"Крылья молодости"

      Время — беспощадный, непримиримый враг всего. И самого ужасного и самого прекрасного. Стирая границы между болью и удовольствием, порой приводит к причудливым перипетиям в судьбе. А тем более если у тебя впереди вечность. Вечность, чтобы думать, вечность, чтобы чувствовать, вечность, чтобы жить… и чтобы навсегда погрести себя под завалами своей боли.       После смерти Ники мы еще собирались вместе, были какие-то совместные моменты, улыбки и слезы после выпитого глифта, невоздержанно просящиеся наружу, отчаянные фразы, так неожиданно срывающиеся с уст и бесконечное «а чтобы было, если бы я предотвратил, успел, был рядом, не позволил…» Это калечило душу.       Но время беспощадно и к отношениям. Я видел, как тяжело далась смерть супруги Фенцио: уход в карьеру, оттачивание навыков по изготовлению амулетов, зельеварения и прочим практическим приложениям применения энергии, и безумное количество трудов и трактатов по изучению энергий. Ангел быстро поднимался по иерархической лестнице; с его-то способностями и талантом.       Аарон и Мисселина помогали ему с Дино; тот рос прилежным и послушным. Несмотря на природную живость характера, тому была привита железная дисциплина. Но постепенно и они отдалились от нас. Это произошло как бы само собой разумеется; меньше общения, мне казалось, у них появилась какая-то тайна, делающая их счастливыми и несчастными одновременно. Они остались друг у друга одни, также были вместе, но для всех порознь. Дядя у Аарона — учитель по крылоборству — вскорости после войны уволился и исчез; говорят, что он укрылся на земле. Ну что ж, каждый волен выбирать свой жизненный путь. Аарон занял его место, Мисселина тоже подалась в учительство.       После того боя Сатана изменился: стал еще жестче, непримиримее и очень внимателен к выбору тех, с кем он делился своими тайнами. Мамон был сослан на какое-то время на Землю, Вельзевула полностью отстранили от всех дел и лишили всех рангов и отличий. Я навещал их часто и понимал, что «отлучение от трона» не сломило сильного демона и его семью; они растили дочь в достоинстве и реальном понимании себя.       Меня же, Сатана, своего непримиримого оппонента и главного спорщика, как ни странно, всегда держал при себе. Он знал, что я знаю правду и что я никогда никому ничего не скажу он тоже знал. Я стал язвительнее и злее, становясь похожим на своего хозяина. Для меня Сэт стал казаться незыблемой фигурой, которую не тронул даже Создатель. И я был всегда с ним: во всех его делах и пирушках. И он приблизил меня к себе, открывая по мере необходимости свои тайны.       И одна из этих тайн была связана с постройкой тюрьмы. Мне это было смешно. Маленького роста король ада, я, всегда возвышающийся над ним, и огромная тюрьма как гроб, стремящийся в огненное небо ада. Он любил окружить себя вещами, которые были больше чем он…       — Сэт, — произнес я, хохоча во всё горло, стоя рядом с ним на краю ущелья, — тебе не хватает подземелий ада?       Мой взгляд с презрением обвел огромное серое здание, тянущееся огромной громадой вдоль и ввысь. Он с гордостью смотрел на свое творение.       — Зачем тебе это? — повторил вопрос я и тут же сострил: — А, я понял. Ты, как фараоны, строишь для себя гробницу.       В ответ получил грозный взгляд и вновь расхохотался.       — Попомнишь моё слово, Геральд. Скоро здесь мест хватать не будет и Отец мне выделит столько, сколько нужно, — немного хвастливо проговорил он.       — Лишь бы дитя не плакало… — подхватил я, мрачно и саркастично улыбаясь.       — Смейся, дружочек, — зло протянул он, — а Создатель исправно направляет мне средства для постройки…       — Лишь бы он не делал того, что вы творили с Шепфа, — ответил я, встретившись и выдержав его гневный полыхающий огнем ада взгляд.       Неожиданно Сатана рассмеялся, а я похолодел от звуков, исходящих от него. Он перестал смеяться также резко как и начал. А взгляд стал холодным и отстраненным.       — Думаешь Создатель не озаботился этим моментом, а, Геральд? — промолвил тот, а я побледнел. Он ведь не шутил. — Он разделил собственного ребенка, дефектно, правда, но того мальчика, единственного из многих, кто выжил и кто не определился со стороной, кто выбрал для себя и лучи добра и сумрак зла, он отделил как надо.       