Мерзко и неправильно

Юнги кажется, что кто-то выключает у него внутри свет, когда Сокджин мягко берет его за плечи и отодвигает от себя: — Нет. Алло, здравствуйте, это электростанция? У вас тут блять авария, приезжайте. Сокджин улыбается осторожно, руки с плеч не убирает. — Почему? — Юнги очень зол, Сокджин же наверняка не знает, какая внутри него буря, как сильно нужно было собрать себя в кучу, взять свою жопу в руки и сказать то, что он сказал. Попросить. — Я не пьяный, я себя контролирую, я не буду жалеть. — Тихо, я понял, — Сокджин поглаживает его плечи большими пальцами. — Давай поговорим сначала? Юнги фыркает и отстраняется. Очень хочется убежать, вот прямо сейчас. Прямо как тогда. Юнги остается упрямо сидеть, бесконечно бегать он не может. Сокджин поднимается с кровати, забирает кружку с тумбы, «Сделаю ещё чаю» и уходит на кухню. Юнги ждет. Сокджин напевает что-то тихонько, звякает ложкой о края стеклянного заварника, щелкает переключателем на чайнике, наполняя квартиру шумом. Такой же шум у Юнги в голове и мозг закипает с той же скоростью. Какого хрена ему надо? Сколько ещё согласий нужно дать Юнги? Где ещё наскрести смелости?! Юнги встает так резко, что желтые огоньки гирлянды качаются перед глазами, а потом уверенно, громко топая идет на кухню. — Ты не хочешь есть? — спрашивает Сокджин, не оборачиваясь. — Почему ты не хочешь меня поцеловать? Я же тебе, вроде, нравлюсь? — Юнги чувствует себя странно, он как будто ругается с здоровенной плюшевой игрушкой (куда делся Сокджин, которого Юнги так отчаянно боялся, м?). — Потому что ты не, как это? «Не вот эта би-фигня»? — Ты откуда узнал? — Юнги говорит очень спокойно. — Подслушивал? — Я похож на человека, который будет подслушивать? — Сокджин разливает чай по кружкам, чаинки и травинки цепляются за мелкое ситечко, обвисая в нем под напором воды. — Хосок мне рассказал. И не надо так на меня смотреть, я не спрашивал, мы просто столкнулись в университете, а у твоего друга, кажется, язык совсем без костей. Юнги молчит. Хосока он убьет, конечно, но потом. — Всё нормально, Юнги, я понимаю, — Сокджин вручает ему чашку, практически втискивает между ладоней. — Мы ведь договорились с тобой: друзья. Зачем ты усложняешь? Он уходит, щелкая выключателем, и Юнги плетется за ним. — Может все-таки посмотрим что-нибудь? — Сокджин включает ноутбук. — У меня много всякого, найдем наверняка подходящее… — Мои родители гомофобы, — Юнги не садится, остается стоять в дверном проеме, прижимаясь к косяку плечом. — Мама ещё попроще, но отец… У нас был сосед, жил один, очень приветливый парень, ему где-то за тридцать было. Кто-то пустил слух, что он гей. Отец тогда такую травлю организовал, что ему пришлось съехать, и я не уверен, из дома или из города. Сокджин не перебивает. — Я не знаю, — выдыхает Юнги. — Я не понимаю, если честно, у нас в семье это считается грязным и постыдным, и я вырос на таких убеждениях. Мой отец был уверен, что Хосок для меня плохая компания только потому, что он занимается танцами, как… — он заминается. — Ну, ты понял короче. Сокджин молчит. — Блять, я не знаю, как тебе ещё объяснить, — Юнги крепче сжимает пальцами чашку, чтобы не облиться во второй раз. — Я не могу это контролировать. — Эй, — Сокджин откладывает ноутбук, хлопает ладонью по кровати. — Садись, добрый дядя Сокджинни послушает. — Да пошел ты, — буркает Юнги, но всё равно садится. Они молчат несколько минут, пока Юнги собирается с мыслями. — Я