— Дорогой, если я рожу сына, то обязательно назову его "Рафрет", что означает "Вечная любовь".
— Ты уверена, дорогая? Не станет ли этот малыш проклятием для тебя?
— Хи-хи, уверена. Я уже люблю нашу малышку или малыша, как знать.
— Ну, раз ты так уверена, то пускай.
Миловидный, богато украшенный дом из сияющего белизной кварца, с прекрасным ухоженным садиком, в котором росли диковинные, душистые растения. В этом здании преспокойно жила молодая семья: отец, являющийся богатым купцом, его жена, неписанная красавица, малютка-сын и молодая четырнадцатилетняя наложница с красными, как бутоны сонного мака, волосами, и тёмно-зелёными глазами, которую звали Инес. Эту самую Инес Нэнсонэ принесли, так сказать, в дар после того, как его законная жена разродилась сыном. Аделаиде так же присылали наложников, однако женщина была верна только своему мужу, и её не волновало то, что у неё родился сын. Ведь матерь просто обожала своего крошку. Их общий с Нэнсонэ сын был очень милым и добрым ребёнком, который любил животных, а те же, в свою очередь, отвечали ему взаимностью. Туда-сюда быстро бегали служанки в блëклого цвета одеждах, неся в руках либо корзину с одеждой, либо кувшинчики с чистой водой. А дело было в том, что их юный господин заболел. Его мучала высокая температура и сухой надрывающийся кашель. Молодая хозяйка дома была в отчаянии, ибо её малышу становилось всё хуже и хуже, даже несмотря на все снадобья, которыми мать пыталась спасти мальчика. Небольшая, но очень уютная детская: как только входная дверь открывалась, гостей встречало огромное окно, слева от которого находился огромный шкаф из розового дерева, в котором хранилась одежда маленького господина. Справа же находилось приятных оттенков детское ложе, на котором и расположился герой повествования. Маленький мальчик примерно двух с половиной лет лежал, укрытый фиолетовым одеялом, и тяжело дышал. Глаза слезились, голова кружилась, ему было очень холодно и сильно хотелось воды. Обыкновенной, прохладной воды. Золотые волосы, весьма длинные для мальчишки, распластались на подушке и были влажными от мокрых тряпок, коими мать сбивала высокую температуру. Кстати, где она? Почему её нет так долго? Льняная ткань, из которой ранее сочилась вода на голове маленького Рафрета, успела растерять всю-всю влагу, но свою функцию - худо-бедно сбить высокую температуру, выполнила на "ура". «М-мама... где мама?» — вертевшиеся мысли в голове Рафи были подобны неконтролируемым огненным смерчам, которые нередко возникали где-то на Западе. Ну, так ему про это рассказывали родители. Тут со скрипом отворилась дверь, и в комнатушку вошла высокая женщина в прекрасных, как утреннее солнце, одеждах, а следом за ней семенила, шаркая ногами, старая кормилица, неся в жилистых, как вяленое мясо, руках тазик с прохладной водой. — Рафи, не переживай. Мамочка здесь, чтобы помочь тебе. — Сказав это, мама осторожно прикоснулась ко лбу сынишки. Лоб всë ещё был очень горячим, эта проклятущая пустынная лихорадка никак не хотела проходить, ни в какую не желала покидать детское тельце. А пока любящая мать ворковала над ребëнком, служанка, поставив таз неподалёку, скривила губы. Ибо пожилой женщине не нравилось, когда госпожа проводила слишком, по её мнению, много времени с ребëнком. Мол, ну и что, что он болеет? А даже если помрёт, то он не дочь, чтобы печалиться. Однако жена Нэнсонэ, Аделаида, считала иначе, ведь это был её мальчик, её драгоценная кровиночка, которого она хотела воспитать храбрым, добрым и честным человеком. Чтобы её сыночек жил, нашëл своë место в жизни. Но сначала ему надо было победить страшную, жуткую пустынную лихорадку, приковавшую его к постели. Как только в их местности пошли дожди, маленький Рафрет излечился от болезни, что ранее не давала покоя ни ему, ни его любимой маме. По правде говоря, её он любил даже сильнее, чем родного отца, который всегда был к нему строг, и лишний раз не разрешал гулять с другими мальчишками и девчонками. Однако, несмотря на всю суровость в воспитании, Нэнсонэ занимался его образованием, а также учил ловле железной рыбы, обитающей в просторах песчаного океана. Правда, с наложницей Инес у маленького Рафи никак не складывались отношения: старшая девочка считала мальчика капризной мелочью, что то и дело расстраивалась, если на общем столе не было маминого омлета из особых яиц с розовым желтком. В свою очередь, Раф считал красноволосую девушку той ещё зазнайкой, не пойми зачем пришедшей в его семью. Впрочем, откуда ему было знать, что Инес подложили его отцу едва ли не в ложе, дабы зачать ребëнка "нужного пола" ? Верно, ниоткуда, ибо взрослые, разговаривая с сыном, старались по максимуму эту тему обходить. Обычное утро. Солнце потихоньку поднималось из-за горизонта пробуждая всё живое. На кухне, в доме Рафрета и его семьи, приятно пахло свежеиспечённым хлебом, мясом и