***
В глаза беспощадно било яркое утреннее солнце, все тело приятно болело от ломоты и не особо приятно от укусов и засосов Эрато. Вставать вообще не хотелось, открывать глаза тем более. — Выключите кто-нибудь солнце, — простонал я, съёживаясь под тонкой простынкой. — Как вы его выключите, дяденька? — полюбопытствовал тонкий детский голосок и я, вздрогнув, открыл глаза. У меня в ногах сидела девочка лет семи и с любопытством прожигала своими карими глазенками. Она была смуглой, тонкой, с короткими вьющимися черно-смоляными волосами. — Эрато? — спросил я, глядя на неё и холодея всем телом. Я что-то слышал такое про Грецию и грешным делом подумал, не нарвался ли. — Ошалел совсем что ли, демон? — произнесла муза, входя в залитую светом спальню. Увидев Эрато, я вздохнул с облегчением и вновь уставился на ребенка. Черноволосая бестия сверлила меня глазами и, неожиданно улыбнувшись, подобралась ближе к правому боку, а я сильнее натянул на себя простынь. В глазах была паника, а Эрато, сцепив руки на груди, смотрела на это, откровенно потешаясь, ожидая продолжение спектакля. Детская ладошка провела по перьям, рассматривая и разделяя каждое из них, в глазах блеснул острый интерес и они заблестели как черные агаты, переливающиеся на солнце. Неожиданно с громким возгласом, словно дикий демон, этот ребенок, выглядящий как сущий ангел, спросила: — Мама, а можно я ему перо вырву? — Не дожидаясь разрешения, больно дернув, вытащила из меня то, что хотела и унеслась в неизвестном направлении. Я дико смотрел на смеющуюся музу. — Это кто? — осторожно спросил я. — Я вначале подумал, что она — это ты, ваши греческие штучки… — Это не мой случай, демон, — грозно проговорила девушка, садясь ко мне на колени. Я улыбнулся и сжал её ягодицы. — Это Клеофема, моя дочь… — Ого, — только и мог произнести я, чувствуя, что мне пора сматывать отсюда свои удочки. Видимо, видя мой страх, она неожиданно расхохоталась, и я в недоумении взглянул в её лицо. — Успокойся, демон, мы с Малом в разводе уже очень давно, — проговорила Эрато с легкой грустью и вдруг злобно добавила. — Ребенка ни разу не видел, и алименты выбиваю, каждый раз прикладывая свой посох к его голове. Я съежился и вдвойне усиленно искал пути отступления. Меня пугало, что у Эрато была семья, ребенок, возможно, ей захочется чего-то большего, что я не смогу ей дать. — Знаешь, Эрато, — я убрал свои руки с её задницы, — я очень опаздываю, мне надо срочно… уйти, у меня дела. Я хотел снять её с себя, но её стальные бедра сжали меня, словно тиски, и я вспомнил, что она вообще может вытворять мышцами внизу себя. Стало невыносимо жарко и, помимо воли, я возбудился. Её улыбка стала соблазнительной и она повела бедрами, выписав на мне круг. Я протяжно простонал, чувствуя, как сильнее наливаюсь, пульсируя. Голова отказывалась работать напрочь. — Почему ты хочешь уйти, демон? — вкрадчивый голосок скользнул внутрь меня, щекоча и раздражая и без того обнаженные необузданным желанием нервы. — Неужели так не нравится, что произошло сегодня ночью и произойдет сейчас? Я с удивлением посмотрел на неё и только смог спросить: — А дочь? — Она умная девочка и не помешает нам, — промурлыкала Эрато и отодвинула простынь, единственную преграду между нами. Слегка закусив нижнюю губу, она, продавив мой пресс, осела на меня своими бедрами, вынуждая двинуться ей навстречу. Мои ладони скользнули по её груди, сжав соски, к ягодицам. Девушка позволила вести себя, улыбаясь, видя, как я осмелел. Поворот и я уложил её на обе лопатки. Саркастично выгнув бровь, проговорил: — Вот так-то, женщина, знай свое место. Она, рассмеявшись, закинула свои ноги мне на плечи и я почувствовал её острее, а далее Эрато сжала свои интимные мышцы так, что я, простонав, еле успел выйти из неё, кончив на живот. — Можно было и подольше, — проворчал я, успокаивая дыхание, откатываясь на спину. — Сначала поговорим, — произнесла муза и мы синхронно повернули головы к друг другу. — О чем же хочет поговорить со мной муза любовной поэзии, обладательница самой крепкой… — начал было я и получил тумак по плечу. — Ты