***
Голос Мерлина шелестит сухо, как пергамент. Я был и есть — магия. Я был и есть — твоя судьба. Я был и есть — только половина целого. Артур молчит и позволяет ему говорить вещи, от которых внутри у него что-то отвратительно переворачивается и тяжелеет, пока смотреть на Мерлина не становится невыносимо, и Артур не встает с пола и не опускается тяжело на ближайший дубовый стул; он упирается руками на собственные колени, ища опору, не зная, где взять мужества продолжать слушать этого человека. Годы и годы лжи разворачиваются перед ним, и Артур боится, что если Мерлин не остановится, то ему физически станет плохо. — Я — как те дети, Артур, — говорит Мерлин в какой-то момент. — Я слушал истории о магии с малых лет. Ни в одной не говорилось о младенцах, которые рождались бы с горящими золотом глазами, как я — но все же я, как и сотни людей еще, родился таким. Не будь моя мать такой осторожной, я закончил бы в реке, как и они. — Эалдор не принадлежит Камелоту, — возражает Артур, но Мерлин качает головой. — Эалдор почти на границе. Приказы короля Утера всегда имели там больший вес, чем законы Сенреда, — тихо произносит он и замолкает на какое-то время. Его взгляд и мысли будто бы витают где-то далеко. Артур же смотрит на него и видит теперь тень смерти, маячащую у Мерлина за плечом. Значит, угроза казни шла за ним не только рука под руку с охранниками в Камелоте, как думал Артур, она сверкала не только в лезвии меча короля Утера. Она была с Мерлином с его младенчества. Таилась у люльки. Плескалась в мерном шуме реки. — Ты должен был рассказать мне, — произносит Артур бессмысленные слова, тяжело пробегая рукой по лицу; но невозможно держать их больше в себе, не после нескольких дней, когда они жгли его, грозясь вырваться, каждый раз, что Артур открывал рот. — Должен был, — эхом откликается Мерлин. — Но я… Теперь… Я не знаю, смогу ли, я… Я наворотил дел, — он вытирает красные глаза тыльной стороной ладони; у Артура сердце обливается кровью — за Мерлина, за себя, за них. — Я дал тебе слово, — негромко напоминает Артур, я приму тебя любым, — и я его не нарушу. Я просто хочу… Я хочу правду. — Только ты не понимаешь, о чем говоришь, сир, — шепчет Мерлин, качая головой. — Мне так жаль, но… Ты… ты пожалеешь обо всем этом, если узнаешь, что я сделал. Ты будешь меня ненавидеть. Артур встречает его взгляд. — А мне есть, за что? Мерлин облизывает сухие губы, которые были когда-то на Артуре, он ломает длинные пальцы, у которых Артур когда-то вымаливал прощение; в его глубоких и мудрых глазах — столько сожаления, что Артур думает, что не смог бы ненавидеть этого человека, никогда, никогда. — Я сам ненавижу себя иногда за то, что мне пришлось делать ради тебя.***
Артур требует рассказать ему все, и Мерлин говорит, говорит, говорит, будто боится, что не сможет продолжить, если остановится или собьется хоть на секунду. И Артур узнает о троллях и вивернах, заговорах и интригах, Нимуэ… — Нет, — он поднимается с места, сжав руки в кулаки, так резко, что деревянный стул с грохотом падает на пол. — Мерлин, нет. — Я обменял свою жизнь на твою, — упрямо повторяет Мерлин, глядя в пол. Артур качает головой, со стиснутым горлом, ошеломленный масштабом поступков Мерлина, о которых он не имел понятия. Как сможет он хоть когда-то отплатить такие жертвы? Как мог Мерлин скрывать такое? — В этом и есть мой смысл, — говорит быстро и горячо Мерлин, словно отвечая на эти не заданные вслух вопросы, — Дракон говорит, это мое предназначение. И я это чувствую, внутри. Я не смог бы смотреть, как ты умираешь. Я не вынесу, если что-то случится с тобой. Ты мой король, и я есть, чтобы защищать тебя. От чего угодно, как угодно. И я согласен с такой судьбой. — Судьбой, — повторяет Артур, пораженный. — Ты поэтому остался? Щеки Мерлина заливает густая краска — он знает, что Артур имеет сейчас в виду. Конечно, он знает. — Поэтому ты снес все это от меня? — повторяет Артур. Мерлин облизывает губы и поднимает на него взгляд. — А у меня был выход? Это ведь ты. Мерлин отказывается вставать с холодного пола, ведя свою исповедь