специями. Длинный прямоугольный стол был заставлен вкуснейшими блюдами, сделанными заботливыми руками поваров. Всё семейство, включая и красноволосую наложницу, сейчас находилось в ней. Слева от хлопотавшей матери семейства стояла глубокая пиала с золотистой каёмочкой, доверху набитая продолговатыми яйцами голубого цвета. Рядом с ранее указанной пиалой была другая ёмкость, но поменьше и без узорчатой окантовки. Разорвав во вторую пиалу пару голубых яиц блондинка, больше похожая на фею, стала взбивать розовые желтки с прозрачными белками, а уже взбитую массу отправила на раскалённую сковородку. Маленький мальчик, учуяв знакомый, пряный аромат, радостно захлопал в ладоши и заулыбался. Ведь мама вновь готовила нежный омлет, хотя, по факту, и не должна была, так как для этого у них был штаб поваров. Но Аделаида, мать мальчика, всегда была рада видеть улыбку родного человечка. Меж тем Инес поджала тонкие губы, недовольно глядя на молодого господина в светлых одеждах, мол, опять выпросил у мамки желаемого. Однако её реакция потонула в вежливом "кхе-кхе" Нэнсонэ. — Ты не обязана делать это, Аделаида. — Сказал мужчина с белыми волосами, на что женщина простодушно махнула рукой, мол, для моего мальчика мне ничего не жалко. Спустя время сынок Аделаиды с радостью уплетал любимое блюдо, неуклюже работая столовыми приборами под всё тот же недовольный взгляд Инес. Жеманно вздыхая, она словно мысленно гадала: "ну когда же ты вырастешь?" Однако её реакцию семейство проигнорировало. После сытного завтрака мать семейства начала собираться на работу, однако оставлять ребёнка ей вовсе не хотелось. Рафи разделял чувства матери и, вцепившись в тёмно-синюю ткань шароваров, просил маму взять его с собой. Вот только Аделаиде вовсе не хотелось, чтобы её мальчик видел тех, с кем она работает. А работала матриарх семейства тюремной надзирательницей и её прекрасные, немного хитрые глаза видели очень много... нелицеприятных вещей. Весь тот ужас не достоин милых глазок Рафрета. — Ну мамуль, — хныкал мальчик с медово-золотистыми волосами. — Почему я не могу пойти с тобой? — печально глядя на ребёнка и гладя того по макушке, мать мягко отказала сыну, сказав, что тот ещё слишком мал, а её работа настолько серьёзна, что в ней нет места Рафрету. Поджав пухлые губки, мальчик кивнул, ощущая, как Инес пыталась прожечь в нём дыру глазами. — Но, мам, когда я буду большим, ты отведёшь меня туда, где работаешь? — на подобный вопрос мать простодушно, но слегка встревоженно ответила "посмотрим". После, чмокнув супруга в щёку, а сына в макушку, Аделаида, оседлав сиреневого пеавера с синими бивнями, отправилась в путь. Рафи с печалью смотрел, как мать и зверушка уходят дальше и дальше, постепенно становясь размером с булавочную головку. Нэнсонэ тоже не стал задерживаться в доме; мужчина вместе с другими людьми, только налысо побритыми, пошёл на главный базар Государства Солнечного Рассвета - скупать товары за мизерную цену и продавать их же втридорога. В здании остались только домашние слуги, Инес, Рафрет и няня — тучная, старая женщина с розовыми волосами. Её не так давно наняла обеспокоенная Аделаида. Спустя определённое время, к Инес пожаловал преподаватель, дабы учить юную деву математике, а также основам ближнего и дальнего боя. А к Рафрету пришëл Ньянку – учитель письма и счëта с мудрыми фиолетовыми глазами, к которому сын Нэнсонэ питал нежные, как лепесток лилии, чувства. А всë потому, что Ньянку относился к мальчику как к равному себе, чего даже няня не делала, когда следила за ним. Потому учитель Ньянку очень нравился мальчику как друг и наставник. Простая, скромно обставленная учебная комната освещалась тремя ярко горящими факелами. Свет от них мягко ложился на поверхности двух столов и небольшого шкафа, полного глиняных брусочков. На них углëм были написаны либо правила написания слов, либо математические задачи. Мальчику жутко не терпелось узнать что-нибудь новое от своего друга–учителя, а тот же, ласково смеясь, разложил на небольшом столике ранее упомянутые бруски уже с новыми примерами и правилами. Сначала начали с повторения прошлой темы – распевания гимнов посвящëнных Государству Солнечного Рассвета. Родная Земля, Любимая народом, Ты даëшь надежду нам, Верны мы тебе будем, Как матери родной. Рафрет воодушевлëнно пел выученные на прошлом уроке торжественные песнопения и внимал подбадривающим речам Ньянку. Как только они закончили с повторением прошлой темы, сразу начали новую: арифметические задачи с фруктами. *** — Ты неплохо постарался сегодня, Рафрет. — Поправляя каштановые волосы средней длины сказал Ньянку печальному мальчугану, который был недоволен тем, что неправильно решил пример в задаче. Ласково, можно сказать, по-отцовски улыбнувшись, преподаватель подбодрил ученика, напомнив тому, что другие дети в его возрасте ещё читать не умеют. И то, что ошибка не является