Опять перед мысленным взором глаза того мальчонки, проникающие прямо в душу.       -Маль у меня в тюрьме, в невыносимых условиях, без тела, отделенный, потерянный, сломленный. — Казалось Сатана упивался властью.       Мне стало противно, но я всё же спросил:       — А Бонт?       Король ада расправил плечи и усмехнулся:       — А Бонт никогда не родится. Слишком условия мудреные для этого — не полюбит смертная демона никогда.       Он хлопнул меня по плечу и вновь обернулся к своему творению. Я становился матёрее и понимал, что нет чистого добра и зла. В прошлом мы были слишком идеалистически настроены, но всё же хотелось верить во что-то лучшее… Но с каждым куском вечности вера тухла, злоба всё чаще поднималась со дна демонической души, сарказм крепчал, а надежда встретить свою любовь захлебнулась в стакане глифта и бессмысленных сексуальных связях.       А вскорости Небеса сотряслись известием о том, что к вечности ангелов и демонов теперь добавятся и Души, бывшие смертные, которые будут обучаться на равных правах с пернатыми небожителями. Хреновы экспериментаторы! Я прекрасно помню этот момент.       Кроули в нетерпении встречал меня у дверей своего кабинета. Я выгнул бровь, однако промолчал и вошел в кабинет, следуя его нетерпеливому жесту. Он встал у окна, а я сложил руки на груди и ждал. Серафим в задумчивости повернулся ко мне и махнул рукой, чтобы я присоединился к созерцанию красоты перед нами.       Окно его кабинета выходило на прекрасный горный утес, пожалуй, слишком опасный и слишком крутой, но я любил там бывать.       — Скоро всё изменится, Геральд, — загадочно промолвил он. Мы одновременно посмотрели друг на друга: его взгляд был непроницаем, а я свел брови к переносице, силясь понять его. — На Небеса пришлют первую партию Душ.       — Зачем? — искренне удивился я, усмехаясь, — Создатели или Сатана не справляются, ад или рай переполнены, я понимаю еще ад, но рай — все грешники покрестились и стали жить праведно?       — Не ёрничай, — повысил голос, но потом смягчился. После того момента на поле битвы он безгранично верил мне, — новый эксперимент Отца, чтобы пустить новую кровь в небесное воинство, чтобы дать третьей стороне — людям участвовать в делах Неба, ада и школы.       Я видел, как он поджал губы, и из этого заключил, что он крайне недоволен переменами, вносящими в его размеренную жизнь суматоху. А мне на ум пришли наши встречи с Фенцио на совместных занятиях не определившихся душ, душ не принадлежащих ни раю ни аду.       — Непризнанные, — проговорил глухо я.       Серафим вздрогнул и изумленно посмотрел на меня.       — Точно! Оно самое слово! Их пока не признает ни ад ни рай, цвет крыльев нейтральный — серый…       Он хлопнул меня по плечу и сел писать служебную записку так, как будто меня не было в кабинете. Я в нетерпении переступил с ноги на ногу и спросил:       — А звал-то зачем?       Он изумленно вскинул на меня глаза и потом как будто спохватился:       — Их сегодня надо встретить и дать возможность определиться с их дальнейшим путем…       — И? — перебил его я, начиная свирепеть.       — Геральд, только на сегодня! — поклялся мне старик.       Я вздохнул и закатил глаза.       — Как и учительствовать, позвал на один урок прикрыть тыл уволившегося Вельзевула, да так до сих пор и прикрываю, — для вида проворчал я. Меня даже уговаривать не пришлось, я нашел свое призвание в этом.       — Выручи, — вновь настойчивая просьба Кроули.       — Ладно, но только на сегодня, — проговорил я.       Тот удовлетворенно кивнул и предложил:       — Можешь выбрать место сам и испытание тоже.       — Поверь мне, выберу, — подытожил я и вышел из дверей кабинета директора.       Я был зол, но, прислушавшись к себе, понял, что еще и любопытно было до ужаса. Мне определенно нравился ход Создателя, но что крылось за ним: вырождение небес, возможность привнести новую кровь в дела ада или рая или дать наконец-то альтернативу и людям, чтобы мы, бессмертные, могли принять их как своих?       