***
Артур не спит этой ночью; не то чтобы он смог уснуть, даже если бы захотел. Совершенно бессознательно в какой-то момент он все равно раздевается и ложится в огромную, пустую постель, просто потому что уже ночь, и он должен лечь спать; он мечтает, чтобы этот чертов холодный воздух забрался глубоко в него, чтобы он получил воспаление легких, или еще что похуже, и имел бы официальную причину не вылезать из кровати хотя бы несколько следующих дней. Он пялится в темный полог в странной апатии, видя перед собой только знакомый красивый профиль и чужое золото. Ему кажется, что у него начинается лихорадка. Он не пытается облачить то, что увидел, в конкретные слова и осмыслить нелепое, идиотское, как и сам Мерлин, он владеет магией или он оказался колдуном; зато слова он лжет мне приходят сами, без подсказок, выжигая все остальное, и Артуру трудно дышать. Привязанность — это твоя слабость, Артур, — шипит голос отца у него в голове, и Артура передергивает в темноте от осознания, что только что он действительно был в шаге, в полушаге от того, чтобы открыться Мерлину так, как никогда и никому до этого, и он даже не думал бы заподозрить неискренность. Артур просто лежит, и заставляет себя делать вдох за вдохом, и просто — просто теперь очень многое понимает. Почему Мерлин вел себя иногда так странно, почему защищал магию, почему всегда знал больше, чем должен был, почему было в его слуге всегда что-то такое особенное. Он просто знает теперь — что, кажется, оказался недостаточно хорош, чтобы не быть обманутым одним человеком, верность которого значила для него — как он допустил это? — слишком много; практически все. Огонь давно погас, вдоволь порезвившись на черных головешках, подпитываемый не деревом, а только колдовством его слуги. С тех пор воздух в комнатах стал совсем стылым, но Артур не притрагивается к очагу. Он не понимает одного. Разве колдуны и предатели встают на колени и отдаются вот так?***
Он засыпает только под самое утро, рваным и неглубоким сном, и видит злые, бесформенные кошмары; стук в дверь заставляет его резко сесть в кровати, задыхаясь, с именем Мерлина на губах. Но за дверью с завтраком оказывается кто-то другой, и Артур не упускает иронии: происходит именно то, чего он так страшился последние месяцы, но все, что он чувствует в этот момент — это облегчение.*
Утренняя тренировка проходит отвратительно: Артур пропускает удары Гвейна один за другим. Гвейн бьется сегодня яростно настолько же, насколько Артур разбито себя чувствует, и в какой-то момент он ловит себя на том, что отступает под напором своего же рыцаря. Краем глаза он видит пронзительный, непонимающий взгляд Леона; Элиан с Персивалем, которые тренировались в паре в нескольких шагах от них, остановились и тоже смотрят на своего проигрывающего короля. Ботинки скользят на заиндевевшей земле, морозный воздух обжигает горло, и Артур делает очередной неправильный выпад, и их с Гвейном мечи скрещиваются под неловким, неудобным углом. Гвейн рычит, и Артура это бесит, и он наконец-то начинает бить в полную силу, пока ледяной звон не вытесняет все остальные звуки, вес меча в руках не становится единственным ощущением, и Гвейн не спотыкается и не летит со всего размаху на землю, больно и слишком сильно ударяясь плечом. Артур срывает с себя шлем и отпинывает его на другой конец тренировочной площадки. Мир вокруг белый, наполненный стонами Гвейна, хлопками камелотских флагов на ветру и отдаленными взволнованными голосами. Надо посмотреть его плечо, его нужно к Гаюсу, где Мерлин? Артур закидывает голову назад, глядя на белые небеса, тяжело вздымая грудь, разрывая легкие морозным воздухом. Где Мерлин? Мерлин не здесь, потому что он колдовал, и Артур прогнал его. Все произошедшее наваливается на него с новой силой, невыносимее, чем вчера, в холодном свете дня. Кто-то помогает Гвейну встать и уводит его в сторону цитадели, а на лицо и волосы Артура опускаются и сразу тают крохотные первые снежинки, и он закрывает глаза.***