чем-то грешным, многие люди оступаются, главное – извлечь урок из неё урок. Очаровательно улыбнувшись, мальчик подошёл к учителю и обнял того за ногу. Немного опешив от подобной реакции, Ньянку растроганно посмеялся и, потрепав мальчишку по голове, отправил того на обед, дабы к следующему уроку дитя не было голодным. — Ешь давай! — в приказном тоне сказала Няня, когда Рафрет отказался есть луковую похлёбку. — А то тощий, как Йарагунг. — Однако Рафи не хотел даже притрагиваться к пресной гадости, в которой плавали разваренные головки лука. Они напомнили Рафи дохлую рыбу, лежавшую на мутной воде пузом кверху. — Не хочу! В нëм лук перевареный. — Запротестовал ребёнок, отодвигая от себя миску и демонстрируя отвращение, поджав пухлые губки и скривив курносый носик. Уперев руки в тучные бока, няня начала корить Рафрета, мол, сие блюдо приготовила сама госпожа, хотя подобное вовсе и не входило в её обязанности; мать Рафи была рыцарем ясноликой Алики - королевы Государства Солнечного Рассвета, работавшей в тюрьме. Но госпожа Аделаида готовила, чтобы её дитя было радостным. Подобной, простой как день манипуляцией, нянька хотела вызвать у мальчика чувство неловкости, призвать к сочувствию. Ведь негоже сыну почëтного рыцаря так неподобающе себя вести и капризничать. Толстая женщина знала, как сильно господин любил свою матушку, и как тосковал по ней, когда та уходила. — Ты врëшь! — недовольно скрестив руки ответил мальчишка. — Я?! — Ошарашенно всплеснув руками переспросила няня, пока юный господин спрыгивал с сидения, часто и не глубоко вздыхая, дабы не чувствовать даже запаха этого "кулинарного шедевра". — Да! Мы с мамой договорились, чтобы она больше никогда не делала этот гадкий суп. — И тут же показал женщине, что разговор об этом закончен, и его больше не обмануть подобной уловкой, как бы та не старалась. Рассержено махнув рукой, няня проворчала: «Ну, значит, сам готовь себе, раз сии харчи не по нраву!» — И вышла, оставив дитя в одиночестве и своëм собственном мнении о луковой гадости. Однако, крошка не растерялся, ибо был вполне себе самостоятельным ребëнком, способным накормить себя. На кухне сейчас хлопотали слуги, либо нарезая овощи, либо следя за мясом тучных, многоглазых ящериц, дабы то не сгорело. Попросив у повара варëный батат, стакан молока и миску, Рафрет отправился в свою комнату; есть ранее названный корнеплод с молоком пеаверов. Откусив большой, горячий, дымящийся кусок батата, Рафи довольно промычал, не забывая работать челюстью. Повара, работавшие на его семью, всегда готовили вкусно, за исключением того противного супа. Когда во рту становилось слишком горячо, мальчик запивал оранжевое, крахмалистое чудо прохладным, но не холодным молоком. Если бы ребëнку дали холодное, то Аделаида бы начала рвать и метать подобно львице. И отцу бы пришлось вытаскивать виновников из под земли, а то и вовсе нанимать новых работников. Но, стоит заметить, никто Рафрету не давал холодного молока. Когда перерыв на обед закончился, Рафрет вернулся в учебный кабинет, в котором его уже дожидался Ньянку. Преподаватель вновь раскладывал материал с разнообразными предметами и задачками, решению коих желал научить милого мальчишку. Вечером, когда учитель Ла Ньянку уже собрал все свои вещи и ушёл, в дом вернулась мама. Стоило женщине только перейти порог входных врат, как на неё накинулся с объятиями маленький сынишка, громко оповещая мамулю о том, что уроки с учителем прошли прекрасно, и что он заучил несколько гимнов. Охая, тиская, и зацеловывая сына, Аделаида вошла в дом. Семейное поместье тут же наполнилось счастливыми голосами и громким, как звон колокольчиков, смехом. Рафрету, купавшемуся в любви дорогих людей, словно в детском бассейне, нравилась подобная жизнь. Однажды в счастливое поместье Ниен... Нет, не постучалась, а прокралась подобно таракану беда. Ведь матриарх семейства, Аделаида I фра Ниен, начала жаловаться на сильные боли внизу живота и голове. Поначалу она не придала этому значения, и продолжила в прежнем режиме работать, иногда выпивая особые микстуры, помогавшие ей справится с болью. Почти всë поместье, кроме Инес, но она и не член семейства, начало сильно переживать за жену, мать и хозяйку, коей становилось с каждым разом всë хуже и хуже. В один из дней боли в животе и голове сменились настолько сильным жаром, что натренированное ещё в юные годы тело не выдержало, и женщина отныне была прикована к кровати. Новости о заболевании Аделаиды фра Ниен потрясли ГСД. В голове не укладывалось, как настолько сильная, как дракон, женщина могла слечь с болезнью? Что послужило причиной? Увы, врачи Государства Солнечного Рассвета не могли дать точного ответа, ибо никогда не сталкивались с чем-то подобным прежде. Эта хворь, которой заболела фра Ниен, не была похожа ни на пустынную лихорадку, ни на холеру ни на, да простит великое Солнце, чуму. У