— Nuver, Enluv — Inspire
Чуя хочет домой. Эта мысль приходит как-то вдруг, когда, высунув нос в лисьей манере за дверь, он неожиданно передергивает плечами от прохлады. Вспоминается как-то само собой, что Дазай давно уже без одеяла его на улицу не выпускал, а когда шли дожди — и вовсе не давал носа из домика высунуть, еще и с какими-то вещами теплыми приставал к нему. Изменившаяся до неузнаваемости природа и погода как ничто иное напомнили, что осень уже давно должна была войти в свои права. И она вошла. Незаметно, неброско, чтобы после — в один миг дать о себе знать. После дождливого лета и почти полностью пропущенного начала осеннего сезона, из которого Чуя уловил только вдруг изменившееся небо и незаметно опустившуюся ночную температуру, когда вместо тепла стопы стало облизывать холодком, выйти однажды к тому самому обрыву и, кутаясь в одеяло, увидеть почти полностью вызолоченные в дневном свете клены, стало потрясением. Вроде бы, еще вчера все было зеленым, едва-едва проглядывала редкая желтая листва, а сегодня — алые и золотые деревья вспыхнули маяками, привлекая внимание своим великолепием везде, сколько хватало взгляда. Вспыхнули и погасли извещения новостей о проведении осенних фестивалей; пропали, как не было их, приглашения прийти на любование листвой. Неостановимая машина учебы, раскачивавшаяся едва-едва, набрала скорость, выбив любые мысли, кроме как мысли об этой самой учебе. Утро больше не могло начаться в полдень, и пусть его никто не мог увидеть, Чуя все равно машинально приводил себя в порядок каждый день перед звонком заместителя — языки не покоряются ленивым, а он, даже зависая перед телефоном и слушая лекции, ощущал себя как-то… неполноценно. Все это, в совокупности, напоминало о том, что рано или поздно нужно будет вернуться. Обособиться от чужой доброты, встать на ноги, кропотливо залеченные врачами, и собраться с духом, чтобы посмотреть правде в глаза: ему нужно много работать и возвращать долги. Расплачиваться по счетам придется долго и больно, и Дазай — страшный человек — так и не сказал, чего на самом деле потребует за эту свою доброту. А в глупости верить — не хотелось и не получалось. Помогайте небеса — кому на самом деле нужен студент-недоучка без кожи, без рожи, не сказать, чтобы прям со связями, еще и ленивый, как показала жизнь, и стоило дать возможность — садящийся на шею и ножки свешивающий? Наверное, не удивительно, что Мори, в конце концов, предпочел ему совсем другую личность. Целеустремленную, уверенную в себе, знающую, чем будет заниматься в будущем и прокладывающую себе к этому будущему дорогу всеми возможными способами. Чуя сам себе был противен, чем дальше, тем сильнее, и понимал все отчетливее, что оставаться в коконе заботы и оторванным от реальности он больше не может. Зудящая потребность уехать вгрызлась в него тупыми зубами и пережевывала его день за днем, пока он не сказал Дазаю в одно самое обычно утро выходного дня, глядя, как тот зевает над чашкой кофе: — Я хочу домой. Дазай не подавился, не вздрогнул, не моргнул даже в ответ на такое заявление. Поежился только, поставил чашку, потер замерзшие ладони друг о друга. Чуя проводил взглядом зрелище потираемых тонких белых пальцев, торопливо спрятанных в излишне длинные рукава свитера после, и перевел взгляд на чужое лицо. Удивленным Дазай не выглядел — уставшим только, и Накахара опять невольно начал думать, чем же он занимается, когда уезжает по делам. Мори, как оказалось, уезжая, давал партнерше уроки сексуального просвещения. Дазай… Дазай мог давить щенков, топить котят, мучить детей — и Чуя не узнал бы об этом никогда. С чистыми запястьями, Дазай казался самым среднестатистическим жителем, к которому Чуя не присматривался внимательно, используя свой дар на всю катушку. Если у него были шрамы, то не на доступных взгляду местах, а пара мелких родинок — на лице, над уголком губ, и возле уха — не являлись показателями хоть чего-нибудь вообще. Если бы Дазай пропал, объявление о поиске, несущее в себе описание человека, но не имеющее фотографию, взбаламутило бы половину страны. Впрочем, задумавшись, Чуя без особого веселья постановил, что и Мори Огая можно было бы искать до нового ледникового периода: харизматичность, цвет глаз, профессию врача, знание латыни и любовь к машинам к поиску пропавшего не пришьешь. Вот самого Чую можно было найти, просто задав параметрами рост в полтора метра, голубые глаза и рыжие волосы. Если не брать в расчет цветную братию в каком-нибудь Токио, где раствориться в толпе модных подростков было