голову. Смотря ей прямо в глаза, он провел кончиком пальца по шраму на шее, оставленном кинжалом из ее кошмаров. — Это глупость по сравнению с тем, что Лестрейндж делала обычно, — прошептала Грейнджер, сухо сглотнув и почувствовав, как он проводит рукой ниже, сдвигая ткань болтающегося шарфа. — Это не было моим самым страшным воспоминанием раньше, — опустив взгляд ниже, Драко внимательно отследил путешествие своей ладони, прижавшейся к ее шее увереннее. — Но значимость людей очень сильно влияет на значимость обстоятельств, — чуть тише продолжил он, снова посмотрев ей в глаза. — Драко, я… — Нет, — повысив голос, перебил ее Малфой, и вместе с облегчением, что не придется говорить того, с чем она не успела до конца определиться, пришло разочарование. Ее все еще тянуло к нему непреодолимой силой, каждый раз ей хотелось отбросить все их накопившиеся проблемы и просто забыться, снова окунувшись в его объятия. Однако это было глупым решением, которое обязательно усложнило бы и так непонятные отношения еще больше, но то, что он предотвращал любые ее попытки сказать хоть что-то… Делало еще хуже. — Ты мне мстишь? — спросила Гермиона, нахмурившись. Насколько просто им обоим стало говорить на откровенные темы о прошлом, ровно настолько же сложнее стало разобраться в том, что происходит между ними сейчас. — Вот ты вроде такая умная, но иногда несешь полную чушь, — покачал головой Драко, делая полшага к ней. Встав практически вплотную, он поднял ладонь выше и коснулся ее щеки. Гермиона не смогла удержаться и накрыла его пальцы своими, пытаясь лучше прочувствовать этот момент. Он так давно не прикасался к ней так. Но только сейчас, снова вспомнив, как это было, она смогла вспомнить и то, как сильно в этом нуждалась. — Если ты думаешь, что мне все это нравится… — вздохнул Драко и прикрыл на несколько секунд глаза, словно ее вид не позволял ему собраться с мыслями. Когда он снова на нее посмотрел, в его взгляде больше не было ничего отвлекающего. Только уверенность в озвучиваемых словах. — Так проще. Между нами слишком много проблем, и, если мы начнем это обсуждать, не факт, что это будет легким процессом, который не закончится чем-то отвратительным. — Гермиона могла поклясться, что ей стало холоднее, стоило ему убрать ладонь и сделать шаг назад. — А я не для того поставил все под угрозу, чтобы потом все оказалось впустую из-за неправильной расстановки приоритетов и необдуманных слов, сказанных слишком рано, — сложив руки на груди, Драко отвел взгляд на начавшую зеленеть лужайку. — Позже, — он кивнул в сторону дома. — Иди. Гермиона не спускала взгляда с его лица, пытаясь понять, сколько всего он прятал за напускным равнодушием. Могло ли между ними хоть в одном из миров все оказаться легко и просто? Если бы в их жизни не было войны, долга, целей и обязательств перед другими, смогли бы они быть просто счастливы друг с другом? Сейчас у Грейнджер не получалось представить ситуацию, в которой они смогли бы вести себя так, словно являлись обычными людьми. Им было очень мало лет, им следовало наслаждаться своей молодостью и проживать лучшие годы на полную, но для этого за их спинами виднелось слишком много миль потерь и разочарований. Раньше ей казалось, что вся их жизнь была шрамами на сердце, но сейчас она поняла, что дело не в жизни. Они сами были шрамами, выбивающимися своими рваными краями из общей картины мира, наполненной другими, не запятнанными подобным людьми. — Ты очень зря насилуешь мой самоконтроль, — настойчиво произнес Драко, и это прозвучало как бескомпромиссное требование сделать то, что он сказал. Гермиона оттолкнулась от балки и направилась к дому, не удостоив его последним взглядом. Сейчас ей абсолютно не требовалось еще больше подтверждений тому, насколько идеально их рваные края подходили друг к другу.