***
Конечно, проходит какое-то время, прежде чем вещи оказываются готовы. Артур ясно видит, что Мерлин мерзнет в своей легкой куртке все время, пока бегает по делам по Нижнему Городу и выезжает с ним и рыцарями на патрули, и хочет стукнуть себя по голове, что не подумал о теплой одежде для своего слуги еще в первую же зиму, когда Мерлин пришел к нему на службу. Сколько лет назад это было? Шесть? Семь? Артур качает головой, сам поражаясь тому, сколько приключений и повседневных моментов, связанных с Мерлином, приходят ему на ум. Кажется, что он всю жизнь прошел со своим слугой — другом — за своим правым плечом, когда на самом деле количество лет, что Мерлин провел в Камелоте, можно сосчитать на пальцах. Когда новая одежда, наконец, начинает партиями приходить от портных, ей занимаются другие слуги; единственное, о чем Артур просит Мерлина лично — так это раздать плотные красные плащи рыцарям Круглого стола. Тот ворчит, но выполняет поручение и возвращается в королевские покои, только когда все в замке уже готовится ко сну. — Что это? Еще один? — Мерлин поднимает с обеденного стола большой сверток, обернутый в грубую бумагу и аккуратно перевязанный бечевкой. — Открой и узнаешь, — Артур прячет улыбку и ниже склоняет голову над речью, над которой он безуспешно бился весь вечер. Не то чтобы сейчас она сильно его занимала, на самом деле; последние несколько часов мысли расползались в ожидании, когда Мерлин уже объявится и найдет предназначенный для него самого подарок. Со стороны стола доносится шуршание бумаги — Артур замирает и прислушивается — и, наконец, мягкий удивленный выдох Мерлина. Король не выдерживает и поднимает взгляд, не желая упускать, как складки темно-синей ткани разворачиваются в руках Мерлина и превращаются в простую, но элегантную зимнюю мантию с капюшоном. В его глазах на секунду сверкает что-то, похожее на зависть, и Мерлин прикусывает губу, как будто хочет остановить себя, прежде чем выпалить: — Красиво. И... — он проводит по ненавязчивой меховой оторочке, почти незаметной на темной ткани, — очень тепло. — Примерь, — словно невзначай бросает Артур и хмыкает, когда брови Мерлина взлетают вверх. — Я?.. Что... Зачем? Артур с притворным вздохом откладывает недописанную речь, прикидывая, сказать ли ему сразу или подразнить Мерлина немного, как он сделал бы раньше. И пока какая-то его часть кричит, что нужно быть осторожнее, другая подталкивает его ухмыльнуться и сказать: — Мерлин, — брови слуги поднимаются еще выше, — тебе надо объяснять, зачем примеряют одежду? Сердце выстукивает торопливую дробь — боги, каким же живым Мерлин сейчас выглядит, когда посылает ему возмущенный взгляд, расправляет мантию и одним движением накидывает ее на плечи. И есть что-то... колдовское в том, как ткань мягко обнимает его фигуру, сглаживает острые углы плеч и струится до самого пола. Артур облизывает пересохшие губы, потому что Мерлин, кажется, сам не осознает, как сшитая специально для него дорогая одежда заставляет его встать прямее, как уверенно он расправил плечи; как насыщенный синий ткани играет с темным цветом его волос и оттеняет бледную кожу. Мерлин вздергивает подбородок, будто ожидая насмешки, и открыто взглядывает на Артура, у которого застревают в горле все заготовленные фразы. Мерлин неожиданно красив какой-то холодной, неземной красотой, и Артуру кажется, что он смотрит не на слугу — нет, назвать его сейчас слугой у Артура не повернулся бы язык — а на принца, не меньше. И эта мысль должна бы показаться ему странной, но во всей фигуре мужчины перед ним и правда сквозит... что-то. Какая-то сталь, какая-то сила. Артуру кажется, что если он протянет руку и сожмет пальцы, он поймет, в чем дело, ухватится за эту нить — но синие с серыми крапинками глаза Мерлина очень близко мешают думать. Когда... когда они оказались так близко? Артур понимает вдруг, что когда-то поднялся из-за рабочего стола и сделал несколько шагов