них от этого не было лекарства. Просто... Как можно хоть что-то вылечить, когда ты едва понимаешь с какой болезнью имеешь дело? Глубокая ночь. Настолько, что служанки не сновали туда-сюда, выполняя свои обязанности. Маленький Рафрет, лëжа на детской кроватке, не мог сомкнуть глаз. В темноте ночи его комната наполнялась, мягко говоря, чем-то странным. Словно тени, разозлëные чем-то, пришли к нему в комнату, дабы заполонить крохотную головку мальчонки до верху скверными мыслями. Ужасные, страшные видения заставляли мальчишку дрожать и укрываться с головой одеялом. Так хотелось прибежать к мам, и уснуть под её тëплым боком, но, увы, именно сейчас Рафи не мог так сделать; он не желал навредить ей, ибо мамочка болела. Мальчик просто не мог волновать маму по такой нелепой причине, ведь он будущий муж и должен быть сильным, смелым. Иначе какой из него выйдет мужчина, если он будет трусить? Тут, из комнаты родителей донеслись громкие, жуткие стоны мамы – симптомы болезни ухудшились. «Не могу поверить, Аделаида, что ты позволила болезни унести тебя... Ты же всегда была здоровой, сильной женщиной... Ха-ха, удивительно, как быстро неизвестная болезнь сокрушила тебя, забрав всë здоровье. Почему... Почему именно этому мальчишке ты посвятила последние слова? Свою улыбку... Прости, Аделаида, но с тех пор, как ты умерла, я возненавидел Рафрета. Того, кто забрал тебя у меня» — Печально понурив беловласую голову думал Нэнсонэ, пока горячий ветер пустыни игрался с плащом, надетым на мужчину, словно маленькое дитя. Словно дитя...— Аделаида! Не покидай меня, АДЕЛАИДА!!!
— ... Прости, Нэнсонэ... Береги... Нашего мальчика. П-по... Позови Рафрета...
Перед глазами Нэнсонэ возник эпизод, в котором Рафрет смотрит на хрупкую, сильно осунувшуюся мать. Едва дыша, она лежала на кровати, укрытая богато расшитым одеялом по грудь. Светлые волосы, ранее светившиеся здоровьем, потускнели, на красивом лице появились острые скулы, о которые, казалось, можно было порезаться. Большие голубые глаза её были едва открыты, но даже сейчас они излучали любовь к мелкому негоднику. Мальчишка, одетый в тëмно-фиолетовые одежды, с заплаканным лицом всматривался в знакомые черты матери, словно пытаясь их запечатлеть в памяти. Сам же Нэнсонэ, сидя на коленях у изголовья кровати, держал супругу за руку и умолял её не уходить, не оставлять его в одиночестве. Умирающая женщина, погладив свободной рукой ребëнка по щеке, слабо, даже слишком слабо, произнесла: — Раф... Рет... М-мой мальчик. О таком сыне как ты, мгф, я и не могла мечтать... Добрый... — — Мамочка... — Стараясь не сорваться на крик прохрипел мальчонка. — Аделаида... Нет, нет! Я в это просто не верю! — взревел раненым скальным драконом мужчина, чья белая пушистая борода была мокрой от слëз. — Чистый... — Слабо улыбнувшись продолжила Аделаида I. — Красивый... Идеальный сын, любимый... Мной. — Сказав эти слова, матриарх семейства больше не произнесла ни слова. Лишь только тихий, как мышиный шорох, последний вздох издала она перед тем как... — М-ма?.. Мама? Мама?! — Не веря собственным глазам вскрикнул Рафрет, обнимая умершее, но ещё тëплое тело родной матери. Держа полностью расслабленную руку любимой, отец издавал жуткие, почти звериные стоны душевной боли. Не психической, а моральной. Он, имея все средства и возможности, не смог спасти любимую. В тот день скорбило не только ГСР; Лиловые горы, Сумеречные острова и возникший словно из ниоткуда город Египтус. Все, кто присутствовал на похоронах Аделаиды I фра Ниен, облачились в траурные одежды коричневого цвета. Рафрета же облачили в одежды более тëмного оттенка, ибо он ещё ребëнок. Народ сего государства считал цветом смерти не белый, не чёрный, а именно коричневый, ибо именно в коричневые земли закапывался гроб с телом усопшего. Процессия началась, как только умершую вымыли, переодели в чистый, совсем незнакомый, лично для крошки Рафрета, наряд, перед тем как поместить в тёмный гроб с открытой, пока что, крышкой. После, безвременно почившую переместили в телегу-катафалк, запряжённый двумя пеаверами-самцами. По традиции ГСР, родные умершего гражданина/гражданки были обязаны поехать на той же повозке, которая везла гроб с почившим. И Нэнсонэ с Рафретом не стали нарушать данную традицию. Лишь только Инес не смогла присутствовать, аргументируя это тем, что у неё болит голова. "Голова у ней болит, как же!" — Скривив от отвращения губы, подумал Рафрет. — "Красит себя небось... За ней не убудет." — Меж тем повозка тронулась, и герои отправились в то место, где бывшая матриарх будет похоронена. Всюду слышались причитания и плачь; девушки в длинных платьях коричневато-бежеватого оттенка проливали слëзы, желая почившей лëгкого пути. Учитель Ла Ньянку тоже шëл с процессией, закрывая заплаканные фиолетовые глаза капюшоном плаща. По спине Рафрета табунами пробежали мурашки, к горлу подкатил