Преподаватель

А чёрт его знает, что Тэхён думал насчёт каминг-аута перед родителями Чонгука. В смысле, чёрт может быть и знает. А сам Тэхён всегда знал, сознательно и бессознательно, что никакого каминг-аута не будет. Даже просто про то, что Чонгук близко дружит со своим преподавателем, невозможно было бы сказать. Потому что это странно — о чём первокурсник и препод могут... э... дружить? О чём у них такая дружба? К чему она? Что у них такого общего из интересов, чтобы можно было подружиться? Вот если бы старший коллега, тогда ещё ладно. Но в принципе ни как коллега, ни как старший товарищ, ни как преподаватель Тэхён не планировал родителям Чонгука являться и собою их осчастливливать. Нафиг надо? Вот какая родителям разница, с кем дружит их сын, если он одет, обут, весел и хорошо кушает? И хорошо учится к тому же. Да нафиг это всё. Ну есть друзья, и ну их в жопу. Кстати, именно туда. А что уж говорить о том, чтобы Чонгук однажды признался маме и отцу, что как бы... ну... не совсем натурал? И как бы... ну... нашёл себе парня? Ну допустим, мама бы не отравилась, а папа бы не сел за убийство сына посредством побоев. Допустим. Но потом бы сын что? Должен был бы... как бы... предъявить? В смысле, на обозрение. Этого своего избранничка голубоватого. Кхм. Голубка своего. Мама, папа, сыночек, дружная семья, сидят на диване или за столом на кухне, и такие друг другу: ой, сына-то у нас того, этого, тот самый, но ты же хорошего мальчика себе нашёл, да, сынок? Ты же нас с ним познакомишь? И сына такой: мам, пап, он очень красивый, и умный, и хороший, особенно в постели, особенно в начале, пока не устал... И мама: сыночка, где же ты его нашёл, лапочка моя? А сыночка-лапочка: мамуль, ну в универе, где ещё. И отец, значит: сын... блядь... твою мать... ебать... у тебя выпить нету? И мама: лапочка моя, а кто он такой, кто его родители, как вы познакомились? И лапочка такой: ма, ну, кто родители, я не знаю, а познакомились мы на курсе экономики, прямо в аудитории. Он у нас экономику просто преподаёт. Хороший человек, я тебя заверяю. Уважаемый. Десять лет стажа. И пенсия у него хорошая будет, с доплатами за научную степень. И мама: как преподаёт? Десять лет? Преподаватель? Пенсия? Сыночек, родненький мой, а сколько ж ему лет, твоему мальчику? И родненький ей: мам, ему тридцать пять сейчас, но скоро будет тридцать шесть. Тридцатого декабря. Ой, а сегодня уже двадцать девятое. Ну, завтра, значит. И отец такой: блядь, Чонгук, у тебя в натуре есть выпить? А лучше вызовите мне скорую, что-то сердце прихватило... Поэтому не-не-не. Никаких каминг-аутов перед родителями. Ни за дружбу, ни за гомосятину. Ни. За. Что. А вот она реалити. Чонгук приехал на квартиру чисто за-ради прибраться, чтобы было чисто — чисто конкретно. И притащил с собой любовничка своего не очень юного. Игрался с ним всю ночь. Теребил за всё, что можно, и своё давал потеребить. А утречком — хотя какое утречко, уже за полдень — прикатили из Пусана родаки, проведать сына, сюрприз-сюрприз. Сын квартиру драит в поте лица (потому что тут всё грязью заросло, считай, нежилое помещение), а по квартире этой самой бродит полуголый и слегка увлажнённый мужик в халате и довольно что-то такое заводит про прошлую ночку. Хвала высшим силам, что я после душа надел этот проклятый халат, пронеслось в голове. А кому свечку поставить, что надел штаны? Звенят ли бубенцы в штанах, или это в ушах звенит? Штормит меня. Славно так штормит... — Чонгук, кто это? — произнесла женщина. Тэхён посмотрел ей в глаза. Когда ты приезжаешь к сыну, ты можешь найти у него на хате друзей мужского пола в неустановленном количестве. Даже можешь найти всего одного друга. Даже, может быть, голого, потому что сын твой, как ты тайно подозреваешь, вовсе не святой, покуривает, прогуливает и прибухивает почём зря, и утром после вчерашнего дружок его, сокурсник-собутыльник, может быть просто не в адеквате. Но это сокурсник, ё. Сокурсник. Ровесник же. Не дружат мальчики, даже