можешь быть серьезным хоть пять минут, — вздохнула девушка. Я промолчал, она продолжила: — Я — дочь Зевса и Мнемозины. Мнемозина — титанида, дочь Урана и Геи, более древних богов, нежели папаша и его жена… Это было сказано с нарочитым презрением и я заинтересовано спросил: — Почему ты так говоришь о своем отце? — Потому что после того как он, прикинувшись пастухом, шарахался к моей матери, всячески соблазняя её, а заполучив свое, быстренько сбежал, оставив Мнемозину одну, беременную девятью девочками, среди, которых была и я, а когда пришло время признавать нас и свои ошибки молодости, нам выделили жалкие комнаты в общем дворце Зевса. Ни поцелуев, ни отеческих объятий. Бегающие глаза громовержца и снисходительно-презрительная улыбка его жены Геры. Сестры разъехались кто куда, кто-то вышел замуж, как я за первого попавшегося полубога Мала. Эрато замолчала, молчал и я. — Хм, я никогда не умела говорить кратко, — продолжила она и сжала мою ладонь, — давай я лучше покажу. Она подняла руку и по комнате растеклась её энергия: запах приторно-сладких кумкватов: цитрусовые и сладкие ноты, забивая кисловатый вкус, нарочитый, немного докучливый. — Теперь ты, — подсказала она и я высвободил свой поток, мрачный и мощный. — Ого, — только и смогла сказать Эрато, смотря, как две энергии, чуть соприкоснувшись, промчали мимо, больше не задевая и не интересуясь друг другом. — Мы не предназначены друг для друга. У меня так было с Малом. Я проигнорировала то, о чем знала с самого детства, скорее от отчаяния соединившись с бывшим мужем, чем по огромной любви, но у меня чудесная дочь и вот об этом я никогда не пожалела. — То есть на этом всё? — спросил я с тоской и тут же получил тычок локтем в бок, улыбнувшись, начиная привыкать к тумакам музы любовной поэзии. Она хмыкнула и, повернувшись на бок, закинув ко мне на живот бедро, воззрилась на меня. — А кто нам мешает дружить? — спросила она. — Дружить?! — я выгнул бровь. — Ну да, дружить, демон. Какой ты не понятливый. — Снова этот снисходительный тон, а её ладонь юрко скользнула по моей груди к поясу адониса, дразня и подначивая меня. — Кто нам запретит дружить… телами? Я удивленно хлопнул глазами и мысленно поблагодарил Шепфа. — А спорим, я продержусь дольше чем перед разговором? — с вызовом отозвался я. — Хех, я тебя как орешек расколю, — с азартом отозвалась Эрато, вновь седлая меня.***
Я галопом подбежал к кучке тусующихся возле высоких врат, среди которых была и моя команда. Ника гневно воззрилась на меня и презрительно фыркнула. — Что? — удивленно воззрился на них я. — Амброзия и любовная поэзия, — только и проговорила она и её взгляд скользнул по Фенцио, чуть углубляясь, а щеки залил румянец, а еще она смотрела на него с легкой укоризной. Я усмехнулся; правильный ангел опять, небось, рассусоливал о высоких материях вместо того, чтобы уже решиться на активные действия. В паре чувствовалось напряжение, зато Роня и Мисс, кажется, сорвались с цепи. Они не прятались, целуясь прилюдно, и их руки не покидали друг друга. Я был рад и взглядом указал Блондинке на парочку и красноречиво показал знаком, что уже бы пора оседлать кобылицу. Фенцио возвел глаза к небу, а я показал ему язык. За этим занятием нас и застала так не вовремя повернувшаяся, стоявшая к нам спиной, Ника и по очереди посмотрев на мигом осекшихся меня и ангела, спрятав улыбку, проворчала: — Два идиота. Неожиданно огромные врата распахнулись и мы оглядели перед собой безликую пустыню. Повеяло отчаянием, более даже чем в самых диких закутках владений Сатаны. И если ад был дико жарким, то вотчина Аида была холодна, как мои глаза. Ледяной воздух безжизненной пустыни охватил щиколотки и, скользнув по телу, мгновенно заморозил все тело. Пары прижались друг к другу, и мы, растерявшись перед тем отчаянием, что царило здесь, не сразу вспомнили, что наши тела могут быть невосприимчивы к окружающей среде. Я вздохнул и сконцентрировался на бьющемся сердце, ощущая с каждым его толчком, что и мое тело обретает комфортную для него температуру, а с ним и способность быть «юродивым», расшевелив всех. — Так, а