легче легкого, остальные города плохо подходили для того, чтобы в них затеряться, будучи кем-то вроде Чуи. — Поедем сегодня или отложим до завтрашнего утра? — спросил Дазай, когда Накахара совсем уж увлекся своими мыслями. — Мне просто вещи надо бы собрать, а чтобы их собрать, нужно устроить большую стирку. — Ты потом можешь вернуться сюда. Просто отвези меня домой, — Чуя ошеломленно моргнул и рефлекторно почти огрызнулся. В голове щелкнуло, сколько займет постирать хотя бы одну порцию белья, сколько часов уйдет на просушивание, а потом и сборы, и конечное число Накахаре, конечно же, не понравилось. Дазай поднял на него взгляд, в котором легко читалось, что глаза он закатит через три, два, один. Но он их так и не закатил. Только издал такой раздраженный звук, будто бы сутки уже думал, кому бы вдарить хоть по чему-нибудь, и тут повезло столкнуться с Чуей и его упрямством. Одна длинная бровь скептически приподнялась, преображая выразительное лицо мужчины, убивая даже намек на бывшую там до этого усталость, оставляя одну только иронию. — Если что, у меня тоже есть своя квартира, где я обычно живу, а тут мы, как бы это правильно сказать, находились в отпуске. И если уезжать, то уезжать вместе, а не мотаться туда-сюда десять раз. Чуе почти стало стыдно, хотя это даже на отповедь не тянуло, но все решила интонация и выражение лица. Он в очередной раз напомнил себе, что это не Дазай ему чем-то обязан, а очень даже наоборот, и что, какую бы херню тот не нес про неземную любовь и всякое такое — едва ли за этим крылось нечто большее, чем просто желание следовать каким-то своим сиюминутным прихотям. Может, Дазай искал, с кем бы ему сгонять в отпуск в санаторий последние полгода, и тут небеса бросили ему под колеса Чую и его латентную тягу к самоубийствам особо извращенными способами. И пока Осаму обживал домик, Чуя успел обзавестись шлейфом слухов об их связи, которой не было, попал сначала на аппарат искусственного дыхания, потом слез с него, пережил операцию — наверное, даже не одну — и вообще пережил столько всего медицинского, что до конца жизни хватило бы, помни он что-нибудь, кроме последних дней, когда все уже почти закончилось. Определенные плюсы в том, что он лихорадил после травмы, имелись — страшных воспоминаний в голове осталось по-минимуму, но это не означало, что они не дадут о себе знать когда-нибудь потом, когда он вернется к нормальной жизни и расслабится. Достаточно было припомнить, как в самом начале он ковылял, припадая на пострадавшую и уже залеченную ногу. Одной мысли, что он может остаток жизни провести хромым, было достаточно, чтобы кого угодно перепугать до истерики. — Прости, — выдавил из себя Чуя, когда молчание между ними стало затягиваться, и поспешно развернулся, чтобы сбежать в свою комнату. Осаму схватил его за руку в последний момент, едва не сверзнувшись со стула. Накахара поймал себя на истерическом желании вырвать руку, и остановился. Сделал глубокий вдох, обернулся, выглядя несчастным и беспокойным: от мысли, что они сейчас будут это его заявление и поведение обсуждать, делалось неуютно. В обсуждениях он был не силен, а идея «сесть и обсудить спокойно» доводила его до истерики самим своим существованием и распространенностью, потому что не было у него в жизни ни одного раза, когда обсуждение это оборачивалось бы для него пользой, а не безобразным перемыванием костей с итоговой констатацией, что он или сам виноват, или вообще скотина безобразная. Его матушка, госпожа Кимико, отучила его ждать чего-то хорошего от «сесть и поговорить» еще в детские годы — скандалов с участием ее и отца Чуя насмотрелся с запасом для следующей жизни, если перерождение существовало. Позже он на своей шкуре ощутил всю силу сидячих переговоров, и до сих пор это продолжало эхом аукаться ему, выдавая спонтанные реакции на совершенно, казалось бы, невинные для нормальных людей вещи. Но Дазай смог удивить его и здесь. — Ты меня прости, — гораздо мягче ответил мужчина. — Вещи я покидаю и грязными, это не проблема, но я спал всего пару часов ночью. Можешь пока собирать все, что найдешь, здесь только пледы и постельное белье не привозные, все остальное я натащил специально. Можешь даже не делить особо свое и мое — главное уехать отсюда, а там мы с тобой на месте разберемся, что я привез для тебя и не против оставить в пользование, а что планирую вернуть себе. Я просплюсь, и как только восстану к ночи — я весь в твоем распоряжении. Уедем по темноте, не страшно. Чую иногда потрясала способность Дазая возвращаться куда-то на