Если это было на один день, то я бы хотел его провести для себя в максимально расслабленном состоянии. Настроение было хорошим. Пропустив бокал-второй глифта, я пришел на свой любимый утес. Встал почти у самого края; под моими ногами хрустнули камни и, сорвавшись, слетели вниз. Они летели долго, пока не упали на поверхность ущелья, не издав ни единого звука. Высота завораживала. Рискнут ли прыгнуть? Повернувшись, я глянул на сосновые деревья, стоящие ровно в ряд. Усмехнулся и, вскинув руки, сделал пасс, налагая заклинание на лес и ущелье. Хрустнул шеей и размял руки, сплетая их на груди, стараясь придать своему лицу максимальную мрачность.       — Готов, мать вашу, — произнес я сквозь зубы и увидел появляющиеся очертания человека.       — Действуй! — сказал я патетическим тоном, еле сдерживаясь, чтобы не заржать от всей души.       Душа заметалась и сиганула в лес. Я выгнул бровь, затем вновь пожал плечами. Их потом из этого леса запуганных и жалких выводили Мисселина и Аарон, отправляя прямиком в Школу ангелов и демонов, по пути утешая и рассказывая условия пребывания и главные правила, царящие там. В этот раз с утеса никто не пал. А я был разочарован и наполнен еще большим презрением к людям.       Ну и так я, собственно говоря, и стал той силой, что встречает непризнанных на пути вечности, сразу же предлагая выбрать стезю: быть как человек, продолжая вечную жизнь, или как бессмертный обрести крылья сразу же, прыгнув с утеса, раскрыть своё внутреннее я, встать на одну ступень с нами. Как всегда бывает: все временное настолько постоянно, что корнями врастает в тебя. Привратник, учитель, воин…       Но одна непризнанная мне запомнилась сильнее всего. Это был отменный день, отменное настроение, яркое солнце, Мисселина, рассказывающая какую-то ерунду, глифт в крови. Появились очертания Души, как яркие серебряные звезды.       — Кого нелегкая принесла? — спросил я раздраженно и мы с Тихоней вскочили с камней, на которых расположились, уже полагая, что на сегодня уже всё.       Я был удивлен; свечение было настолько интенсивным, что мне хотелось закрыть глаза.       — Действуй! — грозный голос, тон завзятого провинциального актеришки, смех Мисселины в ладонь.       Появилась женщина: длинноволосая и очень красивая. Пожалуй, таких небеса еще не знали. Она не рыдала, не заламывала руки, на миг на её лице отразилась боль, но тут же исчезла. Немного помедлив, изучающе оглядев нас так, что мы с ангелом потеряли дар речи, она прыгнула, обретая крылья.       — Вот блять! — выругался я, видя, как она камнем летит вниз.       — Она сейчас разобьется, Красава. Давай уже чаруй ей крылья, — умоляюще произнесла Мисс.       — Рано, — издевательски произнес я, но потом с удивлением отметил: — Она даже не орет…       — Мать твою, Красава, — гневно прорычала ангел.       — Хорошо, хорошо, — пробурчал я. Взмах рукой и из спины женщины вырвались крылья, словно распустившиеся лепестки из тугого бутона.       Она медленно поднялась к нам, удивленно рассматривая их. Она ждала.       — Я — Геральд! — представился я и ощутил энергию нарочито яркого эвкалипта, окрашенного тонкими кроваво-красными нюансами спелого граната.       Это ошарашило меня: энергии-то одинаковые в своей сердцевине, но то. как они встретились и с каким презрением оттолкнулись, давало мне понять, что теория энергий Фенцио как всегда подтвердилась. Исподволь, мне она не нравилась, в ней было что-то хищное, а энергия дурманила, как хорошее плодовое вино.       — А я — Мисселина, — представилась моя подруга.       — Я — Бекка, — начала было нетвердо непризнанная, но, прокашлявшись, заявила, упрямо смотря нам в глаза: — Я — Ребекка, Ребекка Уокер.       — Ну что же, Бекки, Ребекка, Ребекка Уокер, добро пожаловать в Школу ангелов и демонов, — проговорил я с легким сарказмом и тут же добавил: — Кто был никем, тот станет всем, как говорится…       Непризнанная ничего мне не ответила, только её глаза загадочно блеснули, обдав меня холодком эвкалипта. Если бы я знал роковую роль, которую она сыграет в жизни моего друга Фенцио, её крылья не раскрылись бы никогда…       Я увидел однозначный интерес Фенцио к Ребекке слишком поздно, уже тогда, когда он как сумасшедший окунулся в отношения с ней, сплотив их союзом тел. И как-то вечером он пришел ко мне в квартиру с просьбой, от которой у меня заледенела душа.       — Ты понимаешь, что ты противоречишь самому себе, тому, что ты годами изучал? — одновременно раздосадовано и гневно проговорил я.       Он молчал, скрестив руки на груди, полностью отгородившись от меня. Между нами была стена. И имя ей Ребекка Уокер. Эта стена ширилась и росла, грозя перерасти в глухую и непроницаемую.        — Тебе жалко? — Взгляд нетрезвого, как временное помешательство, как алкоголь в крови.        Откуда-то из-под руки вынырнула Ребекка. Взгляд победительницы, укротительницы бессмертного, втянутого в прекрасно расставленные сети, даже не сопротивляющегося из-за яда на языке женщины.        Я тяжело вздохнул. Неужели не видно, что хочет хитрая непризнанная, получающая подарок судьбы в виде покровительства престольного ангела? Власти. Жажда власти, хоть раз вкусившего её вот таким маленьким человечком, не отпустит того уже никогда.        Я с презрением смотрел на неё и понимал, что Бекке тоже не нравится, потому что я единственный, кто не растекся теплой лужицей возле её ног. И она это знала и не скрывала испытываемых чувств ко мне — ненависти и страха.        Я ещё раз взглянул на Фенцио и задал необходимый сейчас тому вопрос:        — Ты счастлив?        Лицо ангела подернулось тяжелой дымкой отчаяния, беспросветной тоски, потребности в ласке и любви. Я его понял. А кто бы нет? Ребекка хмыкнула. А я стал собираться, накинув на себя куртку. Я кинул тому ключи от своей квартиры, напутствуя:        — Вода и фрукты в холодильнике, душ немного подтекает, всё нет времени заняться, и у меня нет кровати только диван.        Ребекка улыбнулась, а я увидел, что Фенцио по-собственнически притянул её к себе и поцеловал в висок, втягивая носом в себя её запах. Я ощутил рванувшуюся энергию летнего жара, натолкнувшуюся на неживой холодок эвкалипта и, словно обиженно, как волна, оттолкнувшуюся обратно, а следом от неё, словно бы морок пьянящая энергия настоявшегося граната, вновь притягивающая к себе, искусно вплетающаяся в пустующие ячейки и выбоинки после утраты любимого человека. Но заполняющая не для того чтобы излечить, а чтобы добить, доковырять, уничтожить… как вирус в человеческом теле, забившийся в открытые уязвимые клетки…       Я оставил их, побродив по окрестностям, вернувшись для ночевки в свой школьный кабинет. Позже в него перекочевала домашняя раскладушка, мылся я в реке по ночам, вещи мне стирала Мисс по старой памяти и просто по доброте душевной. Это безумие продолжалось долгое время. Пока Фенцио не прибежал ко мне вечером. Я уже практически улегся спать, безумно тоскуя по мягкой тахте в моей спальне, как в дверь затарабанили так, как будто кто-то рыдал — шумно и настойчиво.       — Я еще раз так постучу, — грозно ворча, я встал с неудобного лежака и обернулся в одеяло.       Вновь такой же невоздержанный стук в дверь.       — Ну всё, ты — труп, кем бы ты не оказался, — гневно произнес я и распахнул дверь.       На пороге стоял бледно-желтый Фенцио в одной рубахе и наскоро одетых брюках. Он ввалился и заметался по коридору. Я еще сильнее закутался в одеяло; от движения его сложенных крыльев воздух становился холодным.       — Что случилось? — решился заговорить я первым.       — Нас обнаружили, — заговорил он и глянул на меня, резко останавливаясь. — Она у них и её надо вытащить.       Он схватился за волосы.       — Постой, — я ничего не понимал, — поясни…       — Мы забылись и… в общем, нас застали около статуи Равновесия. — Его колотила мелкая дрожь.       — Вы что? — переспросил я, сузив глаза от нахлынувшего меня раздражения. — Твою мать, Блондинка, чё ты творишь? Я предупреждал тебя, я говорил тебе, ты потеряешь голову…       Он тяжело вздохнул и грузно опустился на стоящий рядом стул. Его взгляд был мутным и несчастным. Все слова, которые толпились на кончике моего языка, и добрая половина которых была на древнедемонском, я проглотил обратно.       — Тебе как удалось уйти? — произнес я.       — Никак. Меня отпустили под подписку о невылете и наложили проклятие. Я не могу перемещаться на крыльях, вызывать водоворот и прочее. Решение о заключении престола принимается небесной канцелярией, а сейчас ночь. Даже если они добудятся судью, все равно решение об аресте будет принято не ранее чем завтра в обед, — подробно объяснил мне ангел. Я склонен был верить ему, он хорошо разбирался в этих казуальных хитросплетениях. — Нам надо спасти её.       Голос дрогнул от натуги.       — Не ворочай, — спокойно произнес я и, взяв стул, уселся напротив, — её никто не тронет… до суда.       — Ты слышишь себя, — взвизгнув, он отбросил стул и вновь заметался по кабинету как раненный зверь.       — Вы что там.? — осторожно уточнил я.       — Ополоумел?! — возмущение плеснулось через край, жаром обожгло лицо. — Целовались…       — Фу блять, — выдохнул я. — В пизду тебя, Блондинка. Я уж подумал…       Он перевел на меня взгляд как на полоумного.       — Красава, ты о чем? — выдохнул он. — Я — престол, меня, возможно, не тронут, а её отправят в небытие.       «Самое ей там место», — пронеслось в моей голове, но разумеется я промолчал.       Нам еле удалось дождаться утра. А на утро Фенцио арестовали. А то, что случилось дальше предположить никто не мог. С Фенцио были сорваны все знаки отличия, опознающие в нем престольного ангела, золотые крылья безжалостно, прямо с основаниями были прилюдно вырваны, а сам он отправлен в тюрьму.       Ребекку же оправдали: она была невинной жертвой, которую соблазнял похотливый ангел. А потом бюрократическая машина закрутилась, перемалываемая под себя умного и знающего себе цену. Кто-то, кто боялся его возвышения, власти и идей, которые он нес с собой, пытаясь зажечь и зажигая ими нужных людей.       Тюрьма ада. Десять гребанных лет боли и отчаяния. Письма, бесконечным потоком летящие к Уокер. Она ни на одно не ответила, никогда не посетила ангела. Фенцио вернулся в школу простым учителем. И вновь бесконечные письма. Мои уговоры, разговоры только злили его, делали неуступчивее, пока однажды он не получил ответ от неё. Сухие строчки ни о чем, предложение возвыситься вновь и возможно только тогда… И он замкнулся… Ушел в работу и в сына. Не было тех теплых посиделок до утра с жаркими спорами, с братаниями, обсуждением задницы секретарши Кроули и прочими бестолковыми мелочами, делающими пьяную беседу насыщеннее. И я старался не лезть.       А затем и меня жизнь крутанула на все сто восемьдесят градусов. Верно служащий, безупречный Геральд был сослан Сатаной на землю, униженный до простого звания демона-искусителя. В тот злополучный вечер он был невероятно пьян и раздражен, нес околесицу, иногда смачно ругаясь неизвестно на кого. Он пил прямо в своем кабинете, много курил и порой замирал среди кабинета.       «Как безумный», — пронеслось у меня в голове и я искал пути отступления, внутренне предчувствуя нехорошее.       — Все дураки, Геральд, — рыкнул он и уселся напротив меня, сфокусировав на меня свой мутный взгляд. — Стратегически важный заключенный сбежал.       Я закатил глаза и уже было подумал, что мне бы его проблемы, как услышал щелчок пальцев; Сатана стремительно протрезвел.       — И, пожалуй, ты тот кто помог, — проговорил он и его глаза налились красным.       — Да ты ополоумел, Сэт?! — вскричал я, вскакивая.       — Ты крутился возле тюрьмы, ты с Фенцио, который развивает идеи Равновесия, отличные от общепринятых, ты мой приближенный… — проговорил он обвинительным тоном, вставая следом.       — Остановись, — проговорил я, — иначе за себя не ручаюсь.       — Ударишь своего хозяина, пёс? — прошипел тот довольно.       И я нанес удар, потом другой, отлично осознавая, что не нахожусь уже в статусе сына или другого члена семьи. Сатана довольно улыбался, оттирая рукавом кровь из носа.       — А теперь пшёл вон, пес, — проговорил он. — Я сгною тебя в искусителях. Ты не вырвешься с земли во веки вечные, подтирая сопли так нелюбимому тобой человечеству. Послужишь мне так, принося их души на мой алтарь гордости.       Выходил я из его кабинета уже не приспешником Сатаны, а простым демоном-искусителем, злым и мрачным, потерявшим друзей, подобие семьи и своей устоявшейся жизни.