дальше, перепрыгивая с события на событие, путаясь иногда, кто, с каким намерением и когда покушался на Камелот. Кто чуть не убил его и кого убил он. Этого слишком много, и Артур видит, что собственные захлебывающиеся признания доводят Мерлина до какой-то черты, и все равно он не останавливается, хотя его глаза уже давно блестят, голос дрожит, а щеки горят. Этого слишком, слишком много, думает Артур. Слишком много жертв и поступков для одного человека, слишком тяжелы обе чаши весов — предназначение и страх не за себя даже, а за жизнь своего короля, против возможности просто быть собой и не лгать ежечасно этому же королю. Артура тошнит от всего этого. Это все кажется отвратительным сном. Быть рожденным с чарами, бегущими по венам — это одно; признания об ужасных вещах, которые выдавливает из себя, как на суде, его друг, его слуга, его судьба — совсем, совсем другое. В какой-то степени Артур благодарен, что Мерлин отстранился тогда и не дал им зайти дальше того неловкого, смущенного объятия на полу. Ты пожалеешь обо всем этом, если узнаешь, что я сделал, сказал Мерлин — и может быть, он оказался бы прав.***
Мерлин останавливается как вкопанный, только когда его история доходит до одного из самых болезненных воспоминаний Артура: того, как Моргану забрала Моргауза. Образы из той битвы больно режут королю глаза. Он часто вспоминал день, когда Моргауза забрала бездыханное тело его сестры, унося их обеих в магическом вихре; траурный звон колоколов до полуночи разрывал небо над замком в тот вечер, а в глазах Мерлина плескалась тяжелая скорбь. Его неоспоримое присутствие за плечом Артура в тот день, как и всегда, было одним из немногих якорей, что помогали ему думать ясно и верить, что победа над бессмертной армией возможна. До сих пор Артур не знал, что уничтожило их неубиваемых противников, занявших каждый коридор и каждую часть замка. Но по тому, как Мерлина начинает колотить, как он снова закрывает рукой глаза — не хочет, чтобы Артур снова увидел его слезы — король понимает, что услышит сейчас что-то, чего слышать не хочет. Его сердце набирает ход, и Артур начинает расхаживать по комнате, не смотря на Мерлина. А Мерлин делает глубокий вдох и говорит, запинаясь, дальше. Это был единственный способ спасти Камелот, и я отравил ее, и боги, Артур, мне так жаль. За всем шоком от услышанного Артур не может представить себе, через что должен был пройти Мерлин, отравляя сестру своего господина и свою подругу; что он должен чувствовать сейчас, сидя, сгорбившись, в нескольких футах от него. — Мне жаль, — заканчивает Мерлин надломлено. — Я жалею, что мне пришлось это сделать, каждый день с тех пор. Но это был единственный выход. — Я имел право знать, — все, на что хватает сил Артура. Его голос выходит хриплым карканьем после долгого молчания и слез, сдавивших его горло: он как наяву видит Моргану, бледную и задыхающуюся на каменном полу, с ужасом в глазах, с раскиданными по плечам черными локонами, хватающуюся за горло, пока Мерлин рядом стоит, отвернувшись и проглатывая слезы, с флягой отравленной воды в руках; видит, как с сердцем его сестры останавливается страшная битва, в которой они потеряли столько людей. — Я понимаю, я… — но Артур поднимает руку, останавливая его, и Мерлин тут же обрывается. Он буквально слышит слова, готовые сорваться с языка Мерлина — я понимаю, я виноват. Но то, что он скрывал от Артура, совершенно немыслимо; масштаб и последствия его поступков ужасают, и, если Мерлин считал, что может продолжать делать все это в тени, принимать настолько же чудовищные решения сам и нести один тяжесть всей этой вины — о, тогда Мерлин ни черта не понимает. — Нет, Мерлин, — Артур качает головой. — Я имел право знать, что происходит в моем королевстве. Даже если у тебя не было выхода, даже если так было предначертано, даже если мы вместе не смогли бы найти другой способ — ты держал в руках жизнь моей семьи, и я должен был знать об этом. Впервые он смотрит на Мерлина и хочет спросить его, кто ты. Его судьба, убийца его отца, убийца его сестры. Человек, вынужденный принимать