где здесь собачка? — спросил я и выступил вперед, протяжно свистя. Сопровождающие нас местные демоны ошарашенно смотрели на меня и вдруг я услышал рык, ощутил горячее дыхание у себя на макушке и поднял голову. Совсем рядом сидела огромная собака, свесив язык и приветственно махала хвостом. Ника сзади проговорила: — У тебя талант влипать в истории, демон, но Церберу ты понравился. — Что я должен делать? — встревоженно проговорил я. Вместо ответа послышался легкий посвист. Я молился Сатане, чтобы меня не облизала эта псина. Но она, обернувшись, рванула на призыв более властного хозяина, того, кого слушалась всегда беспрекословно. Послышался стук подошв о ледяную поверхность и из темноты проступил высокий аскетичный мужской силуэт. — Сам дядя решил встретить, — изумленно произнесла Ника и прошла, чуть оттолкнув меня, навстречу мужчине. Тот, улыбнувшись, поцеловал её в лоб. — Любимая племянница. — Голос был хриплым, местами как будто скрипучим. Его взгляд скользнул по «туристам», особенно задержавшись на мне и Аароне. Он удовлетворенно кивнул каким-то своим мыслям и жестом приказал следовать за ним. Мы переступили через порог юдоли печали и скрежета зубовного и пошли долиной смертною. Я почему-то подумал о людях, хотя какое бы дело демону до человечешек. Жутко было мне, а им каково… Я встряхнув головой, прогнал эти мысли из своей головы, и вскоре мы увидели высившийся огромной черной громадой адов парнас Аида. Притихли все и даже бойкая Ника. Аарон крепче сжал ладонь Мисселины, жмущейся к нему. Огромные врата и опять темнота, почти слепая, и коридоры длинные, широкие. Но вот что-то произошло и мир приобрел краски — дверь открылась и мы оказались в огромной зале, залитой солнечным светом, вокруг толстых колонн обвивался цветущий плющ, летали птицы, ходили павлины, а впереди мы увидели накрытый и уставленный всяческими яствами стол. Самым неуместным в этой обстановке был сам хозяин своих владений Аид. В незаметную дверь, словно из алькова, вышла миниатюрная женщина неземной красоты. Со свежим румянцем и живыми голубыми глазами, она представляла собой образец античной красоты, чьими образами была испещрена одна из стен Школы Анагелов и Демонов. Аид подошел к женщине и нежно поцеловал её в лоб. Та, словно кошка, только не промурлыкала. Однако они были настолько разными: уже в возрасте, не старик, конечно, но всё-таки, и юная дева. Видимо, я слишком долго и пристально смотрел на эту мини-сцену; Аид усмехнулся, смотря прямо мне в глаза, и меня начало выворачивать. Я чувствовал, что он копается в моей голове, в душе и в нутре. Ника двинула меня локтем и прошипела: — Имей толику уважения, опусти глаза. Я и не подумал, но почувствовал облегчение, заметив, что его отвлекла жена — Персефона. Мы уселись за стол и я понял, что многочасовой секс-марафон с другом Эрато порядком утомил меня, желудок тоскливо отозвался на предложенное ему зрелище и запах. Персефона смущенно рассмеялась, а Ника, побагровев, хотела убить меня. — Аид? — вопросительно посмотрела жена на мужа. — Благословляю трапезу, приступайте, — мрачно проговорил он. Мне повторять дважды не надо было, только шуба свеяла, ну та, которая из лобков Субантры. — Воздержаннее, демон, — проворчала Ника. — Твоя подружка вымотала меня, — злобно проворчал я и надломил хрустящую булку нарочито медленно. Ника вскользь посмотрела на покрасневшего мигом Фенцио и сжала челюсть. — Как они такие разные и смогли быть вместе? — спросил я, когда заполнил желудок. Амброзия приятным грузом упала на плечи, чуть расслабив, прогнав кровь по организму. — Стрелы Эроса, — проговорила Ника и, встретив мой недоумевающий взгляд, пояснила. — В буквальном смысле. Афродита пошутила и вот. Они, кстати, дядя и племянница. Я сглотнул и неприятно поморщился: — У вас у греков вообще есть запретные темы? — Нет, — недоуменно проговорила Ника, — если это любовь, — И её глаза с нежностью, не свойственной ей, воззрились на Ангела. Тот улыбнулся в ответ. Аид вновь воззрился на меня, но теперь я не ощутил на себе какого-либо воздействия и он медленно спросил, обращаясь ко