***
Не шути со мной больше так, у тебя глупые шутки, они тебе скоро боком выйдут. Смеешься? Ну смейся, пока сигаретой не подавишься, смейся… Пока можешь. Хватит с меня этой твоей восхитительной дури и увеселительной ерунды! Дерганых звонков посреди ночи, пьяного бормотания — блин, ты вообще слышал свой подбитый алкоголем голос спросонок в четыре утра, когда оператор телефонный сам еще глаза толком не продрал, а? Предложений сомнительных хватит и походов неизвестно куда: заведешь нас в какой-нибудь глухой паб на улице, которой, господи боже, даже на карте нет, а я потом ищи-свищи таблички, чтобы объяснить несчастному таксисту, откуда нас, гулящих балбесов, надо забрать. Даже геолокация в этих твоих ебенях не работает, ломается, я проверял. Все ломается, когда ты смотришь вот так — темнеющая радужка и чертики, пляшущие на дне чуть расширившихся зрачков. Потом только и остается, что смутно припоминать, где чего расположено было, где небо, где земля, а вон те фонарные столбы, по-моему, в прошлый раз на другой стороне тротуара стояли, и вообще все было как-то немного не так… Так, стоп, какой еще прошлый раз? Впрочем, неважно... Ну и что с того, что мы уже давно больше, чем просто друзья? Что с того, что когда-то ты стал мне проводником в невидимом мире заповедных дорог? Что с того, что вкус твоих губ обратился мне панацеей от всех и всего, а жизнь до тебя, без тебя кажется одним из самых долгих кошмаров? Я уже выучился ориентироваться самостоятельно и прокладывать пути собственные, даже губную гармошку эту твою дурацкую освоил, ученик учителя перерос и сам учить начал, такие дела, да, могу и тебе нос утереть! Хоть прямо сейчас. Хохочешь, скотина рыжая, весело тебе? Вон аж полбутылки минералки опрокинул сдуру… Смотри, на асфальте, где капли упали, трава проросла. Не стыдно людей пугать? Они-то тут ни при чем, они не с нами и не играют в то, на что подсели мы по твоей, между прочим, милости. Но ничего-ничего, я сейчас обижусь окончательно, возьму себя в руки и ноги — и Город ты не узнаешь через день-два, ни одной метки своей не найдешь, ни тропинки знакомой не увидишь, все координаты твои собью, переулки перепутаю: вот развлечение-то будет, на целую жизнь вперед, ух, не беси меня лучше, спасибо скажи, что зубы не грожусь выбить… А то как потом, прикажете, тебя целовать?***
— Напомни мне, пожалуйста, хотя бы одну причину, почему я тебя до сих пор не прибил? Он задумчиво трет шею, а затем кивает в сторону окна, словно бы там прячутся все ответы вообще на любые вопросы мироздания. По небу разливалось нечто зыбкое, нежно-розовое, в мелких карамельно-золотых бликах, приправленное фигурным покрывалом из сливок-облаков. Солнце поднималось лениво, еще будто запоздало ворочаясь с боку на бок, раскрашивая воздух в околоконфетные оттенки, от которых невольно рот наполнялся слюной. Надо чаю выпить, что ли… Без сахара. Определенно, он постарался. — Я единственный, кто пообещал тебе забацать тысячу бумажных журавликов ради одного желания. Без меня ты б по-прежнему сидел в своем северном муравейнике, мечтал о дальних теплых краях и нервно курил бамбук, ища подвох в том, что родился не в тот век, не в той вселенной и вообще как-то ни к месту. Вздыхаю. Бесячий засранец, конечно, но прав: я у нас труднотранспортабельное существо, которому больше по душе статика и милее сердцу постоянство, чем бесконечные перемены. Во всяком случае, когда-то я таким точно был... Отчаянно хотел и старался в это верить, ладно, будем честны. Очень давно, судя по текущему ощущению. — В прошлой жизни, — ехидно мурлычет он и скалится, когда я медленно сажусь в кровати с плохо контролируемым коктейлем внутри из желания ему врезать и потребности прижать к какой-нибудь поверхности — неважно, какого она наклона, — немедленно, а еще лучше бы полчаса назад, но ладно уж, не до хорошего. Ненавижу, когда он лезет ко мне в голову. У нас вообще хотя бы иногда действуют