"Крылья молодости"

      Кто сказал, что демоны не могут сокрушаться? Кто сказал, что они не проливают слез? Кто решил, что им не может быть плохо от того, что их может мучить совесть? И кто сказал, что у них нет совести? Но иногда обстоятельства вынуждают поступать не по совести, особенно находясь в бесчестном окружении существ, у которых нет ни совести, ни чести, ни справедливости. Кто сказал, что можно прогнать боль бессчетным количеством влитого в себя глифта? Можно упиваться в хлам, можно с головой уйти в беспросветный разврат, можно биться на кулаках с демонами, чтобы тебя избивали каждый вечер до полубессознательного состояния, чтобы ты был весь в крови, чтобы ты лежал, чтобы ты не мог встать, чтобы ты добирался до Дворца Сатаны через горячую магму в надежде, что она тебя поглотит. И как сказать своему патрону — Сатане, существу, которое тебя вырастило, заменило тебе родителей и ощущение семьи, и, в общем-то, которому ты, как тебе кажется, обязан? Как сказать ему, что он последняя мразь, последняя тварь, которая забирает у разнокрылых детей будущее, который забрал настоящее, который отбирает прошлое, родителей, забирает жизнь. И ради чего? Ради власти, ради того, чтобы комфортно сидеть на качающемся троне, чтобы ничего не трогало царственной задницы. Таков был Сатана, но я не мог помыслить, что на это способен и Шепфа. Что с этим миром было не так, если в нем происходят такие чудовищные вещи?       Как можно разделить душу? Как можно отделить часть души? Как можно забрать сущность ребёнка, при этом зная, что ты его можешь убить, что он может не выжить, что может быть погрешность, шаг в ту или иную сторону, весы могут качнуться в сторону добра или зла, света или тьмы. Или такова цена истинного равновесия, того равновесия, которое задумано для нас беспечными жестокими владыками сего мира? Если его цена такова, если цена равновесия в слезах детей, в их крови, я не хочу быть участником этого равновесия, я не хочу быть демоном, я не хочу быть по эту сторону реальности, я не хочу принадлежать к числу бессмертных…       Тогда я уйду к людям. Их души более обнажены. Да они страдают, они болеют, они любят, они ненавидят, но они все как на ладони. У них всё также, как у нас. У них тоже есть несправедливая и жестокая власть, у них тоже есть борьба за власть. В них тоже есть свет, в них тоже есть тьма, но, по крайней мере, они честны, они не кичатся, что святы как ангелы и справедливы как демоны. В них намешано всё: и добро и зло. Мне захотелось уйти к людям. Я покидал Дворец Сатаны с грустью, считая когда-то его моим домом. Я уходил в казенное общежитие школы, ставшее для меня домашним очагом, где меня больше понимали, где меня любили, где меня уважали, где видели во мне что-то светлое, место где мне было уютно. Подпинывающий и сподвигающий меня к учебе Фенцио, уютные кружевные салфетки и минеральная вода после очередной пьянки от Мисселины, тренировки Аарона, не дающие мне жиреть.       Я — демон, и всё, что происходит со мной… возможно, я это заслужил как никто другой… Возможно, Сатана для этого меня растил — цепного пса себе. Он воспользовался моим незнанием. Да, я не знал, но я хотя бы мог понимать, я мог чувствовать. Я ведь знал, что Сатана ничего никогда не делает для того, чтобы кому-то было хорошо и без своей выгоды. Он всё делает со злым умыслом. А самое страшное было сознавать, что он делал это вместе с Шепфа, вместе с Создателем, вместе с тем, кто должен сеять только хорошее…       Сатане было на меня плевать, он даже не понял, что я ушел из его дворца. Я сгреб в кучку все свои вещи, положив их в сумку, вышел из Дворца Сатаны, по-клоунски поклонился в пояс в ворота и… ни разу в своей жизни не пожалел об этом. Я ушел жить в общагу, полностью туда переехав. Во Дворце Сатаны меня даже не вспоминали, обо мне не думали. Возможно, когда буду нужен, я об этом узнаю, но я также буду знать то, что я нужен для чего-то не искренне. Не потому, что скучают, и не потому, что любят, не потому, что