***
Эвелин никогда не любила Макса, но в те времена, когда южане едва справились с Великой Депрессией, Томпсон являлся самой предпочтительной партией. Родители как один уговаривали дочь бросить глупые фантазии о Голливуде и Калифорнии и посмотреть трезво на суровую действительность. Они и сами были не бедны, но засуха и обнищание Юга вынуждало некогда могущественные семьи, коих теперь осталось довольно мало, искать пути преумножения своего дохода. Макс же прежде почти не общался с Эвелин, но не мог не заметить, что та обладала внешней привлекательностью и острым умом, которые трудно было застать в южной глубинке, напоминавшей скорее выжженную войной пустошь. Однако Томпсона более чем устраивала та жизнь, которую описывали ему его родители. Может, далекая от солнца Калифорнии, куда подались несчастные фермеры, изнуренные засухой, но достойная и благополучная. К тому же на Юге по-прежнему обитали люди, к которым он, Макс, а также ближайшее его окружение, предпочитали прислушиваться, надеясь таким образом выйти на определенный уровень доверия со своими покровителями. Эвелин же на уговоры родственников и обходительность Макса реагировала в своем ключе, предпочитая истерики дискуссиям. Однако услышав ультиматум отца, который заверил, что его дочь не сможет сама добраться до Калифорнии и устроить себе жизнь, о которой мечтала, а он, достойный христианин, точно не будет спонсировать её выходки, сдалась, не позабыв напоследок превратить в труху нервы окружающих. И перед, и после свадьбы она регулярно демонстрировала свое недовольство, порой казалось, что Эвелин не нужен никакой повод: то белье от лучше белошвейки в округе сидело не так, то вкуснейший хлеб к завтраку отдавал мазутом, то порошок, которым постирали простыни, якобы вызывал у неё аллергию. Истерики участились, когда Эвелин наконец связала отсутствие месячных с беременностью. Поведение молодой жены заставило Макса обратиться к местным эскулапам. Он вовсе не хотел, чтобы супруга угодила в клинику из-за того, что не способна справиться со своими эмоциями, но также не мог допустить, чтобы нестабильное состояние Эвелин как-то отразилось на её здоровье и зарождающейся в ней жизни. Специалисты как один советовали принимать успокоительные, кто-то настаивал на перевозе женщины в клинику, аргументируя тем, что в оной ей окажут помощь, однако на подобные заявления Томпсон отмахивался, говоря, что его жена далеко не сумасшедшая. Пока муж и врачи искали наиболее эффективное средство, Эвелин потчевала прислугу и родных мрачными прогнозами относительно еще нерождённого ребенка. Одно время ей даже казалось, что внутри неё вовсе не плод, а опухоль, которая вызывает, помимо чудовищной боли, кошмары и видения, отравляя все тело. Впрочем, позже все её истории сводились к некому проклятию, к тому, что ребёнок будет ужасен и злобен, как дьявол. Иногда истерики будущей матери сопровождались и намерением навредить себе, тогда Макс, не покидавший Эвелин надолго в столь сложный для неё период, без зазрения совести привязывал супругу к кровати широкими толстыми ремнями. Обычно, когда очередной приступ агрессии проходил, женщина вела себя смирно и даже отстраненно, словно бы даже забывая о том, что не так давно муж лишал её свободы передвижения, убеждая, что, если Эвелин не заткнется, он заткнет её рот полотенцем да так и оставит. Наконец настал день родов, и, несмотря на отвратительный ветер и косой ливень, ничто не помешало Эвелин подарить своему мужу наследника. Мальчик, несмотря на предсказания матери, родился здоровым и без каких-либо видимых недостатков, ему дали имя Макс-Младший. Впрочем, ни внешний вид ребенка, ни его приемлемое для младенца поведение не заставили Эвелин смириться с мыслью, что её главный кошмар так и остался страшным сном, глупой выдумкой. Женщине чудилось, что за пухлыми щечками и ясными серо-голубыми глазками кроется нечто темное и отвратительное. В одну темную, жаркую ночь, когда «Бьюик» Макса застрял на дороге до дома, вынудив его бросить машину и добираться до фермы пешком, Эвелин, взмокшая от пота и бледная от бессонницы набралась решимости встретиться со своим главным страхом