Глава 15
Над столом повисает напряженная тишина. Аппетит пропадает. Я ковыряюсь в тарелке. В голове крутятся последние слова Бренды. Чувствую, девушка пристально смотрит на меня в ожидании ответа, но не поднимаю взгляда. — Томас? Наконец заставляю себя посмотреть на нее. Взгляд ее больших карих глаз, кажется, проникает под кожу, черепную коробку и вынимает все мысли даже те, которые я не хочу признавать. — Это хорошая идея, — выходит неубедительно. Бренда вздыхает и откладывает ложку. — Том, если ты считаешь, что для тебя это будет слишком тяжело, то я не буду никого приглашать. Качаю головой. Ее предложение собрать всех Детей ПОРОКа у нас дома, чтобы почтить погибших, вывело меня из равновесия. Я неожиданно осознал, что с создания лекарства прошел уже второй год. Время пролетело быстро и незаметно. И хотя я уже примирился со своей новой жизнью в Нью-Лэнде, старые раны не перестают тревожить. Я часто встречаюсь с былыми жителями лабиринтов, но о событиях прошлого мы редко разговариваем. Только с Брендой и Хорхе эта тема не кажется взрывоопасной. И теперь девушка предлагает собрать все эти израненные души в одном месте. Почему-то мне кажется, что это плохая идея. Ни к чему хорошему это собрание не приведет… особенно, если придет Минхо — это будет катастрофа. — Дело не во мне… Бренда вопросительно поднимает брови. Ждет продолжения. Но я не знаю, как правильно выразить тихое странное предчувствие… опасности? — Ладно, я не уверен, что данное мероприятие приведет к положительному результату. По глазам девушки вижу, что ей не нравится мой очередной переход на дипломатичный тон. Но ничего не поделаешь — это стало моей плохой привычкой или чертой: при любой конфликтной или напрягающей меня ситуации во мне «включается политик». Я не замечал этого, пока Бренда в порыве чувств не высказала мне, как сильно ее это бесит. Но переключение происходит автоматически, и я не могу ничего поделать. Неужели политика реально плохо на меня влияет? И что плохого в попытке избежать или разрулить конфликт профессиональным способом? — Бренда так и не объяснила. — Хорошо, я поняла. Ты думаешь, что такая встреча приведет только к конфликту. Пожимаю плечами. Если придет Минхо, то может и убийством закончиться. Убийством меня. — Возможно, ты прав. Но, Томас, вам это нужно. Все вы пережили кошмар, который невозможно забыть, с которым вам придется жить до конца жизни. И пока вы не научитесь жить с этим грузом, он будет съедать вас изнутри. Я качаю головой. Сколько бы раз Хорхе с Брендой не твердили о принятии своего прошлого, о смирении с произошедшим, я до сих пор уверен, что они требуют от меня невозможного. Ньют был прав — я виноват в том, что лабиринт продолжал мучить подростков два года, я виноват в смертях каждого из них. И как бы я не пытался что-то изменить, создать лучший мир, это никого не вернет. Я принял данный факт и с ним живу. И не думаю, что данный груз сможет когда-нибудь стать легче. Это невозможно, потому что они правы: прошлое уже не изменишь. — И как нам поможет общий сбор? — Если вы откроете друг другу все, что вас терзает, увидите, как больно другим, то поймете, что не одни в этом трудном пути. Вам станет легче. Я хочу возразить, но останавливаю себя. Я уверен, что с ней нет смысла спорить, да и желания разговаривать на эту тему больше нет. — Ладно. Ее не устраивает мой сухой ответ, но она больше ничего не говорит. Мы молча доедаем обед.***
До конца дня я не могу отделаться от мысли о мероприятии, придуманном моей девушкой. Оно назначено только через неделю, но плохое предчувствие уже сгрызает меня изнутри. Такое ощущение, что мы лезем куда нам не положено — руками хватаем оголенные провода. Но в то же время, что такого трагичного может произойти? Может, я зря накручиваю себя, и это собрание реально будет только нам на пользу? Не верится. Да и мне не дает покоя не только предстоящее собрание. Слова Бренды растревожили старую рану, разбудили покоящиеся на самом дне мозга воспоминания, которые возвращались только по ночам, высасывая все силы и желание вставать по утрам. Я сижу на краю скалы, свесив ноги и уставившись вдаль. Солнце заползает за горизонт, но я уже давно не замечаю красок природы. Перед глазами только серые улицы Денвера, шизы, крики из машины за спиной и мольба в глазах друга. — Пожалуйста, Томми, пожалуйста. В горле собирается ком, в груди пульсирует бесконечной болью пустота. Если смерти Чака и Терезы мне удалось в конце концов принять, то кончина Ньюта остается полыхающим огнем, который, порой кажется, еще немного, и сожрет все мое сознание. Бренда говорит, что у меня не было выбора, что я не мог знать о создании лекарства, что это была воля самого Ньюта, что я спас его от мучений в плену собственного разъеденного Вспышкой мозга. Даже Соня продолжает убеждать меня, что каждый, кто любил Ньюта, на моем месте поступил бы также. И я хотел бы им верить, но… Минхо прав. Если бы я не послушал Ньюта и своего страха, то он был бы жив. Он пережил мучительные Переменные ПОРОКа, чтобы в конце сойти с ума и… умереть… умереть от моих рук… Я зажмуриваюсь. Нажимаю на курок. Выстрел громом отдается в ушах. Сердце останавливается, и на мгновение кажется, что пуля попала в меня — так невыносима боль в груди. Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох, но тошнота не отходит и отвратительные звуки пули пробивающей череп Ньюта и удара его тела о землю звучат в голове. Сцепляю дрожащие руки и стараюсь успокоиться, концентрируясь на медленном дыхании. Но не выходит. Ньют был шизом. Ньют просил убить его. Умолял. Приказывал. Я выполнил его волю. Но так ли это? Не обманываю ли я себя? Не обманывают ли меня окружающие люди? Может, один Минхо видит и говорит правду? У меня был шанс спасти Ньюта. У меня одного он был. Но вместо этого я убил его. Да, Минхо прав…Прошлое