законы на защиту частной собственности отдельно взятой черепной коробки или как?! — Возможно, заработают где-то как-то, раз ты об этом упомянул… Я подумаю. Вспоминаю внезапно свой последний сон, от которого подушка все еще пахнет сливочным ликером, и ухмыляюсь открыто в ответ. — Бара на Дзержинского, — голос лилейный, насколько я вообще способен, — ну, того, где ты надрывался под гитару на еженедельном вечере свободных исполнителей, больше нет. Он переехал. Вот буквально только что. Или даже, скорее всего, еще вчера. И ларька с твоим любимым вишневым табаком нет. И никто о нем не помнит и не вспомнит, как ни старайся. — Вот змееныш пакостный, — выдыхает восхищенно, едва кружку с кофе от негодования не уронив. — И не стыдно тебе? — А нечего было меня подбешивать на ночь глядя… — Я просто шутил! — А я говорил: не надо. У меня все плохо с твоим юмором. Ты мне, когда позвонил, что сказал? «Надрался, подрался, умираю, спаси»? Скажи спасибо, что ментов с собой не прихватил, вот точно смех был бы… Он почему-то расплывается в умиленной улыбке. — Что? — Волнуешься. — Ни хрена! — Волну-у-у-уешься! За меня. Переживаешь. Кто б мог подумать, что ты… — В ванне утоплю. И забуду — само все исчезнет, ни одного следа преступления не останется. Нет, лучше в реке. Там наверняка… Ставит кружку на край тумбочки. Плавно подкрадывается ближе. Ухмыляясь, нагло усаживается на бедра, коленями упираясь в едва скрипнувшую от давления постель. На автомате обхватываю бока, чтоб не слетел ненароком, и поднимаю голову. По лицу и телосложению никак не скажешь, что он старше меня на десятую часть среднестатистической жизни. Хотя если по глазам смотреть — на добрую тысячу лет. С другой стороны, говорить о возрасте в нашем положении вообще довольно глупо и несолидно: мне самому с равным успехом можно дать и двадцать пять, и двести пятьдесят… И что я вообще нашел в этом капризе природы, скажите на милость?! — Приключения на задницу, — тянет довольно, обнимая опасно-ласково пальцами шею, — чудеса, от которых в ушах свистит леденящим ужасом. Подсвеченные всеми цветами радуги будни, о которых всегда тайком, украдкой от всех, мечтал. Возможность быть целым миром и никем конкретно. Дураком был, если б отказался, когда предложили, я бы тогда точно разочаровался в условно нормальном человечестве, где потерялись такие, как мы... Непознанно-неопознанное без химии, регистрации и СМС — все для тебя, незабвенный, пожалуйста! Сколько угодно. Лирическая нота скатилась в совсем неприличный ржач. Рычу наигранно и кусаю за подбородок. Попытка оправдаться не то чтобы была предпринята всерьез, скорее уж дело принципа. — Я думал, ты просто рядовой сумасшедший, случайно сбежавший или избежавший психушки… — А в итоге сам таким же стал, — улыбается самодовольно, зарываясь пятерней в мои спутанные вихры, — стоящим на границе яви и сна, повседневного и запредельного, играющим нитями этих самых случайностей и замечающим знаки мира там, где другие видят лишь тени. А еще — моим. Разве плохо? Вздыхаю, уткнувшись в его ключицу. Ну зараза же. Все настроение бурчать испортил. Так бывает, когда резко переводят с темы на тему, а ты этого совсем не ждешь, не готов, и мысли были о другом совершенно, а теперь вот приходится спешно выкручиваться. Был ли в действительности у меня ответ на вопрос, кто он на самом деле? Нет, никогда. Но что самое странное… Теперь у меня нет ответа и на другой не менее важный вопрос: кто у нас нынче я? И каким чудным макаром получились… «мы»? Он рассмеялся вновь, уже тише и ласковей, мягче. — Ты слишком много думаешь. Просто вдвоем немного веселее строить миры, чем одному. Вот и все. Никакой магии. Крыть было нечем. На кухне кипел допотопный чайник, который рука ни у кого не поднималась выбросить. За окном ярким солнцем занимался новый день, скребся в двери спальни голодный кот. Просыпался и Город, который с нетерпением и любопытством ждал своих дурных демиургов.