Ложь — это прекрасная история, которую портят правдой. — HIMYM
Белые перчатки таксиста отражали солнце и резали глаза, а я сидел и думал, мог ли этот год стать еще хуже. Опасный вопрос и опасное настроение, с которым точно не следует отправляться на встречу с новыми трудностями. Эдакое чеховское ружье. Ну да ладно. Все началось в апреле, когда долгая болезнь все-таки подкосила отца. Это стало неожиданным ударом для многих: даже вопреки своему недугу, отец выглядел крепким, энергичным и до последнего ходил на работу. Ремиссия закончилась так же внезапно, как и началась: буквально за неделю его не стало. При этом прогнозы врачей были положительными, и операция прошла достаточно успешно. Во всяком случае, по их заверениям. После этого начались долгие месяцы бумажной волокиты и переоформления документов. Отец возглавлял одну из компаний крупного конгломерата, который занимался разработкой ASIC-чипов, поэтому возникла возня с пакетом акций, да и в целом с завещанием. И все это на фоне того, что мне как-то было необходимо закончить учебный год. Несколько месяцев прошли, как в бреду, и все, что я чувствовал, только растущее отчуждение — как будто это была не моя жизнь, и все происходило не со мной. Вот и все. Я больше ничего не чувствовал, кроме того, что реальность куда-то ускользает. Но как только это все немного поутихло и у меня появилась надежда, что за лето я смогу отдохнуть и привести себя в относительный порядок, меня ждал новый удар: впервые за 12 лет мне позвонила мама. И вот, сейчас я ехал в Ханеда, часто нервно сглатывая слюну из-за усиливающейся тревоги. Маму я не слышал достаточно давно, чтобы не узнать ее голос. О смерти отца ей сообщил нотариус — у меня, честно говоря, не было для этого никаких моральных сил. Да и желания. На похороны они все равно не приехали — и в целом я могу это понять. Именно поэтому звонок стал для меня удивлением. Как и причина, по которой он вообще произошел. “Мне больше не к кому обратиться”, — сказала она и заплакала; и я понял, что это была чистая правда. Еще большим удивлением для меня стало то, что я согласился почти сразу. Уже чуть позже, немного отрефлексировав свои ощущения, я понял, в чем было дело: вероятно, я испытывал угрызения совести из-за того, что, пока я жил в просторном доме и ездил в школу на машине с личным водителем, мама и брат после развода жили, мягко говоря, не очень хорошо. Насколько я знал, юристы отца исправно отчисляли алименты. Но также мне было известно, что семья матери тонула в долгах, поэтому значительная часть уходила на их погашение. Оставалось только скромное пособие от государства и, очевидно, не очень большая зарплата самой мамы. Впрочем, “мамой” я ее так и не смог назвать — я не был уверен, будет ли это правильно, и сдержанно называл ее Микото. Из ее же рассказа мне удалось понять, что уже какое-то время они жили в Осаке (очевидно, часто переезжали?). На лето Микото обычно уезжала помогать сестре в семейном отеле на Окинаве: в сезон обычно было много туристов и требовались дополнительные рабочие руки; к тому же это была отличная возможность неплохо подзаработать. Вскользь она упомянула, что им отец отписал квартиру на окраине Токио, однако ее оформление займет время. Все эти разговоры о квартирах и деньгах были странными — она как будто ходила вокруг да около, пытаясь не фокусироваться на самом страшном. Как будто и в самом деле позвонила мне просто поболтать. В аэропорт мы приехали на полчаса раньше (когда я нервничал, то всегда прибывал к месту назначения заранее); я стоял в зале, разглядывая людей, суетящихся возле стоек регистрации или озабоченно разглядывающих табло. Одни держали направление на курорты; кто-то, напротив, ехал после учебы повидаться с семьей. Все это было так далеко... и так странно. То, на что я подписался, было очевидно плохой идей. Но отступать было поздно. Мне чудовищно хотелось курить, но я боялся, что если выйду, то точно пропущу его. Я прочитал о диагнозе все, что смог; визит к врачу был назначен на завтра. И все равно я волновался: а что, если он уже все забыл и сейчас осознает себя стоящим посреди аэропорта? Что он тогда будет делать? Я открыл на телефоне фотографию, которую мне сбросила Микото. С нее на меня глядел нахмуренный паренек, смутно похожий на меня самого. Темно-карие глаза казались почти черными и смотрели немного надменно, волосы явно были старательно уложены назад (за исключением нескольких прядей). Губы были капризно искривлены — пожалуй, это можно было принять за подобие улыбки; на нем была светлая выглаженная рубашка из школьного комплекта, а на руке, чуть повыше локтя, можно было различить парочку синяков. Когда я наконец поднял глаза, уверенный, что впитал все черты достаточно хорошо, чтобы узнать его в реальности, я и в самом деле увидел в метрах двадцати Саске, волочащего за собой чемодан. Я снова нервно глотнул и помахал ему.***