не очень святые, со взрослыми мужиками. Или не дружат так, чтобы давать им шёлковые пижамы. И не ходят те мужики по утрам хорошо помытые, соблазнительно полуголые, и не спрашивают, есть ли чего пожрать после совместной ночки. И не улыбаются так, чтобы не оставить повод для сомнения, чем занята была ночь, чтением конспектов или плотскими утехами. А вот так вот, дамочка. Точнее, мамочка. Приехала ты к сыночку, поздравить с прошедшим и с наступающим, а сыночек-то у тебя внезапно гей. Да ещё и со странными предпочтениями. И доказательство тому вот стоит. Ждёт, когда ему тридцать шесть стукнет. И не может запахнуть на голой груди халат, потому что руки не поднимаются... Чонгук повернулся к матери беспомощно, смотрел несколько секунд, а затем снова оглянулся на Тэхёна. — Ну вот и пригодился подарок, — произнёс мужчина, делая шаг в сторону, оглядел Тэхёна с головы до пят и скрестил руки на груди. — Размер отлично подошёл. ------ Меньше чем через десять минут семья разделилась. Чонгук остался в крохотной кухоньке отпаивать мать чаем. Тэхён успел ещё увидеть, что на матери лица нет совершенно, а на Чонгуке наоборот вполне себе есть — красное, пятнами, припухшее и мокрое. Но больше никаких подробностей. И схватить Чонгука было нельзя, и защитить, и украсть, и убежать с ним на другой конец света тоже. Потому что отец Чонгука неожиданно возник прямо перед собственным Тэхёна лицом и сквозь зубы процедил: — А ну пошли со мной, ты. Глаза у него, пожалуй, были бы как у сына: большие, круглые — честные глаза честного человека. Но сейчас ни черта. Сейчас они были крохотные, только две щёлочки, и в них сквозила тихая холодная ярость. Тэхён пошёл за ним без лишних слов и без малейшего сопротивления. На всякий случай надо попрощаться с яйцами. Жаль. Хорошие были яйца. Особенно когда не сам их трогаешь, чтобы поправить, а твой мальчик их трогает, чтобы сделать тебе приятно. Как приятно он может сделать, Господи... А всё, Тэтэша. Доигрался. Три месяца счастья — а теперь плати. Яйца папаша тебе точно сейчас оторвёт. И хрен вместе с ними. И сломает тебе позвоночник. И даже, знаешь ли, не сядет за это. А сказать, почему? А сам посмотри, пока есть чем. Прикинутый мужик. Не шваль какая. Не деревенщина. Даст кому надо на лапу, позвонит нужным людям, дело отдадут правильному следователю... Сука, опять ты вылез... Ну, вылез. А ты как хотел? Чтобы голос разума заткнулся, пока тебя режут на куски? Сознание когда потеряешь, тогда я и скроюсь. А пока слушай мою команду: сдайся и от всего откажись. В смысле — откажись? Ты там у меня в голове ебанутый или да? От чего откажись? Не от чего, а от кого. От мальчика своего. А вот от чего — это как раз наоборот бери. Что ты несёшь, тварь? Что несу? Ну послушай. Тебе полезно будет. Он тебе сейчас вмажет, это очевидно. По яйцам, это ты верно решил. И по роже по твоей когда-то смазливой, ангелочек ты хуев. А потом, когда ты очухаешься немного, он тебе даст денег. Чтоб ты отъебался от его сына раз и навсегда. Поиграли и хватит. Так ты, Тэтэша, бери бабки и съёбывай. А как съебёшь, забирай из отдела кадров документы свои к херам, звони Дженни, кайся, и пусть она тебя обратно на себе женит. А трудиться будешь репетитором по интернету, чтобы личным своим присутствием подопечных не смущать. Чисто твоё перспективное будущее, отвечаю, и сам ты на него на такое заработал. Потому что не бывает оно, чтобы у таких идиотов, как ты, вдруг раз — и свой мальчик. Личный. Собственный. Красивый. Ласковый. Влюблённый до дрожи. Не бывает так, Тэтэша, ёб тя в рот, ну не бывает. Ты ж поверить не мог тогда, что это реально происходит, пока не случилось это у вас в первый раз. А он потом как раз не мог поверить — после того, как случилось. И правильно вы оба думали, что нет этого ничего. Потому что нет этого ничего. Нет у тебя никакого мальчика твоего родного любимого единственного ненаглядного сладкого согласного на что угодно. Нету. Не-ту. Не бывает таких мальчиков, Тэ. А вот папочки