лицом к лицу. Взяв подушку из супружеской спальни, женщина тихо выскользнула за дверь и направилась в детскую. Мать ещё раз взглянула в безмятежное лицо, погруженного в сон сына, вскинула подушку над головой, словно ритуальный кинжал, и стремительно опустила вниз, вскрикнув от боли, пронзившей её где-то за грудной клеткой. На счастье Макса-Младшего, его отец уже добрался до дома. Первым делом Томпсон направился в ванну, чтобы умыть лицо от пота и дорожной пыли, однако неясный звук со второго этажа он расслышал и внизу. Чутье заставило мужчину кинуться вверх по лестнице, чтобы предотвратить непоправимое. Макс успел, и его наследник на следующий же день перешел в бережные руки нянек. Эвелин же осталась под пристальным надзором врачей, которые являлись в дом Томпсонов даже чуть чаще друзей, родных и коллег Макса. Со временем расстройство жены стало для главы семейства тяжелым бременем — когда состояние Эвелин улучшалось, и, казалось, ничто не предвещало беды, женщина вновь начинала истерически кричать, пытаясь убедить окружающих в своих нелепых догадках по поводу сущности ребенка. Врачи продолжали настаивать на заключении женщины в психиатрической клинике, где о ней бы заботились, но Макс оставался непоколебим, чувствуя, что такой ход с его стороны вынудит друзей и родных отвернуться от него, а отъезд ещё сильнее расшатает и без того слабую психику жены. Однако его роль несчастного мужа, которую находили привлекательной многие одинокие женщины на светских раутах, которые посещал Томпсон, уезжая на несколько дней в город, вскоре превратилась в клеймо, в повод посочувствовать. Знакомые нарекли его героем и в то же время бедолагой. Пока иные воспевали заслуги и достоинства своей семьи, Макс, стиснув зубы, наблюдал за тем, во что превращалась его жена. Пока все внимание отца и родных было сосредоточено на Эвелин, Макс-Младший проводил дни в компании няньки, мисс Хармонн— старой, сварливой женщины, похожей на комендантшу, требовательной скорее к другим, чем к себе, но воспитавшей и Макса-Старшего, и его младших братьев. Из-за определенной удаленности фермы, ввиду того, что территория Колдвинд была довольно велика, сын Томпсонов редко общался с другими детьми и большую часть свободного времени был вынужден проводить над книгами или под надзором Хармонн. Когда Младший подрос, Макс стал брать его с собой в город, не исключались также поездки к знакомым и друзьям, у которых также подрастали дети. Вопреки ожиданиям Эвелин, сын не мучил взрослых расспросами или нелепыми выходками, и все же мальчик тревожил мать, о чем мог сообщить любой, кто был вхож в старый фермерский дом. Впрочем, гости всегда отмечали, что мальчик, несмотря на немногословность, отличался светлым умом.***
Первые подозрения о том, что бормотания помешанной хозяйки фермы не лишены смысла, появились, как ни странно, у мисс Хармонн. Максу-Младшему к тому времени уже стукнуло семь, и надо сказать, что он редко доставлял старухе хлопоты, разве что необычайно любил игру в следопыта. Компанию в этой забаве ему зачастую составляли либо работницы фермы, либо сыны и дочери партнеров и друзей Макса-Старшего, которые изредка, но все же посещали Колдвинд. Впрочем, и женщины, и дети утверждали, что зачастую просто не в состоянии тратить столько времени на одну единственную игру, в которой, как им казалось, Младшему не было равных. Сутью затеи было спрятать и обнаружить ряд вещиц на определенной территории, и к роли ведущего, которому приходилось размещать безделушки и способствующие поискам подсказки, Макс-Младший подходил с, пожалуй, излишним тщанием. С годами его загадки стали казаться игрокам сложными, утомительными и даже опасными, так как никого не привлекала идея залезть на балку в амбаре, забраться на сухое дерево у старого ручья или, уж конечно, спуститься в темный, пахнущий сыростью подвал. Вдобавок ко всему те немногие юные посетители дома Томпсонов, которым все же удавалось поиграть в следопыта и попасть пугающий подпол в поисках очередной загадки, зачастую возвращались со странным выражением если не страха, то тревоги, объясняя взрослым, что их напугало в темноте что-то непонятное. Обычно склонные игнорировать подобные вещи родители уверяли детей, что им померещилось и ничего страшного не произошло, однако впоследствии мало кто обсуждал, либо, уж тем более, решался проследовать по пути юных следопытов, чтобы вынести на поверхность то, что производило на младшее поколение столь сильное впечатление. Няня же мальчика, которая не раз успокаивала рыдающих детей, однажды стала свидетельницей того, что её юный подопечный расположился прямо на нижней ступеньке в подвале, опустив ноги на размокшие доски. Макс-Младший просто сидел, вперив взгляд в непроглядную тьму, словно пытался разглядеть что-то.