вперед. Как и в то первое утро, он обнаруживает, что не в силах остановить себя, когда ноги сами несут его к Мерлину. Тот, кажется, наконец-то тоже чувствует назревшее между ними напряжение, потому что прочищает горло и отводит взгляд. — Доволен? Можно снимать? — Еще нет, — Артур в несколько шагов преодолевает последнее расстояние между ними, слыша, как громко раздается каждый шаг по каменному полу, и касается отороченных мехом краев мантии на груди мужчины. Он старается не думать сильно о том, как Мерлин вздрагивает от прикосновения. Он дышит сбивчиво, а сам Артур немного пьянеет вдруг от сочетания знакомого запаха Мерлина и насыщенного запаха новой ткани, пока его пальцы ищут и находят на груди слуги застежку — серебряного дракона размером не больше, чем с орех — и кожаную петельку с другой стороны. В покоях как будто становится жарко; его пальцы с трудом ему подчиняются. Мерлин не пытается даже скрыть того, как часто и громко вздымается его грудь; Артуру приходится закрыть глаза на несколько секунд и самому сделать несколько глубоких вздохов — иначе он пошлет сейчас все к черту и просто поцелует Мерлина. Просто запустит руку ему в волосы и притянет ближе, пока не прижмется к его восхитительным губам и будет целовать столько, сколько захочет. Сколько захочет Мерлин. Он наконец-то проведет руками по этому телу и будет прижимать его к себе, пока между ними не останется ни дюйма. Он... Боже. Не так быстро. Голова кружится от близости и желания, и когда Артур кое-как справляется с застежкой, он позволяет кончикам пальцев задержаться на груди Мерлина на мгновение дольше, чем нужно. Артур почти чувствует горячее биение его сердца под одеждой, но еще он чувствует, что Мерлин напряжен, натянут, как тетива лука, и он заставляет себя выдохнуть пьянящий воздух из легких и отступить на полшага назад. В синих глазах плещется отражение его собственного желания, но еще — что-то глухое, печальное, чему Артур не может дать название. Он подавляет порыв поднять руку и погладить Мерлина по темной голове, успокаивающе провести по мягким волосам на затылке, обнять его — — Тебе нравится? — торопится спросить Артур, прежде чем его желания одержат верх и он сделает что-нибудь, пересекающее черту дозволенного. — Тепло? Мерлин тоже хватается за вопрос, как за спасительную соломинку, и тоже отступает назад, делая вид, что старательно разглядывает себя в мантии. — Конечно, тепло, — говорит он чуть грубее, чем стоило, по мнению Артура, и фыркает. — Хоть кто-то этой зимой не замерзнет. Правда, этот дракон... Не знаю, кому захочется носить такое вычурное... — Она твоя, — перебивает Артур с небольшой улыбкой. Он складывает руки на груди и отходит обратно на безопасное расстояние, облокачиваясь на письменный стол. Воздух здесь кажется холоднее, но у него хотя бы проясняются мысли. Немного. Мерлин вскидывает на него голову. — Что? — Она твоя, — повторяет Артур. Все-таки у того, чтобы быть королем, есть свои преимущества. Он с теплотой смотрит, как пальцы Мерлина взлетают к серебряному дракончику и замирают на нем. — Ты шутишь? — Ну, если тебе так претит носить на себе символику Камелота, то... — Артур пожимает плечами и поворачивается к комнате спиной, якобы возвращаясь к своим бумагам на столе, и прячет до неприличия счастливую улыбку. Мерлин снова говорит с ним, снова позволяет Артуру быть близко — Мерлин не ненавидит его. У них еще может все получиться. Надежда расцветает внутри. Его снова живой, любимый Мерлин. Мерлин сзади говорит что-то, но Артур не слышит — он моргает, чувствуя чуть застывшую улыбку на губах, и проворачивает снова и снова свою последнюю мысль в голове. Как же много открытий принесли ему последние месяцы. — Артур? Он оборачивается и снова моргает. — Я сказал, что ты болван, — с вызовом говорит Мерлин, скрещивая руки на груди, и Артур не сдерживает беспомощный смешок, по-новому глядя на своего слугу. Хотя... по-новому ли? — А еще я сказал, что я пошутил. — Мерлин поджимает губы, заставляя Артура лишний раз обратить на них внимание. Любимый, любимый Мерлин. Он сейчас похож на прежнего себя так сильно, что Артур поверить не может, что еще пару недель назад от него можно было услышать только «да, сир» да «нет, сир». — Я пошутил, мне нравится. — Идиотская шутка, — и Артур улыбается. — От такого же слышу, — и Мерлин наконец-то, наконец-то улыбается ему в ответ.***