таких мальчиков очень даже существуют. Потому что папочкам, пойми это, дурак ты стареющий, уже пофиг, какие мальчики у них значатся сыновьями. Папочки, Тэ, за любого сына, хоть оболтуса, хоть ангела, дадут тебе сперва по яйцам, потом в рыло, а потом просто бабла, и скажут: скройся. Скройся, урод, чтоб духу твоего здесь через минуту не было. И всё это хорошо, это всё очень хорошо для тебя, Тэ, потому что мальчиков сказочных нет, а бабки сказочные очень даже есть. И у этого вот мужика есть точно. Ща он тебя оприходует... А кстати, может ведь реально оприходовать... А-ха-ха, хорошо, что у тебя всё разработано, да, Тэтэша?.. Господи, не мог бы ты лишить меня разума просто хотя бы на полчаса? Просто чтобы этот фонтан мудачества наконец заткнулся?.. — Что перекосился так? Зуб болит? Это я могу сейчас быстро исправить. Тэхён поднял глаза и встретился взглядом с отцом Чонгука. Хотя какой, в жопу, это теперь отец Чонгука. Чонгук же мальчик Тэхёна. Собственный. Родной. И вот это теперь не отец Чонгука. Это просто отец. Они стояли посреди крохотной спальни. Отец огляделся, сам неприязненно сморщился при виде разворошенной постели, а затем кивком велел Тэхёну сесть туда. Тэхён обошёл его, стараясь не совершать лишних движений, чтобы не задеть, и присел на край кровати. И только сейчас понял, какая она на самом деле низкая и неудобная, если на ней надо сидеть перед разгневанным мужиком и отвечать за то, что сделал своим юным любовником его сына. Отец решительно взялся за спинку стула (Тэхён весь сжался, ожидая, что сейчас тот замахнётся и обрушит это предмет всей тяжестью ему на голову), скинул на пол висящую на спинке одежду, поставил стул прямо напротив кровати и сел. Не просто сел, как люди обычно садятся на стул, а развернул его спинкой к кровати и оседлал, будто лошадь. Облокотился на спинку и выставил перед собой сжатые в замок руки. Из такого положения он мог бы вцепиться Тэхёну в лицо, но вряд ли стал бы это делать, мужчины редко так поступают, а вот замахнуться и врезать Тэхёну было бы для него теперь неудобно, и у Тэхёна немного отлегло от сердца. А потом снова навалилась тяжесть. Потому что... Потому что отец молчал. Смотрел на Тэхёна в упор и молчал. Тэхён не знал, что ему делать. Он не мог смотреть в глаза отцу своего дорогого любимого мальчика, потому что не могло у его дорогого любимого мальчика быть никакого отца. Ни отца, ни матери, ни бабушек с дедушками, ни братьев и сестёр, ни тёток с дядьками, ни племянников с племянницами, ни друзей, ни подруг — никого у него не могло быть. Потому что у него был Тэхён. Один-единственный Тэхён на свете. Один-единственный на свете человек, который вообще существует. Потому что для Тэхёна существовал точно один лишь единственный человек во всей Вселенной — его любимый мальчик. И вот пожалуйста. Вот ничего подобного. Вот сидит перед Тэхёном мужик, который претендует на то, чтобы иметь к Чонгуку какое-то личное отношение. И давайте уж честно и откровенно: гораздо больше у этого мужика прав на Чонгука, чем есть их у Тэхёна. У Тэхёна вообще на Чонгука нет никаких прав. Неужели этот те, кого я ждал и боялся? Кто пришёл отнять у меня моего мальчика? Господи, за что?.. — Если ты думаешь, что разжалобишь меня слезами, можешь про это забыть, — произнёс отец. Чёрт возьми... Я плакал хоть раз из-за Чонгука? Я плакал? Я не помню... Лучше бы я плакал. Когда угодно, но тогда. Не сейчас. Не потому что стыдно. Потому что я не остановлюсь. — Как ты жалок... А голос у него другой. Не похож. У моего мальчика совершенно иной голос. Не его голос. И мальчик не его. Это мой мальчик. Мой. Которого они хотят отобрать. Просто пришли. Неизвестно кто. Неизвестно сколько. Просто открыли дверь с той стороны. И он просто ушёл с ними. Без боя. А я просто остался сидеть на диване и ни слова не сказал... — Не забирайте... — Что? Кажется, отец наклонился ближе, потому что Тэхён действительно произнёс это на грани слышимости. И на грани понимания. Проклятый