Он возвращается в пустые и идеально убранные покои, намеренно отводя глаза от камина. Взгляд короля скользит по безжизненной чистоте поверхностей, по накрытому чистой тканью подносу с обедом, и останавливается на комоде, на котором лежит аккуратный синий сверток. Артур медленно подходит к нему и сжимает ткань мантии в кулаке, чувствуя во рту кислый, отвратительный привкус. В том, как расставлены вокруг вещи, как заправлена постель, Артур чувствует, что порядок наводил не его слуга — а ведь он не оставлял свои обязанности даже в первые дни после Аннис. Артуру холодно и неудобно, и он неловко пытается снять хотя бы части доспеха, хотя бы тяжёлый наплечник. Это трудно без слуги, и это снова заставляет его думать о Мерлине — Мерлин Мерлин Мерлин, черт бы его побрал, его гребаная навязчивая идея; Артур переодевается кое-как и уходит из своих комнат, не притронувшись к обеду на столе.***
Артур не был в лекарских палатах с лета; с конца лета, если быть точнее, но он старается об этом не думать. Он приветствует Гаюса коротким кивком и идет прямо к комнатушке Мерлина, игнорируя то, каким болезненно знакомым кажется абсолютно каждый предмет и запах. Гаюс окликает его, но Артур уже успевает распахнуть деревянную дверь в каморку своего слуги. Там оказывается пусто. Комната Мерлина выглядит более пыльной и неопрятной, чем Артур ее помнит. — Где его носит? — сдержанно спрашивает Артур, поворачиваясь к Гаюсу, и натыкается на довольно холодный взгляд в ответ. — Мерлин ушел утром, как обычно, — отвечает Гаюс, делая акцент на имени, которое Артур старается избегать. Черта с два у Гаюса выйдет его в чем-то укорить. Да, Артур виноват — но, кажется, Мерлину тоже есть, за что извиняться. Артур не отвечает ничего и направляется к выходу, не сильно заботясь о том, как грубо все это выглядит с его стороны по отношению к лекарю. Он чувствует странное отрешение, странную бессмысленность волноваться о чем-то подобном, и голос Гаюса ему в спину не заставляет его остановиться: — Мерлин нездоров, сир, и уже давно. Не будьте так строги к нему. — Кажется, Мерлин может сам о себе позаботиться, — бросает Артур, не оборачиваясь, и захлопывает за собой дверь.***
Чем больше Артур пытается осмыслить, как все вообще пришло к этому, как Мерлин, со всей его безоговорочной преданностью, мог так с ним поступить, тем меньше он понимает. И если с утра он не был готов встретиться со лжецом лицом к лицу, то сейчас нужда увидеть Мерлина своими глазами и понять, что это за человек на самом деле, гонит Артура по всем местам, где Мерлин может, в теории, прятаться от него. Колдун, обманщик, возможно, шпион, возможно, все-таки предатель — Артур поверить не может, что все это может оказаться правдой, и после всех этих разговоров о магии колдун кажется ему самым незначительным открытием; боль и непонимание толкают Артура в спину, пока он не находит Мерлина в промерзшей оружейной, согнувшегося с тряпкой над парой королевских охотничьих ботинок. Он не выглядит опасным магом или зачинщиком государственного переворота; вообще в какой-то момент единственное, о чем может думать Артур — это то, каким невероятно замерзшим Мерлин кажется. Он весь ссутулился; его кожа на руках, щеки и кончики ушей горят красным, а дыхание вырывается из потрескавшихся губ еле заметными облачками пара. Артура прошибает вдруг воспоминание, совсем недавнее, задвинутое на задворки за событиями последних месяцев — воспоминание о том, как Мерлин бросил свое тело в объятия Дороки, спасая его жизнь. Он прекрасно помнит лед на его коже, и то, как несколько застывших хрупких волосинок отломились, как сухие веточки, когда кто-то из рыцарей поднял его с земли. Боги, он был уверен тогда, что Мерлин умрет. Может, магия не совсем бесполезна, если это благодаря ей этот лжец сидит сейчас здесь и непослушными от холода пальцами делает эту грязную работу — чистит сапоги Артура. Он смотрит на своего