две реплики назад и вести разговор с того момента, как в нем еще не все было убито. Но это была хорошая и полезная способность; тревога в груди и животе ослабли, пока не рассосались окончательно, будто их и не было. Накахара, не отдавая себе особо отчета, сжал холодные пальцы мужчины в остром приступе благодарности — и высвободил ладонь. — Конечно поспи, — тихо сказал он. — Посуда тоже здешняя, да? — Я как проснусь и осмотрюсь, скажу тебе наверняка, что мы прихватили не свое, — ободряюще растянул губы в улыбке Осаму, и снова потер замерзшие ладони друг о друга. Чуя, моргнув на этот жест, повторяющийся из раза в раз, с неожиданным чувством вины подумал, что, наверное, Дазай сильно устал физически — вся эта песня с проблемой периферийного кровоснабжения от усталости была ему отлично знакома по своим регулярным недосыпам. У него и голова болела от них же, зато войти в положение Дазая он как-то даже не задумывался, пока тот не начал почти на глазах немножко, самую чуточку, рассыпаться от переутомления. Что ж он за мудак-то такой невнимательный? Осаму ничем не был ему обязан, но Чуя снова и снова наступал на потреблядские грабли, уже практически танцевал на них, не слезая. Хотелось ударить себя по лицу, но он только кивнул еще и еще раз, и ушел в комнату, замирая всего на минуту: он в упор знать не знал, были ли у них чемоданы, и если были, то, где Дазай держал их после прибытия. Но возвращаться и спрашивать не пришлось — минут через двадцать, когда Чуя вывернул неожиданно наполненный шкаф, мужчина сам принес ему чемодан, дал пару советов по складыванию вещей внутрь, и удалился, машинально пожелав Чуе спокойной ночи и комкая слова в неожиданном зевке. Это были самые тихие сборы Чуи — и самые медленные одновременно, потому что впервые за все время, что они жили при больнице, Накахара вообще задумался, в чем же он ходит каждый день — и откуда это добро могло взяться. Отсутствие ценников не являлось показателем, но хватило даже беглого осмотра, чтобы сказать наверняка, что даже внешне великие ему вещи были почти полностью новыми. Чуя перетаскал к себе почти половину чужого шкафа, а то, во что он попадал размером, совершенно точно появилось на полках прямиком из магазина. Накахара кусал губы, и давился противоречивым чувством отрицания — и благодарностью. *** Они выезжают уже перед закатом. Чуя, впервые сев не на заднее сиденье, зачарованно смотрит в окно. Мимо проносятся скалы, дорога петляет среди холмов, густо заросших лесом, которые возносятся вверх из-за ограждения. Если честно, Чуя все еще не понимает, куда именно его увез Дазай, но они ловко петляют, съезжая то вниз, то вверх, и по тому, как меняется вид, едва они выезжают куда-то, откуда есть хороший обзор, Чуя понимает, что они, похоже, были в горах Канагавы. Не так уж близко, Чуя-то думал, полное спокойствия место со своей территорией затерялось где-нибудь ближе. Да и крохотная долина, окруженная лесами, не выглядела как место, скрытое настолько близко к горам. Зато стало очевидно, насколько Чуя привык не думать, полагаясь на мозги Дазая. Он ни разу не открывал карту и не пытался посмотреть, где именно окажется его геолокационная отметка. Даже с учетом проведенного в домик бесплатного интернета, такое поведение вызывало вопросы. Вот только зелий, которые бы снижали критичность мышления и не были бы алкоголем или наркотиками, человечество не придумало. А Чуя и подавно не употреблял. Спустя всего минут двадцать они съезжают с узкой дороги на путь чуточку шире, и Дазай без раздумий выбирает нужный маршрут. Водит он аккуратно — Чуя, посматривающий на отметку скорости, чуточку расслабляется, и выдыхает совсем, когда Дазай крепит телефон в держатель с открытым навигатором. Так становится еще проще понимать, что происходит, и в густых лесных сумерках они едут от одного кружка света к другому, от поворота к повороту. Сквозь редкие прорехи в частоколе сосен Чуя смотрит с высоты на дома внизу, на залитое огнями фонарей плато, которое еще не побережье, а так, возвышенность довольно далеко от него, морщась, когда обзору мешает ограждение. Вдали, непривычно далеко, простирается линия берега и собственно воды залива — береговая линия хитро изгибается, рождая из себя мысы и бухты, и воды сливаются с небесами, когда солнечные лучи перестают цепляться за верхушки лесов и гор. Сумерки густеют лиловым и густо фиолетовым, а потом приходит окончательная ночь, сквозь которую они едут, не останавливаясь на пути. Дазай делает остановку только на заправке. Покупает им кофе и какие-то