Я захожу в дом и замираю. На столе забитый до предела рюкзак. Рядом суетится Минхо — умудряется что-то еще засунуть в его кармашки. — Ты куда намылился? Друг подпрыгивает на месте и оборачивается ко мне. По его лицу проскальзывает раздражение из-за испуга, но он отстраняется от него и отвечает привычным пропитанным пофигизмом тоном: — Я возвращаюсь на Материк. Я недоуменно хмурюсь. Что он там забыл? Неужели решил добить в порыве мести остатки ПОРОКа? — Зачем? Парень усмехается и качает головой. Меня напрягает ярость в глубине его горящих, кажущихся сейчас черными глаз. Он смотрит на меня, и я понимаю, что ярость обращена не на меня. — Поверить не могу, что ты забыл! — нервно откидывает в сторону не влезающую в рюкзак веревку. — Там же Ньют! Я невольно вздрагиваю, но Минхо не замечает, продолжает: — Мы притащили всех иммунов сюда, и они в безопасности. Теперь я могу найти Ньюта и вытащить его шизанутую задницу из каши, которую он сам же заварил. Яркими картинами перед глазами проносится наша с Ньютом последняя встреча. Кровь отливает от лица. Сердце ускоряется до такой степени, что, кажется, сейчас пробьет грудь. Я не говорил с Минхо об Ньюте — не рассказывал о его смерти, хотя уже прошел второй месяц, как мы основали Нью-Лэнд. Я думал, нет, надеялся, что друг смирился с тем, что Ньют стал шизом и умер. Но я ошибся. Минхо никогда не бросит Ньюта, даже с Вспышкой в мозгу. И я должен был это знать, предвидеть. Я уже давно должен был сказать ему о… о том, что я… убил его. Минхо замечает мою реакцию. Хмурится. По его лицу проскальзывает неуловимая эмоция и до того, как я распознаю ее, исчезает за маской спокойствия. Он бледнеет. Неужели догадался? — Что с тобой? — его голос выдает тревогу. Я хочу ответить, но слова застревают в горле. Я не представляю реакцию друга на мое признание, но мне уже больно и… страшно. — Томас? Ты знаешь что-то, что не знаю я? — он приближается ко мне, но останавливается, оставляя между нами не больше ярда. Я стараюсь выкинуть из головы мелькающие воспоминания, но не удается. — Томас?! — он не скрывает волнения и накалившегося до предела напряжения. — Минхо, — с трудом выдавливаю. Голос хриплый. Прочищаю горло. — Ньют мертв. Друг бледнеет еще сильнее. — С чего ты это взял? — голос ломается. В его взгляде желание мне не верить, но он верит. Я знаю, вижу, что он мне верит. — Я встретил его, когда мы ехали через Денвер к Бергу… Ньют… он был среди остальных шизов… я вышел к нему. Он кричал на меня, говорил, что я должен был его убить еще в Доме шизов… — взгляд Минхо, вопящий, умоляющий меня не продолжать, выбивает из меня воздух. Я отвожу глаза. Я должен ему сказать. — Он набросился на меня. Просил убить его. И я… — Пожалуйста, Томми, пожалуйста. Я возвращаю взгляд на друга. Вздрагиваю. Его глаза пусты — нет вечно искрящейся, бурлящей жизнью энергии — только темная черная пустота. — Я… я застрелил его, — мои слова разрывают тишину комнаты, как взрыв, образуя между нами пропасть и в душе Минхо беспросветную дыру боли. Он автоматически, даже не замечая этого, усмехается, качает головой и пятится. — Ты не мог… — голос срывается. Он отворачивается, долго смотрит на рюкзак. — Минхо, я… Он не дослушивает. Резко разворачивается и выбегает из дома, оставляя меня один на один с жуткими воспоминаниями.Настоящее время
Минхо не выражал ко мне агресси, но и больше не общался со мной. Я не знал, что он думает про меня и про мой поступок. Он закрылся в себе и никому не раскрывался. Мне так и не удалось с ним толком поговорить: он избегал меня, и его взгляд ясно давал понять: одно мое присутствие рядом приносит ему боль, ожидающую момента вылиться в нечто большее — превратиться в ненависть. И момент настал — произошел взрыв его скрытых чувств. Произошел, когда на остров прибыл Берг с переговорщиками, и мы узнали, что лекарство было изобретено. Тогда… я думал он убьет меня и, честно говоря, я бы не сопротивлялся. Он прав: я лишил Ньюта возможности прожить нормальную жизнь. Оправдывая себя, я ощущаю к себе только большее отвращение. Разве в этом случае вообще возможно себя оправдать? Я убил друга, лишив его возможности вылечиться. И плевать на мое желание помочь Ньюту. Плевать на его просьбу убить его. Если бы я не нажал на курок, а поступил как-нибудь по-другому, то он был бы жив. И не думаю, что собрание всех Детей ПОРОКа как-нибудь сможет в этом случае помочь. Тут это невозможно. Никто не поможет ни мне, ни Минхо… Да… Самое жуткое, что я не могу избавится от мысли, что убив Ньюта, я автоматически погубил жизнь другого человека. Одним выстрелом я обрезал жизни двух своих лучших друзей.