Знаки на крови

      Другой мир явился в розоватом мареве утра.       Солнечные лучи еще никогда не казались Томпсону настолько яркими и при этом незнакомыми — пожалуй, за долгое время пребывания в Тумане он никогда не думал, что некоторые вещи, являвшиеся лишь отголосками прошлой, давно позабытой жизни, покажутся такими удивительно красивыми. Лучи грели кожу, а теплый ветерок приятно трепал волосы.       Небо казалось таким высоким…       От вида у Младшего кружилась голова: повсюду, насколько хватало глаз, раскинулось поле. В розоватой дымке оно казалось необычайно красивым. Шум широких листьев отличался от неумолкающего шепота Сущности. Кукуруза ничего не замышляла, не осуждала и не предлагала. Полю и его фауне было безразлично, кто пришел и по какому поводу.       Несмотря на то, что ряды нашептывали свою странную, непонятную песнь, а где-то неподалеку даже переговаривались птицы, Младший вдруг понял, что совершенно один — ни выживших, ни товарищей по оружию. Не то чтобы он часто с кем-то общался — многие находили его отвратительным, иные же вообще сомневались, в том, что создание с таким ворохом недостатков в состоянии разобрать человеческую речь, — но постоянно чувствовал чье-то присутствие. Людей, тварей… Сущности.       Томпсон опустил оружие на землю, ощутив пряный запах влажного чернозема и травы, а не того мерзкого месива, которое царило в его клетке там, в Тумане. Может, Хозяйке и удалось воссоздать те немногие места, где побывал ее питомец когда-то, но работала она с очень нестабильным материалом, больше похожим на описания очевидца действительно кошмарных событий. Его память была ненадежна, как и настроение. Некоторых ужасных достопримечательностей на ферме «Колдвинд» никогда не существовало.       Старое иссушенное дерево, растопырившее свои черные ветви, похожие на изломанные артритом пальцы старухи, на котором выжившие могли наблюдать гнилые остовы животных и людей, в реальной жизни не казалось таким уж жутким. Ни тебе трупов и костей, ни похожего на проклятия воя ветра, который охотно разносил тошнотворные запахи по окрестностям.       Реальность казалась куда более весомой и умиротворенной, хотя, и это Младший стал понимать только сейчас, когда уже вошел в ряды и лишь неуверенно крутил головой, поглядывая на стебли кукурузы по обеим сторонам от себя, пожалуй, в этом мире не было ничего, к чему бы Томпсон стремился, что хотел бы сделать.       Он попросту не знал, каково это: иметь хобби, цели, убеждения, друзей и знакомых, семью. Единственное, что Младший вбил себе в голову еще в те времена, когда обитал в подвале на ферме, так это инстинкт выживания. Он вовремя заподозрил, что терпение Макса-старшего истончилось, и тогда решил не дожидаться печального финала, взял судьбу в свои руки… И вот что из этого вышло.       Томпсон остановился, с подозрением поглядывая на груду булыжников, устроившуюся между стеблей. Кажется, в этом месте когда-то сгинула одна из работниц дома. Из-за сильного чувства, которое сдавливало внутренности, ослабляло конечности и кружило голову, Младший даже забыл, как её звали; сбивчивое бормотание — попытки назвать имя — не помогало. Он направился дальше, шумно вбирая носом свежий воздух.       Какой маленькой казалась ферма в мире Сущности, и какой необъятной она осталась тут. Даже с учетом того, что все поля вокруг дома раскупили, темнеющий лысым пятном на фоне охристого моря кукурузы и куда менее впечатляющей стерни двор по-прежнему казался исполинским.       Томпсон поколебался, прежде чем решил выйти из рядов и ступить на эту проклятую землю, но все же преодолел и невидимую черту, и детский страх — как ему казалось, кто-то до сих пор мог явится по его душу и устроить хорошенькую взбучку за такую-то прогулочку. Ма и Па хорошо постарались над тем, чтобы их сын усвоил правило никогда не покидать место своего обиталища.       Заброшенный двор изрядно порос сорняками, а остовы поломанной техники, как вечные стражи, по-прежнему высились над землей, хотя и прежние времена они служили лишь напоминанием о тех делах, которые когда-то, в светлые годы, были отложены в дальний ящик. Теперь Томпсон понимал, что был схожей проблемой для своих родителей. Он медленно провел рукой по проржавелому корпусу трактора, который отозвался едва слышным шуршанием, как старый ворчливый пес, и перевел взгляд на дом.       Белая громадина, которая в прошлом неизменно вызывала у Младшего ужас. Будучи еще совсем мальчиком, Томпсон лишь раз видел здание со стороны — оно щерилось темными окнами, стройными колоннами на крыльце и широкой двустворчатой дверью. Возможно, подобного впечатления удалось бы избежать, если бы родители не удерживали сына внутри насильно. Перекрытия и подвал — та часть дома, которая никогда не попадалась на глаза дорогим гостям Макса-Старшего и Эвелин, выглядела чертовски непривлекательно. Младший сглотнул горький комок, забивший горло, и осторожно двинулся к крыльцу. Старые, изъеденные насекомыми доски натужно заскрипели под его весом, однако позволили приблизиться к двери. Одна из створок покосилась, но вся постройка, несмотря на запустение, выглядела надежно, так что, сделав глубокий вздох, Томпсон проник внутрь.       