В моментах. Слеш-сборник

***

— Давайте, давайте, дорогие, садитесь ближе, потеснее, наполняйте кружки свои горячим и горячительным... Время историй! Костер тихо потрескивал, кривые тени от его пламени танцевали за спинами собравшихся. Люди кутались в кофты, куртки и пледы — кто во что горазд, тянули руки к теплу и сжимали покрепче чашки. Кто-то открывал термос, кто-то возился с котелком для горячей воды. Палатки чуть поодаль были похожи на горы, окружившие неразумных детей природы защитной стеной от тихо шуршащего потаенными страхами и жизнью леса. — Надеюсь, это будет не какая-нибудь очередная глупая страшилка, какие взрослые любят. Чтоб потом неожиданно орать всякую дичь, — девица, чей возраст бессовестно выкрали сумерки, хмурится и натягивает шарф почти на нос. Мужчина в ответ улыбается ей коротко и разводит руками. — Смотря что считать ужасом, миледи. Может ли считаться страшной чья-то судьба? На последнем слове я невольно вздрагиваю, оборачиваюсь, бросив попытку оживить фонарик, и вскидываю бровь. Язык прикусываю в последний момент, едва подавив желание взвыть что-то в духе «Ты, блин, серьезно решил рассказать об Этом?!», но взгляд говорит сам за себя. Впрочем, на меня демонстративно не обратили никакого внимания. Пришлось возвращаться к пляскам вокруг дурацких зеленых спиралек от комаров. Ночью иногда кажется, что время течет как-то иначе. Как ни старайся, уследить за его бегом не получается — оно как будто живет свою отдельную жизнь, не спрашивая мнения и пожеланий всяких прямоходящих. Гомон постепенно стихал, только костер иногда выплевывал вверх одинокие искры. — Когда-то, очень-очень давно, бродил по миру неизвестный странник, — его голос всегда действовал как мощнейшая доза удивительного транквилизатора: порабощал волю, не позволяя даже с места сдвинуться, и подчинял внимание. — Никто не знал ни откуда он родом, ни как его зовут. В селениях он появлялся невидимой тенью: местные ощущали его присутствие внезапно, как озноб. Многие его боялись, одни были уверены, что приносит несчастья, другие — что встреча с ним сулит удачу. Самые смелые звали его на ночлег, предлагали пищу и воду, самые трусливые — шли на него с вилами и ножами. Но удержать странника не удавалось нигде и никак ни тем, ни другим. Как будто бы и не нужны были ему вовсе еда и кров. Его не видели спящим, лишь одиноко сидящим на берегах рек, у подножий скал или под опекой дубов, под укрытием тяжелых лиственных крон... В одном месте он старался не появляться дважды — оттого слухи, легенды передавались из уст в уста, от рыбаков до базарных баб, от торговцев до старейшин и королей-управителей. Одна женщина как-то писала своей троюродной тетке, рассказывала по секрету, что встретила однажды странника, когда ходила вечером за водой. У него, дескать, была бледная кожа, черные глаза, будто совсем без белков, медного цвета грива и очень уставший голос. Последнее обстоятельство поразило ее больше всего... — Он что, вампир какой что ли? — фыркнув, спрашивает вихрастый парень, сидящий напротив меня. Прячу улыбку в кружке с горячим чаем под одобряющее вопрос бормотание. — Не так все просто, — рассказчик качает головой и устремляет взгляд в раскинувшееся в вышине звездное покрывало. — Действительно, чего уж скрывать, человеком странник наш не был. Но и монстром не был тоже. Вéдающие называли его Ищущим — тем, кто обречен скитаться по свету в поисках своей дороги, ведущей к дому, не имея никаких ориентиров. Считалось... Что потерявшийся однажды, зверь или человек, забывает имя свое и теряет себя. И вынужден Ищущий скитаться оторванным от прочего мира. Непонимаемый этим миром и непринимаемый им. Его образ, его слова никогда не отпечатывались в памяти, словно бы сама жизнь стремилась стереть его со своих глаз. Однако, строго говоря, это была лишь половина правды... Чиркает спичка, и парой секунд спустя воздух украшается рассеянными кольцами дыма. — Вторая часть заключалась в том, что Ищущий просто не мог не искать. Это было похоже на Зов — к странствию, к поискам, к познанию — к действию. Глубинный Зов, которому невозможно сопротивляться. Он поглощал целиком, без остатка, скрадывал ощущение времени и пространства. Ни один из Ищущих не мог точно сказать, что именно хотел бы найти, большинство даже не смогло бы вспомнить отправную точку своего пути. Лишь единицы замечали, как изменяется постепенно тело, как утрачивается по капле то, что можно назвать человечностью... Да, странников таких было много. Но тот, о ком сложен сей сказ, все-таки может по праву считаться особенным. — Особенный из особенных? Ну да. Классика жанра. — Это лишь вопрос терминологии и взгляда, — раздался мягкий смешок, — ведь обычно каждому свойственно считать себя исключительным, так или иначе, разве нет? Ответа не последовало. — Так в чем же, в чем все-таки была эта грешная особенность? — нетерпению в женском голосе вторило суетливое растирание ладоней, чтобы согреться. — Ну... Был один