Не в этот раз

Северус вернулся в свои комнаты в отвратительном настроении. Он был в смятении, подавлен и раздражен. Схватив тяжёлую бутылку тёмно-коричневого огневиски, мужчина, расстегнув все пуговице на сюртуке, упал в мягкое кожаное кресло. Зельевар стал мысленно перебирать прошедший вечер поминутно, отбрасывая ненужные лица и образы, появлявшиеся в голове, стараясь вспомнить только его встречу с Грейнджер, разговор Даркнеса с Лектором и … После неприятнейшего разговора с Даркнесом, он, ни секунды не раздумывая, решил немедленно вернуться в замок, но облепившая его толпа любознательных волшебников, которой не терпелось завязать разговор с одним из величайших зельеваров волшебного мира, привлечь его внимание к своей абсолютно неприметной персоне, явно противостояла его планам. Но, вырвавшись из цепких рук досаждающих стариков, он выбежал на улицу, оказавшись у самых ворот замка. И вот, он уже допивает второй стакан, едкая жидкость обволакивает всё внутри, согревая тело и затуманивая мысли. Почему его так задел этот разговор? Эти тёмные глаза, кучерявые волосы, смутный образ… Это какие-то отголоски их прошлого. Что так терзает его память, не дает ему спокойно избавиться от этих воспоминаний, стереть всё начисто. Несмотря на количество выпитого алкоголя, разум оставался ясным. Где-то он уже видел этого Ротберга, этот угнетающий своим видом замок, этих волшебников. Лектор тоже казался ему старым приятелем, с которым они наверняка виделись, а может даже общались до войны. До того, как он превратился в этого урода. Да, Снейп был уверен, что таким его сделала война, и он сильно сомневался, что сражался Лектор за мир во всем мире. Но это сейчас не важно. Единственное, с чем не хотелось ему прощаться в этот вечер, томилось в его голове, в его мыслях. Этот нежный образ, испуганный взгляд, изящная тонкая рука, разбитый бокал. Голос, который он будет слышать в коридорах замка, в кабинете, в собственной спальне. Отчего-то ему стало невыносимо больно. Что-то душило его, истязало, мучило и терзало. Ощущение, что перед ним стоит отряд пожирателей, направив на него свои палочки, один за другим посылают в него Круцио. Мужчина безвольно свалился с кресла и потерял сознание. — Ну же, давай, моя дорогая, приходи в себя! Ты знаешь, я не люблю этих прелюдий! Она открыла глаза и снова увидела перед собой это лицо. Ненавистный, полный злобы и отвращения облик. Было тяжело дышать, цепкие мужские пальцы обхватили её тонкую шею, хрупкое тело было намертво впечатано в холодную каменную стену. Хотелось умереть прямо сейчас. Закрыть глаза и всё. И пусто. Больше не думать о том, что завтра будет новый день, в котором снова придётся выживать. Воскресенье. Раньше она любила воскресенье. До того злосчастного воскресенья, когда в их дом пришли эти люди. Разлюбила его, увидев эту фигуру, это лицо, эти глаза. И уже совсем она разочаровалась в этом дне календаря когда вышла замуж. Она стала ненавидеть и воскресенье, и эту жизнь, и этих людей, которые стали её новой семьёй. Теперь она понимала, что можно ненавидеть обстоятельства, условия, причины. Ненависти в её сердце было ровно столько, сколько позволяла её душа, которая была растоптана и унижена. Она ненавидела быть обязанной и ходить в должниках, она не умела, не привыкла. А тут, как гром среди ясного неба: « Ты должна, Гермиона. Так надо, девочка моя…» И вот, она уже в белом платье у алтаря, по щекам текут горькие слёзы, которые словно кислота обжигали её бархатную кожу. Мать прятала глаза в складках носового платка, делая вид, что не может сдержать слёз радости. На самом деле родители горевали вместе с ней, не стесняясь показывать ей свои истинные чувства. Гермиона знала, что они не виноваты, это не их вина. Так случилось, но так не должно было быть. Собственно, день свадьбы – то самое воскресенье, был последний день, когда она видела своих родителей. Своих друзей. Свой старый добрый мир, который после слова «Согласна», словно пепел развеялся на ветру. — Ты забыла, как ты должна вести себя, когда в доме гости? Или мне тебе напомнить? Резкий ушиб коленей об каменный пол, острая боль, пронзившая каждую клеточку её тела, вернула гриффиндорку к реальности. Она снова перед ним на коленях. — Прости… — с тихим болезненным стоном вырвалось у неё. — Прости? Прости?! Дорогая, мне надоели твои замашки. Строишь из себя невинную овечку, сбегаешь от меня у всех на глазах. Потом снова прячешься по комнатам, а я заставляю бедного Лектора гнаться за тобой по всему замку! Думаешь, я тебя не найду? — Я никуда не сбегала…— голос Гермионы звучал всё более уверенно и смело, — и не надо было просить Лектора меня запирать. Я держу своё слово, Ротберг. Мужчина схватил её за волосы и, потянув на себя, заставил подняться. Гермиона не стала сопротивляться. Он смотрел прямо ей в глаза. Отпустив волосы, мужская рука плавно опустилась на плечо, затем на спину, плавно перемещаясь в сторону ягодиц. Потом он прикоснулся губами к её ключице, прокладывая дорожку из поцелуев к груди, приговаривая себе под нос: — Дорогая, ты же знаешь, как в нашей семье всё строго. Зачем ты выводишь меня, понимая масштаб последствий? В одно мгновение мужчина сменил гнев на милость, превратившись из ужасного чудовища в любящего мужа. Он был невероятно красив и хорош собой. Его внешность была полным противоположным отражением его гнилой натуры. Он не соответствовал своему образу, своей внешней красоте. Вокруг него всегда были толпы волшебниц, но что самое странное – он никогда и пальцем не прикоснулся ни к одной из них. Человек с таким сердцем не мог любить, но он мог и был самым верным мужем. Грейнджер стояла в напряжении, не поддаваясь на ласки Ротберга, стиснув зубы, чтобы не закричать от отвращения. Даркнес пальцами свободной руки стал расстёгивать молнию на её вечернем платье. — Не здесь… — сгорая от стыда, процедила сквозь зубы Грейнджер. — Какая же вы всё-таки неженка, миссис Даркнес. Гермиона почувствовала, что уже готова умереть. Вот прямо сейчас – самый подходящий момент. Лучше бы он затоптал её, закидал камнями, замучил непростительными заклинаниями, лучше… Да всё лучше, чем провести ещё одну ночь в одной постели с ним. — Я прошу… — Как скажешь. Мужчина довольно хмыкнул и, лёгким манёвром подняв на руки свою жену, покинул тёмную комнату, в которой обычно пряталась от него Гермиона. Она приходила сюда, когда хотела побыть одна, когда чувствовала, что уже на грани. Когда не хотела выполнять свой супружеский долг, видеть, говорить, дышать одним воздухом со своим мужем. В комнате было пусто и холодно – в принципе так же, как у неё на душе. Тут не было роскошной мебели, как в любой другой комнате поместья, не было окон, свечей. Только холодные каменные стены.