— ...стража в замешательстве, нет четкого понимания, как им поступать, — активно жестикулируя, объясняет Леон, пока они с Артуром движутся в сторону Тронного зала по продуваемому всеми ветрами коридору. Новые шерстяные плащи отлично греют, и Артур с удовольствием отмечает, что и Мерлин, снова занявший место за его плечом, выглядит тепло в своей новой мантии. В его руках — кувшин с разбавленным горячим сидром, но Артур буквально чувствует, что с сегодняшнего дня его слуга прекратил играть в послушного лакея и снова стал частью жизни замка; он и сейчас внимательно ловит каждое слово взволнованного Леона. — За последние несколько дней в Нижнем Городе стражникам уже дважды доносили об использовании магии, и оба раза колдуны не были задержаны, сир. — Колдуны? Это были два разных человека? Леон кивает и на ходу пропускает руку через спутавшиеся волосы, заставляя Артура поджать губы. — Почему упустили? Не хватало нам еще смертей мирных жителей от рук магов! Мерлин позади них шумно спотыкается. — Но в том-то и дело, сир, — Леон снова запускает пальцы в волосы, — если позволите, то магия, о которой сообщали люди, не кажется чем-то... что может нанести угрозу. — Увидев недовольный взгляд Артура, рыцарь торопливо продолжает, — кто-то в толпе на рынке увидел, как торговка заклинанием починила разбившийся горшок, и донес об этом. А что именно это была за торговка, уже не узнать. — А второй колдун? — У крестьянина захворала лошадь... Они останавливаются у дверей в Тронный зал, и Артур поворачивается к рыцарю, подавляя вздох. — ...Все соседи видели, что кобыла вот-вот околеет, а вчера он вывел ее из стойла живую и здоровую. — Почему тогда крестьянин не задержан? Леон тяжело сглатывает и отводит взгляд, что для него необычно, и Артур слышит, как переминается сзади с ноги на ногу Мерлин. — У него жена и четверо детей, — быстро отвечает Леон, как будто пытаясь поскорей разделаться с самой неприятной частью. — Дети достаточно взрослые, чтобы колдовать. Это мог быть любой из них. Сейчас к их дому приставлена стража, но... О. Артур понимает, куда ведет Леон, и старательно сохраняет бесстрастное выражение лица, пока на него обрушиваются слова: — Сир, в отношении колдовства все еще официально действуют законы покойного короля Утера. По ним вся семья крестьянина... — Я знаю законы своего королевства, — прерывает его Артур, не желая слышать ничего про казнь целой семьи. Леон не виноват, что именно он взялся говорить со своим королем на его больную тему; и все равно справиться с собой и не сорваться сложно. — Конечно, — Леон, кажется, тоже рад, что ему не приходится произносить все это вслух. — И все же, с начала вашего правления мелкие случаи использования магии не наказывались, и теперь... Другими словами, стражникам нужны четкие указания. А королевству нужна четкая политика в отношении магии, чувствуется под этими словами. Артуру остается только поблагодарить рыцаря за доклад — или, скорее, ненавязчивый толчок мыслей короля в нужную сторону; ему действительно повезло иметь среди своих приближенных такого тактичного человека, как Леон. Когда они открывают двери в Тронный зал, ярко-красный цвет мантий рыцарей Круглого стола ослепляет Артура, и в голове схлестываются противоречивые мысли. Красный как символ Камелота, справедливости и благородства его лучших людей; красный как вечное напоминание о наследии его отца, о бесконечных казнях колдунов — преступников и невинных; одно переплелось с другим слишком тесно, и Артур надеется, что у него хватит мужества и мудрости сделать правильный выбор. Он распоряжается отправить крестьянина в темницу до допроса, уже сейчас глубоко внутри зная, что если тот действительно просто вылечил лошадь, пусть даже с помощью магии, его не будет ждать казнь. Боги, как же ему поступить?***
