Shoot my shot

Господи, так напиваться противоестественно. Противозаконно. Противо… положно здравому смыслу. Цзян Чэн искренне пытается собрать мысли и последние остатки трезвости в кучу, но единственное, что он может себе позволить — наблюдать за Лань Сичэнем, как тот, покачиваясь, падает на шезлонг, едва не выронив бутылку вина, но точно расплескав половину по полу. — Но, признаться, хоть я и пьян, могу сыграть вам что-нибудь из Рахманинова. Это сложно, но не вижу никаких преград. Вы слушали Рахманинова? — Не довелось, — кратко отвечает Цзян Чэн и пробует отобрать у Сичэня бутылку, но получает невнятные возмущения в свой адрес. — Тогда я обязательно что-нибудь вам сыграю! Это ведь всё, что я умею делать, по правде сказать. Я в быту абсолютно беспомощен, потому у меня живет А-ма. А вот сын всё умеет. Цзинъи такой замечательный! Даже пьянущий он болтает про сына, с ума сойти. — Господин Лань, лучше, думаю, пойти спать. Сичэнь оборачивается и назидательно произносит: — Не забывайте, Цзян Чэн, сегодня мы отмечаем мой день рождения. Немножко заранее, но ничего страшного. — Забыл спросить, «немножко» — это насколько? — уточняет Цзян Чэн. Сичэнь делает большой глоток из бутылки: — На три месяца. — Сколько??? — Три месяца. — Вам просто захотелось нажраться. — Кто знает, может, я не доживу до дня рождения, чокнутый фанат укокошит меня, пока вы спите, — ровно говорит он и отпивает еще. — К тому же, нужен был повод влить в вас шампанское. Не будь весомого обстоятельства, вы бы отказались пить, а квасить в одиночку я не любитель. Вы никогда не замечали, что когда достаешь шампанское, любой день приобретает очертания праздника? Любая дата. Удивительно. Знаете что? — Что? — недоверчиво бубнит Цзян Чэн. Сичэнь ставит бутылку на пол, кое-как скатывается с шезлонга и, сидя, начинает стягивать с себя одежду. Несколько прихуевший с такого перфоманса Цзян Чэн подрывается с места, падает, чем вызывает у Сичэня взрыв смеха. — Что вы делаете? — А разве не видно? Я иду плавать. — Вы пьяный, не хватало, чтобы вы утонули в бассейне посреди ночи! Эй, хватит! Послушайте меня, я же ваш телохранитель! Сичэнь встает на ноги, твердо делает шаг вперед, оглядывается на Цзян Чэна, говорит неожиданно низко и томно: — Ну, значит, если что, вы меня и спасете, — и прыгает в воду. Цзян Чэн подползает к краю, опуская голову и пытаясь разглядеть что-то в прозрачной воде, от алкоголя ведет, он проклинает всё на свете. Сичэнь выныривает в метре от него, улыбается, донельзя довольный. Капли с волос стекают по лицу на грудь и плечи. — СЛЫШЬ! Возвращайтесь обратно сию же секунду, или я вам нахуй ноги переломаю сейчас! Лицо Лань Сичэня вытягивается от удивления: — Ого, господин Цзян, да вы, похоже, не на шутку разволновались! Я в порядке. — А вы, господин Лань, самый настоящий пьяный дебошир! Выбирайтесь из этого сраного бассейна, или я за себя не отвечаю! Сичэнь подплывает буквально на пару сантиметров ближе: — Не пьяный дебошир, а в нетрезвом состоянии имею легкую тягу к хулиганству. Все в рамках разумного. «Тебе пиздец, Лань Сичэнь, » — думает Цзян Чэн. Думает до тех пор, пока Лань Сичэнь не начинает петь. Эхо его голоса отскакивает от кафеля, кружит голову, это всерьез смахивает на гипноз. Он подплывает еще ближе, глаза совсем черные, глубокие, Сичэнь негромко и вкрадчиво поет что-то про «ночные плавания». Цзян Чэн до этого ни разу не слышал его голос т а к и м, не видел его т а к и м, господи, да он же самый настоящий русал. Ваньинь, завороженный, не сразу замечает, как Сичэнь цепляется пальцами за бортик в миллиметре от его ботинок, тянется ближе, как будто для поцелуя. А затем, продолжая напевать, вдруг резко обхватывает его рукой за шею и опрокидывает в воду одним движением. Цзян Чэн даже не успевает вскрикнуть, только понять, что оружию, одежде и обуви пришел пиздец. Он выныривает, откашливаясь, под бесстыдный смех Лань Сичэня. Сказать, что Ваньинь возмущен — не сказать ничего. Он зол, взбешен и всерьез хочет оторвать голову кое-кому. — Тяга к хулиганству, значит, да? Сичэнь закусывает нижнюю губу и кивает: — Верно, — улыбка абсолютно обезоруживающая. — А к чему тянет вас, Цзян Ваньинь? Вопрос повисает во влажном воздухе. Его глаза хуже самой огромной, голодной и жадной черной дыры. Взгляд глубже Марианской впадины, и потеряться в нем легче, чем в Бермудском треугольнике. Сигнал о помощи затухает далеко в холодном темном океане. — К вам, — выдыхает Цзян Чэн и целует его в губы в таком отчаянии, в каком сигналят заблудшие корабли, находя маяк. Всё сходится в одной точке, когда Сичэнь забрасывает его ноги себе на пояс, спиной упираясь в бортик, стоя по плечи в прохладной воде. Рубашка неприятно оседает на плечах тяжелой сыростью, но сейчас это мало кого волнует, когда поцелуи становятся развязнее и глубже. Цзян Чэн водит по телу, сжимает пальцами загривок, цепляя мокрые отросшие пряди, подается под прикосновения и, если бы он только мог, то въелся бы в эти шикарные сильные руки, как кислота. — Замерзнете, — говорит Сичэнь и толкает его в направлении лестницы. Медленно, постоянно поскальзываясь и спотыкаясь, Цзян Чэн забирается наверх, помогает подняться Лань Сичэню, какое-то время они сидят на одном шезлонге молча, позволяя воде стечь. — Мне… — начинает было Ваньинь, но Сичэнь останавливает его жестом. — Пока я пьян, лучше дайте поцеловать вас еще раз. Внутри Цзян Чэна все заходится оглушающим воплем «ДА». Он скидывает сырую рубашку и подается вперед, в объятия, где его так долго ждали.