слугу, прислонившись к каменной стене оружейной и сложив руки на груди, все еще незамеченный самим Мерлином. У него странное чувство, будто сейчас повторяется все то же, что и вчера, и что в какой-то момент глаза Мерлина загорятся золотым; вместо этого Мерлин вдруг чихает и ежится, откладывает почищенный сапог — и замечает Артура. — Какого черта ты тут делаешь? — спрашивает Артур резко, не тратя времени на расшаркивания. Мерлин еле заметно выпрямляется и знакомым королю движением утирает нос рукавом куртки. Какой еще непроходимый идиот, кроме него, будет мерзнуть, имея на руках великолепную теплую одежду? — Ты не хотел меня видеть. — Это не значит, что ты можешь оставить свои обязанности. — А что, не видно, что я работаю? — огрызается Мерлин. Он демонстративно берется за второй сапог и тряпку и чертыхается себе под нос, когда замерзшие пальцы отказываются его слушаться. Артур долго молчит, а потом поджимает губы и бросает: — Твоя мантия в моих покоях. Забери и носи. Мне не нужно, чтобы ты околел где-нибудь по дороге… — В таверну, хочет сказать он. Знакомая шпилька замирает у него на языке. Он не знает, бывает ли Мерлин на самом деле в таверне; он ничего о нем не знает. — Вернись к своим обязанностям, — зло рявкает он в конце концов. Он не собирается спускать теперь с Мерлина глаз.***
Они возвращаются к тишине. Плато не раздражает и не тяготит Артура, как раньше; он не уверен, что выдержал бы, если бы Мерлин стал вести себя, как обычно. Зато это молчание позволяет ему наблюдать, и он не упускает этой возможности. Он не сразу понимает, что Мерлин и был стариком, который убил его отца, а когда понимает, то у него не остается сил почувствовать ни удивление, ни предательство. Это чистое безумие, но слишком много совпадений встает на места, слишком много неясностей и странностей проясняется. Вообще очень многое в его жизни становится ясным, объясненное одним-единственным предложением: Мерлин владеет магией. Смерть его отца… Наверное, Мерлин хотел как лучше; может, он не был достаточно сильным. Артур пытается разглядеть в нем предателя, может, пытается даже слишком сильно, но у него ничего не выходит; он все-таки не слепой. Одно только поведение Мерлина тогда в карлеонском шатре, когда он понял, что заварил кашу и поставил под угрозу жизнь и авторитет Артура, перечеркивает эту возможность. Артур ловит себя на том, что снова и снова гоняет события той ночи в голове — но теперь он думает не об ощущении губ Мерлина на нем, и не о хватке пальцев Мерлина на ткани его одежды; он вспоминает его это моя вина и прошу, я сделаю что угодно. — У Аннис, — резко говорит Артур, и Мерлин, у камина, дергается от неожиданности и укалывается иголкой, — почему ты не мог просто остаться, где было велено? Если бы между ними все было, как обычно, он бы ждал в ответ чего-то наглого и несерьезного. Чего-то вроде старого доброго ты же меня знаешь, сир — я никогда не делаю того, что мне велят. Если бы; их «как обычно» закончилось много месяцев назад и вряд ли когда-нибудь опять наступит. Может, хотя бы сейчас он может рассчитывать на искренний ответ? — Я не думал, что меня поймают, — отвечает Мерлин, стирая с пальца выступившую капельку крови, а потом возвращается к починке одежды Артура, как ни в чем не бывало. — Идиот. Как ты и говоришь всегда. Что ж, достаточно искренне — наверное. Артур качает головой. — Ты не понял вопроса, Мерлин. Зачем ты вообще ушел из лагеря? Зачем было идти за мной? Мерлин вздыхает; его неподвижный силуэт на фоне камина весь буквально кричит о напряжении. — Я везде иду за тобой, Артур, ты просто не всегда замечаешь, — наконец устало говорит он, а потом тянется за кочергой, чтобы подвинуть поленья в огне, и Артур провожает движение внимательным взглядом. — В тот раз просто не повезло. — Везде... идешь за мной? — эхом откликается Артур. Он знает, что его слуга Мерлин всегда идет за ним. Вытаскивает с поля боя, когда Артура ранят, и кудахчет, как наседка, что