все дороги ведут в рим.

Вокруг все шумело: отрывисто перекрикивались знакомые, плавился металл, соединяя между собой балки и крепления, и с резким звуком отрезалось лишнее; краны, тяжело скрипя механизмами, переносили детали и останавливались, пока рабочие приглушенно матерились, пытаясь быстро заставить все перестать шататься или снять и забрать из специального огромного ящика то, что им доставили. Из висящего на поясе приемника, присоединенного к потрепанному жизнью старому телевизору, который был внизу, ведущая четко поставленным голосом зачитывала новости экономики, но возможности разобрать слова не было — шипящая в руках сварка вместе со сварками окружающих его чумазых людей создавала непроницаемый звуковой фон и не давала услышать даже собственные мысли, не то что готовый вот-вот отойти в мир иной приемник. Се Лянь не любил шум. Но, по иронии судьбы, чтобы жить дальше, ему требовалось находиться чуть ли не в самом шумном месте, которое он повидал за свои двадцать четыре года. Его родной город не был очень шумным, несмотря на то, что являлся открытым портом и процветал как раз за счет морской торговли и перевозок. В Сяньлэ не было небоскребов — все дома были не выше седьмого этажа, сделанные из дерева или светлого камня и по большей части в традиционном стиле. Никогда не было шумно, стоял разве что легкий гомон негромких разговоров. Люди, даже если собирались большими группами и заполоняли собой улицы, никогда не толпились, а спокойно расходились по своим делам; если кто-то сильно торопился, прохожие, по неизвестно когда возникшему порядку, молча расступались, заслышав громкие просьбы еще за несколько метров до себя, — для таких случаев даже были специальные фразы, известные каждому ребенку чуть ли не с пеленок. В Сяньлэ всегда было тихо, город никогда не шумел так, как Гонконг, не умолкающий ни днем ни ночью, несмотря на их относительную близость; если проходил какой-нибудь фестиваль, даже крупнейший в Сяньлэ Праздник Фонарей, с его самой великолепной частью — парадом Жертвоприношения Небесам, — самое громкое, что слышали в те дни жители — это взрывы фейерверков, завершающие праздничную программу. Самым шумным местом был порт, но и там это не доставлял никаких проблем. Сяньлэ будто находился не в этом мире и являлся не одним из центров торговли, исправно поставляющим продукты даже во время войны с кайдзю, а тихим провинциальным городком где-то в глуши, в котором живут, следуя традициям, и не иначе как по какой-то ошибке построили современные дома. По крайней мере, так было раньше. Пока из-за Се Ляня кайдзю не сравняли Сяньлэ с землей. Се Лянь отпустил зажим сварочного аппарата и, стянув с лица очки, оглядел свои труды. Он провел рукой в рабочей перчатке по только приваренному к соединению балок уголку — который был размером чуть ли не с половину самого Се Ляня, — и, удовлетворенно кивнув проделанной работе, осторожно поднялся. Вид на Восточно-Китайское море с высоты свыше трехсот метров был поистине невероятным — Се Лянь, как воспитанный в семье любителей искусства, не мог не оценить. Этой прекрасной картине не мешали даже пики балок, торчащие незаконченной конструкцией Стены Жизни, и рабочие в грязных потрепанных костюмах с не менее грязными лицами, от черноты почти сливающимися со сварочными очками, выданными им вместо специальных касок. Се Лянь, сначала сын мэра города, а потом и гордый пилот егеря, должен был бы чувствовать себя в подобном месте неуютно. Но нет — он, мальчик, проживший детство и юность в окружении дорогих вещей, рейнджер, живший пусть и в сильно скромной по сравнению с оставшейся в его доме в Сяньлэ, но аккуратной комнате, на этой грязной стройке чувствовал себя не в пример спокойнее, будто жил в подобных местах всю жизнь. — Нашел! — Се Лянь слегка вздрогнул, крепче вцепившись в балку, на которую опирался, — страховка, которую он не успел отцепить, несмотря на свою прочность и заверения бригадиров, доверия ему все равно не внушала совершенно, — и медленно с опаской обернулся. По металлической перекладине, сверкая кажущимися слишком яркими на чумазом лице зелеными глазами и с трудом удерживая одновременно равновесие и тяжелое оборудование на спине за лямки, будто бы не обремененный проблемами Се Ляня с недоверием к подобной высоте, спешил Ши Цинсюань. — Се-сюн, ты так хорошо спрятался, что я даже с наводкой господина Ли высматривал тебя чуть ли не с начала смены. — Ши-сюн, — поприветствовал Се Лянь и удивленно моргнул, со странным выражением на лице наблюдая, как на противоположной стороне ячейки друг крепит свою страховку. — Что ты тут делаешь? Ши Цинсюань неловко потер щеку, еще больше размазывая грязь по загоревшей за последние месяцы коже. — Точно, ты же не был на собрании внизу и не знаешь, — он неловко обтер руку о рабочую куртку, застегнутую по самое горло. Се Лянь бы подумал, как ему не жарко, — несмотря на высоту, на которой в обычное время было бы довольно холодно, из-за стабильно вот уже с неделю напекающего головы солнца даже на верхних уровнях рабочие обливались потом и украдкой раздевались при любом удобном случае, — но после смерти Ши Уду Ши Цинсюань даже в самую лютую жару ходил закутанным по самую макушку. Врач, которая следила за ними после того злополучного задания, — Вэнь Цин, она была главной по здоровью рейнджеров в гонконгском шаттердоме, — сказала, что это последствия резкого разрыва связи: мол, Ши Цинсюань теперь будет вынужден переживать последние чувства своего брата перед смертью, потому что его часть так и осталась в сознании Ши Цинсюаня, так как тот до самого конца не хотел и не мог разорвать связывающий их нейромост и выйти из дрифта. Ши Уду погиб в холодных водах зимнего Восточно-Китайского моря, вырванный кайдзю из конн-подов Повелителя Вод и Ветров. Поэтому с Инцидента Сяньлэ Ши Цинсюань постоянно мерз. — Чего я не знаю? — Се Лянь осмотрел вверенный ему участок, прикинул примерное время и подумал, что пару минут на праздный разговор у него есть, — скорость выполнения работы у него была высокая, и он не так много потеряет, если ненадолго отвлечется. Се Лянь, все с той же осторожностью убрав руку от балки, закрепил шланг сварки на специальном креплении на баллонах, закатал рукава рабочей куртки и расстегнул ее наполовину, чтобы потом быстро застегнуть обратно и не возиться с молнией. Если бы не техника безопасности, предписывающая закрытую одежду для рабочих со сварками, чтобы они случайно не сожгли себе руки, он ходил бы так постоянно. — Вчера погибли трое рабочих с верхнего уровня, — Ши Цинсюань затеребил ремень рюкзака с баллонами. Се Лянь кивнул — подобное редкостью не было, тут каждый день кто-нибудь, да срывался. Именно поэтому он не доверял страховке — своей практической пользы она еще ни разу не доказала. — И господин Ли, — «господином Ли» звали их бригадира, — предложил нашей группе три новых вакансии. Я вызвался на участок недалеко от тебя, — Ши Цинсюань неловко улыбнулся и воззрился на Се Ляня ожидающим взглядом. Будто хотел получить одобрение своих действий. После смерти Ши Уду он часто это делал. Почти постоянно, на самом деле. Ши Цинсюань считал себя виноватым в смерти брата, потому что не послушал его — не успел услышать его последние мысли и слова, исполнить его последнее, не озвученное до конца желание, — и поэтому теперь в силу старшинства Се Ляня пытался угодить ему и