десерты, и Чуя против воли нервничает — то, что происходит сейчас, не похоже ни на что уже пережитое им. Дазай не злится, не волнуется, он просто едет, как будто других дел у него нет и не было никогда. Его не волнует ни цифра тридцать, усеивающая дорогу по серпантинам, он не пытается превысить ее хоть как-то, аккуратно разворачивая руль. Как будто во всем мире остались только они, и это действительно был просто приятный отпуск, из которого они возвращаются без спешки, никуда не опаздывая и не имея никаких планов куда-то там успеть. Накахара понимает, что они действительно никуда не опаздывают, но все же что-то его пугает все равно. Когда Дазай вдруг вздыхает, он напрягается всем телом, готовый к чему угодно и обязательно к плохому. Но тот ничего не говорит, только зевает, не сводя глаз с дороги, а потом находит одной рукой стаканчик в держателе и не глядя подносит к губам, лениво отхлебывая. Чуя восхищается его способностью управлять машиной столько же, сколько они едут, но именно в этот момент сердце начинает колотиться чаще без особой на то причины. — Хочешь радио попробовать поймать? — предлагает вдруг Дазай, и Чуя ухитряется вздрогнуть. — Ты просто смотришь на меня так, будто сел в машину к незнакомцу, и ждешь, когда я достану нож и начну тебе угрожать. Чуя хлопает на него глазами. Потом заставляет себя сесть ровно и не таращиться. Будь у него хорошее настроение, он бы заявил, что просто пытается вобрать в себя образ Дазая в пальто и свитере, и за рулем, чтобы ночью снилось. Но после всего, что было с Мори, настроения кокетничать и флиртовать не было. Чуя даже не уверен, что вообще умеет это делать, равно как и целоваться — факт измены обесценил всю его шкалу самомнения, опустил значения к нулю и даже ниже. Дорога, между тем, немного расширилась, вместо скал и насыпей появились склонны, выложенные бетонной плиткой и кирпичом, и еще высокой, под метров десять-пятнадцать жесткой сеткой, над которой виднелись стволы сосен. Потом появились красные полосы торможения на поворотах, и сами они поворачивали то вправо, то влево, и Чуя чувствовал себя шариком в головоломке, который катается вокруг лунки туда, сюда, туда, сюда, пока не дойдет до центра и не упадет, куда надо. Двухполосное разделение и вообще разметку на покрытии Чуя приветствует выдохом, и решает последовать идее включить радио. Выше по склону он не рисковал — не мог сказать, будут ли помехи, и если будут, то насколько сильные. Негромкая джазовая музыка наполнила салон, слов в песне он все равно не желал понимать, а мелодия была приятной. Игнорировать слова, а не вслушиваться, пытаясь разобрать смысл, было странно непривычно. — Что тебя так пугает? Давай, я все равно занят дорогой, ты страдаешь от безделия и наверняка как обычно накручиваешь себя на ровном месте, — вновь самым мягким своим тоном сказал Дазай, даже не повернувшись. Чуя, собравшись с духом, все-таки ответил: — Я ничего о тебе не знаю. Я не знаю, где ты работаешь, где учился, есть ли у тебя семья, откуда у тебя столько времени и денег, чтобы тратить их на какого-то незнакомца. Я даже не могу наверняка сказать, сколько тебе лет! Мы проторчали там больше месяца, и за все это время я ничего о тебе не узнал, кроме того, что иногда ты уезжаешь по ночам, но судя по тому, сколько мы уже едем, все свои поездки на три часа ты тратил, в основном, на дорогу то туда, то обратно. А что можно было делать, отлучившись на час, я даже представить не могу, в этом лесу даже маньяку не поможешь труп закопать! Дазай, весело приподнимавший брови по мере нарастания экспрессии речи, под конец уже откровенно захохотал. Неожиданно прямо перед машиной мелькнула фигура, и у Чуи волосы дыбом встали сразу во всех местах. Дазай, не напрягаясь, чуть повернул руль, и они совершенно безмятежно пронеслись мимо пешей фигуры, бредущей вдоль обочины. Сердце у Накахары застряло в глотке. Собственная поездочка на мотоцикле ему запомнилась не так отчетливо, как-то, что не случилось сейчас. — Тут еще и пешком ходят? — слабым голосом спросил Чуя, и Дазай угукнул. — Тут люди живут и выше, между дорогами, и в долине, если помнишь, — кивнул мужчина, и махнул головой в сторону своего окна, даже не глянув. — Ты по темноте не увидел, а там вообще-то в бетонных ограждениях даже лесенки есть, углом под восемьдесят градусов, и съезды закрытые не только рядом с клиникой, но и в зоны, которые для поездок не разрешены. Тут кое-где леса опиливают, животных выпускают для адаптации. Ради нас тоже сетку отодвигали, а не просто шлагбаум подняли. — Я почему-то