Все испытывают страх в тот миг, когда могут изменить свою судьбу. Пауло Коэльо, "Дьявол и сеньорита Прим"
Драконорождённая проснулась со сдавленным хрипом, холодная и липкая от пота. Несколько долгих тревожных секунд понадобилось, чтобы понять: все позади, это был просто сон. Осознав это, она облегченно смежила веки, пытаясь успокоить порывистое дыхание. За окном было еще темно, но запах росы и бледная подмигивающая утренняя звезда выдавали приближающийся рассвет. В сероватом сумраке Мира различала очертания своей уютной спальни в любимейшем поместье из всех, коими ей довелось владеть. Покупка «Пруда светлячков» в свое время стала настоящей удачей: дом был красив и удобен, он находился в удалении от городской суеты, и сама его аура была пропитана теплом, запахом свежих трав и домашней выпечки. Целебная аура. Мира с удовольствием провела бы здесь остаток своих дней. Едва успокоившись после пробуждения, она поняла, что продрогла и потянула на себя меховое одеяло. Осень вступала в свои права, становилось холоднее. Бриньольф недовольно сморщился и что-то проворчал во сне, когда покрывало сползло, оголяя его торс. Мира нехотя ухмыльнулась: соловей был гораздо старше нее, но во сне был больше похож на дитя. Девушка с улыбкой наблюдала как ее наставник и помощник смешно морщит нос и надувает губы. Вылитая Мила Валентия, которая часто угощала Миру фруктами, случись той проездом проведать Соратников. Мира устроилась на подушке, не сводя с Бриньольфа теплого взгляда: ей нравилось любоваться им спящим, подолгу разглядывать живое лицо. Глаза слипались, но заснуть уже не получалось, и поворочавшись с полчаса, Мира со вздохом выбралась из-под теплого меха, поспешно натянула домашнее шерстяное платье и вышла из спальни. Вор остался мирно посапывать, получивши единоличную власть над одеялом. Драконорожденная любила те дни, когда им выдавалось засыпать рядом. В постели Бриньольф был хорош: пока у них не случилось ни одной ночи, в которую он оставил бы ее недовольной. Возраст покрыл его смешливое лицо шрамами и первыми морщинками, но совсем не сказался на поджаром теле, и соловьи могли не отрываться друг от друга до рассвета. Стоило им хоть ненадолго остаться наедине во Фляге, на улицах Рифтена или в поместье, он без лишних слов сгребал ее в охапку и подолгу целовал пылающие губы, шею и плечи, пока в ней не разгорался такой сильный огонь, что она сама волоком тащила его в спальню. Ни о какой любви, как и большинство местных, Бриньольф не говорил, да Мира этого и не ждала. Ей была нужна верность его клинка, поддержка и страсть, и это вор давал с готовностью и в избытке. А сама Мира, хоть и будучи бретонкой, была солидарна с нордами: слова любви, клятвы — это все ей казалось мишурой, нужной лишь изнеженным южанам. Вот он здесь, готовый помочь, пошутить, обогреть — что еще нужно? И все же чего-то ей не хватало. Чего-то более глубокого, чем общий воровской промысел. Единения в чем-то ином. К примеру, по Скайриму они пока вместе так и не поездили. Мире на месте не сиделось, а Бриньольф почти всегда оставался в Рифтене. Ведь кому-то же надо было управлять Гильдией, пока ее глава шастала по двемерским руинам и пещерам драугров. Уж и на том спасибо, что в «Пруд» Бриньольф начал приезжать время от времени. Мира спустилась в просторную переднюю, отворила дверь и вышла на крыльцо. Свежо! Остатки сонливости окончательно спали с ресниц. Как жаль, что воспоминания о ночных миражах так легко из памяти не ускользают. Она надеялась забыть эти сны, когда они только начались. Но они не уходили, оставались жить в ее душе липким страхом долгие месяцы. Сны преследовали ее, и как бы прекрасна ни была явь, за сомкнутыми веками ее ждали кошмары. Почти каждую ночь она была там. Башня первого