не… Мне не противно быть рядом с тобой, — наконец говорит он тихо. — Я не считаю тебя неправильным или что-то ещё, — Сокджин похлопывает его по спине. — Да блин, я тут с мыслями собираюсь! — Прости, дядюшка Сокджинни разрушил атмосферу? — Сокджин почти хихикает, и Юнги прорывает: — Как ты можешь так открыто об этом говорить? Почему ты улыбаешься, когда я говорю, что вырос среди гомофобов и что я — такой же как они? У тебя, блять, даже парень какой-то нарисовался! Какого хрена тебе так просто? Он замолкает, выдыхаясь. Сокджин смотрит на него очень внимательно, а потом снова улыбается: — Юнги, мне очень сложно, мы в Корее, тут каждый второй — как твой отец, — Юнги вздрагивает. — Мои друзья не знают о моих… предпочтениях, скажем так. Мои родители считают, что у меня ветер в голове, но я обязательно найду себе девушку и нарожаю с ней маленьких Сокджинов. Это всё ебически сложно, Юнги, но я рад, правда рад, что произвожу впечатление беззаботного дуралея. Я очень долго над этим работал. Юнги не знает, что впечатляет его больше: то, что у Сокджина есть проблемы или то, что он впервые на памяти Юнги ругается матом. — Я рад быть твоим другом, я вижу, что ты меняешься понемногу, это здорово, — Сокджин кивает, соглашаясь со своими словами. — Но я не хочу стать ступенькой, которую ты перешагнешь со словами «А, ну класс, я не гей». У меня тоже есть чувства, вообще-то. Щеки заливает горячим, мягкий коврик на полу выглядит очень интересным. Юнги ковыряет крохотную ямочку на ручке чашки и не может посмотреть Сокджину в глаза. — У тебя есть девушка, — припечатывает Сокджин последним, видимо, очень важным для него аргументом. — Да что ты привязался к этой девушке? — почти орёт Юнги, и Сокджин как-то оседает. — Я же не трахаться с тобой собираюсь, — продолжает Юнги уже тише. — Я пытаюсь понять просто… Ну не с Хосоком же мне сосаться, ну правда. Сокджин фыркает смешливо. — Да, это точно. Юнги улыбается, вздыхает: — Я не хотел тебя обидеть, честно. Я просто не знаю, к кому ещё мне с этим сунуться. Сокджин очень серьезнеет, подсаживается ближе и забирает чашку из рук Юнги. — Один раз, — говорит он, улыбаясь очень грустно. — Хорошо? Юнги кивает. — И это ничего не изменит, — подчеркивает Сокджин. — Мы сделаем это один раз — и больше эту тему не поднимем. В смысле поцелуев, не ориентации. Хорошо? Юнги кивает. — Ладно, — Сокджин приближается к нему, Юнги зажмуривается. — Да не трясись ты так, я же не твой стоматолог. Юнги хихикает, и пропускает момент, когда губы Сокджина касаются его. Он впервые поцеловался классе в третьем, когда ужасно хорошенькая девочка с параллели, чьего имени он сейчас уже не вспомнит, призналась ему за школой. Юнги было десять и целоваться он не умел, поэтому тогда они с девочкой поелозили друг другу губами по щекам и договорились, что теперь встречаются. Хосок тогда так ржал. Сокджин целует его так же, просто прижимаясь губами, как в дорамах, когда крупный план с нескольких ракурсов и на каждом герои как будто вмазываются в стену, а не в живого человека. Это не то. Юнги отталкивает его, Сокджин смотрит внимательно. — Всё? — Нет, это… Это не то, — у Юнги мысли разбегаются — противно не было, было вообще никак. — Нормально. Поцелуй меня нормально. Сокджин вздыхает, снова придвигается ближе и. О. Это совсем как не в дораме. У Сокджина пухлые губы, их приятно обхватывать своими, чуть оттягивать, Юнги говорили, что целуется он охуенно; он надеется, что ему не врали. Та