решения, которые никогда не имел права принимать один. — Я знаю, — устало повторяет Мерлин, и больше ему, кажется, нечего сказать. — Ты никогда не рассказал бы мне сам, — понимает Артур и произносит это вслух, без обвинения. Мерлин ничего не отвечает, ничего не отрицает, только меняет положение затекших ног и садится, притягивая колени к груди. Артур смотрит на него несколько долгих секунд — на его черты лица, больше подходящие благородному наследнику престола, чем крестьянину — и знает, что это все тот же Мерлин, которого он любит — и в то же время он гораздо больше. Настолько, что осознавать это страшно. И Артур не отказывается от своего обещания — он не презирает и не ненавидит Мерлина за все, что узнал сегодня, но, видят боги, как же нужны ему сейчас глоток воздуха и несколько минут наедине с собой. Артур в несколько шагов подходит к Мерлину, и тот поднимает на него глаза. Грудь Артура сдавливает; он не знает, что именно отражается в его лице — но Мерлина это, кажется, пугает. — Сир? — тихо спрашивает он, но Артур просто качает головой и протягивает ему руку. Мерлин принимает ее и нетвердо встает на ноги. — Артур, — шепчет Мерлин. Его холодная длинная ладонь сжимает на секунду короткую и теплую ладонь короля, но Артур не может найти в себе силы ответить. Моргана, его отец, а кто еще? — крутятся у него в голове вихрем несправедливые и непрошенные слова. Какого же дьявола, Мерлин? — Сядь лучше к огню, — говорит он тихо, пока слова не вырвались на свободу, и сжимает руку Мерлина в ответ, прежде чем отпустить. Он как в тумане идет к двери, чтобы подозвать стражников и приказать принести в покои ужин на них двоих, когда голос окликает его сзади. — Артур? Он оборачивается; Мерлин выпрямился и смотрит на него с решимостью. — Есть… есть еще кое-что. Твой отец, — говорит он, и Артур медленно кивает, чувствуя мрачное удовлетворение, что Мерлин хотя бы заговорил об этом сам. Хотя бы от этого удара Артур защищен. Он хотел бы знать, значит ли это, что однажды он снова сможет доверять Мерлину, как раньше. — Я знаю, — говорит Артур негромко, и Мерлин моргает от удивления, но все равно продолжает: — Драгун действительно пытался спасти его. Это был… Это был я. Заклинание старения. Артур снова кивает. Странно слышать все это от самого Мерлина. — Что пошло не так? — спрашивает он, и когда Мерлин снова говорит про Моргану и амулет, найденный уже на мертвом теле короля, под осознанием, через что пришлось пройти его другу, Артур слышит только, что это сам Мерлин и подтолкнул Моргану к ненависти к ним. Артур деревянно кивает в третий раз и молча покидает покои: коридор, стылый воздух в лицо, контрастный с теплом его комнат, и пустота в его груди.***
Они сидят у камина, на теплом ковре, каждый погруженный в свои мысли; подогретое красное вино обжигает и щиплет губы Артура. Он смотрит, как Мерлин с рассеянным видом жует кусок мягкого белого хлеба, а потом тоже делает глоток и морщится. Он выглядит старше, чем когда-либо на памяти короля — хмурый взрослый мужчина с запавшими глазами. Артур не может вспомнить момент, когда в нем умер мальчишка, который вваливался слишком поздно в его покои по утрам с бесконечной болтовней и улыбкой до своих примечательных ушей. Еще недавно Мерлин улыбался ему. Может, он все еще где-то там, за сожалениями и чувством вины. Артур даже сейчас буквально слышит, как гудят у Мерлина в голове тяжелые мысли, а где-то на периферии взгляда Артура, в вечерней темноте, бродит призрак Морганы. Он задается вопросом, видятся ли Мерлину убитые им люди в полутьме коридоров, но он не хочет говорить больше о смерти. — Так что это значит — «ты моя судьба», Мерлин? К его удивлению, Мерлин тихонько улыбается. — Ты хотел знать, почему я остался, — произносит он, проводя пальцем по каемке своего кубка. На его щеках яркими пятнами горит румянец — возможно, не только от вина. — Я не обязан был. Две половины одной монеты… Наверное, это просто значит, что я всегда выберу остаться. — Защищать меня? Улыбка Мерлина становится печальней, и его голос звучит отстраненно. — Тебя. Твое королевство. Тех, кто