Возможно, Хармонн оставила бы мальчишку за его совершенно бестолковым занятием, если бы он не бормотал, точно тихо переговаривался с кем-то, и не поводил рукой в воздухе так, будто пытался нащупать что-то во мгле. — Ну ты и бука! — хихикнул Макс в черную порву у основания крутой лестницы. Женщина окликнула Томпсона, собираясь прервать его странное времяпрепровождение и найти юному уму более полезное применение, но Младший, недобро зыркнув на тираншу через плечо, лишь улыбнулся, оскалив зубы, и нырнул во тьму, вынудив няньку подобрать юбку и поторопиться за ним в подвал. Совершенно объяснимые в этом случае угрозы, которые лились со стороны мисс Хармонн, впрочем, не возымели должного эффекта — мальчишка не торопился возвращаться, несмотря на то, что его воспитательница явно изъявила отсутствие желания продолжать игру, тем более в таком месте. Прежде ей, конечно, приходилось внизу в поисках не только детей, но и кое-какого хлама — к счастью, для всего необходимого Томпсоны все же оборудовали кладовую и прачечную на первом этаже, потому и отсутствие света в подвале уже какое-то время никого не смущало. Единственная, кому могло вбрести в голову проникнуть сюда, была одуревшая от скуки малышня. Женщина окликнула Макса ещё раз, постепенно выходя из себя, поскольку не выносила подобных проказ, однако ответа не последовало. В этой темноте она, казалось, слышала только звуки своего тяжелого дыхания и биение собственного же сердца, ритм которого необычно ускорился. Спустя несколько минут глаза няньки привыкли к царящей в подвале тьме и уловили движение — женщине показалось, что за перекошенным старым комодом притаился искомый ребенок. Она не стала в очередной раз звать его, чтобы вынудить вновь изменить свое положение, поскольку бродить тут, в затхлом подвале, рискуя споткнуться о какой-то мусор или испачкаться — последнее, чего хотела женщина. Молча, стараясь ступать осторожно, мисс Хармонн сделала несколько шагов в нужном направлении, миновала деревянную рухлядь и резко выбросила руку в темноту за комодом, надеясь нащупать маленького паршивца. Пальцы предсказуемо сомкнулись на рукаве или шивороте рубашки, но няньке вдруг подумалось, что сын Томпсонов всегда держал одежду в порядке — в основном из-за участия наставницы — и за очень редким исключением позволял себе порвать или испачкать что-то во время своих игр. То же, что женщина нащупала, походило на заскорузлую половую тряпку. Едва женщина успела подумать об этом, как что-то вцепилось в подол её платья и ткнулось головой в бедро, словно ища помощи. Старухе понадобилось ещё какое-то время на то, чтобы переварить произошедшее и подавить возглас удивления. В конце концов, решила она, негодник мог натолкнуться на паутину или что-то настолько же мерзкое, испачкаться и в конце концов испугаться, отсюда такое неистовое желание найти хоть кого-нибудь, кто выведет его наружу. — Ну-ну-ну… — вымолвила нянька, стараясь не проявлять строгости. — Зачем ты полез сюда, Макс? Хармонн посмотрела вниз, надеясь обнаружить в полумраке блестящие от слез глаза, полные детского раскаяния, однако увиденное заставило старуху не только позабыть о наказании, которое она в мыслях уже назначила мальчишке, но и издать крик неподдельного ужаса. Карга что было силы оттолкнула от себя существо и после того как поняла, что удар вышел достаточно сильным, а хватка незнакомца ослабла, бросилась к лестнице, на вершине которой её и поджидал Макс. Если бы старуха не была так напугана, возможно, различила, что Младший улыбался, наблюдая