же Суён не жаловалась. Сокджин, наверное, тоже не жалуется — он не отстраняется, дышит чуть чаще, чем до этого, приоткрывает губы, как будто соглашаясь на что-то, и Юнги, не задумываясь ни секунды, лижет нижнюю; Сокджин укладывает ему на шею горячую ладонь. В голове тяжело, в животе тяжело, по позвоночнику пульсирует горячим, пальцы подрагивают. Это не омерзение. Ему не противно. Ему… нравится? Сокджин отрывается от него, у него на щеках красные пятна и кончики ушей тоже красные, он дышит приоткрытым блестящим ртом, глубоко вдыхает и медленно выдыхает. — Ну? — спрашивает он, убирая челку со лба, поправляя рукава свитера. — Как дела? Юнги прыскает от напряжения и абсурдности вопроса. — Нормально? — он внимательно прислушивается к себе, но внутри ничего, кроме легкого возбуждения и… сожаления, что это закончилось? — Ты меня спрашиваешь? — Сокджин облизывает губы, вытирает тыльной стороной ладони. — Нет, правда, нормально, — Юнги отводит взгляд. — Я… Его прерывает звонок, он подскакивает. Это похоже на ебучее дежавю. — Я… Это наверно Хосок, — он резво достает телефон из кармана куртки — в этот раз это и правда Хосок. — Да? — Ты меня бро-о-осил, — голосят из трубки. — В смысле бросил? Ты где? — Я у тебя на пороге, — хнычет Хосок, судя по голосу — очень пьяный, просто в дрова. — А ты меня не пускаешь. Я простужусь и умру-у-у… — Блять, — Юнги бросает взгляд на часы. — Ты давно там? Почему ты не в общаге? — Меня не пустили… — трубка замолкает. — Эй, блять, Хосок? Алё? — А? — Хосок звучит так грустно, что будь Юнги помягче и знай его похуже, он бы разрыдался. — Ты меня впустишь? — Я не дома, — Юнги косится на Сокджина, у того лицо очень вопросительное. — Иди в круглосуточный, он на углу, ты знаешь. Посиди там, подожди меня, я буду через… — он смотрит на Сокджина и тот шепчет «Двадцать пять минут на такси». — Двадцать пять минут. Продержись как-нибудь, хорошо? — Хорошо, — голос в трубке размазывается и пропадает под мелкими гудками. — Пиздец, — выругивается Юнги. — Мне надо домой. Он там пьяный, а пьяный Хосок — это полная жопа. — Ладно, — Сокджин не выглядит особо расстроенным. — Твоя одежда не высохла. — Тогда мне придется обокрасть тебя на свитер и треники, — улыбается Юнги. — Извини. — Потом отдашь, — отмахивается Сокджин. — Нет, я не про это… Ладно, потом. Юнги одевается быстро, застегивает куртку под самое горло, едва не задевая нежную кожу на подбородке. — Спасибо за всё, — он смотрит Сокджину в глаза, улыбается краешком губ. — Мы же потом еще поговорим? — Конечно, — Сокджин кивает и кричит ему в спину: — Напиши потом, как там Хосок. — Окей! — кричит в ответ Юнги, перепрыгивая по две ступеньки. Он находит Хосока в круглосуточном, тот спит лицом в столик у окна; Юнги извиняется и утаскивает его домой. От Хосока пахнет сигаретами и пивом, Юнги морщится, раздевая его и запихивая под одеяло. — Юнги! — тот открывает глаза вдруг широко, обвивает шею Юнги руками. — Ты здесь какими судьбами? — Пьяное ты чмо, — ругается Юнги беззлобно. — Спи давай. — Но как же мне спать, если тут — ты, — Хосок прижимает руки к груди театрально и тут же заваливается на бок, норовя навернуться на пол. — Так, блять, — Юнги подпихивает синий пластиковый таз поближе к кровати. — Если будешь блевать — то давай сюда, а не на пол. И не на матрас. — Понял-принял, босс, — Хосок показывает ему большой палец и тут же, без перехода, начинает храпеть. Юнги устало выдыхает и идет в ванну. Телефон, оставленный