драконорожденного слепила ее своим душным жаром. Темная, пахнущая мраком и кровью, освещаемая зеленоватым паром и вспышками огненного ту'ума. Апокриф всегда пугал Миру, что во сне, что наяву. Но эта Башня пропитывала ее настоящим животным ужасом, казалось, что сам воздух там холодил тревогой ее кости. Сны уносили ее туда помимо воли, несмотря на ее немые отчаянные крики и мольбы. И он, бывший драконий жрец, Предатель, первый Довакин, любимец Хермеуса Моры из ночи в ночь кружил с ней в танце смерти. Четыре месяца назад Мира пришла туда вживую, думая, что готова. Как же она была неправа! Ее противник не уступал ей ни в чем, напротив — превосходил в разы. Она никогда не была так близка к смерти ни до, ни после. Даже улучшающая запас сил соловьиная броня не спасала: Довакин задыхалась от пепла, давилась собственной кровью, пока мышцы превращались в кисель. Оскальзываясь на костях умирающих драконов, Мира бегала по круглой площадке так быстро, как никогда в жизни. Уворачиваясь от струй огня и черной скверны, девушка едва успевала перевести дух, судорожно вливая себе в рот пузырек за пузырьком зелья лечения, выносливости, защиты от огня. Он чуть не убил ее. Почти убил. В какой-то миг Мира увидела перед глазами сизые стволы бесплодных яблонь Вечнотени. Это было чертовски похоже на конец. Мира боялась его. Боялась сильнее Алдуина, сильнее гнева даэдра. Она, одолевшая величайшего дракона, покорившая Скайрим, победившая в гражданской войне, содрогалась от одной мысли о Мираке. И этот страх жил в ней и до сих пор, все эти месяцы прошедшие со дня их битвы. Бретонка сама не могла себе объяснить почему так страшится. Ведь он был всего лишь человеком, смертным. Смертным и мертвым. Там, в наивысшей точке Апокрифа, в сердце его обители и дома, каким-то немыслимым чудом она его одолела. Он потерял контроль лишь на несколько мгновений. Мира была у него в руках, ему оставалось нанести последний удар, но она исхитрилась и всадила в его грудь драконью стрелу. Удалось бы ей его добить? Как знать. Но Мире не пришлось это проверять. Вероятно, ей просто повезло, что в своей пылающей злобе первый Довакин дерзнул раскрыть свои планы. Драконорожденный поведал ей, что жаждет поглотить ее душу и с помощью этой силы уйти от Моры, вернуться правителем на Солстейм. В этот миг всеслышащий Хермеус узнал его замыслы. И принцу даэдра они не понравились. Посему он явился и лично добил своего зарвавшегося слугу. Черное острое щупальце пронзило тело самого страшного человека Тамриэля, подняло его высоко над головой раненой Миры. Беспомощно повисший в воздухе, ее умирающий противник хрипел последние слова, выгнувшись изящной дугой, и даже таким он устрашал ее до дрожи. Хермеус Мора не тянул с расплатой и, цинично попрощавшись, без капли сожаления сжег своего последователя на ее глазах. Не успел обожженный скелет мертвого жреца коснуться земли, даэдра позвал Миру занять его место. Она не ответила. Но молчали лишь губы, а сердце закричало сразу же: «Никогда! Никогда я не вернусь сюда, никогда больше не хочу видеть этого места и тебя!» Мора не требовал немедленного согласия. Он растворился в тумане, не ожидая ее решения ни секунды. А бретонка так и осталась в крови и немом ужасе на холодном каменном полу в сердце Апокрифа, судорожно дыша, не сводя глаз с останков павшего врага. Он был мертв. Он стал прахом и костями. Можно было уже не бояться, но так думала лишь ее голова, а в душе было так же холодно и топко, как и в разгаре битвы. И ни грамма от этой жути не было навеяно великим даэдрическим принцем. Как ни странно, Хермеуса Мору, для которого была лишь смертной букашкой, она почти не страшилась. А вот убиенного им последователя, человека… Мирак умер, но трепет перед ним был живее самой жизни. Мира неотрывно