спазм. Почему когда ты плачешь, у тебя всегда сжимает горло? — Пожалуйста, не забирайте... — Что не забирать, идиот? Тэхён попытался хоть как-то выровнять дыхание, но стало только хуже. — Не забирайте... у меня... моего мальчика... Ах ты проклятье... Нет, он точно ни разу не истерил из-за Чонгука. Он бухал из-за него, да. Он жрал себя изнутри. Он сходил с ума. Он нёс ахинею. Он обнимал Чонгука. Он целовал Чонгука. Он облизывал Чонгука, где мог. И когда мог. И когда не мог. Он писал ему. Он говорил с ним. Он молчал с ним рядом. И кричал с ним рядом и из-за него, потому что это было настолько хорошо, что можно было только кричать или сдохнуть. И сдохнуть он тоже хотел из-за Чонгука, потому что это Чонгук. Потому что либо они вместе, либо ничего Тэхёну не надо, включая жизнь. А когда они вместе, тоже ничего не надо, потому что это и есть жизнь. Тэхён болел рядом с Чонгуком. Тэхён спал рядом с Чонгуком. Тэхён болел Чонгуком и спал с ним. Но вот плакать — не плакал никогда. А наверное надо было. Чтобы не было как сейчас, когда... Видимо, всё же накопилось. И страх, и счастье, всё вместе. Надо было тогда рыдать от счастья, пока можно... Ну ничего, Тэтэ. Ничего, дурачина. Сейчас нарыдаешься. От страха ведь тоже можно. И даже лучше. Откровеннее. От страха потерять... — Что значит, мать твою, не забирать у тебя твоего мальчика? Какого ещё твоего мальчика? Это мой родной сын! Тэхён не мог элементарно понять, с какой интонацией говорит отец. И говорит ли вообще. Или кричит. Или тоже плачет. И есть ли здесь вообще хоть кто-нибудь, или нету никого, а сидит Тэхён в той самой палате для умалишённых, на дешёвой больничной кровати, в больничной пижаме, и правда сейчас никакое не сейчас, а через десять лет, или через двадцать лет, или неизвестно через сколько лет, потому что Тэхён всю свою грёбаную жизнь любил и хотел одного только Чонгука, даже когда не знал, что Чонгук существует, а потом получил от него СМС, а потом просто выпил лишнего, а потом просто поехал на работу в метро, а потом просто Чонгук обнял его в толпе и прижал к себе, а потом поезд просто взорвался, и нет больше никакого метро, никакого поезда, никакого Чонгука, и никакого Тэхёна тоже больше нет, потому что зачем он теперь?.. Когда под рукой нет подушки, можно реветь в одеяло. Тоже очень хорошо. Лежишь, свернувшись в клубок, и ревёшь. Орать тоже можно. Лежишь, ревёшь и орёшь. Какое наслаждение. Никто не слышит. Никто не видит. Никому нет дела. А этот дурак только мешает. Что он бегает тут вокруг? Тут и места-то нет бегать. Бегает, орёт, бьёт кулаком с размаха то в плечо, то в спину. Точно дурак. Взял бы что потяжелей и пробил голову. Потому что или Тэхён с Чонгуком, или конец. Нет, не заплатит он никаких денег, этот папаша. Нахер ему надо, чтобы Тэхён был. Ему надо, чтобы Чонгук был. Нормальный. С девушкой. Со свадьбой когда-нибудь. С детишками. Чтобы преемственность поколений, чтобы связь времён, чтобы всё как у людей, в конце-то концов. А не вот это вот всё. Не гейство это ваше. Не позорище это непотребное. Ты что делаешь с моим сыном, ублюдок? С моим Гукки? Ты вот это вот всё с ним? Ты к нему прикасался? Ты его там посмел, да? А он тебя? Как ты его заставил? Он не мог сам такого захотеть. У него есть девушка. Ну и что, что у неё новый парень, это несерьёзно. Что ты там воешь в своё одеяло? Что у тебя тоже была жена? И ты с ней тоже типа по-нормальному? Типа ты никакой не этот самый? Ты с женщинами можешь? И у тебя даже было много женщин? Ну несколько точно было? И ты с ними со всеми это? А потом с моим сыном? У тебя на женщин вставал — а потом на сына моего встал? Что-что ты там в одеяло сказал? Ты с ним не ради секса? А ради чего? Ради чего ты всё это, Тэтэша? Ну не хочешь мужику этому сказать, но мне-то скажи уж... Тебе? Тебе сказать? Такому умному? Сам не догадываешься? Голос разума хуев... — Люблю я его... — Что? — Я люблю Чонгука... — Что ты сказал? Повтори, я не понял. — Я люблю Чонгука! Умоляю, не забирайте!..