за тем, как она силилась восстановить дыхание, держась то ли за сердце, то ли за скрытый под высоким воротом блузки нательный крестик. По счастью, на крик работницы быстро прибыл Томпсон, однако спустившись подвал с фонарем, он лишь развел руками. — Возможно, это была крыса, — безразлично добавил Макс-старший, когда Хармонн в очередной раз попыталась объяснить, что увидела, — в темноте было бы странно, если бы вы её разглядели. Мерзкие твари, но я пошлю кого-нибудь, чтобы их потравили. В большом доме без этого, увы, никуда! Глава семьи подсказал подчиненной, что не считает, будто бы нечто подобное могло стать выдумками умалишенной, но нянька догадалась, что именно это Томпсон и подразумевал. После происшествия мисс Хармонн стала все больше уверяться во мнении, что и свою женушку Макс-старший мог запереть в её спальне и объявить сумасшедшей по тем же причинам — женщины, что бы они ни видели, слабо влияли на мнение мужчин, особенно здесь, на Юге. Украдкой нянька поделилась с Эвелин своими опасениями, но та, похоже, уже утратила всякую связь с реальностью и ничем не помогла напуганной старухе: услышав слова о том, что с сыном что-то не так, женщина лишь обернулась в сторону неожиданной собеседницы, на мгновение серые глаза прояснились, но тут же понимание в них затянула мутная пленка. Более нянька не тревожила жену Томпсона своими переживаниями… Вероятно, сделай она это несколькими годами ранее, все могло сложиться иначе. Пересилить свой страх и вновь спуститься в подвал, чтобы во всем разобраться, нянька так и не сумела, хотя она и видела тайком, как мальчик не раз посещал это зловещее место. Ужасная загадка так и осталась неразгаданной, хоть мисс Хармонн и старалась вывести своего подопечного на чистую воду. Осторожно, мягко, что в её исполнении выглядело слишком подозрительно — настолько, что даже ребенок мог раскусить такую неумелую попытку прикинуться добрым товарищем. Как бы то ни было, долгое время ничего похожего не происходило, и старуха лишь зря изводила себя догадками о том, с чем столкнулась. Покидать дом она не торопилась, считая, что приносимый не самой трудоемкой работой достаток обещал достойный уход на покой, тем более в такие непростые времена. Редкие посетители Колдвинд по-прежнему играли с отпрыском Томпсонов, хоть и с неохотой, но спускались в подвал, лезли в грязь у ручья, либо на пыльный чердак, а Хармонн только и оставалось, что отчитывать их за шалости. Со временем случай подзабылся, истесался подобно гальке, стал обманчиво безопасным, иллюзорным, как страшный сон, и вот тогда, около трех лет спустя, нечто странное вновь подкралось к ферме.***
Мрачной и дождливой августовской ночью с заднего двора пропала сторожевая собака. Рыжая старая сука в широком ошейнике с тяжелой пряжкой и драным ухом, обладавшая дурным нравом, но неизменно сообщавшая о появлении чужаков на территории Томпсонов, зашлась привычным злобным лаем, но затем что-то оборвало его, низведя сначала до жалобного поскуливания, а затем и до зловещей тишины, нарушаемой разве что стонами сквозняка в перекрытиях дома и звуком моросящего дождя. Выбежавший на звук глава семейства ничего не обнаружил. Собака словно сорвалась с цепи и убежала. Томпсон не посчитал нужным бросаться в погоню и отложил расследование на светлое время суток. Поутру, заручившись поддержкой работников, Макс решил обойти территорию фермы на предмет иных свидетельств вторжения, но даже тогда не удалось обнаружить ничего странного. Животные вели себя спокойно, и единственной, кто, похоже, разделял беспокойство Томсона, оказалась Эвелин. — Оно не просто подкралось, а уже вошло в этот дом… Что-то… Что-то… Темное! Что-то, что кусает меня по ночам! Что-то… Темное… Стоит мне закрыть глаза, и оно уже хватает меня за ноги и хочет утащить в Бездну! — причитала она, кутаясь в коконе из простыней, словно бы пыталась найти там укрытие от незримой угрозы. Встав рано, как обычно, мисс Хармонн узнала о случившемся от Макса, который, нервно теребя дужки очков, пытался допить первую чашку кофе. — Черти что! — бросил он, резко поднявшись, из-за его чуть не опрокинул посуду со стола, впрочем, в этот