нужен сам по себе, а нужны услуги Геральда. Ибо меч Геральда, мой меч может быть настолько убийственным, что обычно нес только смерть, до этого момента…       Я стал весьма невнимателен на уроках. Учителя постоянно твердили мне, чтобы я собрался, но перед моим внутренним взором, в моём сознании проносилось, как самое темное постыдное воспоминание в моей жизни — глаза того мальчика. Меня ни раз посещало такое чувство, что во мне он видел нечто больше, чем я мог знать о себе сам. Обреченные глаза того разнокрылого ребенка будут меня преследовать, наверное, всегда, всю мою вечность… Я бы хотел знать, что с ним, а ещё я хотел бы избавиться от памяти, я бы предпочел вообще ничего не знать об этом.       Но когда мы разговаривали с Фенцио о разделении таких душ, я понимал, что мы должны знать, что мы должны помнить и мы должны что-то предпринять. Но почему мы? Кто мы для Равновесия?! Четвёрка, которая попирает его устои, саму его суть, которая доказала, что возможна дружба между демоном и ангелом, возможна любовь между ангелом и демоном, возможно мирно существовать, не деля власть, не думая о ней, не стремясь к ней, лишь только к сотрудничеству. Нашими усилиями, нашими крепкими, мозолистыми, натренированными многочисленными полетами и битвами руками был установлен мир. Все его жаждали, все, кроме троих: Сатаны, Шепфа и Гавриила, но первых двоих, хотя и с трудом, но можно было понять. Но каковы были мотивы архангела Гавриила? Если власть, то кто бы ему позволил занять место Создателя?! Шепфа и Сатана знают на что способен Архангел Гавриил…       Я начал частенько сбегать в Грецию. Дружба, если это так можно было назвать, с Эрато поддерживала меня, но не в полной мере давала мне то, что я бы хотел. Моя демоническая душа или то, что у меня было вместо неё, или это просто какой-то вакуум внутри требовал активных действий. Мне хотелось что-то кому-то доказать, мне хотелось что-то сделать для того, чтобы этот мир стал чуточку лучше. Я не мог претендовать на то, чтобы земная жизнь была усовершенствована с моей помощью, но я хотел что-то в нём оставить, часть себя.       Однажды я и Эрато прогуливались по широкому и большому олимпийскому двору и любовались цветочными клумбами с необычными диковинными цветами, я с тоской вспоминал скудную растительность на газонах в школе ангелов и демонов. Муза говорила мне что-то про свою работу, про непонимание с её отцом, про свою дочь, день ото дня становящуюся непослушной. Я не прерывал её, но и не слушал в полной мере. Я вдруг увидел косого мужика, страшного и косматого, и подумал, что же делает здесь это убожество среди красоты Олимпийского пантеона богов, посреди живописности этой местности. Он не вписывался в каноны греческих небожителей и мне стало интересно. Он был как я, только я не вписывался во всю демоническую братию.       Эрато увидела мою задумчивость и спросила:       — На что ты смотришь, Геральд?        Я немного усмехнулся и чуть смутился, но всё-таки ответил:       — Мне странно видеть вот этого человека здесь среди вас, красивых небожителей.       Женщина проследила мой взгляд и, хмыкнув, произнесла:       — Это Гефест.       — Гефест? — переспросил я, с интересом разглядывая его.       — Да, это Гефест — бог огня, бог-кузнец, — ответила Эрато и махнула тому рукой в приветствие.       — Надо же, — игриво произнес я, саркастично выгибая бровь, смотря на то, как Гефест не спешит ответить музе на её махи руками и внимательно рассматривает её спутника, то есть меня. — На Олимпе есть кто-то, кто делает что-то своими руками?! — лукаво поддел я женщину, немного задев.       Я видел, что Эрато нахмурила лоб, но затем расхохоталась. Она знала меня и чувствовала, как мне не просто сейчас и поэтому добродушно откликнулась:       — Да, он здесь один из немногих, кто делает что-то своими руками. — Она немного задумалась и внимательно оглядела его, затем продолжив. — Он очень интересный, хотя и замкнутый.       