***
Твинкл успела потерять счёт времени, кажется, целую вечность шла шагом ее пегая кобыла, целую вечность тянулся бескрайний синий лес по обе стороны дороги, изредка перемежавшийся крутыми скалами, на которых росли кривые сосны. Бескрайним было и голубое небо. Люди пребывали в молчании, только изредка фыркали лошади. Было по-осеннему прохладно, но что-то подсказывало фее: скоро начнёт припекать. Вокруг шумела природа: пели птицы, шелестели листья, цокали копытами лошади. Твинкл нравилось чувствовать себя частью этого огромного и прекрасного мира. Она даже не ощущала боли от седла. Вдруг фея услышала, как сэр Райпэн мычит под нос какую-то грустную и незнакомую ей мелодию. Ее услышал и Осина — долговязый солдат, ехавший сзади. Он подхватил. Его молодой голос протянул первые строки, позже к ним присоединился и сам барон, что стало для феи неожиданностью. Сама песня была очень печальной, но они почему-то тянули ее торжественно:Как вдали при долине Громко пел соловей. А я мальчик на чужбине Позабыт от людей. Позабыт, позаброшен С молодых юных лет. Я остался сиротою, Счастья доли мне нет. Вот и холод и голод, Он меня изморил. А я мальчик еще молод Это все пережил. Ох, умру я, умру я, Похоронят меня. И никто не узнает, Где могила моя. И никто не узнает, И никто не придет. Только ранней весною Соловей пропоет. Пропоет и просвищет, И опять улетит. А моя скромна могила Одиноко стоит.
Никто из мужчин не умел петь, но на втором куплете втянулась и фея. В этом есть свой особенный смысл. Не важно, как ты поешь, главное, чтобы не было так скучно. Им ещё ехать и ехать. Простая и печальная песня скрашивала дорогу. Твинкл не казалось странным, что рыцарь и дворянин (она разделяла эти понятия) поют крестьянскую песню. Для нее это было чем-то само собой разумеющимся. Юную фею не интересовал Кодекс Чести рыцарей, она ничего не смыслила в их иерархии. Знала только, что есть рыцари, дворяне и крестьяне, и то эти понятия казались ей странными и расплывчатыми. Она гораздо лучше разбиралась в устройстве своего родного острова, и ее не за что было упрекать. Барон любил эту песню. Она напоминала ему о прошлом, о настоящем и о будущем. О деле и о нем самом.Ох, умру я, умру я, Похоронят меня, И никто не узнает, Где могила моя.
Она явно что-то несравнимо большее, чем просто глупая крестьянская песня. Она — своеобразный гимн их общего дела. В ней и боль, и тоска, и осознание неминуемой смерти и забвения. Оно обречено на провал. Было обречено с самого начала. И милорд это знал, всегда знал глубоко в душе. О нем и его соратниках забудут, сотрутся их имена. Его имя никто никогда не запомнит — он сам постарался сделать так, чтобы не осталось ни одного его упоминания. Все помнили только его титул. Безликий злодей, который, умерев, канет в Лету. Никто не положит на его могилу букетик свежих полевых цветов. Барон не был уверен, что у него будет могила. Настоящая, как у его отца. Он часто приходил туда. Позлорадствовать. Но на его могилу никто не придет даже за этим. Долгая дорога поднимала в голове грустные мысли так же, как поднимали пыль копыта его серой лошади. Память — все, что есть у людей. Что есть у него. Барон не обладал невероятной силой. Он не был способен даже на самое простое колдовство. У него была только память. Память и скорбь. Хотя, он не скорбел, нет. Просто пытался себя утешить, вот и все. Несмотря на постоянные поражения, другие его дела шли бойко. Торговля процветала, крестьяне не голодали. — Мне все равно печально из-за того, что никто не запомнит моего имени, — пробормотал он себе под нос, покручивая ус. Барон заправил волосы за ухо — от ветра они лезли в лицо. Он почему-то хотел, чтобы фея услышала его слова. Хоть и знал, что это невозможно. Воздух прогрелся, клонило в сон. Леса стали реже, они приближались к замку. Сонливость не прошла от этого, нет, но в