думал, что был так плох, что меня даже не стали бы далеко тащить, — сознался Чуя, и снова глянул в окно, потом посмотрел на сторону Дазая и с облегчением выдохнул, отметив так низко мелькнувшие огни уличного освещения, что не было никаких сомнений: они почти съехали с горы и скоро будут на равнине. Маленький городок-поселение вынырнул так внезапно, что Чуя подавил желание обернуться и проверить, что горы за спиной никуда не делись. Дорога шла вниз, прямая, но хотя бы разрешенная скорость выросла до сорока, и Дазай существенно прибавил газу, пользуясь ночным временем и хорошим освещением — пустота в ночи могла стать отличным фоном к фильму про апокалипсис или вдруг исчезнувшее с лица земли человечество. — Возвращаясь к твоему незнанию… Забавному, кстати, потому что заявления в полицейском участке мы заполняли бок о бок… Мне исполнится двадцать восемь в июне. Я вырос в приюте в Госёгаваре. Это в Аомори. Родители умерли, а условно ближайшие родственники… Ну, я знаю, кто они и где их отыскать, и тогда знал, в принципе, но счастья мне это знание не доставляло. Мы не очень понравились друг другу, а играть в приязнь с человеком, который всей своей сутью тебе неприятен, я не захотел, — Чуя с облегчением замечает, когда они поворачивают по указателям на скоростную дорогу и поднимаются на платную — так добраться до дома однозначно получится быстрее. Не так, как на поезде, зато и от станции не нужно будет ехать. — По программе поощрения талантливых учеников из сиротских приютов в среднюю школу я попал в Йокогаму, опять же, мой дядя не поскупился на разрешение мне жить у него, но мы с ним не очень-то общались, даже обитая в одном доме. Каждый выполнял обязанности, которые от него ожидались, но мы даже не пытались разыгрывать из себя семью — ему мое наличие или отсутствие не помогало и не мешало, так что мы просто иногда пересекались, когда оказывались дома одновременно, — Дазаю, кажется, не особо трудно рассказывать, хотя Чуя замечает и молчит о пробелах в повествовании. Однако слушать его все равно интересно — удивительно встретить человека, которому с семьей повезло почти так же, как самому Чуе, если не меньше. — Я точно знал, что хочу стать кем-нибудь вроде секретаря, внештатного сотрудника какой-нибудь фирмы. Хочу помогать людям, использовать свои способности максимально эффективно, а потом я проходил подготовительные курсы и меня выделил один из наблюдателей. Предложил работу, вне зависимости от того, что я окончу, потому что ему просто понравился мой склад характера и манера мыслить. Сказал, ему нужен лично свой человек, и если я справлюсь, если меня все будет устраивать, если я выучусь в нормальном месте, то за ним не заржавеет когда-нибудь просто принять меня в семью, дать свою фамилию и передать мне дело. Дело мне не очень-то нужно, но обязанности его помощника очень… удобные. Многое дают, многое позволяют, открывают множество дверей. Даже если вдруг он присмотрит себе наследника получше — я все равно ничего не потеряю. Чуя вполне мог вообразить Дазая секретарем или помощником, не считая того, что тот не торчал возле босса 24 часа в сутки, 7 дней в неделю, без выходных и праздников. Было заметно, что он умеет организовывать себя и других, но как именно это работало, Чуя не понимал. — Предвосхищая твои сомнения — я не первый и не самый главный секретарь своего начальника, — глянув на него, не стал скрывать Дазай. — Чаще всего я работаю вне офиса, почти не перемещаюсь по стране, умею варить кофе, как положено приличному секретарю или помощнику, но не преследую босса суетливой собачонкой с блокнотом и напоминаниями. Есть периоды завалов, и тогда мне до себя толком дела нет, но в основном я подготавливаю информацию, отправляю ее, встречаюсь с кем-то в черте города, чтобы забрать и подготовить документы, просматриваю файлы, которые мне сбрасывают, и иногда помогаю переводить мелкий шрифт в конце страницы, — Дазай улыбается и сворачивает на съезд. За время неторопливого рассказа они почти приехали — осталось меньше двадцати минут собирать светофоры, это та часть города, которую Чуя уже неплохо знал. Было уже совсем темно и практически безнадежно поздно, когда они остановились перед многоэтажкой Чуи и начали выгружаться. Дазай вытащил оба чемодана и покатил ко входу в здание. Чуя с сумкой потащился за ним, вдыхая ставший непривычным воздух города — в горах пахло совсем иначе, и здесь осень как будто совсем не проявила себя — пара облетевших вишен и слив не считаются. Кот встретил их пристальным взглядом больших желтых глаз. В