острый комок. Комок осознания, что он остался один в этом мире. Но он попытался проглотить сей клубок ужасных ощущений, успокаивая себя тем, что у него есть отец. Ведь он же не бросит его в одиночестве, верно? Не зная, что делать дальше, мальчик со светлыми волосами прижался к отцу, желая получить успокоение и тепло. То, что всегда получал безвозмездно от матери. Но Нэнсонэ так и не обнял сына за всю дорогу до кладбища. Как только они приехали к тому месту, где уже была выкопана могила, гроб сняли с повозки и открыли в последний раз, чтобы родные и близкие могли простится с покойницей. Рафрет долго, очень долго всматривался в мëртвое лицо матери, лелея надежду, что она просто уснула, а не покинула его навсегда. Но, к сожалению, для его мамули всë было кончено. Всë так же проливая слëзы, Нэнсонэ поцеловал жену в охладевший лоб. Рафи после того, как отец отошёл выпить воды, так же чмокнул маму, удивляясь тому, какой холодной её сделала смерть. Затем гроб закрыли и под него просунули два каната — это для того, чтобы аккуратно поместить деревянный ящик в выкопанную могилу. Каждый, кто хоть как-то был знаком с Аделаидой I, положил на её гроб по цветку, белому, словно мел. Рафи тоже не забыл положить цветочек, ощущая, словно внутри него что-то умирает. Что-то тëплое прямо сейчас гаснет, сталкиваясь с жестокой реальностью. Полная няня с розовыми волосами, сотрясаясь от душевной боли, погладила юного господина по плечу. Но это не помогло ему, ведь тот был так же безутешен, как и отец. Королева Алика, полностью облачëнная в траурные одежды с головы до пят, положила не просто один цветок, а целый букет. Из-за того, что его матушка была рыцарем, Рафрет знал, как выглядела королева Алика, когда не надевала королевские одежды. Не слишком красивое, но и не уродливое лицо с квадратным подбородком в обрамлении светлых волос, заплетëнных в конский хвост. Большие круглые глаза розового цвета излучали мудрость и тепло одновременно. Но это было тогда, когда Аделаида фра Ниен была жива. Сейчас же в очах королевы была лишь боль, скорбь, и мнимая вина. Что она не смогла спасти своего рыцаря, стоявшую за страну грудью. Ту, чьë тело прежде сияло от переполнявшего её здоровья. Внезапно раздались крики совсем других пеаверов; не тех, что привезли семейство фра Ниен. Розовый и зелëный пеаверы были запряжены в богато украшенную повозку, в которой сидела очень красивая девушка лет так четырнадцати-шестнадцати, одетая в вульгарную, даже для ГСР,одежду: маленькую, нулевого размера грудь едва закрывали два диска медного цвета, а пышная юбка разных оттенков розово-пурпурного волочилась изящным шлейфом. Ярко-красные волосы были распущены и украшены сзади огромным полумесяцем. Глаза и губы наглой, но очаровательной девицы были густо и ярко накрашены. Словно она присутствовала на балу, а не на похоронах. В тонких, словно тростинки, руках наложница Инес держала хрупкий цветок. Рафрет недовольно зыркнул на девчонку, своим видом оскорбившую его любимую матушку. По толпе прошëлся мягким шагом недовольный шëпот: «Это что, та самая наложница?» «Какая наглость! Тут похороны, а не оргия извращенцев, любящих всë маленькое!» Но сама девушка, ощущая себя розой посреди сорняков, не обращала внимания ни на что. Грубо кинув растение на гроб Аделаиды фра Ниен, Инес самодовольно улыбнулась Рафрету, пожирая его тëмно-зелëными глазами. Рафрет сразу понял, что ничего хорошего от Инес ждать не стоит, особенно когда она так "стреляет зенками". Потому, крепко сомкнув губы, мальчик сначала кинул грозный взгляд в ответ, а после сконцентрировался на наблюдении за тем, как гроб, почти полностью покрытый цветами, опускали в вырытую яму. Как некоторые белые бутоны уносит ветер, словно хулиган чью-то вещь. Деревянный ящик, в котором покоилась его мама, стали засыпать коричневой, мокрой землëй. Рафрету было тяжело смотреть на отца, который уже не рыдал, не рвал себе волосы, а только безучастно смотрел, как мужики работают лопатами, на древках которых были выгравированы молитвы. Горечь сковала отца Рафи невидимыми цепями. Так сильно, что он даже не сделал замечание своей наложнице Инес, которая посмела заявится на похороны как на праздник какой. Словно смерть Аделаиды I была для неё благодатью высших сил. Никто ещё на памяти мальчика не поступал так пошло, так некрасиво. После похорон Нэнсонэ так и не смог справиться с шоком от потери любимой. Всë, абсолютно всë напоминало ему о супруге и матери Рафрета. В итоге он продал поместье семьи и отправился с сыном, а также небольшим количеством слуг в другие места. Остальные же работники после перфоманса Инес решили уйти от работодателя. Ведь тот даже не удосужился сделать собственной наложнице замечание. Никак не отреагировал на эту наглую выходку. Мол, померла хозяйка, помри и уважение!. Конец Флэшбэка. Воспоминания о потерянной любимой отозвались болью