Я курил около входа в дом, возле ворот, прикидывая, как начать диалог — за время поездки мы перекинулись всего лишь парочкой общих фраз. Саске с некоторой брезгливостью рассматривал облачка пара, явно не намереваясь сам инициировать диалог. Наконец он перевел взгляд на дом и едва заметно скривился, после чего перехватил мой взгляд; и я выбросил половину недокуренной сигареты в урну. — Ты голоден? — спросил я, открывая дверь. — Нет. — Если хочешь принять душ после дороги… — Не хочу. Я вздохнул. Никто и не говорил, что это будет просто. — Я попросил подготовить тебе комнату наверху, — сказал я. — Но если хочешь, можешь выбрать любую другую. — Мне все равно, — равнодушно бросил Саске, разглядывая гостиную с очевидной неприязнью. Он поморщился, и пластырь на его виске вздыбился. Я степенно повел его наверх, внутренне готовясь к тому, что ближайшие месяцы потребуют максимум моего терпения. Ну что ж, очевидно, отдохнуть не получится. — Это твоя комната, — сказал я, останавливаясь около двери. Саске, даже не замедлив ход, нажал на ручку и открыл дверь; свет зажегся автоматически и он присвистнул, но ничего не сказал; оставил чемодан у порога и сразу же лег на кровать, уставившись стеклянными глазами в потолок. — Завтра в десять утра нас будет ждать врач. — Неважно, я все равно этого не запомню, — ответил он, даже не моргая и не отводя взгляда от потолка. — Ты ведешь дневник? — спросил я, прекрасно зная ответ. — Ты ведь знаешь ответ, мама тебе сказала. Иначе ты бы не спросил. — Почему? Я чувствовал себя глупо. Разговор не вязался. Саске явно был, мягко говоря, не очень рад от перспективы провести ближайшие несколько месяцев со мной, да и я, по правде говоря, особого восторга от этого не испытывал. — Можно подумать, тебе есть разница, — он демонстративно пожал плечами. — Ты жил здесь, в этом дворце, пока мы мотались по городам. А сейчас пожалел инвалида и решил приютить, разве не так? — он слабо повернул голову в мою сторону и посмотрел с вызовом. — Саске, ты прекрасно знаешь, что никто из нас не имеет никакого отношения к разводу. Не надо мне ставить это в укор, — я понемногу начинал раздражаться. — Я и не ставлю, — он снова уставился в потолок, — просто констатирую факт. Я прекрасно осознаю, что я тебе испортил лето, поэтому можешь не изображать любезность. — Я и не изображаю. А вот ты мог хотя бы попробовать. — Все равно, — он снова пожал плечами. — Завтра я этого даже и не вспомню. Я не знал, что на это ответить, и молчание понемногу начинало затягиваться. Я смотрел на его упрямый профиль и думал о том, что должен проявить хоть немного сочувствия и постараться понять его. В конечном итоге, кто бы на его месте смог просыпаться каждый день и смиренно принимать то, что из-за нелепой случайности он потерял короткую память и теперь каждый день будет заново об этом узнавать, раз за разом, как в каком-то ужасном кино? Полагаю, когда тебе всего шестнадцать, трудно принять то, что у тебя нет будущего: ты не сможешь продолжить учебу, не сможешь работать, вероятно, никогда не сможешь завести семью. Еще хуже, когда на осознание этого ужасного факта у тебя есть не более дня. Мой взгляд зацепился за темные круги под его глазами, и меня осенила внезапная догадка. — Не думаю, что ты сдался, — сказал я. — Похоже, ты экспериментировал со сном, чтобы понять, сможешь ли ты сохранить память, если будешь спать всего несколько часов. Тебе что-то об этом известно? Саске повернул голову в мою сторону, и впервые за все время он выглядел немного удивленно. — Мама мне сегодня говорила, что я что-то подобное делал, — сказал он после небольшой паузы. — Но как я понимаю, это не принесло особых результатов. Это она тебе сказала? — он снова нахмурился. — Догадался по твоим кругам под глазами. Саске как-то рассеянно кивнул и наконец посмотрел на меня осознанно. — Насколько я знаю, дневник — это важная практика, которая может помочь в реабилитации, — продолжил я. — Ты молодой. Нет никаких оснований полагать, что это навсегда. Но нужно заниматься. — В другой раз, — ответил он уже более спокойно и снова перевел взгляд на потолок, как будто собирался прожечь на нем дыру. — Все равно это бесконечный день сурка. Я могу делать что-то или не делать… завтра все начнется по новой. — Завтра мы поедем к лучшему врачу, которого я смог найти, — устало ответил я. — Я был бы тебе благодарен, если бы ты облегчил мне задачу и оставил какое-то напоминание, кто я такой и где ты находишься. Некоторое время ничего не происходило, но затем Саске достал телефон и быстро застучал по экрану. — Я поставил напоминание на восемь. “Проснись, у тебя амнезия, ты живешь у брата и сегодня идешь к врачу”. Сгодится? — Лучше, чем ничего,— сказал я, с ужасом представляя, какое светопреставление ждет меня с самого утра, если Саске сегодня, проведя полдня с хорошо знакомой ему матерью, которая явно весьма убедительно ввела его в курс дела, закатил мне... вот это. — Славно, — сказал он, отложив телефон на тумбочку и повернувшись на бок, всем своим видом демонстрируя, что разговор окончен. — Тогда до завтра. Я хлопнул в ладоши, выключая свет, и вышел в коридор. Сон упорно не шел. Я спустился на кухню, открыл окно и закурил. Мне предстояло как-то убедить его начать вести дневники, что не удалось сделать даже Микото. К тому же, у меня было дурное предчувствие, что каждый раз, когда он будет узнавать, кто я, на хорошее отношение мне не стоит рассчитывать. На лето у меня поселился трудный подросток с антероградной амнезией, который теряет память о каждом прожитом дне, стоит ему только лечь спать. И который, кроме всего прочего, меня откровенно недолюбливает, проецируя на меня обиду на отца. Из-за того, что я забыл про сигарету, пепел упал прямо на подоконник; я раздраженно смахнул его, потушил окурок и закрыл окно. Каждый раз у меня будет ровно один день, чтобы привести его в чувство. Оставалось надеяться только на то, что прогноз врачей будет утешительным.