Я ухмыльнулся, мне ли не знать, что такое замкнутость. В мире, где я жил, это помогало остаться живым. Это помогало в том, чтобы твои чувства до конца не убили и не растоптали их, а заодно и тебя самого.       — Он бывший Афродиты, — быстро проговорила муза, видя, что он приближается к нам.       — И почему я нисколько не удивлен, — с легким смешком произнес я.       — Она бросила его и очень быстро, а вот кузнец до сих пор её забыть не может, — грустно произнесла Эрато и её взгляд задумчиво скользнул по мне. Я постарался не думать сейчас о её реакции.       А тем временем Гефест почти дохромал до нас.       — Здравствуй, Эрато! — громогласно, раскатисто хрипя, проговорил хромой бог.       — Привет, Гефест, — проговорила муза.       Но глаза хромого и бородатого мужика смотрели на меня изучающе.       — Твой кабир? — спросил он Эрато не отрывая от меня взгляда. Обратился уже ко мне. — Все нам уши про тебя прожужжала…       Эрато покраснела и с немым упреком глядела на Гефеста. Я с легкой улыбкой посмотрел на музу, обещая вернуться к этому разговору с ней позже.       — Геральд, — произнес я и выставил руку для приветствия, которую он тут же пожал.       — Гефест, — представился и он. — Аид тоже говорил о тебе, да и матушка молится…       Я опустил глаза на свои руки и чаще заморгал, понимая, что тоже могу быть сентиментальным. Я забыл, что обо мне могут молиться. Возможно, покровительство самой Геры — это ответы на мольбы моей матери, произнесенные когда-то очень давно.       — Есть увлечения? — спросил он меня, вытаскивая из тяжелой задумчивости.       — Холодное оружие, — не задумываясь произнес я, широко распахивая свои голубые глаза.       Он чуть улыбнулся и хлопнул меня по плечу, словно признавая во мне собрата.       — Не против, если я украду его? — спросил Гефест, обращаясь к музе.       Эрато улыбнулась и перед тем как исчезнуть, проговорила:       — Всё понятно, Геральд, я не жду тебя сегодня.       Я кивнул, а Гефест утащил меня к себе… в кузницу. И я окунулся в жар почище адского огня. В кузнице бога было множество оборудования, инструментов и приспособлений. Из обязательного те, кто раздувают огонь: горн и кадка с прохладной водой. Чуть позади я увидел наковальню. На каменной стене вдали висел кузнечный инструмент и приспособления для ручной ковки, которые при должном умении и таланте мастера-кузнеца придают заготовке форму и размеры, соответствующие первоначальному замыслу. На массивных полках и в шкафах лежали молоты, кувалды, молотки-ручники и прочие фасонные молотки. Чуть поодаль по стенам расставлено множество наковален и шпераков. Клещи и захваты, воротки, ключи, зубила, кузнечные топоры, обсечки, подсечки, пробойники, прошивки и другие инструменты в легком небрежении небольшими кучками валялись по всей поверхности. В углу стояли сваленные в кучу… молнии. Я хотел было притронуться, на что он предупреждающе вскричал и я отдернул руку:       — Не рекомендую, — потом успокоившись, — очень горячие, сразу сгоришь, на месте. Их только я да отец могут руками хватать, молнии для папаши Зевса.       Он немного растерянно и смущенно поскреб в затылке. Я, не растерявшись, присвистнул, оглянувшись на наковальню, видя, ЧТО он куёт.       — Красиво, — невольно восхитился я, подходя ближе и видя меч.       Гефест крякнул за спиной:       — Заказ для одной важной валькирии, её недавно приняли в отряд.       Моё лицо изумленно вытянулось.       — Не для Ники случаем?       Гефест хохотнул и осторожно спросил:       — Ты тут всех знаешь?       — Она невеста моего друга, — ответил я, улыбнувшись.       Неожиданно бог глянул на меня более внимательно и почти прожег своим взглядом.       — Я могу и для тебя изготовить меч, я знаю, что ты их любишь. Этот меч будет особенным, он не позволит тебе ошибиться, — произнес он и его глаза горели потусторонним блеском.       Он откуда-то как будто знал об обреченном взгляде разнокрылого мальчика, который прочно засел в моей душе. Меня вновь начала захватывать горькая волна черного сожаления, но он, хлопнув меня по плечу, словно вывел из ступора.       — Смотри веселее, всё, что не делается… — начал бог.       — Делается к лучшему, — подхватил я, горько усмехаясь.       А когда он вытащил, основательно порывшись в шкафах, из своих запасников две десятилитровые бутыли амброзии, я понял, что меня ждет нечто новое. Гефест загасил огонь, разнял меха и, хлопнув рюмками по столу, быстро разлил жгучий напиток по емкостям.       — Ну, за негасимый вечный огонь Олимпа, мать его, будь он не ладен, — в сердцах вскрикнул он и мы тяпнули по одной.       С ним было легко, он рассказывал всякие былицы и небылицы.       — А ты знаешь, что Зевс — мой папаша номинально? — спросил он заплетающимся голосом.       Я пьяно моргнул, икая, и отрицательно покачал головой.       — Гера меня из бедра своего родила, — проговорил он и опустил косматую голову вниз, свесив её.       Я скосил на него глаза и подумал, что он такой взрослый и такой наивный.       Он псыкнул на меня, неожиданно подняв голову и горячо по-заговорщицки шепча:       — Но я то знаю, кто мой отец.       — Кто? — любопытствовал я, видя, что его лицо двоится.       — Гелиос, титан, но разве же это когда-нибудь признают. Мой отец, тю-тю, в сферах давно уже, но он оставил мне подарок.       Я тяжело вздохнул. У кого то хоть что-то оставили, однако в памяти упрямо возник образ каменистого дома.       — Он мне оставил умение обращаться со всем, что имеет температуру равную и меньше температуре Солнца, — цокнул он и посмотрел на свои крепкие мозолистые руки.       А меня прошиб пот от осознания того, как же это просто и одновременно сложно. Надо знать пределы своих умений, чтобы понять, какое наследие ты несешь от своих родителей.       — А давай я тебя научу, — вдруг вскинулся Гефест и еле сфокусировал свой взгляд на мне.       — Что, прямо сейчас? — переспросил я озадаченно. Мы встали с насиженных мест и нестройными походками прошли до наковальни, и вот уже через короткое время Гефест словно преобразился. Я увидел силу в его руках и то, как он чувствовал железо. Он расплавил кусок, мельком взглянул на меня и спросил:       — Что ты хочешь выковать в первый раз?       — Цветок для Эрато, — чуть призадумавшись, ответил я.       И дело закипело. Гефест показывал, как надо ковать, и с меня сошел седьмой пот прежде чем стало хоть что-то получаться. Мы протрезвели, устали, но труд моих рук лежал сейчас передо мной. Моя симпатия к музе материализовалась и застыла в железе. Мы посмотрели друг на друга и улыбнулись.       — Доволен? — спросил бог и хлопнул меня по спине.       — Да, но если бы не ты, вряд ли что-то получилось бы, — смущенно ответствовал я.       — Не принижай себя, я — кузнец с малых лет, я вижу талантливых, — произнес он и сунул мне в руку железную розу. — Иди к музе, а я к Прометею слетаю, пожалуй, у меня три часа есть в запасе прежде чем прилетят вороны и склюют его печень, а пить без печени сам знаешь удовольствие еще то и организм отравить можно.       Мы расхохотались.       — Меч с меня, — кинул он мне на прощанье.       — Ловлю на слове, — хохоча, я вышел из его кузницы.       Я покидал пьяного олимпийского умельца с каким-то чувством обновления, мне понравилось работать руками, а то, что ты еще и сделал что-то по истине прекрасное, пусть и не очень умело, вдохновляло на многое. Мне очень хотелось быстрее попасть к Эрато, я понимал, что припозднился и что, возможно, она уже спит. Когда я подлетал к окнам её покоев, я улыбался и уже было сунулся в окно, как увидел два силуэта на кровати. Мне хотелось залететь в комнату… И что, Геральд? Устроить другу скандал? У нас свободные отношения, Эрато не ждала меня сегодня… Чтобы я не выдумывал, оправдывая ситуацию, только что произошедшую со мной, от этого легче не становилось. Я уже было отлетел на приличное расстояние от окон, как вдруг неожиданно вернулся, заглянул в другое окно, где спала Клеофема и положил цветок на её подоконник. Так и представил, как вытянется её личико и она захлопает черными глазками, а потом широко улыбнется, играя ямочками на щеках.       