постоянно слушался, никогда не говоря и слова против. Будто это могло помочь ему загладить вину перед трагически погибшим братом. Се Лянь в ответ только обеспокоенно нахмурился и пожалел, что не может подойти ближе — невербальные контакты помогали Ши Цинсюаню хотя бы немного успокоиться, а сейчас он волновался едва ли не сильнее, чем когда просил Се Ляня взять его с собой на строительство Стены. — Но… как же высота, Ши-сюн? — осторожно поинтересовался Се Лянь. Ши Цинсюань замер, до побелевших костяшек стиснув ремешок лямки. Помимо последних ощущений Ши Уду — холода воздуха вне кабины и жестокости зимних волн, в которых он захлебывался, не в силах всплыть с переломанным от удара о воду позвоночником, — смерть брата в дрифте принесла Ши Цинсюаню собственные страхи. Одним из таких страхов стала высота. В своих кошмарах он постоянно падал с высоты егеря в многометровые волны, созданные яростной борьбой огромной машины и огромного монстра, и постоянно смотрел на себя же — как он падает, как разбивается тело в темном сине-зеленом драйв-сьюте, расползаясь невозможно большим ярко-красных пятном, затягивающим в себя и егеря, и кайдзю, и город на берегу, и самого Ши Цинсюаня, заставляя его, как и брата, захлебываться. Только уже не водой, а собственной кровью. Се Лянь знал об этих кошмарах. Он всегда успокаивал Ши Цинсюаня после них, прижимая его к себе и поглаживая по спине — легонько, почти невесомо, боясь еще больше усилить фантомную боль, оставшуюся ему в наследство от брата и просыпавшуюся каждый раз, когда Ши Цинсюаня захлестывало воспоминаниями. И Ши Цинсюань всегда, как впервые, рассказывал Се Ляню, что видел за завесой снов. Захлебываясь, рыдая на груди у друга, извиняясь перед братом, перед Се Лянем, перед «Фэн-сюном» — Се Лянь никак не мог взять в толк, почему Ши Цинсюань просит прощения у них всех, если это Се Лянь, он и только он, был виноват в том, что случилось в тот злополучный день, — Ши Цинсюань исповедовался во всех смертных грехах, каялся даже за лишний съеденный в далеком детстве кусочек шоколадки, который ему запрещали родители, боясь испортить его зубы, и медленно умирал, погребенный чувством вины за то, что он никогда бы не смог исправить, даже если бы переместился в прошлое. Тот кайдзю все равно убил бы Ши Уду, все равно почти разорвал бы на части Повелителя Вод и Ветров, все равно уничтожил бы Сяньлэ. Потому что там все равно был бы Се Лянь. Единственный, на ком лежала вина за все случившееся. Единственный, кто должен был расплачиваться за все это. Но — в противовес лучшему другу — Се Лянь почти всегда спал спокойно. Его едва ли мучили кошмары: в его снах никогда не было светлых улочек Сяньлэ или темных пучин Восточно-Китайского моря, в его снах никогда не захлебывался словами Му Цин по их отдельному каналу связи, кричащий так, что наверняка слышал и Ши Цинсюань, потому что тогда крики Му Цина слышал не только командный центр, но и весь шаттердом, в его снах никогда не искажалось паникой лицо Фэн Синя, и в его голове — в их общей на троих голове — не просчитывались быстро и не умирали в зародыше планы спасения — себя, Ши Цинсюаня в умирающем вместе со своими пилотами егере, Сяньлэ, в порту которого на пирс уже взбиралась черно-синяя туша. В своих снах и редких кошмарах Се Лянь никогда не видел, как в одиночку он расправился со вторым кайдзю, уже разгромившим Сяньлэ до основания, как буквально втащил на берег себя, Фэн Синя, изломанной куклой висящего рядом слева после потери сознания, Ши Цинсюаня, пульс которого сверхчувствительные датчики не могли считать, и двух егерей, больше похожих на кучу металлолома, как вырвал своих сопилота и лучшего друга из конн-подов и постарался аккуратнее уложить их на чистый от обломков пирсов и домов участок, пока вертолеты искали место для приземления. За свои шрамы от синаптических процессоров(1) и второе в истории одиночное пилотирование егеря Се Лянь получил сначала понижение в звании и презрение бывших лучших друзей, не простивших ему уничтожение родного города, а потом и лаконично заполненную бумагу с подтверждением приказа об увольнении в связи с недееспособностью. И порой, глухими темными ночами, когда Ши Цинсюань уже успокаивался и снова засыпал в его объятиях, Се Лянь ненавидел. Всегда — себя, но никогда — Му Цина, который, расслабившись, не сразу заметил вторую сигнатуру, Фэн Синя, который после того случая единожды пустил его к себе в голову, чтобы Се Лянь вскользь увидел черную кипучую злость, а потом выкинул из дрифта и старательно избегал, или Ши Цинсюаня, из-за которого у них почти не было денег. Се Лянь не мог их ненавидеть. Потому что никто из них не был виноват в том, что произошло. Кроме него. Кто он теперь? Один из безликих рабочих на Стене, который за копейки пашет в поте лица почти круглые сутки, а не посменно, потому что ему нужно содержать не только неприхотливого себя, способного выживать на дешевых бич-пакетах в полной клопов комнате в общежитии, но и друга, которому нужно оплачивать более-менее сносного психотерапевта, с трудом найденного с их скудными средствами, и антидепрессанты, на одних которых — и еще на отчаянных молитвах Се Ляня — и держалась порядком истрепанная психика Ши Цинсюаня последние три года. — На верхних уровнях зарплата выше, Се-сюн, — наконец ответил Ши Цинсюань, отпуская несчастный ремешок. — Я… хочу помочь тебе. Ты ведь не обязан в одиночку заботиться обо мне, — он отцепил страховку и направился на свой участок — через три решетчатые ячейки от Се Ляня. Се Лянь хотел сказать, что — да, обязан, это ведь из-за меня ты тут, а не в шаттердоме вместе с братом, это ведь из-за меня ты ешь похожую на резину пищу, а не вкусную еду, которую готовят нормальные повара из нормальных продуктов, и это ведь из-за меня ты спишь на прохудившемся мешке с соломой вместо матраса в бараке почти на сотню человек, а не в пусть и скромной армейской, но нормальной комнате на двоих — на экипаж одного егеря. Но он не нашел в себе сил сказать хоть что-то, хотя Ши Цинсюань пару секунд ожидал его ответа, прежде чем щелкнуть карабином страховки. *** Когда закончилась первая утренняя смена, Се Лянь подошел к Ши Цинсюаню и, только дождавшись, пока тот приварит последнее крепление, вместе с ним стал спускаться по перекрестиям балок вниз. Се Лянь не стал спрашивать, как Ши Цинсюань себя чувствует — по его меловому даже под слоем сажи лицу с застывшим тусклым взглядом и нетвердому шагу и так все было ясно. Он просто молча подхватил друга под локоть, позволяя опереться на себя, и медленно побрел к кирпичной стене. — Тебе не стоило ждать меня, Се-сюн, — почти неразборчиво пробормотал себе под нос Ши Цинсюань, тем не менее, наваливаясь на Се Ляня едва ли не всем своим весом. Се Лянь поблагодарил всех, кого мог, что только на вид казался хрупким. Все же сначала ежедневные четырнадцатичасовые тренировки в шаттердоме, а потом хотя бы получасовые разминки по мере сил и возможностей, которые он старался не забрасывать даже после того, как вместо специально оборудованного зала у него в распоряжении были лишь маленькая комнатушка дышащего на ладан общежития да закуток между бараками на стройке, делали свое дело. Дотащить Ши Цинсюаня до ближайшей трубы, которые толстыми полосами пересекали стены нижних уровней Стены, чтобы тот присел и перевел дыхание, труда ему не составило. — Стоило, Ши-сюн, — слабо