в душе, в грубом рубце, покрывшем всë сердце Нэнсонэ, и даже родной по крови сын не смог залечить эту рану. Кровавый рубец очень быстро отвердел, зачерствел, как оставленный на воздухе хлеб, оставив после себя лишь что-то ужасное, неведомое доселе. — Хозяин Нэнсонэ. — Раздался позади елейный, сладкий до скипа сахара на зубах, голос верного слуги Нэнсонэ, имя которому Шъюн, заставив мужчину повернуть беловласую голову; перед купцом стоял человек с чëрными как ночь кудряшками, длинным орлиным носом и маленьким ртом. Когда-то Шъюн верно служил супруге Нэнсонэ, помогая той успокаивать особо буйных постояльцев тюрьмы. И делал это первоклассно, от чего Аделаида его то и дело нахваливала. В какой-то момент Нэнсонэ даже заревновал свою благоверную, мол, не уйдëт ли она к тому, кто моложе меня? Правда, все эти мысли оказывались просто тараканами в мужской голове. Но как только Аделаида I фра Ниен упокоилась с миром, мужчина со "смоляными" кудряшками перешëл к её возлюбленному мужу. И с тех пор задачей Шъюна было выяснять, на какой товар цена растëт, а на какой наоборот, убывает. — А! — обратив взор своих бледно-фиалковых, почти розовых глаз произнёс нынешний хозяин тощего слуги. — Шъюн, я как раз ожидал тебя. Как идут дела с нашей торговлей? — выдавливая из себя дежурную, сладкую улыбку, слуга, достав из-за пазухи длиннющий список, сделанный из переплетённых по-особенной технологии соломинок, оповестил господина о росте цен на зерно в Лиловых горах, и о востребованности шëлка в Бордовой провинции. Бордовая провинция – та небольшая часть Кровавой долины, которая отделилась от сего государства, стоило только последней принцессе династии Важу упокоиться с миром в когтях богини. Ну, так по крайней мере говорили те, кто находился в тот момент на арене четырнадцать лет назад. — Более того, недавно у нас скупили почти все драгоценные камни, удивительно, кому-то так нравятся подобные безделушки. А цены на пустынную лилию наоборот, сильно упали из-за... — Мужчина в коричневых одеждах прервал поток сознания своего слуги, сказав короткое «достаточно, Ляо-Шъюн». Шъюн, пару минут половив ртом воздух, подобно рыбе выброшенной на сушу, стушевался и свернул ранее раскрытый список. Нэнсонэ фра Ниен видел Ляо-Шъюна хорошим, но болтливым донельзя слугой, исполнявшим свои поручения практически идеально, без единой помарки. Потому мужчина, скрепя зубы, терпел трëкание Ляо, но порой тот перебарщивал, и его речи превращались в просто не пойми что. Опустив взгляд в пол, верный хозяину слуга передал список с информацией Нэнсонэ так робко и аккуратно, словно нашкодивший хулиган, отдающий любимую рогатку доведённым до белого каления родителям. Видя такую реакцию, мужчина сдержано, как и всегда, посмеялся прикрыв рот рукой. Он никогда не хохотал не прикрыв рот, ибо считал такое проявлением бескультурья. После хозяин достал из-за пазухи мешочек со звенящими монетами - эдакие чаевые, прибавку к основной зарплате. Глаза Шъюна засияли как звëзды, стоило только его ушам распознать сладостный звон серебряных и золотых монет. Уж чего-чего, а монеты из драгоценных металлов никогда не бывают лишними. — Хозяин, вы помните юного господина? — звеня мешочком с чаевыми и почёсывая угольно-чёрные кудряшки вопросил Шъюн Нэнсонэ фра Ниена, на что тот, весьма напрягшись, промолчал. Ибо он не любил, когда ему напоминали о мальчишке который, очевидно, не смог выжить в пустыне и ушёл на солнце, вслед за матерью. Такая реакция старшего господина заставила Ляо печально вздохнуть и понурить голову. Ведь после того, как супруга Нэнсонэ умерла, он потерял себя, морально умер... Его сердце стало твёрже засохшего хлеба, оставленного нерадивой хозяйкой на свежем воздухе. Даже маленький сынишка - то единственное, что осталось от его супруги, не смог смягчить зачерствевшую душу отца. Эх, и где же сейчас этот милый мальчик?... — Я к чему это, — наконец убрав мешочек за пазуху, начал Шъюн. Несмело, страшась реакции Нэнсонэ. — Х-хозяин, ваш сын, э-этот мальчик выжил. — Мужчину такая весть как будто ударила током, ведь если мальчонка выжил, то явно захочет отомстить отцу за содеянное. — Что? — только успело вырваться из рта Нэнсонэ. Земля ушла у него из под ног, к горлу подкатил мерзкий комок. А вдруг это его мальчишка проклял, и поэтому теперь он не может иметь детей? Таким образом расплатился с папашей за свою несчастную судьбу?.. — Более того, — не унимался Шъюн, — юный господин Рафрет фра Ниен вырос и женился. Также у него, хи-хи-хи, родилась дочка. — Не успел Нэнсонэ отойти от новости о выжившем и женившемся сыне, так ещё у него, оказывается, есть внучка от мальчишки. Что ж, видимо, сын был не настолько бесполезен, как до этого думал мужчина. Пригладив серебристую бороду, Нэнсонэ попросил слугу рассказать подробнее о девочке. — Ну, у неё нежная, светлая с медновато-золотистым подтоном кожа, длинные