миске у него, на удивление, лежал корм, в соседней оказалась чистая вода. Накахара почти уже начал мысленно благодарить соседей, радуясь, что за пушистым охранником присматривали хотя бы они, когда Кот басовито мурлыкнул, поднимаясь с подстилки, и неожиданно сильно принялся обтираться о ногу Дазая, мощно бодая его голень. — Привет, бандит, — поприветствовал его присевший на корточки Дазай и почесал лобастую голову между округлых ушей. Кот издал еще одно горловое мурлыканье, боднув ласкающие его пальцы, и отстал не раньше, чем посчитал плату за проход приемлемой, резво освободив место и покрытый густым слоем рыжей шерсти ковер перед квартирой Чуи. Накахара, озадаченно склонив голову, следил за странным поведением кота, когда Дазай, порывшись в своей сумке с документами, выудил из отдельного ее кармашка примечательную связку ключей Чуи. Щелкнули открываемые дверные замки, мужчина, машинально отодвинувший с прохода чемодан, обернулся, бесстрастно вкладывая в ладонь оцепеневшего Накахары его же ключи от дома. Силясь осмыслить происходящее, Чуя так и остался стоять с протянутой рукой, потрясенный этой… наглостью? Бессовестностью? Бесцеремонностью? Вторжением? Дазай, ловко затащивший первый чемодан и вернувшийся за вторым, увидев выражение его лица мгновенно примирительно вскинул ладони: — Я несколько раз приезжал сюда за вещами, перекрывал трубы и выключал электроприборы, и заодно закрывал квартиру. Вот и Кота подкармливал, — не требовалось большого ума, чтобы осознать, что кота Дазай кормил не раз и не два, и нашел он не только сухой корм, хранившийся в коридоре, где было указано Чуей, но и вещевые шкафы с завалами разномастных вещей, где ему пришлось хорошенько поковырялся и сдаться на милость необходимости устроить шоппинг. Вообще при желании Осаму мог опустошить квартиру Накахары, распродав все ценности, глазом не моргнув после, вот только ничего ценнее старенького ноутбука и пароварки в квартире все — еще — равно не было. Чуя сглотнул ненормально вязкую слюну, вопреки шуму в ушах закрыл глаза, и едва чувствуя ладонь толкнул перед собой чемодан и сумку, не понимая, что именно чувствует — он застрял где-то между истеричным визгом о нарушении всех своих границ и желанием потребовать от Дазая убраться и никогда больше не показываться на глаза. Ну не был он тем человеком, который нормально относился к вторжениям. Однако сейчас все это приходилось глотать, смиряясь. Дазай заметно напрягся, отметив этот момент противоречивой внутренней бури, и немного расслабил плечи, когда Чуя вновь открыл глаза, выглядящие, в целом, вполне нормально. — Тогда ты точно знаешь, что именно в этих сумках было взято у меня, а что ты притащил по своей собственной воле, — буднично утвердил Чуя, скорее впнул, чем вкатил через порог здоровенный чемодан, долгим взглядом посмотрел на кота, как на предателя родины, и, потянувшись, закрыл дверь, показательно не хлопнув ею посильнее лишь из мыслей об экономии — отвалившегося бы от такого куска штукатурки с потолка было бы очень жаль. На ремонт разориться получится совсем не скоро. Дазай, сделавший самый покладистый свой вид, мгновенно и без единого слова потянул язычок молнии первого чемодана, почти тут же решая заняться делом. На часах было что-то около одиннадцати, когда Чуя, походя подключая все домашние приборы к розеткам, осмотрел царящий вокруг бардак и что-то сродни разрухе, с комом тошноты в горле открыл холодильник, в котором все наготовленное безвозвратно протухло уже очень давно, а способное гнить и киснуть — сгнило и скисло; прошел на балкон, смерив долгим взглядом остатки умерших растений, и тяжело сел на балконный порожек, не чувствуя в себе никаких сил. В его доме все было не так. В его доме все было неправильно. Ничто не было на месте, ничто не было в порядке. Ничто не было, как надо, даже пахло в квартире совсем не домом, а склепом — с закрытыми окнами и мумифицированным трупом его нормальной жизни. Вот только он уже и не помнил, когда же, в самом деле, его жизнь такой была. Нормальной. Чуя не плачет, наверное, только потому, что у него нет моральных сил на слезы. Чуя обманывает себя, потому что знает: как только появится свободная минутка и крупица внутренних ресурсов — он развалится на куски, а пока что он просто не может себе позволить не быть сильным. Чуя поднимается на ноги, решая начать с малого: ему нужно где-то спать. Где-то спать — и не ворочаться от ощущения, что в квартире завелись призраки. Поэтому он берет себя в руки, включает верхний свет, извиняется перед соседями мысленно — и начинает убираться, уповая на то, что стены на самом деле не такие тонкие, какими всегда ему казались.***