улыбнулся Се Лянь, стягивая с несопротивляющегося друга баллоны. — Подожди здесь, я отнесу их заправиться. Ши Цинсюань едва заметно кивнул и привалился спиной к стене, обняв себя за плечи. Взвалив на себя два баллона, Се Лянь стал осторожно протискиваться между другими рабочими к заправкам. Но люди, обычно всегда разбредавшиеся кто просто по своим делам, кто по баракам, кто по домам — не менее запущенным, чем общежитие, в котором они с Ши Цинсюанем раньше жили, потому что рядом с берегом, особенно не огороженным Стеной, уже давно никто не решался жить, если только это были не совсем отчаянные, которым некуда было больше пойти с теми грошами в кармане, что у них имелись, — сейчас совершенно никуда не собирались. Они толпились и, задрав головы, смотрели в маленький телевизор, когда-то знававший лучшие времена. Се Ляню до них дела не было — его задачей было поставить заправляться баллоны, отвести Ши Цинсюаня в город на прием к психотерапевту, который был назначен через час, и вернуться обратно на вторую смену с мысленными молитвами неизвестно кому, чтобы друг спокойно дошел обратно. Ши Цинсюань всегда возвращался, но Се Лянь никогда не переставал просить за него. Хоть в богов он никогда и не верил. Как раз в момент, когда Се Ляню наконец удалось добраться до заправочных станций, больше похожих на вот-вот готовые развалиться сетчатые ящики, ведущая, зачитывающая новости из студии, сменилась своей коллегой с новостями с места происшествия. — Я веду репортаж из Сиднея, где сегодня произошло нападение кайдзю, — пальцы Се Ляня, закреплявшие зарядные шланги, чуть дрогнули. Он быстро закончил присоединять их к баллонам, оставшись не очень уверенным в том, что сделал это правильно, и моментально встал в первые ряды рабочих, как и они, задрав голову к телевизору. — Этот громадный монстр четвертой категории проломил Береговую стену менее чем за час, — на экране во всей красе показывалась работа отчаянных журналистов: они на вертолетах летали в опасной близости от кайдзю, размахивающего конечностями и оглушительно вопящего, пока Стена Жизни, так воспеваемая главами государств, медленно, но верно крошилась и оседала обломками в океан. — Строители Стены Жизни заявляли, что ее невозможно пробить, — будто бы между делом напомнила зрителям журналистка. В ее голосе, полном присущих репортерам напора и экспрессии, звучало осуждение, словно она хотела прямо через экран сказать явно наблюдающим за новостями политикам, что это на них лежит вина за прорыв Береговой стены и гибель людей, не успевших эвакуироваться. Рабочие зашумели, раздались протестующие крики. «Нахрена мы вообще строим эту Стену?!» Се Лянь в чем-то был с ними даже согласен. Но не то чтобы он не ожидал, что так не будет. «Строители Стены Жизни», как и главы государств, могли сколько угодно заверять людей, что кайдзю никогда не заберутся за них. Правда была в том, что конструкторы и проектировщики, которые, казалось бы, должны были научиться на Токийском и позже, уже точно, Гонконгском Инцидентах, точно так же заверяли рейнджеров, что укрепленная броня егерей не позволит инопланетным чудовищам добраться до пилотов и внутренних механизмов. Се Лянь не верил ни первым двум категориям людей, ни вторым. Токийский Инцидент — первый, в котором рейнджер погиб во время высадки, а не умер от лучевой болезни, с которой, несмотря на метароцин(2), повально ложились пилоты егерей первых двух серий (у пилотов третьей серии дела обстояли более оптимистично по большей части, но даже у них не все и не всегда было гладко), — произошел в две тысячи шестнадцатом. Тогда кайдзю разорвал броню егеря, словно рисовую бумагу, и не менее легко выдернул пилота из конн-подов. После этого конструкторы задумались над усилением брони и перепробовали различные сплавы, и уже егеря третьей серии — по словам инженеров — славились тем, что они почти непробиваемы. Се Лянь этому верил. До тех пор, пока сначала в две тысячи двадцатом во время Гонконгского Инцидента кайдзю так же легко, как когда-то в две тысячи шестнадцатом, не разорвал егеря на кусочки, а позже, в две тысячи двадцатом втором, Се Лянь сам не оказался в шкуре погибших тогда супругов Цзинь, вынужденный скрежетать зубами и терпеть фантомную боль во всем теле. Пока инженерам не пришлось проглотить свои же слова, потому что это уже были егеря не второй серии, а третьей и четвертой. После этого Се Лянь не верил ничему и никому. Он не верил даже в идею Стены Жизни как в основу защиты от кайдзю, как многие здесь, на стройке, и за уже построенными Стенами, — Се Лянь работал на Стене просто потому, что это был самый легкий способ достать деньги. Стена для него была не более чем инструментом в обеспечении их с Ши Цинсюанем существования после увольнения, но никак не надеждой, на которую уповали люди, жившие в странах Тихоокеанского кольца. Они надеялись на Стену, потому что она ни разу не была атакована кайдзю напрямую и ни разу еще не проявила себя, как «защитница человечества», — огромных монстров всегда успевали остановить раньше, чем они подберутся к городу хотя бы на пару миль, чтобы проверить на прочность второе и последнее после егерей препятствие на их пути к разрушению. Единственный на памяти Се Ляня раз, когда кайдзю подобрался к Стене критически близко, был в июле две тысячи девятнадцатого, когда у самых только возводимых на побережье Анкориджа конструкций Речной Призрак смог остановить инопланетное чудовище, не позволив ему даже неровно подышать на берег. Тем и прославился его экипаж. Супруги Цзян получили тогда мировое признание и личную благодарность самого президента США. Трансляцию, на которой Тейлор(3) кланялся и жал руки все еще пребывающим в откровенном шоке пилотам Речного Призрака, с легкой руки искренне восхищавшегося талантом молодых рейнджеров Ши Цинсюаня Се Лянь и Фэн Синь, еще кадеты в Академии Егерей, засмотрели едва ли не до дыр. Эта участь не обошла стороной даже Му Цина, который учился не на пилота егеря, а на диспетчера, и был в гонконгском шаттердоме, а не на острове Кодьяк(4), — Ши Цинсюань просто атаковал его личные сообщения во всевозможных социальных сетях, в которых Му Цин оказался непонятно каким образом, и не отставал, пока тот таки не посмотрел. Береговая стена была еще одним способом защиты от кайдзю, но совершенно неэффективным — как неподвижная конструкция из металла и бетона сможет остановить монстра, который наверняка способен сутками без перерыва осаждать это досадное препятствие на его пути к городу? Как показала практика — прямо сейчас с экрана телевизора и примерно часом ранее в самом Сиднее — кайдзю не понадобятся даже те пресловутые сутки — хватит и часа. А таких быстрых героев, успевающих среагировать в критический момент, как супруги Цзян, на всех не хватит. Их не хватит даже на собственную Родину. Просто потому, что супругов Цзян больше не было. Се Лянь мотнул головой, возвращая себя в реальность, и прислушался к словам ведущей. — К счастью, кайдзю уничтожил Страйкер Эврика — егерь пятой серии, пилотируемый Чаком и Геркулесом Хансенами, — на экране снова показали работу отчаянных журналистов, которые снимали битву Мутавора — так назвали кайдзю, если верить бегущей по низу экрана строке, — и Страйкера Эврики с крыш зданий в опасной близости — буквально в паре метров, — с соседних улиц и прямо возле того места, где упал уже