раз обошлось без происшествий. — Не мог же вор залезть во двор и утащить собаку! Видимо, какой-то подлый мерзавец очевидно что-то затеял! Возможно, стащить коров или залезть в дом! Собака не давала ему спокойно спать… А что еще хуже, мэм, это может быть какой-нибудь проклятый оки*, будь они неладны! Сперва эти крысы потащились на Запад, видать, за тамошними апельсинами, и тут, видите ли, поняли, что не видать им тамошнего солнышка да… апельсинов! — Что же вы думаете, что они сделали со старушкой Рози? — спросила старуха едва дрогнувшим голосом, впрочем, абсолютно безразличная к тому, что куда-то подевалась надоевшая шавка. — Съели?! — выпалил в ответ Макс, тем самым заставив женщину прижать руку к груди. — Вам-то беспокоиться нечего… Я это просто так не оставлю! Не на того они напали! Мисс Хармонн с опаской взглянула на мужчину и заметила, может, впервые, какое измученное у того лицо. Было бы чему удивляться — такие проблемы с женой, бесконечные поездки в город, маленький сын и целая кипа дел тут, на ферме, довели бы до сердечного приступа кого угодно. Томпсон быстро ушел, а нянька, убирая со стола, наконец поняла, что в словах нанимателя заставило её сердце дрогнуть от тревоги. «Сперва эти крысы потащились на Запад…» — она обернулась, словно бы за ней подглядывал кто-то, но обнаружила в полумраке небольшого коридорчика в дальней части кухни лишь несколько стеллажей под мешки с крупой и прочую снедь и запертую дверь в подвал — неплохое напоминание о забытом, казалось бы, кошмаре. Хармонн решила, что в пропаже собаки виноват мальчишка. Проклятый мальчишка, который прилежно учился, играл в свои странные игры и говорил с «букой» в подвале в тот день, когда его нянька столкнулась с неизвестным. Во что бы то ни стало надо вывести его на чистую воду, может, тогда Томпсон-старший поймет, что все его близкие — полоумные психопаты, так решила Хармонн, убирая кофейный набор в сервант. Поднявшись лишь затем, чтобы позвать подопечного завтракать, поскольку напольные часы в холле уже показывали без четверти девять, женщина осторожно постучала в комнату Младшего и, чуть приоткрыв дверь, осторожно заглянула внутрь. Макса внутри не было, поэтому старуха без колебаний зашла. Постель заправлена, одежды на стуле нет — одним словом, паршивец зачем-то встал пораньше и уже куда-то подевался. Впрочем, чем старше он становился, тем непредсказуемее казался няньке, которая оставалась в Колдвинд скорее на правах домоправительницы, наблюдавшей за тем, чтобы дом не зарос грязью, стол всегда был накрыт, а рабочие фермы не позволяли себе пользоваться хозяйским гостеприимством. Несмотря на относительный порядок комнаты, не растратившая с годами сноровку женщина скоро обнаружила кое-что, что не должно было находиться к комнате сына Томпсонов. Истертый широкий ошейник с тяжелой бляхой притаился под кроватью, весь в уже засохшей грязи. Хармонн ожидала увидеть кровь, но ничего подобного на заметила даже тогда, когда спешно напялила очки. Подхватив улику, она с небывалой для пожилых ловкостью спустилась на первый этаж и принялась искать Макса… Любого из них! Десятилетний ребенок не мог ей навредить, так считала домоправительница.***
К вечеру, спустя почти целый день поисков, одна из работниц фермы, еле удерживаясь от истерических рыданий, сообщила, что нашла у старого ручья нечто ужасное. Прибывшие на место мужчины долго исследовали пожухлую траву и грязь у берега, и у самой кромки обнаружили то, что видимо, осталось от мисс Хармонн. Рука с раздутыми от артрита пальцами мертвой хваткой сжимала собачий ошейник. Даже не так — обрубок руки, заканчивающийся там, где у обычных людей предплечье переходит в локоть, рваной кровавой массой, на которую уже слетелись мухи. Кто мог совершить подобное и куда подевалось тело старой девы никто так и не узнал. Прибывшие на место полицейские прочесали ранчо, близлежащие поля, однако не нашли следов злоумышленников. Впрочем, случай поставил на уши всех, кто так или иначе относился к Колдвинд, разве что сын Томпсона хранил поразительное для ребенка спокойствие, спрашивая, впрочем, куда же могла подеваться его верная воспитательница. Эвелин в своей домашней камере надрывно смеялась, словно бы зная, чем всё закончится для тех, кто задержится на ферме на непростительно долгий срок.***