А я поспешил на землю. Я не знал куда мне лететь, я не знал куда хочу. Я не хотел пить. Я не хотел женщину. Но во мне росло желание сделать что-то хорошее. Я просто хотел кому-то помочь. И черт меня дернул остаться в Греции, где я встретил Икара. Пару слов о том, кто такой Икар. Это приятный молодой человек, с которым я разговорился будучи в шкуре другого парня его возраста. Он был обычным, и ничем не выделялся из толпы таких же подростков как и он. Но что-то в нем выдавало мечтателя, какой-то блеск открывателя в глазах. Мне это понравилось, мне захотелось ему помочь. А когда он рассказал, что хочет летать и что он для этого делает, то я понял, что вот он образец того человека, которого я бы наставил на нужный путь. Ведь я помнил много случаев, когда люди научились от высших существ, которые несли им знание, помогали им. Например, Прометей принес огонь древним людям и рассказал как им пользоваться. Египетские божества принесли на землю хирургические инструменты и научили людей спасать жизни и лечить. Таких примеров было множество… Тем более что мне было странно видеть борьбу Шепфа и Сатаны между собой вместо того, чтобы развивать то, что им дано. В их угодьях была вся Земля, где можно разгуляться, где можно приложить какие-то усилия для того, чтобы их вспоминали. А то всё, что о них говорили люди, обычные люди, не церковники, о Шепфа — он накажет, а о Сатане — поплевать через левое плечо. Что и выходит на деле — Шепфа может наказать, а Сатана соблазнить. А чтобы помочь… Возможно кому-то Шепфа и отвечал на их мольбы… Мне — ни разу…       Икар был молод и глуп. Икар был мечтателем. И всё это в итоге мне кого-то очень сильно напомнило. Фенцио. Он был как мой белокрылый друг в начале наших дружеских отношений: наивен и чист, упрям в достижении своей цели. Видя всю простоту души Икара, его мечту взлететь, настрой на победу, я решил ему помочь. Я неотрывно день и ночь был рядом с ним бесплотным духом, нашептывая верные схемы и подбрасывая нужные детали. И этого мечтателя никто не поддерживал, у него был только его отец — Дедал и я. Но обо мне он и не помышлял, молясь Гефесту, что было забавно и символично для меня.       Наконец конструкция его крыльев была готова, собрана и он хотел её испробовать. С самого высокого уступа, который был в той стороне. Я, как пернатое существо, был немного в шоке, потому что если что-то пойдет не так, он останется калекой в лучшем случае, в худшем случае его будет оплакивать отец и я.       Увидел этого бедолагу утром, он тащил на себе огромные крылья, сделанные из перьев и, в принципе, с конструкцией он не ошибся. Они действительно походили на наши, но ему никак не удавалось решиться кинуться со скалы. Я оглядел людей, собравшихся поглазеть на чудика. Здесь были и простые люди и власть предержащие. Их эмоции были настолько разными и широкого спектра — от ожидания чуда до черной зависти, что я потерялся и вновь сравнил Землю с небесами. Как тусклое отражение небес, вот только кусок власти меньше нежели чем у Шепфа и Сатаны.       Икар решился и, взмахнув крыльями… взлетел. Он летел, а я читал на лицах людей восторг, страх, мечту, счастье, зависть, желание уничтожить, взять, сломать… Я же испытывал смешанные чувства; мне бы любить людей, Икар — один из тех мечтателей и творцов, которые не теряли веру в себя и из-за таких как он боги еще чувствовали своё дыхание, но я видел и тех, кто не одобрил изобретение, потому что оно может облегчить жизнь, может дать толчок к новым исследованиям, которые создадут более усовершенствованные механизмы и… толпа выйдет из-под контроля, люди станут умнее… Всё как на Небесах. Икар летел, как сбывшаяся мечта человека возвыситься над всем наносным, как человеческая мысль, таящая в себе искру Создателя.       А мне стало грустно. Вызвав водоворот я приземлился на газон общаги и уже было хотел двинуться к себе, как громкий гневный крик Сатаны остановил меня и заставил обернуться.