мертвый монстр, сраженный боеголовками, спрятанными в груди егеря. Потом кадр сменился на какой-то закуток, в котором толпились люди — журналисты и военные, — но в самом центре не совсем по своей воле во всей красе блистали только вышедшие из Страйкера Эврики пилоты. Старший рыжий мужчина в болотно-зеленом драйв-сьюте с десятью звездочками-мордами кайдзю на правом плече что-то выговаривал своей группе поддержки в лице людей в черной спецназовской форме, которые утвердительно кивали на слова старшего по званию и один за другим, получив свои указания к дальнейшим действиям, уходили из кадра, оттесняя собой по пути навязчивых журналистов. Младший из пилотов, Чак, сын Геркулеса, молча стоял рядом с отцом и напряженно хмурился, зажимая под мышкой свой шлем и слушая отдаваемые приказы, связанные, насколько Се Лянь мог догадываться, с транспортировкой из города туши мертвого кайдзю. Журналистка попыталась протиснуться к нему, понадеявшись на то, что он, как незанятый, ответит на ее вопросы, но ее ждало разочарование — после отрицательного кивка Геркулеса, даже не посмотревшего в сторону сына и журналистки, Чак, если и хотел что-то сказать ей, отказался от этой идеи и вообще отошел подальше, скрывшись за плечом отца. Судя по недовольно поджавшимся губам, он был не очень рад неозвученному приказу Геркулеса, но возражать не стал. Се Лянь с пилотами Страйкера Эврики был не очень хорошо знаком, да и пересекались они нечасто, по сути единожды — когда по программе поддержки Хансены приехали в Гонконг. Тогда Геркулес еще пилотировал другого егеря — Счастливую Семерку из первой серии, — и его сопилотом был его младший брат Скотт, а Чак таскался за отцом неким приложением, потому что оставить его было больше негде. Насколько Се Лянь знал, мать Чака погибла при четвертом нападении кайдзю, которое пришлось на Сидней, и с тех пор тот всегда был рядом с Геркулесом, который поселился сначала на военных базах, а потом в сиднейском шаттердоме, став одним из первых пилотов егерей. Чак был эгоистичным и высокомерным мальчишкой, резким в словах и поступках, он часто ввязывался в драки и хамил всем кому ни попадя — даже неконфликтный Се Лянь не избежал участи попасть под острый язык младшего Хансена. Но для человека с подобным характером Чак также умудрялся быть и удивительно умным. И, когда действительно очень надо, послушным. Как, например, сейчас, когда Геркулес без слов попросил его ничего никому не говорить и просто молча поизображать из себя статую где-нибудь в сторонке. Се Лянь не сомневался, что, будь ситуация менее плачевной и не запрети по этой причине маршал пилотам общаться с прессой, Чак не отказался бы от возможности похвастаться собой, своим егерем и их общими достижениями. Хансены — точнее, Геркулес, — закончив с приказами и организационными моментами, скрылись за посаженными кучкой вертолетами, не удостоив многочисленных представителей прессы и словом. В любом случае, успокаивать население не входило в обязанности пилотов, как и в целом взаимодействовать со СМИ, если только они сами того не хотели — или, как раньше, не поступало официальное приглашение появиться в студии какого-нибудь канала для интервью. Вот тогда это было уже обязательно — но в иных случаях рейнджеры могли, в целом, спокойно от этого отказываться — не все, как Ши Цинсюань или Цзян Усянь, любили общаться с журналистами. Геркулес и Чак так и поступили — отказались от взаимодействия. Но помимо того, что они не были обязаны оставаться и что-то объяснять — это работа политиков, пусть их президент сам рассказывает населению утешительные сказки, — им это еще, кажется, и тривиально запретили. Поэтому сейчас Хансенам нужно было просто вернуть Страйкер Эврику в шаттердом, вернуться самим и доложить командованию реальное положение дел, а не то, которое скормят простым людям. Се Лянь знал, как это происходит, пусть на себе и не испытал. Зато он очень хорошо помнил, как после Инцидента Сяньлэ в первом доке собрали всех, кто находился в гонконгском шаттердоме, и строго-настрого, особенно пилотам, запретили рассказывать правду о произошедшем — о двойном явлении. Тогда в целом взаимодействие с прессой не запрещалось, разве что всем в немного угрожающей манере посоветовали контролировать свою речь, но сейчас, видимо, положение Тихоокеанского Оборонного Корпуса стало еще хуже, и этот запрет все же появился. Се Лянь еще около минуты постоял перед телевизором, послушав о причиненном ущербе и покачав головой на скрытое осуждение действий отца и сына Хансенов в голосе журналистки, и решил вернуться к Ши Цинсюаню — все равно ему тут больше нечего было делать. Но когда он наконец выбрался из толпы, все еще не спешившей разбредаться, то услышал звук, который услышать не должен был больше никогда. Се Лянь удивленно застыл, широко распахнутыми глазами наблюдая, как на открытое пространство перед входом в Стену, вращая мощными лопастями, садился военный вертолет. *** Когда они с Ши Цинсюанем появились на лестнице, ведущей от раздачи, в столовой резко стало тихо. Рассаженные по командам каждый за определенный стол техники смотрели на их пару странными взглядами — кто мрачными, кто обеспокоенными, кто настороженными, а кто откровенно насмешливыми. Равнодушных к их появлению не осталось. Ши Цинсюань за плечом судорожно вздохнул и настолько крепко стиснул пальцами поднос, что раздался чуть слышный неприятный скрип. За три года он отвык от такого недоброго внимания, хотя первые месяцы после Инцидента Сяньлэ именно оно к ним и было приковано — как же, рейнджеры, завалившие задание и чуть не пустившие егерей на металлолом. Они были знаменитостями в плохом смысле этого слова, и красок в общую картину добавляло то, что Се Ляню не уставали о его провале напоминать его когда-то лучшие друзья: Фэн Синь и Му Цин, потерявшие, как и он сам, по его вине родной дом — и, кажется, еще работу и должность, но про Му Цина Се Лянь так и не узнал, — при каждом удобном и неудобном случае затевали скандал, который в итоге разлетался на весь шаттердом если не в первозданном виде из-за своей громкости, то практически неприукрашенными слухами точно. Зачем приукрашивать то, что изначально само по себе интересно? Се Лянь передернул плечами, невольно вспомнив все те претензии, которые ему озвучивали бывшие сопилот и диспетчер, когда они пересекались в коридорах шаттердома. Он со всем присущим ему мастерством скрытности и незаметности старался избегать обоих — и, желательно, не только их, а еще заодно и всех хотя бы мало-мальски знакомых лиц, — но, несмотря на поистине огромную территорию комплекса, удавалось это ему не всегда, и тогда все население базы знало, что старые товарищи встретились. Се Лянь не очень хотел, но все равно бегло осмотрел обращенные к ним лица в поисках знакомых, но увидел кого угодно, но только не Фэн Синя и Му Цина. Потом он еще раз окинул столовую более внимательным взглядом в поисках мест, где можно было бы сесть, и, будто поняв его намерения, люди практически незаметно сдвинулись и раздвинулись так, чтобы свободного пространства на скамейках не осталось. Увидев такие телодвижения за своим столом, Лань Сичэнь, с которым у Се Ляня были неплохие отношения, виновато улыбнулся, но делать ничего не стал. Не то чтобы Се Ляню было обидно, но поднос он все равно стиснул покрепче и в странном приступе упрямства вскинул подбородок. Хорошо. Он