тебе дорог, но тебя в первую очередь. — Кажется, если бы не ты, от Камелота бы камня на камне не осталось, — замечает Артур, подталкиваемый вином и ощущая странно эти слова на языке. — Может быть, но это… — он сжимает пальцами переносицу. — Это оказалось так сложно, я… Я так старался сделать все правильно, Артур, но мне пришлось делать ужасные вещи, и я не знаю… — Мерлин, — дрогнувшим голосом говорит Артур, а сам Мерлин, на которого, кажется, вино подействовало слишком быстро, выпускает рваный вздох. — …только я не знаю, сделал ли я хоть что-то, как надо. Все это было для тебя, Артур, я весь был для тебя, но я… Посмотри, куда меня это привело. Я… Боги, — из-под ресниц Мерлина вырываются крупные слезы, и Артур не может оторвать от него взгляда. Он уже не раз видел слезы Мерлина за этот вечер, но сейчас что-то иначе. Он не знает, в чем именно дело — в горячем ли красном вине или в том, что Мерлин открылся ему впервые за много лет, но вид его слез парализует его. В эти последние несколько дней, представляя себе их разговор, Артур был уверен, что какая-то крошечная, эгоистичная его часть будет довольна увидеть Мерлина раскаивающимся. Подтверждение, что ему было стыдно, что он не смеялся за спиной своего принца, а потом и своего короля. Но за долгие часы его исповеди Артур увидел его раскаяние сполна, и не смог найти в себе ни искры этого подлого удовлетворения: видеть Мерлина, обычно сильного, бывшего таким сильным все эти годы, в таком состоянии — ужасно. Мерлин вдруг усмехается, стирая со щек следы слез. Горько, горько, и Артуру от этого немного жутко — кажется, что все эти разговоры все-таки довели Мерлина до какого-то края, а может, он просто быстро запьянел, но в его глазах сверкает беспокойный вызов, когда он выдавливает сквозь все ту же странную усмешку: — Все еще принимаешь меня, сир? У Артура сжимается сердце. Невозможен. Чертов Мерлин невозможен. — Не будь идиотом, — бормочет Артур, поднимается на ноги и протягивает ему руку второй раз за вечер. Маг принимает ее после секундного колебания, и когда они оказываются на одном уровне, Артур смотрит в его близкие покрасневшие глаза. Мерлин моргает и отводит взгляд, а потом шмыгает носом и принимается убирать на стол хлеб, мясо и кубки. Опуская на стол кувшин, Мерлин покачивается и прикладывает руку ко лбу, закрывая глаза. — Тебе стоит лечь спать, — устало замечает Артур и трет глаза, в которые как будто насыпали песка. Сам он не думает, что сможет уснуть сегодня. «Все еще принимаешь меня?» Идиот. Мерлин допивает вино из своего кубка и опускает его на стол с нечаянно громким стуком, который вырывает короля из его раздумий. — Мне уйти? — негромко спрашивает Мерлин, но Артур смотрит на него, потом на заправленную кровать, и качает головой: — Не глупи, ты пьян и не держишься на ногах. Я не потащу тебя через весь замок по этому собачьему холоду. — Предлагаешь мне спать здесь? — Мерлин краснеет, но ноги, кажется, правда его не держат, и он берется за стол для опоры. — А как же ты? — Я не буду спать, — негромко отвечает Артур и мягко подталкивает его к кровати, а сам отходит к темному окну, наполовину запорошенному серым снегом, чтобы дать Мерлину немного личного пространства. — Я не могу спать на твоей кровати, сир, — раздается позади него тихий голос. Артур оборачивается через плечо: брюнет все-таки опустился на его постель и с печальной нежностью во взгляде проводит по мягкой королевской подушке. — Слухи пойдут. Еще больше, чем раньше. Артур пожимает плечами и отворачивается. От окна тянет холодом. В Нижнем Городе горит только два или три огонька. — Я хотел бы, чтобы ты рассказал мне раньше, — говорит Артур почти что сам себе, глядя в темноту за стенами замка. Он не уверен даже, услышал ли его Мерлин. Со стороны кровати доносится только шуршание простыней, и когда Артур оборачивается в следующий раз, Мерлин уже глубоко спит, натянув на себя плотное красное покрывало прямо поверх одежды.***