глядела на его голый осклабившийся череп. И пока смотрела в пустые глазницы, в сердце заползало что-то черное и вязкое, что-то не оставляющее ее в покое до сих пор… — Ты чего так рано вскочила, детка? — Бриньольф, как и полагалось второму человеку в Гильдии Воров, подкрался незаметно, словно тень, и прильнул горячими губами к обнаженной шее своей бывшей протеже. Мира вздрогнула и улыбнулась, чувствуя, как трехдневная щетина щекочет чувствительную кожу, пока жилистые руки обнимают ее за талию и притягивают к себе. Она нагнула голову вбок, открывая жадным губам любовника лучший доступ. — В реальности быть приятнее, чем во сне. — Конечно, — Бриньольф говорил, чередуя слова с требовательными поцелуями, увлажнившими ее шею и ключицы, — ведь в реальности у тебя есть я. Довакин закрыла глаза, позволяя себе отдаться неге, которую ощущала, оказавшись в его умелых руках. Так ее вор, сам того не зная, лечил ее от кошмаров. Только в его объятиях ей удавалось забыться и стряхнуть с себя ужас Башни Мирака. Он ласкал ее податливое тело, и душа медленно отогревалась. В такие моменты ее захватывало восторженное чувство признательности. Ей хотелось зацеловать его до потери сознания. И в голову начинали лезть всякие глупости. — Останься сегодня, Брин. Со мной. Сегодня, может завтра… Давай просто побудем здесь, вдвоем… — Детка, ты же знаешь, — Бриньольф мягко развернул ее к себе и шептал ответ касаясь ее губ своими, — я не могу надолго бросать Гильдию без присмотра… Мира кивнула, в душе ругая себя за несдержанность. Зачем было просить того, что он ей не может дать? Гильдия для Бриньольфа была домом, семьей и смыслом жизни. Мира не должна была просить того, на ком все держится, отступать от своих прямых обязанностей. Она являлась формальной главой, но пока ее не было в Рифтене — а не было ее очень часто — Бриньольф руководил всем от ее имени, планировал операции, вел бумажные дела, давал советы, принимал решения. Он был сердцем Гильдии воров, а ничто не может жить без сердца. Она посмотрела на соловья и улыбнулась настолько непринужденно, насколько могла. Его темные от страсти глаза поймали ее взгляд, и в них заплясали черти. — Но, если позволишь, я не уйду еще час… или два…, проведенных в твоей постели. — Лучше три. — Как прикажет гильдмастер.***
Бриньольф остался с ней на полдня, и пообещал заехать на неделе. Еще долго после его ухода Мира нежилась под одеялом, ощущая себя насквозь сладкой и липкой, как растопленный мед. Далеко за полдень, управляющий поместья тихонько постучал в дверь и поинтересовался, не желает ли хозяйка перекусить. Пока кухарка Сигни накрывала на стол, Мира с удовольствием растянулась в каменной ванной, в который раз поблагодарив судьбу за то, что в свое время ей посчастливилось учиться в Винтерхолдской академии. В бою магические навыки позволяли быстро и эффективно побеждать врагов заклинаниями Разрушения и Иллюзии. Дома же она могла существенно облегчить себе и окружающим быт. Вот и сейчас ей ничего не стоило в секунду наполнить магией ванну до краев, нагреть воду чарами, и мановением руки очистить каменную чашу после себя. Эти приятные бонусы радовали не только ее: управляющий был безмерно счастлив тому, что для госпожи не нужно набирать воду ведрами и греть ее в громадном котле, подвешенном над очагом. «Будь благословлена эта ваша Коллегия» — заявил он, впервые узнав о навыках хозяйки дома. «Будь благословенна» — мысленно согласилась Мира, массирующим движением намыливая плечи ароматным травяным мылом. Может, стоит наведаться в Винтерхолд на днях? Дж’зарго звал ее давно. А Мира уже успела соскучиться по этому шерстистому пройдохе, по его шуткам и песням. Да и по библиотеке при Коллегии, и по ворчуну Урагу она тосковала не меньше. Да, определённо