Артуру нужно быть осторожнее, обрабатывая его синяки и ранения. Его слуга Мерлин всегда тащится за ним в любой поход и на любое задание, даже туда, где он и задаром не нужен — несет вещи, заботится о еде и лошадях, жалуется, что устал, днем, но все равно разговаривает с Артуром у костра до глубокой ночи. Но колдун Мерлин? Он не может представить, зачем бы колдуну Мерлину везде идти за ним. Уж явно не чтобы убить при удобном случае — никто не может быть настолько отвратительным ассассином. За время пребывания Мерлина в Камелоте Артур был при смерти десятки раз, и всегда, когда он открывал глаза, в маячившем над ним лице слуги светились только громадное облегчение и радость. Могут ли слуга и колдун быть одним человеком? Зачем оставаться, каждый день рискуя своей шкурой, везде идти за ним? — Зачем? — немного растерянно спрашивает Артур, нечаянно продолжая вслух цепочку горьких мыслей. Какой же ты лжец, Мерлин. — Кто-то же должен тебя защищать, — бормочет брюнет, чуть повернув к нему лицо. На его губах — невероятно — играет тень улыбки. В любых других обстоятельствах она бы согрела Артура получше пресловутого огня в камине, но сейчас видеть ее тошно. Артур кривит губы. — И что, защитил? У Аннис? Призрак улыбки пропадает, и Мерлин молчит так долго, что Артур думает, что он уже не ответит. — Нет, — наконец говорит он и отворачивается.***
Артур напивается этим вечером за ужином. Он сидит один за длинным столом каменного обеденного зала; так он напоминает сам себе отца, но он не может больше оставаться в собственных покоях, где все пропитано Мерлином, где они делили столько моментов, которые казались… казались важными, казались настоящими, и Артур действительно думал… Думал, что они… За одним кубком вина идет другой, за ним третий, и Артур упрямо посылает прислугу за еще одним кувшином. Он пьет, пока все чувства не притупляются. Он устал разбираться. Он просто устал. Если все то, что шептал со слезами на глазах Мерлин — и он понимает теперь, откуда эти слезы — если магию не выбирают, то почему только Мерлин продолжает лгать ему? Неужели он не знает, что Артур понял бы его, если бы Мерлин просто объяснил, принял бы? Он считает Артура монстром, которому нельзя довериться, или идиотом, которым можно манипулировать? Тот же слуга, что прислуживал ему за ужином, робко спрашивает, изволит ли король вернуться в свои покои; Артур рявкает что-то, прогоняя его, и снова остается в одиночестве. Он позволяет себе уронить голову на руки. Из всех воспоминаний о Мерлине он сосредотачивается на одном, как Мерлин обнял его тогда в ванне, прикосновениями прося прощения, как оставил невесомый поцелуй на его мокрой лопатке. Он не может поверить, что это было ложью. Не хочет в это верить. Пусть это окажется правдой, к черту магию — пусть Мерлин окажется правдой. Наверное, он и правда немного переборщил с вином.***
Сознание Артура отмечает только какие-то разрозненные фрагменты. Коридор. Чьи-то руки… Сильные руки. Шелест теплой дорогой ткани. — …ты и набрался. Король Настоящего и Грядущего, тоже мне… — Мерлин, — стонет он. Если его кто-то буквально тащит на себе и бурчит при этом — это ведь должен быть Мерлин, да? Мерлин, который его предал. Безмозглый идиот. — Ты... идиот. Ему показалось, или он слышал фырканье? А вот и его комната. Все те же руки усаживают Артура на удобное кресло, и на секунду на уровне его глаз оказывается чье-то длинное лицо. Знакомое. Красивое. Его красивый, красивый обманщик. Артур позволяет обманщику стянуть с него теплый камзол, потому что обманщик — это Мерлин, а Мерлину он доверяет… Он запутался. Холодно без камзола. Чертов идиот решил его убить. Артур хмуро глядит, как Мерлин молча хлопочет около кровати, а потом возвращается к нему. Мерлин опускается на корточки и один за другим стягивает с короля ботинки, поднимает его на ноги и начинает раздевать. Без одежды и босиком на каменном полу зябко, и это неприятно отрезвляет; Артуру наконец удается