мне: — Нравятся мои владения, кабир? — обратился он именно ко мне, минуя Аарона. Я понял его, знал древнедемонский. — Холодно, — тоскливо отозвался я. Он усмехнулся, а его жена разразилась громким смехом, а я подумал, что усмешка — это самое сильное проявление его радости. — Зато честно, — произнес он и я увидел еще более заинтересованный взгляд. — А у Сэта, небось, жарко. Принес все-таки жар египетской пустыни в новый мир. Мы все четверо переглянулись. Я не сомневался, что Сатана мастер переодеваний, а еще более древнее существо, чем мы могли себе представить. Окажется ли потом, что Шепфа тоже более ветх днчии, чем хочет казаться. Аид подкинул еще одну загадку. Фенцио превратился в слух, он любил ребусы. После обеда хозяин греческой преисподней показал свою обитель, свои владения. Мы видели застывшие во льду людские души, а я смотрел на Фенцио и видел, как тот от ужаса хотел разрыдаться. Признаться, это было даже хуже, чем жарящийся на сковородке грешник, хотя сравнение то еще. Снова зала, наполненная светом, жизнью и… детьми. Они повисли на мрачном Аиде гроздьями и снова усмешка; каждого приласкал, каждому сказал напутственное слово, сдержанно: не умеет или не может проявить эмоции? Так и осталось для меня загадкой. — Кажется, вы хотели видеть детей света и тьмы, — проговорил он и показал рукой на бойких мальчишек и девчонок, которых мать увела подальше к очагу и каждому дала какое-то занятие. А мы остолбенело взирали на них. — Они же… нормальные, — выдохнул я и услышал, как сзади вздохнул ангел. Снова усмешка и я услышал скрипучее: — Ты веселишь меня, кабир, хочу, чтобы ты бывал у меня. Я вежливо поклонился, а про себя подумал: «Нет уж, лучше вы к нам». — Они более чем нормальные, — проговорил греческий дьявол. — Они наша надежда на будущее, надежда на то, что мы продолжимся в них, когда сила веры людей в нас окончательно растворится в веках. Они слишком мощные для того, чтобы стереться и слишком прекрасные для этого мира. Они те, кто уйдет в более высокие слои этого мира. Мы смотрели на этих детей и ощущали невероятную мощь, но она им была не нужна, ведь они были… нормальными, дети тьмы и света, равновесия, нарушенного неприкосновения. Они не играли во власть, не подавляли друг друга, активно сотрудничая и сопереживая друг другу, это чувствовалось на уровне игры. И это дарило надежду на скорейшие ответы к загадкам, которые мучили нас с Фенцио — кто мы такие сами и откуда, кто наши родители, почему патроны вызвались опекать именно нас. Аарону с Мисселиной увиденное давало пищу для размышлений и также дарило надежду на то, что их любовь выйдет из тени, перестанет в нашей вотчине быть персоной нон-грата. В некотором ступоре мы доплелись до дома где обретались в Греции. Также не сговариваясь достали глифт. Мы четверо были поражены. Ника временами бросала на нас недоумевающий взгляд, но разговор заводить не решалась. Глифт развязал нам языки, мы судачили о многом, но в то же время ни о чём, так и не касаясь темы, которая мучила нас своими вопросами и недосказанностью. Пока окончательно не опьянели, пока конкретная Ника, прямая как лук и точно бьющая в цель как молот, не стукнула по столу и не произнесла: — Может быть мы обсудим то, что вы увидели сегодня? — А что мы увидели? — попробовал спросить я и осёкся, увидев блеснувшие гневом подернутые пеплом военных пожарищ глаза богини победы. — Вы видели то, что боитесь признать уже очень, очень давно, — она замолчала и обвела нас всех красноречивым взглядом, — вам всем промыли мозги, Фенцио, Геральд, помните ли вы своё детство, своих родителей. — Аарон, Мисселина, у вас есть шанс не шарахаться по сторонам, а создать пару, полноценную… — Пару, где у нас будут дети, — договорил за богиню Аарон, та лишь удовлетворенно кивнула головой, — где мы можем быть мужем и женой… Он нежно взглянул на немного опешившую девушку, которая затем улыбнулась и их ладони и пальцы переплелись между собой, а мы почувствовали как две взаимодополняющие энергии стали единой. Это дарило некую надежду. Возможно мы сможем что-то донести до наших… Только сможем ли?