Сказать, что случай повлиял на многих наемных работников фермы – не сказать ничего. Люди в городе, соседи Томпсонов утверждали, что Колдвинд полюбился какому-то психопату, кровожадному убийце, и одному Богу известно, что он сделал с телом бедной старушки. Наемники, не обладавшие столь же сильными меркантильными желаниями, как у почившей, цеплявшейся при жизни за свое жалованье хваткой бойцовского пса, разъезжались, полагая, что в Канзасе еще достаточно крупных землевладений, которым требуется опытная рука, но в этих потенциальных местах уж точно не будет происходить чего-то подобного. Со временем даже учителя, которые приезжали к мальчику, чтобы обучать грамматике, математике, истории и прочим предметам, необходимым для общего развития, стали отказываться от посещения дома Томпсонов. Пока средства ещё имелись, Макс-Старший уговаривал преподавателей оставить выдумки, но почти все как один твердили, что ребенка лучше отправить в частную школу — так он будет подальше от всех ужасов, что творятся буквально под носом. Всё же вняв многочисленным уговорам, Томпсон отправил сына в местечко, устроившееся в тихом пригороде Уичито, где мальчик был вынужден проводить все свое время, кроме каникул и выходных на праздниках. Надо сказать, что мальчика отъезд не на шутку встревожил, и Младший чуть ли не в слезах, что уж совсем не было на него похоже, умолял отца оставить его дома. Впрочем, ни один довод не был воспринят всерьез, и уже в новом учебном году Макс сидел за партой в Уичито. Так продолжалось довольно долго, поскольку оставались еще невозмутимые люди, которые не отказались от работы в Колдвинд и от денег Томпсонов… Однако позднее не стало и их.***
Весной, когда Младшему стукнуло шестнадцать лет, практически в одночасье на ферме издохли все коровы. Амбар, в котором животные коротали ночи, как потом сообщил прибывший к Томпсону специалист, покрыл ядовитый грибок, животные заразились. Три или четыре барзона еще кое-как держались на ногах, но большая часть телок и телят погибла. Притаившуюся в самом углу амбара, словно бы даже спящую некогда красавицу сперва приняли за одну из выживших, однако стоило работникам приблизиться к ней, как стало понятно, что почерневшее вымя уже оккупировали личинки. В скором времени череда финансовых неудач, вызванная отказами от сделок с Томпсоном, вынудила Макса-Старшего забрать сына из частной школы. Казалось бы, Депрессия, лишения, вызванные Второй Мировой, для многих остались позади, несмотря на то что оставили свежие шрамы, но для Колдвинд только сейчас наступили темные времена. Глава семейства не находил себе места, видя, как и без того не самое крупное предприятие выгорает, точно муравейник, на который навели лупу, как достаток улетучивается подобно дыму на ветру, напевая поминальную песнь по всем мечтам и целям, которые Макс когда-либо преследовал. Вернувшийся из своей ссылки Младший сохранял безразличие, заставлявшее отца нервничать ещё сильнее. Судьба семьи, образование, близкие, карьера, будущее вообще, казалось, совсем его не заботили. Прибыв домой, Макс-Младший, как и в детстве, курсировал по излюбленному маршруту, который включал и старый ручей, где уже много лет назад группа работников фермы обнаружила жалкие останки мисс Хармонн, и заброшенный амбар, где встретили свою смерть несчастные барзоны, и ряды кукурузы, которые шептались о своих тайнах. Еще недавно Колдвинд наполняли десятки жизней, а теперь поля и ранчо опустели, превратив некогда плодородные земли в безлюдную пустошь, мертвую, с гниющей травой и возвышающимся на фоне всего мрачного пустыря белым домом, похожим на последний удел отверженных. Эвелин, уже давно лицезревшая подобное из окна своей ловушки и через призму искаженного восприятия встревожилась лишь тогда, когда вернулся её сын. До его возвращения она была удивительно тихой и смирной, и вот, спустя столько времени, вновь зашлась истерическим ревом, который могли слышать только её супруг и ребенок. Лишь первый хоть как-то реагировал на вопли