В моментах. Слеш-сборник

***

— Значит, идиот? — голос слишком севший, сойдет за угрожающий шепот. — Идиотище, — тяну с самой заботливой улыбкой, на какую только способен. — И кто в этом виноват? — Ты сам, разумеется. Я честно предупреждал, что от меня пару-тройку дней лучше держаться подальше, чтоб не заразиться. Рассказывал про то, что это хроническое, поэтому переношу легче периоды обострения. Из комнаты старался не выходить лишний раз, даже чашку свою отдельно поставил! А что в итоге, м? — Хреново ты как-то предупреждал... Отдувайся. Он натягивает плед повыше, прячет нос и смотрит исподлобья — можно сказать выразительно, но у меня давно иммунитет к таким взглядам, не проймешь. Плаваю меж двух буйков, один называется «режим бурчащей зловредности», а другой — «искреннее человеческое сочувствие». Плаваю точнехонько посередине, не прибиваясь ни к одному. Оттого никак не получается сконцентрироваться на одном настроении: рот выдает очередную порцию беззлобно-ехидных замечаний, а руки заботливо помогают укутать чужие ноги в теплую ткань и устремляются доделывать целебное месиво из трав, фруктов и специй, попутно незаметно примешивая в термос немного солнечных зайчиков, так, для закрепления общего оздоровляющего эффекта. Прихватываю на обратном пути пачку таблеток с комода, на всякий случай. А замечания, между прочим, вполне обоснованные! Шею украшает цепочка добротных засосов, за два дня приобретших почти нежный красноватый оттенок. Губы едва-едва отошли от несдержанных в порыве укусов. Это было, конечно, прекрасно и хорошо… Но очень не вовремя. Даже с учетом полного удовлетворения всех участников процесса. ...усталость скрадывает слова и здравый смысл. Обнимает со спины и ласково целует в затылок. В порыве затем — шею. А парой минут спустя я обнаруживаю себя грудью на том же комоде, куда днем таблетки кладу, чтобы не забыть, и воспаленное горло отказывается выдавать что-то громче беззвучного полушипения. «Не удержался. Прости». Вздохнув удрученно-мечтательно, возвращаюсь в зал с двумя кружками: кофе с молоком — для любимого, почти выздоровевшего себя и порцией фитотерапии с медом — для заболевшего него. Утро вползает в квартиру лениво, как бы по частям, сначала заполняя звуками оживающих улиц кухню с открытым окном, а затем мягким скользящим светом — в прочие комнаты, кроме моей: туда солнце заглянет лишь вечером. — Теперь можно официально заявить, что у тебя наглухо отбит инстинкт самосохранения, душа моя. Ты в курсе? — усмехаюсь задорно, осторожно передавая чашку в протянутые руки. — Открытие века… — Ты не рад результату познания? — Дело не в этом. — А что тогда? — Просто одна конкретная задница умеет этот инстинкт заглушать. Это немного раздражает, но… — Это что… Я опять виноват?! — И тебе доброго утра, да. Ухмыляется открыто и, подтянув плед, укладывается головой на колени мне, успевшему занять кусок пространства дивана с краю. Ничуть не жалея о содеянном, только устраиваясь удобнее. Уже успел позвонить на работу. Больше не говорит ничего, устал и снова почти засыпает, так что надолго моей и так наигранной злости, разумеется, не хватает. Вздохнув с легкой улыбкой, одной рукой тянусь к своему кофе, оставленному на тумбочке, а пальцы другой вплетаю во взъерошенные короткие прядки. Щемящая нежность подкатывает к горлу откуда-то из груди — и это, пожалуй, главная и самая лучшая приправа всякому утру. А остальное — не беда, как-нибудь справимся.