Дазай уезжает только после часа ночи, оставив после себя упорядоченный хаос. Чуя, раскрывший нараспашку балкон и все окна, мерзнет, осматривает заброшенность, пахнущую затхлостью, немножко злится — так, что весь трясется. Малодушно хочется закрыть глаза и вернуться обратно в маленький домик при больнице — и тут же ему хочется ударить себя. Это его дом. Ему просто нужно привести его в порядок. Убрать хотя бы бардак в спальне, хотя бы просто постельное белье переменить — мятая пыльная жуть с пятнами, о которых он не мог вспомнить, не соблазняла поспать на ней еще разок. Чуя почти с ужасом ждал, что под одеялом что-нибудь завелось, но, к его облегчению, никакая мерзость типа мокрицы не выпала из складок и не заползла под плинтус прямо на его глазах, когда он стащил подушку за самый уголок, всматриваясь в постельное гнездо, будто то являлось порталом в рай энтомолога. Включив весь верхний свет, Чуя почти буднично разорил постель, затарабанив невкусно пахнущий ком в машинку, поставил таймер к утру на стирку, разгреб завал в виде ноутбука и стащенных с кровати мелочей с кухни. Выгрузил в раковину все свои чашки и тарелки, малодушно не решаясь приближаться к холодильнику, чтобы вытряхнуть все, что успело эволюционировать и основать цивилизацию, и замочить контейнеры из-под испортившейся еды тоже. Следующим на очереди стал покрытый пылью пол. Чуя клялся себе купить робот-пылесос, мечтал о нем убитыми на помывку выходными, и в этот раз, зажмурившись, снова думает, что обязательно купит механического помощника. Однажды. Когда рассчитается с Дазаем по долгам. Разводы перестают быть проблемой, когда Чуя прикидывает, сколько пыли еще смахнет со всех горизонтальных поверхностей, но застилать постель, когда все вокруг грязное — о таком даже думать было невыносимо. Поэтому он моет пол в квартире, меняет воду, моет снова, потом с содроганием начинает протирание дверных ручек, столешниц, стульев, полочек с мелочевкой, чуточку раздраженно думая, зачем у него так много всякой херни, с которой требуется гонять пыль, и это при всей его склонности к аскетичной обстановке. Бардак внутри шкафов и комодов заставляет его передернуть плечами и поклясться себе повесить все нормально, но завтра. А потом оказывается, что согласно часам, завтра уже даже успело наступить. Чуя останавливается, когда на улице сереет. Все это напоминает последнее утро перед аварией. Бессонницы нет, есть просто увлеченность работой, но Чуя впервые спотыкается на мысли о Мори. Забавно, что этот человек, несмотря ни на что и вопреки всему, так и не стал его прошлым. Чуя думал о нем снова и снова, убирая его ботинки, брошенные в коридоре, перевешивая его пальто с крючка на крючок, но думал как-то без эмоций. А тут наконец-то проняло. Чуя покрылся мурашками, поежился, потер собственные плечи. Встряхнулся. Он скучал. Это было ужасающая мысль, но Накахара быстро понял, что это хотя бы правда. Он скучал по Мори, он хотел услышать его голос. Он хотел говорить, видеть его улыбку, хотел бы взять его за руку. Хотел, заглядывая в глаза спросить: неужели она настолько лучше меня? Неужели красная нить судьбы действительно гарантирует связь с кем-то идеальным в глазах смотрящего? Неужели его все устраивает, ничто в девушке не царапает взгляд, амбиции не преломляются о ее планы на семью и детей, или на карьеру? Чую тошнило от собственной щенячьей слепоты, но, небеса, он продолжал ревновать и думать о таких вещах. Спустя два с лишним месяца молчания, не получив ни одного сообщения. Чуя проверил даже, что это не Дазай его обманул о молчании телефона, а сам тем временем закинул номер Мори в черный список, однако чистота в блок-листе была оглушительной. Закончив приводить в порядок комнату, Чуя машинально глянул в сторону балкона, увидел снаружи только белесое марево тумана и мелкую морось, поежился, представляя, как весело будет идти днем в магазин, если он не хочет умереть от голода… А ведь еще следовало наведаться в банк и прояснить вопрос с его финансами. Чувствуя, как в глаза будто песка насыпали, Чуя со стоном потер один глаз о собственное плечо, задрав локоть со следом темного мазка пылью, и выругался, поняв, что все это время убирался прямо в том, в чем ехал домой. Нужно было в душ, поэтому он поплелся в душ. Он хотел быть чистым и счастливым. Со «счастливым» не получалось, в животе урчало от голода после махания шваброй, но хотя бы насчет чистоты морочиться не