сосредоточиться на действиях слуги. Мерлин уже натянул на него рубашку для сна и теперь пытается опустить его на кровать, крепко держа за руки чуть пониже плеч. — Давай. Тебе надо спать. Завтра принесу что-нибудь от похмелья. Артур неловко падает на постель спиной; места, где Мерлин прикасается к нему, снова горят огнем, и Артур сжимает челюсть. Хочется разбить ему лицо за то, что он лжет, лжет, лжет и делает вид, что он все тот же Мерлин, которому можно было верить беспрекословно. Конечно, принесу тебе что-нибудь от блядского похмелья и буду врать тебе в глаза дальше. Когда Мерлин накрывает его одеялом и собирается уже отстраниться, Артур вылавливает из-под теплой мантии его запястье и сжимает так, что Мерлину, наверное, становится больно. Он находит расширившиеся от удивления глаза и чувствует, как отчаянно бьется теплая жилка под его пальцами. — Почему ты врешь мне, Мерлин? Он сам с трудом узнает собственный жесткий голос. Он не упускает, как на лице слуги мелькает самый настоящий ужас, но уже в следующую секунду Мерлин нервно смеется и отцепляет пальцы короля со своей руки. Артур не находит в себе сил сопротивляться и откидывается на подушки. — Почему сразу «вру»? Сказал, что принесу — значит, принесу. У Гаюса обязательно что-нибудь найдется… Не могу же я тебя так оставить. Почему? Почему, Мерлин? Комната кружится перед глазами, и Артур закрывает их, падая в беспросветную темноту. Сквозь тяжесть сна ему кажется, что он чувствует мягкое прикосновение руки к своим волосам. — Спи, Артур. И он спит, и в его снах глаза Мерлина безостановочно горят золотом, и Артур целует его в податливые губы, целует, целует, целует.***
Может, отец был в чем-то прав, думает Артур, хмуро глядя на Круглый стол. Может, секрет сильного правителя в том, чтобы не подпускать никого близко. Он смотрит, как шевелятся губы Леона, но не вслушивается в слова своего первого рыцаря, глубоко погруженный в мысли. Несмотря на настойку Гаюса, которую Артур все-таки нашел на столе с утра, похмелье дает о себе знать: голову сжимает обруч боли, и Артур раздраженно барабанит пальцами по широкому подлокотнику трона. Где-то позади недовольно вздыхает Мерлин. Ну конечно, ему никогда не нравилось, когда Артур нервничал. — …очередной случай использования магии в Нижнем Городе. Дети подглядывали, как работает новый кузнец, и видели, что его глаза светились золотом. Их родители донесли стражникам. Артур рассеянно кивает. Очередное колдовство, от которого никому ни холодно ни жарко, очередная жизнь под вопросом. На его памяти колдуны находились всегда и везде, и в каждой деревне, и в Нижнем Городе, и даже среди слуг иногда. Их казнили, всех до единого, часто еще до того, как они успевали нанести королевству вред. Кажется, что теперь, при правлении Артура, когда публичные казни прекратились, люди стали колдовать более открыто. Он никогда не понимал, зачем все эти люди становились колдунами. Теперь он думает, что, может, они просто ими были. Артур объявляет, что сделает личные распоряжения по поводу кузнеца, а после собрания подзывает к себе Леона. С этим колдуном тоже придется пообщаться один на один, вот только в этот раз Артур просит Леона не делать из ареста представления и не запугивать кузнеца, не делать из него преступника по умолчанию. Артур только сейчас осознает, как опасно и безрассудно набрасываться на людей с обвинениями за малейшее проявление бытового колдовства; страшно представить, что может сделать испуганный человек с магическими силами в руках, просто чтобы защитить свою жизнь. Это был один из любимых аргументов отца: стоит пригрозить колдуну мечом, и он тут же покажет свою вшивость, даже если до этого не обидел и мухи. Неясно только, какой еще реакции ждал Утер; люди, которые способны себя защитить, защищаются. (Артур вспоминает Мерлина, падающего перед ним на колени, и вздыхает. Мерлин, как всегда — исключение из правил.) Итак, его отец сам создал своих врагов. Артуру предстоит