медовые волосы и голубые глаза. Проще сказать, копия почившей госпожи и вашего сына. Ну, кроме, пожалуй, кожи. Ведь у Аделаиды и Рафрета она была смуглой. — На бородатом лице появилась заинтересованная ухмылка, знакомая Шъюну. И такая улыбочка не предвещала ничего хорошего. *** «Интересно, а какие родители были у моего папы? — думала Ада, наслаждаясь прохладой под тенью диковинного цветка в саду Кефера, — родителей ма и тëть я знаю; они хорошие люди, а вот родители папы... Ну, Пхета-то я знаю, он был его опекуном. Но биологических...» — такие думы всë не хотели давать девочке покоя, летая в её сознании подобно мелким, зловредным мошкам. Вскоре Адель надоело просто сидеть, и она направилась в чащу, созданную ею же. Аделаида решила вновь заняться своими силами, точнее, управлением над ними. Лео, находясь на земле, так и не выспался по-нормальному. И всë из-за того самого соседа с чëртовой дрелью. Он засыпал буквально на ходу, бесконтрольно зевал, едва-едва успевая закрывать рот ладонью. Даже во время тренировки в лабиринте Аписа он не смог двигаться нормально, и послужил каменным воинам неплохой такой грушей для битья. В итоге его отпустили с тренировки; досыпать свой недосып. Чему сам Лео, протирая уставшие глаза, был несказанно рад. Как только Уолкер зашëл в свою комнату, сделанную преимущественно в бордовых, умеренных в яркости тонах, так сразу же потопал к круглой кровати с балдахином. Упав в объятия тëплой мебели, мальчишка тут же погрузился в сон. Открыв глаза, Лео увидел в отражении длинного зеркала высокого и накачанного мужчину с длинными волосами, тëмными, словно глубокая ночь. Он, тот что в отражении, поправлял туго завязанный галстук. Лео понял это по слегка недовольному хрипу. Более того, он сам ощущал это гнусное ощущение. И было оно не из приятных. Сразу же вспоминался детсадовский утренник, на коий он пошëл с тëтушкой, папиной сестрой. Тëтя Ивонн тогда так сильно завязала мальчику галстук, что тот чуть не задохнулся. Высокий мужчина то и дело хмурил брови, ибо узел был тугим, как спортивный канат. — Дорогой, — раздался позади него нежный, как молодые побеги, голосок, — давай помогу, а то ты так шесть часов тут простоишь. — Отвернувшись от зеркала, мужчина увидел перед собой низенькую девушку с пышными формами, одетую в длинный тëмно-жëлтый пуховик и белую шапку-ушанку, скрывающую волосы. Лишь только медово-золотистого оттенка брови и ресницы не были скрыты. Золотистого... Пока ЮНЫЙ Лео, наблюдая со стороны, старательно всматривался в милое лицо дамы, та молниеносно развязала этот "гордиев узел". — ... Ида, милая, спасибо тебе большое. Как думаешь, Вике понравится наш подарок? — спросил "Дорогой" свою супругу, на что та бесхитростно в своей манере ответила коротким кивком. Мол, да, а как иначе-то? Чем ранее названный мужчина был очень-очень доволен. Ну, так, по крайней мере, почувствовал Лео, ощущая себя просто полупрозрачным призраком или зрителем в кинотеатре. «Погодите-ка, — пронеслась в голове последнего фараона мысль, — "Ида"? Ну классно, сначала я её лицезреть не мог, а сейчас траблы с именами. М-м-м, ”классно-то как!„ брех. И что за Вика? Я помню только двух близняшек и брюнетку в оранжевом платье... Кажется, я слишком много задаю вопросов в обычном сне, вот и не высыпаюсь, грубо говоря, никуда.» — Затем взгляд и мужчины, и мальчика упал на немного выпуклый животик, который та "Ида" иногда поглаживала. — Ну, ты как? Никаких проблем нет? — на что женщина с покрасневшими щеками ответила: — Да нормально. Думаю, Вики обрадуется тому, что у неё будет братик. — Тихо хохотнув в кулак, мужчина наклонился, и нежно поцеловал возлюбленную в щëку. Тут в комнату неуклюже вбежала маленькая девочка. Её тёмные хвостики на голове забавно болтались туда-сюда. Коричневые туфельки забавно пищали, когда их обладательница топала. *Пи!* *Пи!* *Пи!* то и дело разливалось по комнате. Словно кто-то взял игрушку-пищалку и балуется ею. Маленькая юла всë верещала и верещала о том, что ждëт не дождëтся младшего братика. Небесно-голубые глаза в обрамлении чëрных ресниц задорно сияли, полные детской непосредственности и наивности. Ну что с неё взять? Ведь ей всего два года. Нежный, невинный как лепесток цветущей вишни, возраст. — Мама, папа, — прекратив носиться, начала кроха. — А бр'атик скор'о появится? — — Скоро, Вики, скоро. Примерно через пять месяцев. — На что малышка радостно захлопала в ладоши и тут же закружилась вокруг отца, вызывая у того громкий смех. Но больше смеха вызвало то, какие имена девочка выдумывала для младшенького: Леадель, Адео, и прочие-прочие. Пока она перебирала комбинации имени, то ходила вперëд-назад, серьëзно хмуря бровки и выпячивая пухленькие губки бантиком. «Леадель, ну и воображение у этой малышки.» — Подумал Лео, пока в его голове не прозвучал серебристый звоночек, — «— Витенька, сыночек! Что с тобой случилось?