— Что ты решил? — спрашивает Мерлин. Робко. Непривычно от него такое слышать, хотя, когда дело касается магии, Мерлин всегда ведет себя странно, как будто даже говорить на эту тему ему страшно. Он даже откладывает наплечник от доспехов, который старательно натирал до этого. Артур сминает кусок пергамента с блестящими еще следами от чернил и со вздохом откидывается на спинку стула. Обсудить с Мерлином. Отличная идея. Раньше это всегда помогало. — Я просто... не могу взять в толк, — бормочет он, проводя руками по лицу, — что с ними делать. — Ну, не казнить же, — неуверенно отвечает Мерлин, и тут же быстро добавляет, — ты же не?.. Артур молчит, он не знает, что будет правильно, и лицо Мерлина вытягивается. — Это будет ошибкой, — горячо выпаливает он, и Артур моргает, отвыкший от такого напора. — Ты пойдешь по стопам отца, и это будет ошибкой, и ты это знаешь. Ты ведь не такой. Ты не убьешь невинных. Ты не такой. Он говорит с каким-то надрывом, и Артур не может сдержать глупейшей мысли: ему не нравится, что такие сильные эмоции из Мерлина вытягивает именно разговор о колдовстве, из всех возможных вещей. — Я пообещал себе, — с нажимом говорит он, и тяжесть каждого его слова заставляет Мерлина бледнеть. — После смерти отца. Я пообещал, что не забуду, что такое магия. Что душа колдуна всегда обращается ко злу. Мерлин выглядит так, как будто ему сейчас станет дурно. — Ты... Ты знаешь, что это не так. Совсем недавно ты готов был дать магии шанс, разве нет? — Да, и я ошибся, — отвечает Артур резче, чем стоило, и он тут же проклинает свой язык, и чертовых колдунов, и все на свете, потому что покои снова наполняются громким звуком трения щетки о металл. В одну секунду Мерлин снова стал той холодной и отстраненной версией себя, и Артур сжимает зубы. Он считает до пяти, прежде чем встать и, после некоторого колебания, занять место на ковре рядом с Мерлином. Отчасти потому, что все его существо тянется к этому человеку; потому что он не допустит, чтобы Мерлин снова закрылся. Отчасти потому, что, даже запутавшись, продираться через такую невозможно трудную тему, как колдовство, легче плечом к плечу. Мерлин натирает очередную деталь доспехов, как если бы от блеска этого куска железа зависела его жизнь, и какое-то время Артур просто сидит, подбирая слова, и засматривается неосознанно на теплые рыжие всполохи на лице Мерлина. Их колени соприкасаются, и Мерлин не делает попыток отодвинуться. Артур хочет обнять его. — Я не могу рисковать жизнями своих людей, — в конце концов говорит Артур насколько может мягко; расстраивать Мерлина этим разговором еще больше не хочется, но и юлить тоже. — Я готов был довериться магии, это правда — но посмотри, что из этого вышло. Разве это не урок мне? Что это будет за королевство, в котором каждая торговка вольна колдовать? Доверять нельзя, даже когда сердце подсказывает, что стоило бы. Как нельзя было вручать жизнь Утера в руки старика с пронзительными синими глазами, пусть даже тот смотрел так до боли знакомо, и пусть даже потом хватал ртом воздух и спотыкался в оправданиях — так не должно было произойти — — Это будет королевство без разбитых горшков? — криво улыбается Мерлин, вырывая Артура из мыслей, но эта натянутая веселость быстро тает. Когда он заговаривает снова, доспехи уже забыты в его опущенных руках, а его голос тих и серьезен, и каждое слово переворачивает что-то внутри, — Артур. Я сожалею о смерти Утера. Боги, я... — он закрывает глаза на секунду, — мне жаль, что так случилось с твоим отцом. Но ты согласился тогда на помощь колдуна, потому что видел, сколько людей используют магию и живут мирно, и делают