в прихожей, тихо вибрирует вызовом. — Алло? — Вы там живые? — голос у Сокджина веселый. — Никто не утонул в море пива? — Всё ок, хён, — улыбается Юнги устало. — Супер. Ложись спать. — Ладно. — Спокойной ночи? — Ага. Юнги сбрасывает вызов, смотрит на мигающий конвертик на верхней панели. «Мама». Юнги открывает сообщение: «Милый, как-то не спалось, решила написать. Как твои дела? Как учеба? Нашел ли подработку? Папа просил передать, что мы ждем тебя в гости!». Он смотрит на него долгую, тягучую минуту и закрывает. Вечер сегодня какой-то мало подходящий для разговоров с родителями. Юнги заходит в ванну, закрывает дверь на защелку — у пьяного Хосока совсем нет тормозов, может спокойно войти с членом наперевес, пока Юнги будет мыться — раздевается, складывает аккуратно чужую одежду, нужно будет постирать и вернуть Сокджину. Вода в душе холодная, Юнги ойкает и отскакивает к стенке, ждет, пока нагреется, намыливает мочалку. Губы у Сокджина были очень мягкими. Он прикрывает глаза, намыливает плечи и грудь. Это не было мерзко, как говорил его отец. Не чувствовалось чем-то неправильным. Небо не обрушилось на голову Юнги от того, что он поцеловал другого мужчину. Юнги трёт предплечья и шею, мыльная пена стекает по спине и животу. Может быть это всегда было в Юнги, и его отец просто догадывался об этом? Может, он поэтому постоянно бросался оскорблениями в других людей? Чтобы держать под контролем? Чтобы «не опозориться»? Юнги фыркает, поводит плечами. Дурь какая, это не было отвратительно. Юнги — не отвратительный. Шее становится больно, Юнги замирает — он трёт свой загривок там, где касалась ладонь Сокджина, как будто пытается содрать кожу. Это не отвратительно. Руки сами растирают мыло по плечам, по бокам, Юнги царапает себя короткими ногтями, пытаясь оттереть грязь, которой нет. Всё нормально. Он — нормальный. «Это больные люди, Юнги, их либо лечить, либо убивать!». С Юнги всё хорошо. Плечи саднит от того, как яростно Юнги их шоркает. «Ты посмотри, по ним же видно, что они неправильные, господи, куда их родители смотрели, это же грех, в конце-то концов». Юнги плещет в лицо мыльной водой, трёт губы в безотчетном паническом ужасе. С ним всё хорошо, он нормальный. Губы болят, во рту горько от мыла, Юнги набирает полный рот воды и выплевывает, давит пасту на щетку и чистит зубы, прижимая щетину к деснам с такой силой, что ещё чуть-чуть — и белая пена окрасится в розовый. Юнги не мерзкий. То, что он делал — нормально. Целовать другого мужчину — нормально. Чувствовать что-то к другому мужчине — нормально. Быть ёбаным гомофобом — вот что ненормально и мерзко, а не Юнги. Он стоит перед запотевшим зеркалом, дышит глубоко, загнанно, чистый, вымытый до скрипа. Юнги стирает конденсат с зеркальной поверхности, смотрит на себя — на плечах и шее кожа красная, раздраженная, губы — ещё чуть-чуть и в мясо, мокрые волосы облепляют лоб, лезут в глаза. Всё с ним хорошо, он не больной, не ущербный, не гадкий ублюдок, за которого должно быть стыдно родителям. Юнги смотрит себе в глаза, смотрит на своё нескладное, худое тело, цепляется взглядом за бёдра, член, колени. С ним всё хорошо. Юнги трогает языком начищенные зубы, гладкие и ровные. Он хороший. «Таких надо давить сразу!». Юнги еле успевает бухнуться на задницу и схватиться за унитаз ладонями. Чистый, пахнущий ментолом рот наполняется кислой слюной, горло сжимает кашлем, и Юнги тошнит долго и так сильно, что он боится выблевать желудок.