Артур зажигает на своем письменном столе свечи и проводит следующие несколько часов, скрипя пером над поправками к королевским законам. Мысли работают бешено, и Артур думает, что если останется с ними один на один, то сойдет с ума, и поэтому погружается в документы и формулировки с головой. Кровавые законы его королевства необходимо менять, и даже если бы его кровать не была занята сейчас Мерлином, эти мысли не дали бы Артуру уснуть. Отрицание магии вплетено в саму канву политики Камелота, и на каждом шагу он сталкивается с трудностями. Отмена смертной казни займет недели кропотливой работы, а легализация колдовства для мирных целей — скорее всего, месяцы, и раз за разом, натыкаясь на очередной подводный камень и взъерошивая в раздражении волосы, Артур думает, что должен будет посоветоваться с Мерлином. Эта мысль не нова. Мерлин уже много лет работает с его документами, но теперь все по-другому — Артур понимает, что Мерлин мог бы стать отличным советником в делах по вопросам магии. Это кажется таким органичным; Артур буквально видит Мерлина, сидящего по правую руку от него за Круглым Столом. Все встает на свои места удивительно точно, как кусочки в мозаику. Но прежде, чем эта картинка у него в голове сможет стать реальностью, нужно решить столько вопросов. Что сейчас происходит с детьми, которые рождаются с магическими силами? Можно ли использовать колдовство на благо в целительстве, взращивании посевов, возведении домов? Что Мерлин и другие могущественные колдуны — или чародеи — могут сделать, чтобы обеспечить Камелоту защиту? Рассказ Мерлина ясно показал, как слабо и уязвимо королевство без магии даже против слабейших магических атак. Как они могут применять колдовство в войнах? Нужны ли будут Камелоту маги так же, как и рыцари, или Мерлин могущественен достаточно, чтобы справиться со всем в одиночку? Мерлин уже сделал для их королевства так много, думает Артур, кидая взгляд на кровать. Но если бы ему не пришлось скрываться, если бы магия была разрешена — скольких они могли бы избежать ошибок. Они могли бы спасти Моргану. Волна бессилия окатывает Артура, и он встает из-за рабочего стола, разминая затекшие плечи и шею. Это не столько злость, сколько сожаление (как и во всем, что касается Мерлина последнее время); он подходит к спящему силуэту слуги и тяжело опускается на край кровати, похоронив от усталости лицо в ладонях. Он столько узнал за минувший вечер — вещи, за которые Мерлин ненавидит себя; манипуляции и интриги, спрятанные под одеждой синяки. Сколько их могло быть еще, войди Артур тогда в свои покои на минуту позже? Артура мутит, когда он думает о годах, которые Мерлин мог бы провести, продолжая скрываться. Это отвратительно, бессмысленно. Мерлин рядом ворочается, глубоко в беспокойном сне, и Артур отнимает руки от лица, чтобы взглянуть на него, украдкой вытирая мокрые глаза. Он надеется, что у Мерлина нет лихорадки, и что его покрасневшие щеки — только от слишком беспокойных последних дней и слишком быстро выпитого крепкого вина. Артур касается его лба под отросшей челкой, осторожным движением убирает с него темные волосы. Кожа сухая и теплая — к счастью, жара все-таки нет. Зато он не удивляется, когда видит, что Мерлина, кажется, мучают кошмары: он замечал, как тревожно спит его слуга, на многих ночевках во время патрулей, и сейчас Мерлин тоже дышит слишком часто и поверхностно для здорового сна. Мерлин дергает головой во сне, и с его губ срывается короткий болезненный стон. — Тише, — бормочет Артур, гладя его по лбу и волосам. Задержать прикосновение, не отнимать ладонь. — Мне так жаль, Мерлин, — очень тихо говорит он, глядя на знакомые черты лица в темноте, на сведенные в беспокойстве брови. Мерлин чуть поворачивается, подаваясь к его руке, и его дыхание немного выравнивается. — Артур, — еле слышно выдыхает он во сне, и король мягко запускает пальцы в темные волосы. Он не знает, что делает и почему позволяет себе это — он должен бы убрать руку, но не может. — Ар… тур? — повторяет Мерлин уже более осознанно, просыпаясь от прикосновения; в ту же секунду, как он понимает, где и с кем находится, его глаза распахиваются, и он резко поднимается на локте. — Черт, — бормочет он, берясь за