и не с таким сталкивался и не из таких ситуаций выбирался. Что-нибудь, да придумает. Не в первый раз его не желали видеть в своей компании. — Се-сюн, Ши-сюн! — раздавшийся за их спинами знакомый задорный голос заставил вздрогнуть обоих. Се Лянь и Ши Цинсюань обернулись и практически напоролись на едва ли не в действительности светящегося от радости молодого мужчину в темно-сером комбинезоне, который носили техники Нефрита. — Когда маршал привез каких-то новых пилотов, я не ожидал, что это окажетесь вы. Рад снова видеть. Как жизнь? — Могло быть и лучше, Вэй-сюн, — Ши Цинсюань нервно улыбнулся, прижимая поднос к груди почти на манер плюшевой игрушки и едва не переворачивая его содержимое на себя. Он очень хорошо чувствовал обращенные ему в затылок взгляды, и они его сильно нервировали, в отличие от Се Ляня, которому в общем и целом было все равно. Вэй Усянь понятливо кивнул, заглянул им обоим за плечи, неодобрительно нахмурившись, и задумался. Через пару секунд он резко вскинулся, сверкая просвещенной улыбкой на лице, и заговорщески прищурился. — А хотите я вам кое-что покажу? — он призывно вскинул бровь. Се Лянь, вспомнив недружелюбную атмосферу в столовой, понял, что им ничего другого не остается, и с благодарностью кивнул за них с Ши Цинсюанем обоих — Вэй Усянь тоже почувствовал, что сейчас его собеседникам никто не рад и поесть спокойно они вряд ли смогут, и предложил одному ему известный выход. Вэй Усянь просиял и, быстро спустившись с лестницы, направился к выходу прямо с подносом, по пути переложив его на одну руку и второй осторожно подхватив Ши Цинсюаня под локоть. Когда он проходил мимо стола Нефрита, какой-то техник окликнул его присоединиться и даже освободил место — ровно на одного человека, как заметил Се Лянь, — но Вэй Усянь только бросил вскользь «в другой раз» и, не сбавляя довольно быстрого темпа, продолжил путь по запутанным коридорам шаттердома. Следуя за Вэй Усянем, Се Лянь невольно вспомнил историю их знакомства. Когда Се Лянь, Фэн Синь и Ши Цинсюань только выпустились из Академии Егерей и прибыли в шаттердом, с Гонконгского Инцидента прошло не так много времени — всего месяц с небольшим. Они тогда не знали, что произошло между участвовавшими в развертывании пилотами, и с трепетом ожидали встречи со своими кумирами — как бы ни пытались отгородиться от фанатского почти поклонения Ши Цинсюаня Се Лянь, Фэн Синь и Му Цин, они все равно тоже невольно стали следить за Речным Призраком и со временем не хуже самого Ши Цинсюаня с жаром обсуждали все немногочисленные новости, которые предоставляли им интернет и слухи. Разумеется, они не собирались на них накидываться, уважая их потерю, но никто из них все равно не мог сдержать нервного предвкушения. Но пыл их начал потихоньку остывать, когда Му Цин, который, в отличие от товарищей, все это время был в гонконгском шаттердоме и знал, что случилось, сначала рявкнул на них, приказывая заткнуться, когда Ши Цинсюань стал расспрашивать его об экипаже Речного Призрака, а потом сказал вообще не упоминать ни имени Цзян Чэна, ни статус его второго пилота. Когда растерянный Ши Цинсюань спросил, что это значит, Му Цина передернуло, и ответил он не сразу. Но когда он наконец это сделал, Се Лянь понял, что нарисованная в его сознании картина траура по сестре была еще довольно оптимистичной. «Я не знаю подробностей», — сказал тогда Му Цин. — «Единственное, что мне известно, это то, что несколько часов в кабинете маршала стояли яростные крики, по итогам которых уже лейтенант Цзян Чэн вылетел из него, хлопнув дверью, а на следующий день покинул шаттердом. Пару недель лейтенанта Цзян Усяня никто не видел, а потом ему провели пробный дрифт с лейтенантом Лань. После этого он опять пропал из поля зрения — скорее всего, находился он в шаттердоме, но на глаза никому не попадался, — и появился только недавно. Но, кажется, уже не в качестве рейнджера, потому что теперь он ходит в униформе техников Нефрита. И, возможно, уже даже не в качестве супруга лейтенанта Цзян Чэна — он вообще не откликается на «лейтенанта Цзян» и воспринимает человека, только если он поправится на «лейтенант Вэй». Но самое лучшее, если вы его просто «Вэй-сюном» назовете, насколько я заметил. Понятия не имею, что произошло, но явно ничего хорошего». После Гонконгского Инцидента Вэй Усянь, будто подражая своей фамилии, действительно превратился в призрака. Его никто нигде не видел, никто нигде не слышал, никто нигде не мог найти. По шаттердому гуляли слухи, что и свою нынешнюю работу — ремонт Нефрита — он выполняет по ночам, лишь бы ни с кем не пересекаться. Узреть Вэй Усяня воочию удавалось разве что в столовой, которую он стремительно покидал сразу же, как очередь доходила до него и он получал свою порцию, и изредка, чуть ли не раз в неделю, — на лесах возле вверенного ему егеря, по которым он либо носился со скоростью, больше подходящей метеору, либо стоял неподвижным изваянием, напоминающим, что оно, вообще-то, человек только тогда, когда кто-то из остальной технической команды подходил к нему что-то уточнить. Судьба Речного Призрака оказалась не менее печальной, чем у его пилота: его поставили резервом в самый дальний док, использующийся для содержания новых егерей, у которых еще не было пилотов, и егерей, которым нужен был очень основательный ремонт, и вспоминал о нем разве что сам Вэй Усянь, которого нередко стали замечать у тех дверей разговаривающим с приставленным к неиспользуемым егерям персоналом, — но только спустя три месяца после Гонконгского Инцидента, до этого Вэй Усянь не появлялся и там. Больше нигде поймать когда-то легендарного рейнджера не удавалось еще по крайней мере год — он с завидным успехом скрывался ото всех, кто пытался его найти, и получалось это только у его лучших друзей: когда-то главного техника Речного Призрака, в те годы переведенного вслед за пилотом своего егеря на Нефрита, вскоре вновь вошедшего в строй с другим пилотским составом, и бывшего диспетчера супругов Цзян, которого переопределили к Повелителю Вод и Ветров. Вэй Усяня упорнее всего пытался найти лейтенант Лань Ванцзи, спрашивающий у каждого встречного, не видел ли кто нового главного техника Нефрита — таковым он стал довольно быстро, доказав, что, несмотря на рейнджерское прошлое, с егерями разбирается едва ли не лучше их инженеров, — но и сам Вэй Усянь не менее упорно от него прятался по всему шаттердому, ускользая речной водой прямо из пальцев. Эта игра в догонялки, несчастливыми свидетелями которой и стали Се Лянь и Ши Цинсюань, продолжалась как раз тот самый год, пока Лань Ванцзи, занимающего место и пространство, не отправили куратором в Академию Егерей, раз он все равно сначала не смог войти в дрифт с братом, уперевшись, подобно ослу, в свою веру в то, что он станет вторым пилотом Речного Призрака вместе с Вэй Усянем, а потом и вовсе стал этому самому брату не нужен ввиду того, что тот нашел себе другого сопилота в лице старого друга с армейской скамьи. Стоило Лань Ванцзи покинуть шаттердом, как Вэй Усянь стал попадаться всем на глаза гораздо чаще — другое дело, что он все так же не спешил разговаривать с кем-либо и открывал рот только ради рабочих моментов. В итоге так вожделенное во время учебы в Академии Егерей знакомство со своим кумиром Се Лянь и Ши Цинсюань заимели при весьма отвратительных обстоятельствах: Вэй Усянь