добрые дела, и что не может здесь быть черного и белого. Потому что магия, это... Да, это власть, и инструмент, который можно обратить в угоду себе или другим, но это данность, которую ты не искоренишь. Никогда. Что-то громко трескает в огне. Слова Мерлина звенят у Артура в голове, логичные и неожиданно взвешенные — и когда он только успел все это надумать, и на кой черт вообще сдалась Мерлину магия, которая лишила Артура всей его семьи?.. Может, он и знает ответ — просто Мерлин всегда хочет всех спасти, он просто такой — чистый помыслом и сердцем, и всегда выворачивающий душу наизнанку за других. Колено Артура все еще прижимается к его ноге, но Мерлин вдруг разворачивается открыто к нему лицом и разрывает прикосновение. В синих глазах — хаос эмоций, которые Артур просто не может прочитать, и смотреть в них почему-то больно, как на слишком яркий свет. — Торговка починила посуду, чтобы не потерять деньги. Крестьянин вылечил лошадь, потому что иначе он бы не прокормил семью. Это... Это не заслуживает смерти. — Это сейчас они безобидны, — отзывается Артур, сбитый с толку решимостью в словах друга и сиянием его глаз. В нем поднимается волна отторжения, потому что этот разговор не помогает, а каким-то образом отдаляет их с Мерлином, как будто они не заодно в этом вопросе, как будто Мерлин поддерживает магию. — Представь, что значит иметь такую силу в руках. Почему он не понимает? Почему не видит? Разве не казался безобидным человек, убивший его отца? Артур помнит то странное, безоговорочное желание довериться ему, как до сих пор помнит и боль от предательства. И если все эти прачки, и конюхи, и старики получат свободу, они сделают то же самое — растопчут, повергнут его королевство в прах. Он на распутье, и он не настолько глуп и озлоблен, чтобы убивать магов за еще не совершенные преступления — но если любой, кто прикасается к развращающим силам Старой Религии, значит потенциальную опасность для королевства... — Колдуны, — почти выплевывает Артур и слышит в своих же словах тяжелое эхо отцовской ненависти, — выбирают взять эту власть и пустить ее на разрушение. Столько магов пыталось навредить Камелоту, просто вспомни, Мерлин, сколько раз они пытались нас убить — — А ты вспомни, почему, — шепчет Мерлин, и Артуру снова мерещится в нем что-то жесткое и глубокое, — вспомни, скольких Утер уничтожил, сколько людей погибли после того, как приняли от колдуна помощь, сколько повесили знахарок, которые заговаривали припарки и помогали больным, сколько казнили друидов, которые помогали взойти посевам. Думаешь, если бы они не жили под страхом казни, если бы их королевство их принимало — думаешь, они нападали бы? — Магия — это выбор, — почти механически говорит Артур, потому что это его последний, верный, главный аргумент, который кое-как удерживает целой его картину мира, распадающуюся на части от неожиданных слов Мерлина, — никто не заставлял этих людей нарушать закон. — Выбор? — Мерлин странно сдавленно смеется. — Поэтому в Великую чистку утопили стольких детей? Артур облизывает сухие губы. Сердце отвратительно громко бухает в ушах. — Что? — Стольких детей утопили, — повторяет Мерлин, не пытаясь как-то смягчить ужасные слова, и сколько же в них горечи, — в первые годы Чистки. Всех, у кого горели глаза золотом, кто умел разговаривать с животными — думаешь, они, десяти зим от роду, учились этому? Это был их выбор, Артур? Артур не замечает, как оказывается на ногах. Он не знал. Он никогда не задумывался об этом вот так. Ему нужен воздух. — Ты свободен на сегодня, — и он оказывается в холодном коридоре прежде, чем Мерлин успевает что-то ответить. Последнее, что он видит, сбегая из комнаты — от слов Мерлина — это как отчаяние в глазах его слуги превращается в слезы и оставляет две мокрые дорожки на щеках.***