приходилось. Удивительно, насколько человека может сделать довольным простая горячая вода, но отмокая и отогреваясь, Чуя наконец-то расслаблял задранные плечи, разминал шею и ощущал, как неуютное возбуждение в животе, внутреннее напряжение от волнений, уходят. У него впереди было еще много работы, и если он действительно хочет убраться — нужно разобрать свое и чужое, перестирать то, что Дазай оставил сложенным после перебирания чемоданов в коридоре, банально разделить свои и чужие вещи — вездесущность Мори в равной мере делала ему больно и ухитрялась раздражать. Столько дел, столько дел. Наскоро поужинав-позавтракав найденной в шкафу пресной лапшой быстрого приготовления и запив ее таким же безвкусным чаем, Чуя торопливо забрался в кровать, привередливо и дотошно обнюхал все подушки и одеяло, но, не ощутив ничего, кроме запаха бальзама-концентрата и саше для белья, которыми он обложил полки, Накахара выдохнул, угнездился и без малейшего промедления провалился в странный, чуточку беспокойный сон. *** Удивительно, как обезображивается дом, в котором человек не живет. Чуя, проснувшийся с ощущением повисшей в воздухе влажности, выполз из-под одеяла ежась, включил осушитель воздуха, который забыл включить на ночь, и, не давая себе времени на раздумья, бросился в душ. Ржавая вода в кране кончилась еще вчера, Чуя мрачно предвкушал ценник в счете на воду за этот месяц, встрепенулся, вспомнив, что надо посмотреть за предыдущие, да и вообще следовало вытрясти все, что могли набить ему в почтовый ящик. Сонный, помятый, стоя под горячей водой он с тоской думал о том, что почему-то рвался домой, но представлял себе явно не такой дом. Возможно даже, что не этот. Он не знал, какой же дом он себе представлял, и есть ли он вообще. Он просто хотел домой. К несчастью, чтобы попасть хотя бы в эхо дома, предстояло еще привести в порядок то Чистилище, в котором он оказался теперь. Оказалось, что для начала новой жизни, нужно сначала вынести и убрать разлагающиеся останки предыдущей. Открытие, прямо сказать, не для двадцати лет, но что поделать. Вода резко похолодела, и Чуя почти выскочил из-под лейки, слабо выругавшись. Поставленная на таймер стиральная машинка начала свою работу, и Накахара с тоской подумал, зачем он поставил конкретно это время, а не проставил таймер на шесть утра. Сейчас бы уже ставил полоскание белья перед вывешиванием, а не думал, как домыться — чтобы и не сварившись заживо, и не замерзнув. Звонок в дверь раздался, когда еще мокрый Чуя собирался с духом, чтобы подступиться к холодильнику и начать его ревизию. Завтракать предстояло в лучшем случае сладким чаем, но, возможно, в холодильных ящиках жизнь с температурой выше четырех градусов пережили еще и консервы? Открывая входную дверь, меньше всего он ожидал всего через двенадцать часов одиночества и рефлексии увидеть на своем пороге Дазая Осаму. Дазая Осаму, стоящего перед ним с чемоданом. Дазая, у которого кроме чемодана при себе имелся еще довольно чахлого вида куст в руках, и вся эта сцена чуточку напоминала ему кадры из «Леона» — оставалось только вывести из-за угла маленькую девочку, и даже декорации станут не нужны. Тот факт, что Дазай опять не забыл о нем и его жилище, заставил Чую захотеть потереть переносицу. Подавив потребность совершить этот театральный жест, Накахара переступил с ноги на ногу, и не нашел идеи лучшей, чем спросить: — Что ты тут делаешь? Дазай улыбнулся ему — кажется, чуточку смущенно — и вздохнул, улыбаясь уже как-то иначе, мягче. — Тут такое дело… Могу ли я какое-то время остаться пожить у тебя? В моем доме после недавних подземных толчков треснула и осыпалась стена, лопнули трубы и прорвало канализацию. Чуя не уверен, что кому-то может так одновременно не повезти, вот только совесть не позволяет отказать в гостеприимстве человеку, который его возможно от инвалидности спас. Поэтому Чуя молча отходит с прохода, пропускает Дазая с его чемоданом и чахлым растением, а потом просто передает ключи, лежавшие на комоде при входе, и, не давая себе времени подумать еще раз, говорит: — Отвезешь меня в банк после того, как вещи поднимешь? А себе дубликат ключей сделаешь, у меня нет готовой связки. И Дазай смотрит на него так, как будто ожидал пинка под зад, а вместо этого, Чуя его по голове погладил. Впрочем, уже скоро его лицо расползается в гораздо более знакомой усмешке, и он кивает: — Ты просто ангел, чиби. — Ты сейчас нахер пойдешь, — обещает Чуя, закатывая глаза, и закрывает уши руками, по губам читая, как Дазай чеканит: — Маленький. Злобный. Ангел.