защитил Се Ляня перед Фэн Синем после Инцидента Сяньлэ. Он молча возник за его плечом и, бросив возмущенному до глубины души Фэн Синю, что Се Лянь ему нужен для кое-каких организационных моментов, просто утащил в неизвестном направлении, по пути подхватив второй рукой под локоть — прямо как сейчас — Ши Цинсюаня, все время перепалки стоявшего в стороне и не знавшего, что ему делать. Сказать слово против Фэн Синь не то что не посмел — просто не успел. Вэй Усянь привел их в свое «тайное место» — на одну из платформ в ремонтном доке*, напротив которой, как он сказал, стоял Речной Призрак, пока его не отправили на Кладбище Егерей в Окленд(4), — и состоявшийся тогда разговор Се Лянь помнил до сих пор с точностью до слов в каждой фразе. Именно этот разговор, именно сказанные тогда Вэй Усянем слова помогали Се Ляню эти три года совсем не отчаяться и не скатиться в бездну ненависти к себе, а продолжать хотя бы пытаться идти вперед. Сказанные тогда слова и то, что Вэй Усянь… улыбался. Улыбался, несмотря на то, что он в одночасье потерял все — любимую старшую сестру, хорошего друга, супруга и племянника, работу, в которой был практически лучшим, славу, которая со временем утихнет, не подкрепляемая новыми достижениями, дом, в который ему запретили возвращаться, и место в жизни, которое из-под его ног выбили его же доброта и желание помочь. Се Лянь и Вэй Усянь были во многом похожи, кроме некоторых обстоятельств, из-за которых они и оказались на своих местах, но они оба лишились всего, что было им когда-то дорого. Но Вэй Усянь нашел в себе силы подняться с колен и пойти дальше, чтобы исполнить данное когда-то себе обещание защитить свою семью, пусть уже и издали, а Се Лянь… Се Ляня с колен поднял Вэй Усянь. Поднял и настойчиво подтолкнул, говоря, что жизнь не закончилась и все еще может быть хорошо. Верил ли в это сам Вэй Усянь, Се Лянь не понял до сих пор. — Смотрите, — Вэй Усянь замедлился и уже спокойным шагом подошел к краю платформы, отпустив локоть Ши Цинсюаня. Се Лянь пристроился с другого бока и посмотрел на то, что хотел им показать их провожатый, практически светясь от предвкушения их реакции. Стоящего напротив егеря Се Лянь никогда до этого не видел, но тот все равно показался ему знакомым. Се Лянь, будто завороженный, не отрываясь, смотрел, как специальные краны медленно снимают одну из панелей на поднятой в горизонтальное положение руке, как вспыхивают и гаснут огонечки сварок и паяльников, как несколько техников в бордовых комбинезонах и один в темно-зеленом на подвесах спускаются к механизмам и, отрывисто перекрикиваясь, начинают в них копаться. Се Лянь немного заторможенно моргнул. Потом моргнул еще раз, но уже нормально. Темно-зеленый рабочий комбинезон? — Это случайно не?.. — Се Лянь неловко обернулся к Вэй Усяню и столкнулся с чуть насмешливой улыбкой. — Сяо Се, — утвердительно кивнул Вэй Усянь и снова отвернулся к егерю. Се Лянь против воли улыбнулся. Его младшего двоюродного брата, несмотря на другую фамилию, в шаттердоме называли либо просто «паршивцем», либо «маленьким Се», не признавая его имени, и даже сам Се Лянь никогда не знал — да и вряд ли когда-нибудь узнает, — бесило ли Ци Жуна или, наоборот, радовало, что его называют как родного младшего брата Се Ляня. Злость и радость он всегда выражал примерно одинаковым способом — ругался последними словами и страшно краснел всем лицом, ушами и даже шеей. Еще в детстве Се Лянь, наблюдая за этим зрелищем, зарекался орать настолько сильно и громко — из-за того, что они с Ци Жуном были практически идентичны на лицо, различаясь только характерами, он имел честь наблюдать свой внешний вид в определенных ситуациях, и не сказать, чтобы он ему нравился. Наверное, именно поэтому он и вырос таким спокойным. — Твой бяоди(5) удивительно упрямый, Се-сюн. — О чем ты, Вэй-сюн? — Се Лянь склонил голову к плечу, разглядывая подсвеченный лампами из ниши профиль Вэй Усяня, улыбка которого из насмешливой стала какой-то покровительственно-мягкой, похожей на ту, которой старшие братья улыбаются младшим — или, вдруг промелькнула мысль, отцы детям, — и неосознанно крепче сжал поднос. Вэй Усянь мягко покачал головой, не отрывая взгляда от егеря еще несколько секунд, а потом осторожно, чтобы не выронить еду, сел прямо на платформу. Се Ляню и Ши Цинсюаню ничего не оставалось, кроме как последовать его примеру. — А ты не чувствуешь, Се-сюн? — спустя минуту его вялого ковыряния в пюре спросил Вэй Усянь, снова насмешливо улыбаясь и щуря глаза. — Он ведь часть тебя. Вилка в руках Се Ляня замерла. — Это Бог Войны? — недоверчиво ахнул Ши Цинсюань. Вэй Усянь странно поморщился. — Будто бы Сяо Се стал с таким рвением копаться в другом егере, — он дернул уголком губ и кивнул на Ци Жуна в темно-зеленом комбинезоне, который, не отвлекаясь от своего дела, умудрялся громко, перекрикивая даже остальные звуки, распекать остальных техников. Се Ляню не надо было прислушиваться, чтобы это знать, но он и так прекрасно слышал из-за эха, что в этой тираде было слишком мало цензурных слов. — Но почему он так выглядит? — снова спросил Ши Цинсюань, окончательно убирая еду из повестки дня на ближайшее время. Се Лянь поднял взгляд от пюре на егеря и по-новому оглядел кроваво-алую броню. Теперь, когда Вэй Усянь сказал ему об этом, Се Лянь действительно чувствовал родство с этой огромной машиной и, несмотря на другую обшивку и достаточно сильно изменившийся внешний облик, мог различить в ней силуэт его Бога Войны. — Как его зовут? — спросил Се Лянь, всматриваясь егерю в «лицо», будто ожидая, что тот обрадуется появлению своего пилота и как-то ответит ему. — Собиратель Цветов, — Вэй Усянь проткнул трубочкой тонкую фольгу в пакетике сока. — Рейнджер Хуа… довольно поэтичен, — неразборчиво буркнул он, и Се Лянь не понял, это была похвала или наоборот осуждение. Вэй Усянь неодобрительно прищурился, когда Ци Жун, агрессивно размахивая руками, в одной из которых он держал паяльник, направился в сторону какого-то бедолаги, неизвестно какими своими действиями вызвавшего недовольство своего главного. — После того, как вас уволили, Богу Войны и Повелителю Вод и Ветров стали искать новые экипажи, — слышать об этом Се Ляню было неприятно. Все равно что слушать, как при живом муже искать себе другого, вспомнилась Се Ляню одна из ассоциаций с егерями. Он уже не помнил, кто сравнил связь егерей и пилотов с замужеством, но сейчас это почему-то показалось ему весьма точным. — Повелителю Вод и Ветров нашли, но они… — Вэй Усянь замялся, покачивая в руке сок. — Погибли? — удивительно ровно уточнил Ши Цинсюань, поджав губы. Вэй Усянь безэмоционально кивнул. — Полгода назад. Во Владивостоке, — зачем-то уточнил Вэй Усянь и продолжил. — В отличие от Повелителя Вод и Ветров, Богу Войны новый экипаж подобрать так и не смогли. Пилоты, когда узнавали, какого егеря им определили, едва ли не со скандалом отказывались, наслышанные о его недоброй славе, — Вэй Усянь криво улыбнулся. — Тогда Тихоокеанский Оборонный Корпус еще не находился в настолько плачевном положении, и командование на подобное закрывало глаза, просто перераспределяя пилотов на других егерей — три года назад они еще были. Бог Войны простоял без дела два года — четыре месяца в шаттердоме, пока маршал еще надеялся найти ему пилотов, и остальное время на Кладбище Егерей, — а потом Шан-шифу предложил Шэнь-шибо(6) и