голову. Наверное, гудит от вина. — Артур. Черт. Сейчас, я уйду... — Мерлин, — обрывает его Артур и качает головой. — Ты спал беспокойно. Маг проводит рукой по лицу, окончательно приходя в себя, и переводит взгляд с короля на островок света в темной комнате — заваленный бумагами стол. Он хмурится. — Что… ты делаешь? Артур позволяет себе усталую улыбку: — Меняю законы. — Что? — Мерлин моргает в изумлении и — Артур, привыкший к освещению, улавливает это в темноте — как будто в страхе. — Из-за меня? — Ты показал мне, что так будет правильно. — Но я еще столько не рассказал тебе, — растерянно бормочет Мерлин. — Бастет. Друиды. Пророчества. Драконы, Балинор… Ты… Ты можешь передумать… — Я не передумаю, — говорит Артур тихо. — Мерлин. Прошу тебя, потом. Уже ночь. Ты достаточно рассказал сегодня. Его рука будто по своей воле снова ложится Мерлину на волосы, и Мерлин моргает от удивления, а потом сам поднимает руку и робко касается ласкающей его руки в ответ. — Магия будет разрешена? — спрашивает он, и Артура поражает трепет в его голосе, как будто он идет по тончайшему льду. Кажется, если бы не темнота холодной зимней ночи, согретой несколькими свечами на письменном столе короля, то Артур увидел бы, как Мерлин дрожит всем своим существом; как будто, если он услышит в ответ «нет», то все будет кончено, и Мерлин, каким его знал Артур когда-то, который умеет улыбаться, исчезнет навсегда. — Магия будет разрешена в Камелоте, — произносит Артур отчетливо, и Мерлин выдыхает в облегчении, без сил, и его пальцы сжимаются на руке Артура. — Как только я пойму, как перестроить законы и сделать это правильно — с твоей помощью, если ты согласишься. Мерлин закрывает глаза, вцепившись в руку Артура, и делает несколько глубоких вдохов и выдохов, и Артуру на секунду кажется, что он перегнул палку, осмелившись просить о чем-то Мерлина после всего, что он узнал о нем, и что Мерлин сейчас попытается встать и уйти. Но, кажется, он совсем не умеет читать этого человека — потому что Мерлин находит его ладонь обеими руками и прижимает к своим губам. — Ты простишь меня? — шепчет Мерлин, целуя исступленно его руку. — За что на этот раз? — обескураженно произносит Артур. — Что сомневался в тебе. Я ведь… Я ведь думал уйти, но… Не захотел. Не смог. Не от тебя. — Я повел себя бесчестно, — вырывается у Артура, и Мерлин поднимает на него расширившиеся глаза. — Ты имел право уйти, и ты имел право сомневаться во мне, но если бы ты ушел, Мерлин, я… Я не смогу без тебя. — Мерлин, — выдыхает Артур, и он не знает, когда успел снова потянуться за прикосновением, но вот он уже гладит Мерлина по щеке, а тот сдается и льнет к его руке, как изголодавшийся по ласке кот, и прижимает к себе ладонь Артура. Артур узнает этот жест, и у него екает сердце. — Я же всегда любил тебя, боги, я весь, всегда был для тебя, — бормочет вдруг Мерлин, закрыв глаза, как будто не в силах даже смотреть на него. — Не знал только, что могу любить и так тоже. И я… Я так не хотел больше тебе лгать. Пальцы Артура доходят до его шеи и притягивают его к себе, и Мерлин тихо стонет ему в открытый рот, когда Артур целует его. На губах Мерлина сухие зацепки кожи, а сердце колотится так бешено, что Артур, кажется, слышит и чувствует каждый его удар, когда прижимает к себе его тело и сминает в кулаке ткань на его узкой спине. Возбуждение и так долго выстраданная нужда сталкиваются где-то внутри, и Артур никогда не умел нежничать с любовниками, но с Мерлином — Он не может сдержать дрожи, когда пальцы Мерлина нерешительно очерчивают его лицо и прикасаются к чувствительной коже за ухом. — Артур… Артур, — выдыхает Мерлин каждый раз, когда Артур разрывает их поцелуй, чтобы снова и снова чувствовать прикосновение губ Мерлина к своим губам, не в силах остановиться, а сам Мерлин держится за него так, будто тоже только этого и хотел все эти долгие, холодные, невыносимые месяцы. Ему наконец-то тепло. Каждый новый шаг дается Мерлину с трудом, как будто ему приходится переступать через себя. Артур держит его жадными пальцами за плечи, за шею, притягивает к себе, все время