стоило съездить в Винтерхолд. Последние месяцы Мира почти нигде толком не бывала. Небольшие фалмерские пещеры и катакомбы драугров по соседству не в счет. Она навещала лишь Рифтен, официально — чтобы проведать Гильдию, а на деле лишь для того, чтобы подольше побыть с Бриньольфом. Его глаза призывно вспыхивали всякий раз, когда она появлялась во Фляге с улыбкой на лице, облаченная в соловьиный доспех. И только ради этих горящих зеленых глаз Мира готова была вновь и вновь садиться в седло. В глубину дел Гильдии она так до конца и не погрузилась. До поездки на Солстейм у Миры в голове сидел подробный дерзкий план о планомерной смене курса. На ее взгляд «шпионы» звучали лучше «воров». Было много идей и задумок, часть из которых приводили даже бывалых Бриньольфа и Карлию в шок. Однако после Солстейма энтузиазм поостыл, Мира решила взять паузу и пустила все на самотек. Не было сил и желания что-то менять. Да и дела шли хорошо, основную работу делал Бриньольф. Гильдию уважали. По приезду она обычно устраивала пару показательных встреч, просматривала бумаги, общалась с ребятами, а в свободное время уединялась с любовником в Медовике, в подсобных помещениях Гильдии, на россыпях монет в сокровищнице. Если же Бриньольф был занят, Мира гуляла по Рифтену, выпивала мёду с Мьол или Балимундом, или навещала обитель Мары. С Марамалом, жрецом богини любви, Мира познакомилась около года назад. Она случайно забрела в храм, и уже через полчаса отправилась оттуда в путь, пообещав священнослужителям оказать небольшую услугу. Довакину предстояло помочь нескольким влюбленным парам воссоединиться в угоду Маре. И хоть она ввязалась в эту авантюру со скуки, вскоре оказалось, что задание стало одним из самых... удовлетворяющих за многие месяцы. Пары, которым ей довелось помочь, так трепетно тянулись друг к другу, что задели в ее душе какую-то странную невидимую струну. Она наблюдала за их воссоединением, за улыбками, сплетенными пальцами и объятьями, слушала их тихий шепот, и в горле вставал комок. Каким бы циником Мира ни казалась самой себе, ей было приятно быть причастной к тому, что эти люди обрели друг друга. Она всматривалась в их счастливые лица и в уголках глаз что-то нестерпимо щипало. Довакин вернулась в храм с благими вестями и ничего не попросила взамен, сказав жрецам, что помогла просто так. Потому что могла. Но Марамал все же отблагодарил девушку. Служитель богини подарил Мире особое ожерелье. Носить этот дар на шее означало открыто сказать всему Скайриму — его владелец ищет любви и брака. «Сегодня ты принесла в этот мир много счастья. Ведь нет большей радости чем любить, драконорожденная. Посему желаю и тебе найти свою любовь, и пусть моя вера в твое счастье станет достойной благодарностью за твой труд», — сказал ей тогда жрец. Была в его словах какая-то непонятная сила. Мира не верила в любовь, но спорить не стала и приняла подарок. С тех пор она обрела в Марамале доброго друга, а глубоко на дне ее бездонного кожаного рюкзака лежала сверкающая безделушка. Надеть ожерелье ей не пришлось ни разу. Когда только получила украшение было не до того, да и не приглянулся ей на тот момент никто. После, когда все закрутилось с Бриньольфом, она так и не решилась достать ожерелье из сумы. Мира и сама не знала, хочет ли она большего. И хочет ли этого он. И как отнесется к тому, что она носит на груди знак того, что ищет чего-то более постоянного, более существенного, чем просыпаться вместе раз или два в неделю, ничего не обещая и ни в чем друг другу не признаваясь. Из череды воспоминаний, которые тем или иным образом приводили ее к соловью, Миру вырвал стук собственных лязгающих от холода зубов: она замерзла сидеть в остывшей воде. — Госпожа Мира? — позвала хозяйку Сигни. — Уже иду!