начать готовить Совет лордов к смягчению законов. Все они — люди утерской закалки, и Артур уже представляет, какая это будет головная боль; но так продолжаться больше не может. Сколько еще раз он сможет отпустить невинного человека вопреки закону, прежде чем люди начнут требовать от короля честности? Вряд ли много, и он не собирается испытывать терпение народа. А еще — самое главное сейчас — ему предстоит разобраться наконец с Мерлином. Мерлином, который сам владеет магией, и подчиняется, позволяя Артуру взять его, и лжет, и пытается вылечить его отца, и дрожит, когда Артур целует его пальцы. И Артур не понимает его, не понимает ни черта, и впервые мечтает не нести на своих плечах громадную ответственность за Камелот — чтобы, когда он поддастся голосу внутри и даст Мерлину шанс объясниться, за свою ошибку пострадал бы только он, а не все королевство. Утер проклял бы его за то, что он собирается сделать. — Со мной в мои покои, — бросает Артур. Он знает, даже не оборачиваясь, что Мерлин идет за ним.***
К тому моменту, как они оказываются в королевских комнатах, сердце у Артура колотится где-то в горле. Он садится за рабочий стол и перебирает исписанные листы с набросками поправок к законам, которые необходимо будет внести для постепенного разрешения магии в Камелоте; просматривая бумаги, Артур одновременно болезненно сильно ощущает присутствие Мерлина и забывает, что должен что-то ему сказать. — Что нужно сделать? — наконец не выдерживает Мерлин, с видимой неловкостью переступая с ноги на ногу у двери; он кутается в свою мантию, но все равно выглядит замерзшим. Нездоровым, вспоминает Артур слова Гаюса, и задумывается на секунду, что на самом деле имелось под ними в виду. — Наведи пока порядок, — с задержкой отвечает Артур, пытаясь собраться с мыслями. У него перед глазами прыгают пугающие слова рожденные с магией, бытовое колдовство и суд над магическими преступлениями. Они написаны его собственной рукой, а в нескольких шагах от него колдун складывает и убирает в шкаф его рубашки — все это кажется каким-то причудливым сном. Колдун. Его Мерлин. Его колдун Мерлин? — Как ты думаешь, что ждет кузнеца? Который использовал магию? — спрашивает Артур. Мерлин отвечает почти без промедления. Как будто уже думал об этом. — Застенок, — и Артур поднимает на него голову. Что? — Что? — повторяет он вслух. Выражение лица Мерлина подозрительно равнодушное, и он немного скованно пожимает плечами, а потом как ни в чем не бывало достает из корзины с бельем очередную рубашку Артура. — Застенок, — повторяет он, снова подозрительно спокойно, но на последних словах его голос чуть подрагивает. — Так же, как и крестьянина. Разве нет? Крестьянин уже давно отпущен домой, разве — разве Мерлин не знает? Не знает, понимает вдруг Артур. Откуда бы? Это именно в тот вечер Мерлин наколдовал огонь, даже, кажется, не заметив этого, и Артур прогнал его, сразу после их разговора о магии. Может быть, даже… Может быть, Мерлин думает, что Артур прогнал его из-за разговора о магии. И все же... Неужели в его глазах Артур способен на такое? Приказать пытать невинного человека несколько суток? — За кого ты вообще меня принимаешь? — негромко спрашивает он, качая головой, и что-то в его голосе заставляет Мерлина поднять на него взгляд — настоящий, искренний взгляд, а не маску равнодушия. И настоящий Мерлин выглядит измученным. Оно, черт побери, и неудивительно, думает Артур с горечью. Тащить на себе столько лжи. Предавать по капле каждый день своего господина. Артур поднимается на ноги, слишком взволнованный, чтобы вести этот мучительный разговор сидя. Он обходит свой стол и встает спиной к Мерлину, снова перебирает и складывает бумаги, стараясь успокоить сердце. Он сам чувствует себя измученным, и все равно его тянет к Мерлину магнитом. Сколько же можно терзать себя? — Ты сам говорил мне, что я не мой отец. Значит, ты больше в это не веришь? — Конечно, верю, Артур, — но голос выдает с