Shoot my shot

Они теперь всё делают вместе: завтракают, стирают вещи, прибираются в доме, Сичэнь показывает Цзян Чэну основы игры на клавишах, Цзян Чэн учит Сичэня собирать и разбирать пистолет. Вечером они пялятся в телевизор, рассказывают разные дурацкие истории из жизни и много, много, очень много целуются. Удивительно, насколько быстро Цзян Чэн привыкает к постоянным прикосновениям и уже сам ищет их — переплетает пальцы, гладит по коленке и проводит по пояснице. Иногда ему кажется, что время в этом доме остановилось, за окном лишь меняются декорации времени суток. Это даже не бесконечный отпуск, а какой-то затянувшийся медовый месяц с участием двух оголодавших по тактильности придурков. Он забыл, когда последний раз оставался наедине сам с собой, в душ они тоже ходят вместе. Последние три дня они завели «традицию» вечерней ванны, в которой валяется кто-то один, а второй берет любую книгу с полки и читает вслух. — «Это нормально, что ты задаешься вопросом о своем будущем, — сказал Джерри, — но я-то не могу позволить себе такой роскоши. Ты забыла о войне. Наша страна посылает в Европу деньги и оружие, но этого мало, скоро начнут посылать людей, и меня убьют, » — с выражением читает Сичэнь, сидя на старой табуретке около ванной, облокотившись на раковину. Цзян Чэн приоткрывает один глаз, и уголок его рта ползет наверх. — Какая разница, что он ей говорит, она же балбеска. Вот увидишь, она не будет слушать его ни за что. Сичэнь перелистывает страницу и запускает свободную руку в воду, мешая пену. "— Если будет война, я не стану отсиживаться у родителей, это точно. — Ты мой герой. Я провожу тебя до парохода и помашу с пристани кружевным платочком." — Сказал же! –ухмыляется Ваньинь. Лань Сичэнь качает головой и продолжает абсолютно невозмутимо: — «Как милы эти двое, и до чего же мне нравится воображать их на террасе старого дома в Нью-Джерси, под луной, дробящейся вдали в океане… а я пишу, сидя по другую сторону океана, в Биаррице. Они прямо напротив, и я не могу на них насмотреться, пусть семьдесят лет отделяют меня от этого вечера 1941 года, пусть между нами Атлантический океан, пусть их нет в живых, я вижу, как они кружат в танце и целуются, словно кусают спелые плоды, истекающие соком… Целоваться и ссориться — таков секрет счастья.» — Сичэнь скептично фыркает себе под нос. Цзян Чэн, радостно наблюдая его реакцию, копирует ее: — Старый дрочила. — Цзян Ваньинь, как не стыдно, — цыкает Лань Сичэнь с притворной укоризной. — Но, вообще, соглашусь. Жанр нон-фикшн довольно странная вещь. Я пока не понял, нравится мне или нет. — Маэстро, читайте дальше, пожалуйста. Сичэнь чинно кивает в своей королевской манере и перелистывает: — «Любовь — это иметь и не иметь. Когда Вертер случайно касается ножки Шарлотты, он делает это не умышленно: это, так сказать, считается и в то же время не считается.» - он облизывает губы, голос становится на тон ниже. — «Любовь рождается от невольной ласки, от неподвластного нам движения. Это как говорить с кем-то по телефону: человек здесь, хоть его и нет.» Цзян Чэн все это время держит его за руку, лаская пальцы, теперь его лицо серьезно, он вдумчиво слушает. — «Я люблю тебя, Уна. Вся моя жизнь летит в тартарары. Это самоубийство — любить тебя, Уна. Я погиб, пропал ни за грош. Никто никогда не был так счастлив и так жалок. Ты создана мне на погибель. — А теперь слушай меня. Я принимаю твою любовь… смотри мне прямо в глаза… я не умею любить, но готова позволить любить себя тебе, и только тебе, сейчас скажу почему: потому что ты слушаешь меня с таким проникновенным видом, когда я несу чушь.» Сичэнь сглатывает, бросает один короткий взгляд на притихшего Цзян Чэна и, набрав побольше воздуха, продолжает: — «Однажды я напишу лучший роман двадцатого века. А пока я все беру на себя, little Уна. Любить тебя легко. Это так, и ничего тут не поделаешь.» Цзян Чэну кажется, что дыхание застыло где-то в глотке. Они смотрят друг на друга дольше положенного, переваривая смысл слов, а потом тянутся, поцелуй вклинивается идеально, как и должно быть. — Я будто знаю вас сто лет, — шепчет Цзян Чэн и обхватывает Сичэня за шею, прислоняясь лбом ко лбу. — Эти дни — лучшее время в моей жизни, Лань Сичэнь. — Я бросил курить с того момента, как встретил вас, — признается тот, роняя книгу на пол. Она так и остается лежать где-то там. — Почему? — Сигареты мне больше не нужны, чтобы отвлечься. Я и так постоянно отвлекаюсь, глядя на вас. Потому что рядом с вами я счастлив, — Сичэнь проводит большим пальцем по нижней губе Цзян Чэна. — Когда вас нет рядом, я безумно скучаю. Стоит вам выйти из комнаты на десять минут — я уже весь извелся, — он улыбается и легонько чмокает его в губы. — Что ж вы со мной сделали, Цзян Ваньинь? Цзян Чэн приподнимает его футболку (вообще-то свою, но вещи давно уже стали общими), помогает стянуть через голову и касается ладонью живота и груди. — Ничего я с вами не делал. Это вы меня совсем закружили. Мне как будто пятнадцать. Сичэнь опускает глаза, и растягивает губы в улыбке: — Вы хотите меня, верно? Ох, черт. «Ну, естественно, я хочу тебя, бестолковый, у меня все мозги в член мигрировали, пока ты литературой развлекался». Но вслух он отвечает лишь: — Да. — Могу я… — Сичэнь спотыкается, подбирая слова, — трогать вас? — Где желаете. Это лучше, чем секс — предвкушение. Та часть, где ты знаешь, что ждет вас обоих, и каждый из вас готов и принимает полностью. Где каждый говорит на всех доступных языках, включая пресловутый язык тела, — «люблю». Чтобы любить Лань Сичэня много не надо — он идеальный во всем, даже в своем несовершенстве, и Цзян Чэну хочется, правда, очень хочется во всем ему доверять. Он вылезает из ванной, позволяет медленно и предельно тщательно обтереть себя полотенцем, в мыслях посмеявшись, что Сичэнь растягивает удовольствие намеренно. — У вас был секс с мужчиной когда-нибудь? — спрашивает Лань Сичэнь чуть слышно, закутывая Цзян Чэна в (свой) банный халат. Цзян Чэн отвечает честно: — Никогда. Сичэнь кивает и завязывает пояс на халате. — Хорошо. В таком случае, я буду аккуратнее. У меня опыта немного больше, поэтому, пожалуйста, доверьтесь мне. Это нелегко, но, я обещаю, что сделаю всё возможное, чтобы не причинить вам боли. — Лань Сичэнь, — шепчет Ваньинь ему в губы. — Я вам доверяю. Тот крепко прижимает его к себе и целует в щеку, затем в скулу, в висок, проводит губами по ушной раковине и слегка прикусывает мочку. Цзян Чэн чувствует, что дыхание перехватывает в глотке, и делает судорожный вдох. В коленях откуда-то возникает дрожь. Всё естество жадно отзывается на прикосновения, само подается под ласку и просит больше, трогать спереди, сзади, по бокам — везде. — Идемте в спальню. И… — Сичэнь медлит, подбирая слова. — …Если будет больно или дискомфортно, обязательно скажите. Он нежничает с ним, как с девственником, и, технически, Цзян Чэн и есть девственник. От мысли, что это его «первый раз», внутри всё ликует и одновременно съеживается от страха. Единственное, что остается проводником в реальность — черные глубокие глаза и голос, постоянно шепчущий смущающие, но безумно приятные вещи. Поцелуев настолько много, что Цзян Чэн перестает понимать, как и что, тело горит, жарко, чужие губы смыкаются на члене, и спину выгибает дугой. Короткие стоны перерастают в бессвязные сладкие звуки, Цзян Чэн сгребает простынь в кулак, словно в надежде, что она его удержит. — Всё в порядке? — Ммм… Сичэнь вытирает смазку с краев рта и слизывает ее с пальцев, пошло причмокнув: — Поможете мне раздеться окончательно? Цзян Чэн, чувствуя себя очень пьяным, снимает с него брюки и белье, целует в тазовые косточки и ниже. «Гигантские окошки в доме ничего не компенсировали. Они всего лишь показывали, что у хозяина шикарные дом и член.» Сичэнь падает сверху и заводит руки Ваньиня над головой, касается губами шеи и ключиц, проводит широкими ладонями вдоль боков и разводит ноги. — Вы не растянуты, а без смазки это будет довольно неприятно. — Возьмите в комоде под бельем. Лань Сичэнь удивленно приподнимает брови. — Серьезно? Цзян Ваньинь, чего еще я о вас не знаю? — Брат моего друга — владелец сексшопа. Конечно же, у меня есть смазка. И презервативы тоже есть. Цзян Чэн не вдается в подробности, что последний раз, когда Вэй Ин приезжал с продуктами, то практически насильно впихнул ему «пакетик с приветиками» от Хуайсана. На секунду Ваньинь задумывается, что будет, если Вэй Ин снова приедет и вдруг увидит Сичэня в шмотках, принадлежащих Цзян Чэну. Наверняка бросится звонить бойфренду и срывать голос в вопле «А я говорил!». Сичэнь возвращается с пузырьком смазки, выдавливает на пальцы и заинтересованно вдыхает запах: — Вам нравится сладкая? Почему-то я так и думал. «Хуайсан, вот только дай добраться до города, и я тебе предъявлю за карамельную хрень по полной программе».  — Может, вы уже соизволите добраться до моей задницы, господин Лань? Лань Сичэнь улыбается, кусает губы: — Я думаю об этом уже черт знает сколько, господин Цзян, — и подтягивает его поближе. — Вы выглядите ослепительно. Я с ума сойду сейчас. Он нашептывает, какой Цзян Чэн замечательный, как дорог ему, говорит о своих чувствах свободно и страстно, целует в шею, пока осторожно растягивает задний проход пальцами. Сичэнь не торопится, он ненавидит спешку, оттого мучение еще слаще. Каждую вспышку боли он заглаживает, зацеловывает, зализывает, и Цзян Чэн уже не понимает, где Сичэнь, а где он сам. От желания уже потряхивает крупной дрожью, и он просит. Просит, как никогда в жизни. — Пожалуйста, пожалуйста, А-Хуань, пожалуйста… Зрачок мгновенно сжирает темную радужку, Сичэнь впивается в губы так, будто хочет высосать душу, а затем медленно вводит член и ложится сверху, упираясь локтями по обе стороны от головы Цзян Чэна, чтобы удерживать зрительный контакт. В тот момент Цзян Чэн понимает, как красиво они могут любить друг друга. Он теряет последний разум от запахов, близости и этого сумасшедшего тягучего темпа. Он счастлив. Настолько, что, пожалуй, именно в этот момент хотел бы умереть, выстанывая только одно имя. Лань Сичэнь.