Пылинки плясали в лучах утреннего солнца, которые проникали в помещение благодаря многочисленным дырам в стенах и выбитым окнам. Всю мебель давно растащили либо представители банка, либо мародеры, поэтому внутри дом казался куда более просторным, чем раньше.       Прячась в проемах между стен, Младший когда-то с любопытством наблюдал за родителями, их работниками и гостями — последние являлись довольно часто, пока паранойя Макса и самочувствие Эвелин не ухудшились, — ему всегда хотелось знать, какого находиться здесь, в этом дворце, без опасений по поводу того, что на голову обрушиться крепкий кулак отца.       И вот… Долгожданная возможность…       Слишком тихо, слишком пусто, однако сильное чувство, которое росло в Томпсоне по дороге до родного дома, походило на какое-то откровение... И в тоже время гнилостная пустота, очень похожая на все, что осталось от бушующего жизнью места. Родителей Младшего едва ли можно было назвать приветливыми людьми, однако лишь благодаря им сын узнал о том, на что похоже простое и человеческое.       Однако что он сам мог поделать с такими привычными для других вещами? Нарисовать их в своем воображении? Балки в подвале были исписаны углем — непонятные и грязные пятна изображали облака, солнце, собаку, других людей, с которыми Томпсон никогда не виделся, но чьи голоса слышал.       В разрушенной кухне, где всегда приятно пахло хлебом, луковой поджаркой и кофе, чужака встретили лишь облупленные стены и дыра в полу. Сложно было представить, что когда-то тут царили уют и чистота. Воспоминания вымывали из Младшего мысли, лишали воли не хуже, чем это удавалось Сущности.       Все, что произошло тут, было его виной, а Томпсон никогда и не думал иначе, несмотря на все то зло, которое ему причинили родители. Дом всегда принадлежал только им, а не нелюбимому отпрыску, и теперь он чувствовал это как никогда. Вся мебель, чистота и благополучие — их заслуга, а потому испарились вместе с ними, а его удел…       Младший медленно повернулся к узкому коридору, в конце которого темнел проем двери. Он не видел, но знал — за темнотой скрываются ступеньки и его давнее обиталище, не такое просторное, как угодья Сущности. Подвал, полный вони, гниения, а в жаркие летние деньки — жары, которая сводила с ума; темный, с низким потолком и кучей ненужных вещей, которые были упрятаны там так же, как единственный отпрыск владельцев «Колдвинд».       Все так же медленно Томпсон зашагал к проему, с подхода ощущая плотный, неприятный воздух из подпола. Сейчас оттуда тянуло обманчивой прохладой, но лишь из-за того, что все оставленные на задворках воспоминаний вещи растащили.       Спустившись, Младший рассеянно заозирался — его зрение, несмотря на такую долгую жизнь в потемках, еще не привыкло к этой старой, ядовитой мгле. Однако он помнил, где именно рисовал найденным в забытых вещах графитным брусочком грязные облака, солнце, больше напоминавшее подушечку для иголок, собаку, сарай, который было видно из крохотного оконца подвала. Важнее всего было воспроизвести в памяти, как создавались эти наивные, неумелые рисунки, а не начать их повторять. Сейчас рисовать не хотелось.       Томпсон опустился на холодный пол, прижавшись спиной к стене, подтянул к груди колени.       «Хлопни наконец этой дверью!» — попросил он кого-то невидимого, но ничего не услышал.       В его прошлом все казалось простым и понятным, пусть произошедшее и трудно было назвать «счастливыми годами» — никто бы не пожелал себе подобного! — однако сейчас он отдал бы все, что имел, чтобы оказаться в этой мерзкой темноте, в тесных стенах, среди ненужного хлама, которым, возможно, и сам являлся. Любой другой, вероятно пожелал бы день безмятежного отдыха и ненормального веселья, раз уж выдался такой особенный день, а кому-то хватило бы и встречи с родными, либо быстрого знакомства... Но Томпсон никогда не знал, как это, обитать за пределами подвала, а понял, насколько это тяжело, когда поступил…       «Дурно… Я поступил дурно…» — так он считал, представляя, как несуществующая дверь захлопывается, и удаляющиеся шаги подсказывают, что еще долгое время никому не придет в голову навестить узника. Но не было слышно ни шагов, ни хлопка, ни сердитых голосов Ма и Па. Тьма, перебирая своими эбонитовыми лапками, сплела для него кокон из воспоминаний, которые на охотничьих угодьях утекали с пугающей скоростью. Одно солнечное утро и один пустой дом, обманчивое желание вернуться в прошлое — все, чего ему так недоставало в Тумане.