маршалу отправить его к инженерам. Денег на постройку полноценного егеря не было, но зато был целый, неиспользуемый и на цифровых схемах, как в немногих имеющихся проектах пятой серии. В отличие от Речного Призрака, который, пусть так же, как и Бог Войны, не использовался, но был егерем третьей серии, которая еще питалась от ядерного реактора. Такого не переделать, только подчистую разбирать и использовать отдельные запчасти. Се Лянь почувствовал легкий укол зависти — у Вэй Усяня его егеря никто бы не отобрал. Пилотов, после разработки четвертой серии, по возможности стали переводить на нее, чтобы уменьшить риск для здоровья, а освободившуюся третью разбирали на детали и использовали дальше. Речной Призрак похожей участи избежал неизвестно каким образом, но Се Лянь подозревал, что тут помог Шэнь Цинцю: когда-то он сам оказался в подобной ситуации, и большинство рейнджеров знало, что на Кладбище Егерей есть специальное место, где лежат обломки и детали егерей, которые когда-то пилотировал подполковник, — с этим в знак дружбы ему помог через маршала директор Академии Егерей, который был сопилотом Цзюнь У и сохранил с ним достаточно теплые отношения, чтобы просить что-то настолько дерзкое, как отдельное неприкасаемое пространство на, по сути, свалке. Потом Се Лянь вспомнил плачевность положения Тихоокеанского Оборонного Корпуса и устыдился — сейчас кого угодно поставят на какого угодно егеря, лишь бы увеличить оборонную мощь. Само собой разумеющееся, что и Речному Призраку теперь будут искать экипаж. Вэй Усянь, не знающий о его внутренних метаниях, тем временем закончил свою речь: — Под Бога Войны подобрали наиболее подходящий, и его просто переделали. Насколько я знаю, в нем поменяли систему нейро-управления, обшивку и что-то в вооружении. Возможно, как на Страйкере Эврика — они ведь по типажу довольно схожи, — поставили ракетную установку. Поинтересуйся у Сяо Се, Се-сюн, он тебе подробнее расскажет. — Хорошо, — послушно кивнул Се Лянь. Вэй Усянь странно оглядел его. — Не спросишь даже, кто такой «рейнджер Хуа»? — Маршал сказал, что по его инициативе меня вернули, — пожал плечами Се Лянь. — Пока что мне этого достаточно. Раз я все равно хотя бы попытаюсь войти с ним в дрифт, все остальное узнаю уже там. — Логично, — согласился Вэй Усянь и отвернулся. Се Ляню очень хотелось спросить его о Речном Призраке — о том, что будет, если, как и самого Се Ляня, Цзюнь У попросит вернуться Цзян Чэна, — но не нашел в себе на это смелости. Как утром, когда не решился сказать Ши Цинсюаню. Се Лянь молча уткнулся в свою еду, не заметив грустной понимающей улыбки на бледном лице. *** Он пришел сюда снова, оставив Ши Цинсюаня в выданной ему комнате и взяв с собой остатки ужина, — но уже после третьей смены в столовой, когда уходили техники резервных егерей. Пусть Собиратель Цветов технически не был резервным егерем — он был совсем новым, — но до этого он совершенно не использовался и, если верить словам Вэй Усяня, прибыл в шаттердом только три дня назад. Поэтому его команда считалась за резерв, и в столовую они приходили в последнюю очередь. Подсветка в нише была только стационарная, почти ничего не дающая разглядеть, но и этого слабого освещения ему хватало. Он оперся на перила, покачивая в руке бутылку воды, и просто… смотрел. Любовался. Знакомился заново. Се Лянь и не замечал за собой, что скучал по своему другу. Именно другом он и называл Бога Войны, пусть Му Цин и фыркал на это сравнение. Се Лянь всегда только улыбался и говорил, что Му Цин не понимает. Му Цин отвечал, что куда уж ему. Фэн Синь приказывал ему заткнуться. Му Цин закатывал глаза. Потом они опять начинали ссориться по неизвестно какому кругу, а Се Лянь только стоял в стороне и удивленно хлопал глазами, не понимая, как и где и эти двое опять умудрились найти повод для спора на ровном месте. А потом вздыхал и шел их разнимать. Се Лянь грустно улыбнулся, вспомнив старые деньки, когда все было хорошо. Когда он еще не знал, что за спасение одной жизни расплатится тысячами других, своими друзьями и частью — немаленькой, совсем не маленькой и очень значимой — своей собственной жизни. Когда самое страшное, что он ведал, — осуждающий взгляд такого обычно доброго подполковника Шэнь и многочисленные выговоры маршала за неизвестно какую по счету драку Фэн Синя и Му Цина, а очередной дрифт и единение с Богом Войны и Фэн Синем в дрифте и с Му Цином по связи были самыми ожидаемыми и радостными событиями. Когда он был бесстрашен и самоуверен и думал, что ему по силам свергнуть сами Небеса. Каким же глупым он тогда был. Глупым, наивным, маленьким ребенком, который жил в золотом вакууме и не знал, что за все свои действия рано или поздно придется ответить. — Гэгэ присматривает себе егеря? — спросил голос за спиной. Се Лянь, не ожидавший, что может столкнуться с кем-то на платформе в такое время, вздрогнул, чуть не выронив бутылку, и резко обернулся. — Гэгэ, тише, — юноша в ярко-красном комбинезоне примирительно поднял руки и склонил голову к плечу. — Я не хотел тебя напугать. Извини. У юноши были острые и даже какие-то хищные черты лица, впрочем, еще не лишенные некоторой мягкости, присущей подросткам, отчего Се Лянь сделал вывод, что стоящий перед ним едва ли переступил порог девятнадцатилетия. Длинные волосы были собраны в хвост на затылке, от виска шла тонкая косица, заканчивающаяся красной бусиной, почти сливающейся с комбинезоном, — если бы не ее блеск в свете потолочных ламп, Се Лянь бы и не заметил этого маленького украшения. Юноша был, Се Лянь не мог этого не признать, очень красив, и его красоту не портила даже белая медицинская повязка на правом глазу. — Ох, — вдруг выдохнул Се Лянь и невольно покраснел, поняв, что уже с минуту беззастенчиво разглядывает своего собеседника. — Ничего страшного, я просто… не ожидал, что в такое время здесь кто-то будет. Се Лянь не стал уточнять, что специально выбрал именно это время, чтобы никто не помешал ему и чтобы он ни с кем не встретился. Несмотря на то, что его не особо трогала чужая реакция на его персону, чувствовать то, что он почувствовал в столовой, ему не особенно хотелось. Хотелось просто побыть в тишине и издали заново познакомиться с тем, что он когда-то считал за четвертого друга в их с Фэн Синем и Му Цином компании. Юноша, кажется, понял его намерения и понимающе улыбнулся, опустив руки и спрятав их в карманах. — Я люблю посидеть с ним наедине, — он пожал плечами. Се Лянь не стал переспрашивать — и так было понятно, что под «ним» юноша имел в виду Собирателя Цветов. Как же непривычно так его называть, подумалось Се Ляню. Но надо привыкать. — Ты из его технической команды? — спросил Се Лянь и едва удержался от того, чтобы хлопнуть себя по лбу — разумеется, этот юноша техник, он даже не переоделся из рабочей формы красного цвета, будто бы специально для Се Ляня. Но с другой стороны, цвет его комбинезона отличался от цвета комбинезонов остальной команды — у тех он был бордовым, а юноша ходил в таком, какой по цвету мог сравниться с броней Собирателя Цветов. Юноша издал смешок, не подтвердив, но и не опровергнув его слова. Се Лянь не придумал лучшего объяснения, что тот просто посмеялся над его глупостью. — Как тебя зовут? — спросил он, чуть сдвигаясь и позволяя юноше тоже подойти к ограде. Не то чтобы Се Лянь горел желанием знать всю свою техническую