теле, затекшем от долгого сидения в седле, проснулось нервное, болезненное напряжение. Не бодрость, а какое-то натянутое ее подобие. Предвкушение чего-то невероятного. Сегодня Твинкл покажет, чего она стоит. Или не покажет и облажается. Он был готов к любому из результатов. Хотя, конечно же, искренне желал, чтобы все прошло гладко. Они свернули на тонкую, едва заметную тропу, ведущую в лес. Там их ждали. Барон скоро заметил знакомый ярко-алый цвет туник его солдат. Дыба тут же вытянулся, увидев их. Воробей выглянул из кустов, его молодое лицо выражало желание сделать все хорошо. Старательный. Не зря Вайц порекомендовал именно его. Люди спешились, Твинкл шипела от боли — с непривычки она в кровь стёрла внутреннюю сторону бедра. На секунду ослепительно-белая вспышка исцеляющего заклинания пронзила редкий лес, заставив милорда судорожно закрыть глаза руками. Они слезились. Зрение вернулось через мучительно долгие секунды, но перед глазами всё ещё плясали разноцветные всполохи. Фея облегчённо выдохнула, пряча палочку обратно в сапог. Барон достал из нагрудного кармана небольшой плоский пузырек с зельем подмены личины. — Форшизак сказал, что его нужно выпить. Пахнет, как блевотина, — милорд протянул фее бутылочку, та с недоверием посмотрела сначала на него, а потом на бурую жижу с золотистыми искорками. Твинкл глубоко вдохнула, зубами вытащив тугую пробку. Она осушила пузырек одним глотком. Ее лицо позеленело от ужасного вкуса. Было видно, что она едва сдерживает рвотный позыв. Фею резко согнуло пополам, а потом она скрючилась на земле от оглушающей боли в желудке. Да, барон ненавидел зелье подмены личины. Твое тело горит огнем, пока вокруг появляется зыбкое марево, принимающее очертание чужого тела. Лицо волшебницы вытянулось, черты его стали грубее. Плечи раздались вширь, да и сама она стала выше, насколько можно было судить по скрюченному комку. Боль продлилась меньше минуты. Метаморфоза завершилась, и солдаты смотрели на фею вытаращенными глазами. Перед ними застыла идеальная копия Воробья. Один в один. Райпэн что-то пробормотал. Барон одобрительно хмыкнул — он видел такое не в первый раз. И сам использовал его. Фея стала солдатом. Им не стоит долго задерживаться. Потребовалось совсем немного времени, чтобы напомнить ход действий плана, чтобы Твинкл слегка привыкла к новому телу. Теперь оставалось только въехать в замок. Надо же, в этот раз они не опоздают — прибудут точно к двум. Замок короля, как всегда, выглядел просто великолепно, гирлянды, развешенные в честь торжественного мероприятия, чудесно дополняли его серые величественные стены. Внутренний двор чуть ли не сиял: так хорошо вымели его солдаты. Их встретили недоверчивые взгляды часовых, решетка была поднята, милорд ответил стражникам ослепительной улыбкой. Сэр Райпэн становился все пасмурнее, а когда он увидел сэра Гарета, почему-то стоящего на улице, совсем скис. Барона всегда забавляла их взаимная ненависть. Они смотрели друг на друга как озверевшие псы, готовые в мгновение ока перегрызть друг другу глотки. Милорд спешился, почувствовав сильную боль в бедре, стоило его лакированным туфлям коснуться брусчатки. Он поморщился от неприятного ощущения. Твинкл-Воробей выглядела вполне нормально, неотличимо от его солдат. Только вот шаг феи был слегка неуверенным, хоть и походил на чеканный. Что же, это можно списать на возраст и долгую дорогу. Люди короля тут же увели лошадей — на улице было довольно жарко. Барон доброжелательно улыбнулся сэру Гарету, как будто тот был его лучшим другом. — А, сэр Гарет, — протянул он, — давно не виделись! По кислой роже правой руки короля стало ясно, что он не испытывает от этой встречи ровным счётом никакой радости. Рыцарь буркнул в ответ что-то нечленораздельное. Кажется, это было что-то про возможность пройти в главный зал, где и состоялось торжество.