Дети и данность и вспомни, почему. Слова кружатся в голове, и спутываются вместе, и вся Великая Чистка предстает перед ним в новом свете. Если бы только можно было отмахнуться от горячего отчаянного шепота Мерлина и его слез, вот только данность дети вспомни почему — и все встает на свои места. И Артуру кажется — Артур боится, что Мерлин может быть прав. Перед его глазами отец раз за разом дает отмашку, и на эшафот всходят колдун за колдуном, и пыльная брусчатка орошается кровью. Старик в неверии качает головой, и его губы дрожат, а знакомые глаза смотрят на холодеющее тело Утера с таким же ужасом, что и сам Артур. Так не должно было произойти. Он никогда не думал об этом вот так. Еще ни один слабый протест в защиту магии не заставлял его увидеть Чистку в этом свете и так ясно. Артур практически налетает в одном из коридоров на Элиана и делает все распоряжения для допроса как в тумане. Он не замечает, как уходит рыцарь, и не замечает, куда идет сам, но в какой-то момент он обнаруживает себя сжимающим широкие, холодные подлокотники деревянного трона в темном Тронном зале. Крестьянин, грязный и неопрятный после темницы, сгибается в дрожащем поклоне до самого пола, а Джеффри по правую руку от Артура макает в чернильницу перо. Пусть Артур не может сейчас отыскать того старика и снова взглянуть в его глаза — понять, мог ли он на самом деле просто пытаться помочь, но зато он может посмотреть в лицо другому колдуну. И Артур смотрит и видит только перепуганного до полусмерти человека, твердящего об одном — не трогайте его дочерей и жену, милорд, казните его одного. На вопросы об угрозе Камелоту колдун моргает рассеянно и вновь умоляет пощадить его семью.***
Проходит много времени, прежде чем Артур решает вернуться в свои комнаты. Он бродит по замку, думая о магии, Мерлине и крови на своих руках, пока усталость и вечерний холод не заставляют его повернуть назад. Хотя перед уходом он и освободил Мерлина на сегодня, что-то подсказывает, что тот мог ослушаться и остаться в королевских покоях, на своем излюбленном месте перед камином. В последние дни Мерлин взял привычку засиживаться там до позднего вечера, и Артуру хочется думать, что это очередной хороший знак. Он оказывается прав; Мерлин — на том же месте, где Артур его и оставил, словно и вовсе не двигался последние несколько часов. Тихо закрывая за собой деревянную дверь, Артур смотрит на него, осознавая с пугающей ясностью, что Мерлин — теплый, и человечный, и расстроенный их разговором — все, к чему стремится его сердце. Снятая мантия темным озером лежит у скрещенных ног слуги, и серебро застежки поблескивает в свете камина, а его взгляд невидяще направлен в потухающий огонь; неожиданный укол вины заставляет Артура пожалеть, что он ушел так надолго, оставив Мерлина одного. Он скажет Мерлину, что был слишком резок. Расскажет ему про допрос и про то, что завтра крестьянина отпустят домой. Сейчас этот приказ идет вразрез с законами королевства, но Артур не собирается быть королем-убийцей, и он готов говорить об этом еще, и готов подумать о смягчении закона... Если то, что утверждал Мерлин, действительно окажется правдой. Они сядут рядом и поговорят, и он положит Мерлину руку на спину, и вдохнет его запах, и обнимет его, потому что Мерлин рассыпается на части, и, кажется, ему это нужно не меньше, чем самому Артуру. Огонь еле теплится на почти полностью черных головешках, и Артур делает бесшумный шаг вперед, движимый желанием покончить наконец с этой недосказанностью. Он не успевает сказать ничего из того, что хочет, потому что как только он открывает рот, огонь в камине с новой силой взмывает вверх и отражается золотым в глазах Мерлина, и Артур спотыкается на вдохе. Отражение. Игра света. — Мерлин? — имя царапает горло. Это ведь его Мерлин. Его Мерлин. Его — После всего, через что они прошли — Колдун моргает несколько раз, выходя из оцепенения, и обращает на Артура усталый, выцветший взгляд снова синих глаз. — Я не заметил, как ты пришел, — бормочет он. — Что такое? — Ничего, — удается произнести Артуру одними губами.