потрохами неуверенность Мерлина, и Артур представляет, как его длинные пальцы сминают одну из его любимых рубашек. — Ты не такой человек, и, я надеюсь, не такой король. — О, хватит ломать эту комедию, — говорит Артур негромко сквозь зубы, и ему удается контролировать свой голос, зато его рука неосознанно сжимается на листе бумаги. Он заставляет себя разжать пальцы и разгладить обратно желтый пергамент, не поднимая взгляда. — Ты сказал бы мне, если бы действительно так думал. — Сказал бы тебе… Что? — как-то растерянно спрашивает Мерлин. — Я не понимаю. — Ты знаешь, — тяжело говорит Артур, все еще расправляя кусок бумаги, вдавливая его в дерево стола так, что белеют пальцы. — И я знаю. Просто скажи это, давай, — бумага рвется, и он с досадой сминает ее и отбрасывает. — Я не понимаю, — после короткого молчания повторяет Мерлин позади него. В комнате, как и во всем замке, тихо. Артур трет глаза рукой. — Что ты колдун, Мерлин, — устало говорит он и наконец поворачивается взглянуть на Мерлина. Его собранная в кулак решимость, его запал волнения, на котором он собирался продержаться этот разговор, слишком быстро утек сквозь пальцы, оставив только пустоту, и боль, и разочарование. — Или у тебя есть еще секреты? — Я… Я… — кровь отливает от лица Мерлина так стремительно, что Артур мог бы испугаться за него. — Кол… Что? — Даже не смей лгать мне сейчас, — отрезает Артур негромко, качая головой. — Даже не думай. Мерлин бесшумно шевелит губами несколько секунд. — Так ты знаешь? — хрипло выдавливает он наконец. — Знаешь? Его глаза блестят, как в лихорадке, и, видимо, ему действительно нужен ответ; Артур кивает. Он только сейчас замечает, что Мерлин, кажется, и правда сжимал его белую рубашку в руках, потому что теперь он выпускает ее из пальцев; они оба переводят на упавшую вещь взгляд, и Мерлин тут же кидается ее поднимать, как будто это что-то хоть каплю важное, будто здесь не решается сейчас их судьба, и Артур подлетает к нему и перехватывает его холодную руку. Мерлин смотрит снизу вверх то на Артура, то на собственную руку, сжатую в тисках короля, и в его огромных блестящих глазах разлита беспомощность — а Артур замечает, что вблизи лицо Мерлина, обрамленное темными волосами, выглядит еще более изможденным, чем ему казалось раньше. — Я не мой отец, Мерлин, так чего... Чего ты так сильно боишься, раз настолько не можешь довериться, зачем… — Он тянет Мерлина обратно на свой уровень, все еще крепко сжимая пальцы на его предплечье, — зачем ты врешь мне? — Артур... Я... — Мерлин почти задыхается. — Мерлин! — Я... для тебя, — отвечает Мерлин, очень тихо и хрипло, закрывая глаза, как будто подписывая себе приговор. — Я только для тебя. — Да разве я просил этого? — почти умоляюще спрашивает Артур, и Мерлин наконец снова смотрит на него. В его блестящих глазах, помимо растерянности — голая любовь, и видеть ее, неприкрытую, страшно и радостно — потому что конечно же, все это было по-настоящему, и как мог Артур сомневаться в этом? Разве колдуны отдаются вот так, уязвимо, на коленях? — Я не мог иначе, — выдыхает Мерлин. Артур не уверен на счет остальных колдунов, и он не знает мотивов Мерлина, но Мерлин точно отдал ему всего себя. — И как давно? — нетвердо спрашивает он. — С первого дня, — отвечает Мерлин, и тогда несколько вещей происходят одновременно. Потому что ноги Мерлина подкашиваются, а перед глазами Артура проносятся все годы, когда Мерлин встречал с ним бок о бок армии и страшнейших чудовищ, и теперь это Мерлин поднимается по деревянным ступеням на платформу для казни, и это его голова отделяется от тела, и тогда Артур успевает схватить Мерлина в охапку прежде, чем тот окажется на полу. С первого дня. Утер. Охотники на ведьм. Обыски. Стража на каждом углу... — Тебя могли поймать, идиот, — рычит Артур, с трудом удерживая ослабевшего Мерлина в неловком обьятии, и в конце концов он опускает их на пол, — чем ты вообще думал? А Мерлин все повторяет что-то, и король