— Подожди, Эля, мальчик в шоке.
— Н-но... мой сын...
— Пережил недавно сильное потрясение, не переживай он скоро очнëтся.
А когда сын Элины прошёл в себя, то в его глазах как будто появился яркий рассвет. Ведь всë то, что говорила ему Зинаида Петрова, было не более, чем ложью. Отец Виталика не бросал возлюбленную, не намеревался навсегда уходить, а погиб, исполняя воинский долг. Витька отныне знал, что если бы не обстоятельства, от него же независящие, то отец спокойно бы вернулся в родной дом к тем, кого всём сердцем любил. Зинаида Петрова была не права. Египтус. Был спокойный, солнечный день. Мягко журчала прохладная, чистая вода Великой реки, в волнах которой, подобно детям, резвились лучи солнца. Благоухали и радовали глаз крупными бутонами голубые лотосы или же водяные лилии. Гуляющие в этом месте девушки, радостно распевая песни, срывали крепкие стебли водяных растений и собирали их в красивые, пышные букеты. Кто-то хотел сделать из цветов венки, а кто-то украшал бутонами волосы. В числе первых была Ада, осторожно срезающая мощные стебли прекрасной голубой лилии. В её незамысловатом букете уже были белые, словно скатный жемчуг, кувшинки. Серебристое лезвие то и дело издавало клацающие звуки, когда очерёдной стебль был перерезан и добавлен в букет к остальным. У Адель было просто прекрасное настроение, такое же превосходное, как сегодняшний день. Ведь именно сегодня, а не в любой другой день, она признается в чувствах последнему фараону. Хватит нежным и тëплым словам любви томиться на кончике языка, пора прекратить тушить этот огонь в сердце. Радостно обнимая благоухающие голубые и белые бутоны, девочка вприпрыжку шла к главной пирамиде Египтуса: именно там сейчас и находился Лео, проводя светскую беседу с Монифой, дочерью Сехмет и наследной принцессой Золотого города. Все, кто видел в этот момент Аделаиду, удивлялись резкой перемене настроения девочки, ведь обычно она вела себя поскромнее. Даже тогда, когда бежала к любимым друзьям. «Ах! Что это с нашей дорогой Амун?» «Наверное, у неё произошло что-то хорошее, раз она так радуется» «... А зрачки в её больших глазах всегда были такими широкими?» — Шептался народ, наблюдая за маленькой девочкой в солнечно-жëлтом калазисе которая, не смотря ни на что была весела. Её юное сердечко трепетало, словно она выпила намедни двадцать кружек дорогущего зернового кофе. — Ну, вот так и заключаются династические браки. — Закончив долгую лекцию о договорных браках сказала Монифа, слегка шевеля ушами. — Да уж, — встав с насиженного места и потянувшись проворчал Лео, — ты тоже выйдешь замуж по договорëнности? — — Если это будет на пользу Египтуса, то я согласна. — Убрав лезущие в глаз пряди волос, отчеканила наследная принцесса. Лео ожидал подобный ответ. Мони всегда была патриотом своего города, любила Египтус всем сердцем и была готова пойти на что угодно, лишь бы жил Золотой город, лишь бы его граждане были счастливы. Они заслужили счастья после долгих лет страха и войны между великими братьями Эксатоном и Кефером. Вскоре в главный зал вошли, вернее, вбежали остальные дети Мироздания с богами-учителями, говоря про странное поведение Аделаиды. Та же, присоединившись самой последней, подбежала к Лео Уолкеру, ошарашенного подобной переменой. Она была так прекрасна с этим румянцем, с этими сияющими глазами и хмельной улыбкой. — Я, я люблю тебя, Лео. — Произнесла Ада, смущённо улыбаясь и держа в руках букет из голубых лилий и белых кувшинок, наблюдая за тем, как Уолкер изменяется в лице: сначала были едва ли не искры из глаз вкупе с удивлением, а затем... Затем он со страхом наблюдал, как девочка пошатнулась, выронила всё цветы и едва не упала на холодный, каменный пол. Однако, Лео успел подхватить подругу, которая к тому моменту едва дышала. И божественные ученики и учителя-боги замерли в страхе и недоумении: ведь ещё пару минут назад она весело бегала, держа в руках цветочки, а сейчас было такое ощущение, что Адель уснула глубоким сном. Внезапно, ещё больше напугав всех присутствующих в главном зале, с Сафроновой упал крупный паук Маки-Маки, к тому же, почти неживой, чьи хелицеры были в крови. В крови Аделаиды. Тут Лео заметил крохотные ранки на мочке уха Ады, с которых, вперемешку с кровью, медленно капал полупрозрачный яд цвета лайма. В этот момент время для последнего фараона будто остановилось, он не мог сделать и шагу от стресса, пока Анубис не выхватил из его рук Золотце и не начал делать непрямой массаж сердца.