команду — он не знал ее даже тогда, когда еще ходил на Боге Войны и был в шаттердоме на хорошем счету, что уж говорить про теперь, когда за ним следят тысячи пар глаз в ожидании ошибки, чтобы осмеять, — но сейчас это почему-то показалось ему важным. Может, потому что он невольно нарушил уединение этого юноши своим присутствием, а, может, потому что разделил с ним свое желание пообщаться без слов с егерем, который для юноши, как показалось Се Ляню, значил примерно то же, что и для него самого. Для Се Ляня это было удивительно — обычно техники не привязывались к егерям, к которым их приставили, в отличие от пилотов. Се Лянь даже знал случаи — и таких было немало, — когда пилоты наравне с техниками чинили своих егерей или гоняли их, беспокоясь за машины так, будто беспокоились за своих родственников, которым предстоит сложная операция. Но ситуации наоборот — когда техники привязывались к егерю, — были редкостью. — В семье я третий по счету, так что все зовут меня Сань Лан, — юноша оперся локтями на перила и с довольной улыбкой обернулся к Се Ляню. Се Ляню вновь почему-то показалось, что Сань Лан над ним смеется. — Се Лянь, — он слегка поклонился и вдруг спохватился. — Младший лейтенант Се Лянь, — Се Лянь неловко улыбнулся. За три года он успел отвыкнуть представляться по званию. — Гэгэ все знают, — Сань Лан прикрыл ставшую еще шире улыбку ладонью. — Весь шаттердом только и говорит, что о его появлении. Се Ляню остро хотелось спросить, почему Сань Лан зовет его «гэгэ», но решил оставить это на его совести. В конце концов, он не был блюстителем официоза и даже раньше совершенно не возражал, если его называли не по званию, а более дружески. За «Се-сюна» в его сторону бесились только Фэн Синь и Ци Жун, самого Се Ляня подобное волновало мало. Сейчас так тем более какая разница, как к нему обращаются. Не оскорбительно — и ладно. — Действительно, — Се Лянь коротко рассмеялся и снова посмотрел на егеря. Больше они ни о чем не говорили и просто молча стояли еще с полчаса, разглядывая спящего егеря, не спешившего реагировать на появление своего бывшего пилота. То, что вместо Собирателя Цветов Сань Лан разглядывал его профиль, Се Лянь так и не заметил. *** На встречу с человеком, который теоретически мог бы стать его сопилотом, Се Лянь шел, как на эшафот. Хуа Чэн — именно так и звали рейнджера, который затребовал его в качестве своего напарника, — совершенно не был виноват в его траурном настроении, но, видимо, именно ему и выпадет честь стать его жертвой. Препаршивейшее душевное состояние Се Ляня было связано с недавними новостями — когда он одевался, собираясь на объявленную по громкой связи встречу, по повешенному в комнате голографическому телевизору рассказывали о вспыхнувших в прибрежных городах протестах, связанных с вчерашним прорывом Стены Жизни в Сиднее. Весть о том, что кайдзю не потребовалось и часа, чтобы изничтожить старательно нахваливаемое верхушками государств сооружение, разлетелась, подобно пожару по лесу или чуме по не признающему гигиену и котов городу, и реакция не заставила себя ждать: простой народ, никак не связанный с элитой, которая могла себе позволить укрыться в глубине материка, взорвался моментально. Они и так не знали, что происходит на фронте войны с кайдзю, слабо веря в то, что все замечательно и благополучно, а тут им подкинули не просто огромный повод, а самый настоящий и точно бьющий по репутации Тихоокеанского Оборонного Корпуса факт сомневаться в том, что тот способен их защитить. Се Лянь, еще на Стене слушая о прорыве, знал, что буквально через несколько часов берега Тихоокеанского периметра заполнятся огнем, газом и плакатами, и все прибрежные города превратятся в Ад на земле. Ожидать другого было бы верхом глупости, особенно учитывая напряженную обстановку последних лет. Прорыв Стены Жизни в Сиднее был по своей взрывоопасности сравним, пожалуй, с Днем К(7) и последующими тремя нападениями, до того, как официально объявили о старте проекта «Егерь». День К спровоцировал массовую панику, которая не утихала все шесть месяцев до второго нападения, которого люди боялись — и которое получили. Второе нападение, совершенное на Кабо-Сан-Лукас(8), эту самую панику усилило до небывалых масштабов — шутка ли, выяснить, что помимо единственного способа уничтожить этих чудовищ — ядерного оружия, — ущерб несет еще и их кровь, которая одиннадцать лет назад спровоцировала крупную экологическую катастрофу. Третье нападение, пришедшееся на Лиму(9), и четвертое, которое досталось бедному Сиднею, породили массовые бунты, беспорядки и обращенные к главам государств требования, чтобы они придумали решение проблемы огромных инопланетных монстров. Сяньлэ эти беспорядки не затронули, люди там никогда не стали бы выходить на какие-либо общественные протесты, предпочитая решать все куда более мирными путями, но Се Лянь, которому тогда было тринадцать, прекрасно помнил новости — когда включали новостной канал, содрогался даже его не сильно впечатлительный отец, что уж говорить про мягкого и доброго подростка, который боялся и кайдзю, которые могли вскоре явиться и в его дом, и за людей, которых пачками отправляли в тюрьмы, больницы и морги, сокращая население даже без участия чудовищ из Разлома. Коридоры сменяли друг друга, но Се Лянь, погруженный в свои безрадостные мысли, едва ли это замечал. Против его воли в голове проигрывались самые пессимистичные сценарии, обрастая довольно жуткими подробностями, из-за которых он иногда замедлял шаг или вовсе останавливался на несколько секунд, чтобы невидящим взглядом уставиться вдаль или в стену, и с каждым пройденным метром в Се Ляне до небывалых масштабов разрасталось нехорошее предчувствие скорой катастрофы. Ожидать чего-то подобного при сложившихся обстоятельствах было нормально: в конце концов, людей, особенно, напуганных до состояния бесконтрольной паники, невозможно остановить даже приведенными в действие угрозами стрельбы на поражение — перед опасностью кайдзю тускнело и меркло все, не откладываясь в их сознании, и подобное получению пули так тем более, так что даже с многочисленными жертвами протестанты готовы были осаждать сосредоточения правительственной власти, требуя ответов и умоляя о защите. Но Се Лянь чувствовал, что приближается что-то гораздо хуже массовых беспорядков и утолщения кошельков адвокатов, врачей и гробовщиков. Что-то гораздо более худшее, чем даже Инцидент Сяньлэ. Дверь в кабинет маршала возникла перед Се Лянем совершенно неожиданно — к сожалению, он не просто обнаружил, что пришел в пункт назначения, а именно что ударился животом о круговую ручку, приведенный своими ногами в обход сознания прямо на порог. — Младший лейтенант Се? Входите, — Цзюнь У раскрыл дверь, чуть не ударив ею едва успевшего отскочить Се Ляня по лбу и не отправив его с сотрясением на досрочную встречу с Вэнь Цин. Он пару секунд смотрел на подчиненного нечитаемым взглядом и лишь потом посторонился, позволяя войти. Се Лянь украдкой потер живот, неловко улыбаясь, и принял приглашение. Чтобы замереть на половине шага и удивленно приоткрыть рот, уставившись на знакомую фигуру, узнать которую, не носи ее обладатель длинных волос, без ярко-красного комбинезона было бы довольно затруднительно. — Сань Лан? — растерялся Се Лянь. Стоявший до этого к нему спиной Сань Лан — Хуа Чэн — обернулся и светло улыбнулся. — Гэгэ.