предмет. Маленькая, не больше ногтя, звездочка с двенадцатью краями неизвестного металла — подвеска на тонком шнурке. Одним богам ведомо, как веревочка, такая ненадежная по природе своей, не истерлась и ценный предмет не был потерян. Как-то еще в начале своего пути или позже (все же подробностей столь давних он не помнил) наш Странник добыл кусок ткани, на котором ровными стежками было небрежно вышито два слова: «звезда важна». Презент от Мироздания, насмешка фортуны — призрачное ощущение, уникальное в своем роде, якоря. Впоследствии никто, кроме него самого, не мог прочесть написанного — язык чужим был незнаком. Чужд, как и сам Ищущий, что продолжал бродить по миру, время от времени сжимая пальцами острые края. Он цеплялся за эту единственную путеводную нить, что связывала его с утраченным прошлым. Чувств практически не было. Ни нужды, ни страха, ни желаний — лишь беспробудная тоска и неконтролируемая потребность упрямо идти вперед, искать то, что его потерянная душа могла бы назвать домом. Слушатели молчали. Где-то вдали ухали совы, чай давно остыл. Я подкинул осторожно в костер пару толстых веток и украдкой оглядел собравшихся. Несчастные пленники офисов и смартфонов, под спонтанно выдуманным предлогом вытащенные на улицу гурьбой вне планов, возраста и указаний вездесущей рациональности. Осень обнимала за плечи шаловливым ветром и шорохом разноцветных подсохших листьев. Состояние на грани транса и сна, когда воспринимаются уже многими не слова даже, а скорее интонации... А он их ставить умел, как никто другой. — Сотни лет, быть может, прошли, а может и тысячи. Мир вокруг менялся и оставался неизменным одновременно. Странник научился многим вещам, сменил столько имен, но так и не сумел остаться в памяти хоть у кого-нибудь. Усталость постепенно вливала в него бессилие. И настал момент, когда он просто не смог подняться на ноги. Нечто внутри продолжало тянуть жилы, выворачивало наизнанку, но он не мог ничего с этим сделать. Остановился в лесу, похожем на тот, где сейчас сидим мы с вами: деревья, деревья, кажется, даже журчала где-то река... Ищущий лежал на сырой земле, смотрел безучастно в закатное небо и мечтал о смерти, быть может, впервые где-то внутри себя моля о жизни. И вот тогда-то до слуха его донесся ласковый птичий крик. На грудь села маленькая птица. Она несколько раз ткнулась клювом куда-то меж ключиц, а после запела... Долго песня лилась, красивая песня. Вечер сменился ночью, ночь сменилась днем. Голосила соловьем, насколько хватало сил, и в какой-то миг перед внутренним взором своим странник начал видеть размытые образы. Чьи-то смутно знакомые лица, улыбки, места, от которых внутри разливалось пронзительное тепло. Видел он и большой дом с резными ставнями, и кого-то до боли родного... Много чего увидел. Даже ритуальную пляску над древним котлом рядом с чужой смертью и неосторожную клятву «найти, несмотря ни на что». Когда туман воспоминаний рассеялся, мужчина уже качал на руках едва дышащую птицу. Точно зная, что когда-то целовал человека с ее душою... — А потом соловушка послал неблагодарного слушателя на три советских и благополучно скончался, пообещав переродиться и дать ему в челюсть за ненадлежащее обращение с материей, — вырвалось раньше, чем я успел сообразить. Повезло, что к тому времени многие дошли до блаженного состояния дремы и громкостью голоса природа меня нынче обделила: Артем смотрел на меня с опасной ухмылкой через костер, а на все прочие взгляды с укоризной, мне, ясное дело, было до фени. Кто-то сбоку глухо хихикнул. — Я считаю, это просто лучшая концовка из всех возможных. — Раз так, то предлагаю всем ненадолго вернуть себе человечий облик и разбрестись по палаткам ради спокойного сна... Куча мала из людей несинхронно задергалась, ее части неохотно отлипали друг от друга, кто-то негромко хвалил историю рассказчика, кто-то ласково звал его усыпляющим занудой, были и те, кто пытался задавать вопросы, но во всеобщей начавшейся движухе по направлению к спальникам ответить нормально просто не представлялось возможным. Меньше четверти часа спустя и я закрывал на замок двухместную палатку с негромким ворчанием. — Арти, ну честное слово, уж тот, кто прожил столько лет, точно мог придумать что-то получше, чем пересказывать не самую лестную, если не сказать вообще сомнительную, историю жизни... — Одной из жизней, надо полагать. — Неважно. А если бы кто чего-нибудь заподозрил? — Да брось. Эти дети свои собственные желания от чужих отличить не могут, а ты про такое что-то «сверх» говоришь... Он обнимает меня за пояс, к себе притянув, и целует в висок. Пошуршав одеялами, расслабляюсь все же, голову на неудобной походной подушке кое-как устроив. — Это хорошо... Второй раз искать тебя по миру и глупых людей с вилами гонять я, кажется, не готов. — Спи. — Ладно-ладно... Спокойной ночи. О том, что мне до сих пор время от времени снится молодой алхимик с потерянными глазами старца, ему, конечно, лучше не знать.