благоверной, поскольку не осталось больше никого, кто мог бы её успокоить, поднести ей поесть или сменить старые простыни. Макс-Старший же проклинал весь белый свет. — Однажды я просто сожгу эту богадельню… Возьму немного бензина… Чиркну спичкой… Я купил пару канистр на той неделе… Господи, за что так со мой! Терпение главы семейства истончалось, параллельно, под гнетом алкогольного делирия, истлевал и его рассудок. В тот вечер, когда все закончилось, он выпил в одно горло почти целую бутылку виски, и через час бдения отключился. Младший чувствовал, как веет гарью, ощущал пока нереальное, но подбирающееся к порогу пламя. Стоило отцу отправиться в путешествие по волнам бессознательного, сын нашел в гараже запасы бензина и без колебаний притащил канистры в дом. Вскоре на первом этаже запахло горючим, но прежде чем все завершить, как завещал Макс-Старший, мальчик решил заглянуть наверх. Стоило ему отпереть замок спальни матери, откуда сразу пахнуло застойным воздухом и невыносимым для нормального человека ароматом, представлявшим собой смесь мочи, пота и медикаментов, пленница подобрала ноги в своей кровати и забилась в угол, закрыв лицо одеялом, словно маленькая девочка, которой в темном проеме почудился монстр — если она его не увидит, то ничего не произойдет… Так? — Бездна не заберет тебя, мама, — произнес Младший будничным тоном, словно рассуждал о погоде, — ты слишком высоко, зависла на своем сером облачке, вот она и не дотягивается, только мучает тебя, поскребывает своими черными лапками по твоему разуму. Он неспешно прошел внутрь и присел на край кровати, наблюдая за тем, как взрослая женщина прикидывается беззащитным ребенком. Возможно, она правда пыталась внушить себе, что деградировала до младенчества, чтобы укрыться от кошмаров. — Но она ждет. Там. Внизу. Лестничный пролет, и вы познакомитесь лично, — обхватив иссохшую женскую руку, кожа которой напоминала пергамент, Макс встретил ожидаемое сопротивление, которое поспешил прервать, надавив на Эвелин всем весом. — Она ждет тебя! Вскинув голову, чтобы взглянут в лицо истязателя, миссис Томпсон увидела, по причине больного рассудка или на самом деле, как пространство за фигурой так называемого сына потемнело, и в углах комнаты заклубился туман, чье шевеление больше походило на движение живого существа, а не атмосферного явления. Она знала! Она всегда знала, что за этой маской благонравия, таким знакомым и милым лицом сына, в котором в равной степени угадывались черты обоих родителей, крылось что-то противоестественное и злое. — К-к-кто… Т-т-ты? — спросила Эвелин задыхаясь, но чужак лишь шире улыбнулся, обнажив ровные белые зубы. — Неужели ты забыла мое имя, мама?***
Пожарная бригада добралась до Колдвинд, когда объятые огнем крыша и второй этаж уже с грохотом обрушились на фундамент. К счастью, здание располагалось вдалеке от необъятных полей, принадлежавших Томпсону, и потому пламя не распространилось на засохшую траву. К утру то, что осталось от дома, все же получилось потушить, однако тел Макса, Эвелин и их сына в обгоревших развалинах обнаружить так и не удалось. Прибывшие на место полицейские единогласно со страховой службой решили, что ополоумевший Томпсон сам поджег дом и скрылся, прихватив с собой всю обезумевшую семейку, хоть в эту картину и не вписывался оставшийся в гараже старый «Бьюик». Ферма и окружавшая её земля достались банку, поскольку разъехавшиеся по стране немногочисленные родственники предпочли не брать на себя такую непосильную ношу как забота о столь большом участке земли, и хоть на следующий год поля вновь принесли немалый урожай новым владельцам, выгоревший двор, на котором до недавних пор высился дом Томпсонов, так и остался бесхозным. По неясным причинам никто так и не решился возводить на этом месте новое жилище. Соседи, те, что ещё помнили, какие события разворачивались в Колдвинд, пока его прежние хозяева ещё были живы, поговаривали, будто на этой черной проплешине посреди кукурузных полей периодически возникает странный густой туман и из него, по словам очевидцев или выдумщиков, доносятся странные звуки, похожие на полные страданий человеческие голоса.