недостаточно близко, пока Мерлин не оказывается прижатым к нему всем разогретым ото сна телом, запутавшись в теплом ворохе и шорохе одеял и прикосновений, целуя; Мерлин отдается, поддается, сжимает и оглаживает его руки в ответ, целует его так же отчаянно, так же сильно нуждаясь — кажется, бесконечно долго, прежде чем Артур чувствует осторожное прикосновение кончика его языка к своим губам. Он возбужден — настолько, что возбуждение причиняет боль, член пульсирует под одеждой, но он не решается найти руку Мерлина и накрыть ей себя. Вместо этого он снова запускает пальцы Мерлину в спутанные волосы и соединяет их лбы, давая себе — им — передышку, пытаясь осознать — вот оно, боги, Мерлин в его руках. А потом Мерлин целует его шею, оставляя влажный след, и Артур задыхается. — Мой король, — выдыхает горячо Мерлин ему в шею, и Артуру кажется, что он чувствует на своей коже его слезы, — прости меня за все. Он прижимает поцелуй Мерлину ко лбу и сглатывает ком в горле, не в силах ничего ответить на это. Он не знает, сможет ли когда-нибудь простить все, но еще больше он не сможет без Мерлина — лишь половина целого. Он втягивает воздух сквозь зубы и поднимает мокрые глаза к потолку комнаты, цепляясь взглядом за деревянные столбики кровати и тяжелую ткань красного полога, прижимая голову Мерлина к себе так же, как когда впервые обличил его во лжи. Его боль не утихает, а любовь и нужда, кажется, только растут, грозя переполнить его. — Мерлин, — слово вырывается откуда-то глубоко изнутри, и он знает, что Мерлин слышит в его голосе все, что он не смог бы выразить другими словами — разрешение, принятие, извинение и мольбу, и Мерлин на мгновение обнимает крепко Артура поперек груди, и Артур чувствует себя целым.***
Он не очень осознает, когда успел нетерпеливо стянуть жесткие штаны и остаться в одной теплой домашней рубашке и белье; как Мерлин соскользнул с кровати и оказался на коленях перед ним, и когда его беспорядочные, неуверенные порой поцелуи спустились ниже его груди и шеи. Пальцы Артура ласкают острые черты его лица, и он завороженно смотрит, как Мерлин ластится навстречу прикосновению; Артур оглаживает большим пальцем его скулу, заходясь от переполняющих его эмоций. — Удивительный, — бормочет он, и Мерлин поднимает на него темный взгляд из-под ресниц. — Артур, — выдыхает он, а в следующую секунду опускается вниз и прижимает поцелуй к головке его члена сквозь белье. Артур с шипением втягивает воздух. — Ч-черт. — Все его силы уходят на то, чтобы не толкнуться навстречу губам Мерлина. — Нет. Нет, Мерлин, ты… Ты не должен, — удается выдохнуть ему сквозь сжатые зубы. Как бы сильно он этого ни хотел, воспоминания о шатре и об Аннис не могут быть для Мерлина ничем, кроме как унизительных. Болезненных. Стыдных. Он переживет без этого. Он переживет. Но Мерлин... — Я хочу этого, — невесомый поцелуй в живот, заставляющий Артура задохнуться, — хочу. Мне нужно. Позволь мне, — Мерлин снова припадает к его члену, целуя и тут же прижимаясь щекой. Связных мыслей в голове не остается, и Артур толкается бедрами вперед, мазнув членом по его щеке. Даже сквозь одежду, прикосновение посылает волну шока и жара через все тело, и хочется еще, ближе, больше, меньше сомнений между ними и больше Мерлина. Он не сопротивляется, когда Мерлин стягивает с него белье, отбрасывает его куда-то в сторону и замирает, когда тяжелый, возбужденный член оказывается на одном уровне с его лицом. — Хочешь, — хрипло повторяет Артур, с трудом веря картине перед ним и не зная, может ли доверять его словам. Не из-за лжи — а потому что жертвенность его слуги, кажется, может идти дальше любых границ разумного. Его Мерлин бросает на него умоляющий взгляд и кивает, а потом тут же утыкается лбом ему в живот; король все равно успевает увидеть, что его лицо залилось краской. — Артур, боже, я… Да. Я только… — мокрый поцелуй прямо в выступающую тазовую косточку, — Артур. Мерлин дрожит и снова торопливо целует его. — Тише, — Артур гладит Мерлина по волосам, разрываясь между желанием взять его здесь и сейчас и страхом отпугнуть. Он