не сразу разбирает, что — прости меня, выдавливает Мерлин, снова и снова, прости меня, п-прости меня, прости меня... С первого дня... — Хватит извиняться, — говорит Артур, с ужасом думая, что если бы Мерлин попался, пока Утер был жив, он мог бы не суметь спасти его. Мерлин мог умереть. — Мерлин, — он смаргивает слезы и пытается заглянуть Мерлину в лицо — весь этот разговор вышел даже хуже, чем Артур мог предположить, и Мерлин — который снова стал его Мерлином с той же минуты, как Артур почувствовал его в своих руках — пугает его, и может быть, он снова был слишком жестким, и все нужно было сделать по-другому... — Боги, Мерлин, я же не сделаю с тобой ничего, я... Мерлин издает странный звук и утыкается лицом ему в грудь. — Мерлин, — повторяет Артур надломленно. Он не сразу понимает, что в какой-то момент Мерлин перестает извиняться и теперь плачет — устало и бесшумно. Он на секунду застывает — может ли все это быть манипуляцией, может ли Мерлин продолжать обманывать его ради какой-то своей цели — но худые плечи содрогаются жалко и сломлено, и сомнения Артура отпадают сами. Он уже принял решение поверить Мерлину, и он в ответе за Мерлина — всегда был. Даже если он оказался лжецом и магом, даже если по глупости сунулся туда, куда не надо, и чуть не развязал войну. Квиты проносится в голове раньше, чем Артур успевает запереть эту мысль как можно дальше. Он закрывает глаза и сглатывает, прежде чем снова сосредоточить свое внимание на Мерлине, совершенно разбитом и дрожащем в его руках. Это все слишком… просто слишком, и его большие ладони смотрятся на темной ткани мантии странно чужеродно. — Я знаю, но это ничего, — говорит он хрипло и неловко проводит по узким плечам своего слуги — держа, стараясь хоть как-то успокоить, дать Мерлину осознать, что он здесь, рядом, с ним, на его стороне. Каждое слово приходится выталкивать из себя, справляясь с комом в горле. — Мерлин. Пожалуйста. Я же ничего не сделаю с тобой. Я не зол на магию, только, — он с трудом сглатывает, — только на ложь. Момент, когда Мерлин заговаривает после долгой тишины, чувствуется, как победа. — Я так... заврался, — хрипит он. — Я… Ты никогда мне этого не простишь. — Позволь мне это решать, — медленно говорит Артур и делает то, чего хотел очень давно — очень осторожно дотрагивается кончиками пальцев до волос Мерлина, и, когда тот не сопротивляется, гладит его по голове. Прикосновение наконец-то кажется ему правильным, и чем-то новым, и самой интимной вещью, что он испытывал в своей жизни; у него самого голова от всего этого идет кругом. Он чувствует каждый спазм, проходящий через тело Мерлина, и слышит близко его прерывистые вздохи, и впервые за очень долгое время что-то очень больное в груди заживает. Артур наклоняется и оставляет поцелуй на темных волосах, закрывая глаза, ошеломленный желанностью запаха, который преследовал его долгие месяцы; он снова чувствует, как Мерлин мелко содрогается, близко прижимаясь лбом к его груди. И Артур видит вдруг их обоих, ясно, как со стороны — на полу, цепляющихся друг за друга, и ему до странности хочется рассмеяться. Он говорит тихо, почти что Мерлину на ухо, чувствуя, наконец, что секретов между ними стало на один меньше, — ты же не думал на самом деле, что я казню тебя. Ответы Мерлина звучат глухо. — Думал. — Значит, плохо думал. — Тогда изгонишь. — Без тебя тут стало бы скучно. — Будешь презирать. Пальцы Артура глубже зарываются в темные волосы, и он ничего не отвечает; Мерлин в его руках тоже затихает. — Значит, я был прав. — Я не презираю тебя, — говорит Артур после долгого молчания. — Я тебя принимаю. Любым, хочет добавить он, любым, Мерлин, но он еще не слышал всей истории, и он не говорит этого вслух. Мерлин убил его отца. Мерлин колдовал и лгал ему. И Артур соврал бы, если бы сказал, что эта ложь не причиняет ему столько же боли, сколько причинило бы предательство. — Объясни мне, — тихо просит Артур вместо всего этого — и ждет ответа.