подается вперед, чтобы поцеловать Мерлина в макушку, и заодно вобрать в себя его запах. — Скажи мне. — Я хочу… как тогда. Так же. Пожалуйста. Пожалуйста. Они оба замирают. Артур — неудобно согнувшись пополам, полураздетый, все еще зарываясь пальцами и носом в потрясающие густые волосы. Мерлин — спрятав лицо где-то у него на животе, мелко вздрагивающий от ошеломляющей близости. — Я хочу, чтобы ты взял меня, как тогда, — повторяет Мерлин тверже, обхватывая член Артура ладонью, упираясь лбом ему в живот, и когда он говорит, его губы касаются сухо кожи Артура. — Я твой, я всегда был твой, — он двигает ладонью раз, второй, и Артур не может отказать ему, не когда он просит, целует, ласкает его вот так — с такой любовью и отдачей, как ни один другой человек в его жизни. Когда Артур медленно поднимается на ноги, у него немного кружится голова; дыхание Мерлина учащается, почти до паники, и он отпускает член Артура и шарит руками по его животу, бокам, оглаживает раз ягодицы — и останавливается в нерешительности, сжав руки в кулаки на его бедрах. И Артур смотрит на него — раскрасневшегося, смущенного, возбужденного, отзывчивого, невозможно родного, и не понимает, чем заслужил его. — Хорошо, — мягко говорит он, еле различая собственные слова за грохотом собственного сердца, и он проводит рукой по темной голове, приглаживая непослушные вихры, а другой рукой обхватывает себя и делает несколько движений. Это сумасшествие. Он не позволял себе даже мечтать об этом. Он зажмуривается на секунду, прогоняя из мыслей образ из шатра. Открывай рот, Мерлин. Он ищет взгляд Мерлина и находит — синие глаза смотрят на него с доверием и какой-то отчаянной решимостью — и это напоминает ему, что в этот раз все иначе. — Уверен? — хрипло спрашивает Артур, и когда Мерлин кивает, он подталкивает член, блестящий от предэякулянта, к его губам. Мерлин закрывает глаза и целует головку, а потом тут же отстраняется, быстро дыша, его губы сухие от волнения, как и тогда, но теперь Артур знает их вкус, и он наклоняется снова поцеловать Мерлина, успокаивающе, вкусно, глубоко, благодаря за все, просто потому что может и не знает теперь вещи лучше. — Все хорошо, — бормочет он в поцелуй. — Я люблю. Люблю тебя. Я не хотел делать тебе больно тогда. Мерлин потрясенно выдыхает, и, как только Артур отстраняется, шепчет: — Пожалуйста, еще, Артур. Он тихо стонет, когда Артур намеренно медленно размазывает смазку по его губам и случайно скользит членом по щеке. — Нравится? — Да, — выдыхает Мерлин, выглядя чуть ли не испуганным собственной реакцией, — еще. Артуру кажется, что он готов кончить от одного только вида Мерлина перед ним, от единственного прикосновения к его губам. Одним богам известно, зачем они так мучают себя, оттягивая и растягивая удовольствие — он сейчас либо отключится от перевозбуждения, либо сорвется и выебет Мерлина так, что потом опять придется месяц ходить вокруг друг друга на цыпочках. Его пальцы глубже зарываются в волосы Мерлина, массируют кожу, и Мерлин вздергивает подбородок, открывая взгляду красивую шею — практически вызов. Артур проводит головкой по линии его челюсти, заставляет Мерлина обхватить ее на секунду губами и тут же достает. — Дразнишь, — выдыхает Мерлин и облизывает губы. Сумасшествие. Артур легонько шлепает его членом по щеке и сам шалеет от собственной смелости. Мерлин ахает и закрывает глаза, и Артур не может понять, что это значит, пока Мерлин не повторяет: — Еще. Артур шлепает его снова, чуть сильнее на этот раз. Желание застилает глаза, и когда он наконец входит, медленно, зажмурившись, в Мерлина, придерживая ладонью его затылок, все вокруг становится одним только Мерлином, его неумелыми полными и мягкими губами, от которых ему так, так хорошо, его тихими стонами, когда он начинает двигаться очень медленно, беря Артура неглубоко, пробуя его на вкус, привыкая к наполненности и тяжести во рту и на языке, и руками Мерлина, гладящими его бедра, будто ищущими опору. По сравнению с воспоминанием о шатре это ночь и день. Мерлину нравится. Мерлин хочет его так же, как и он. Мерлин любит его. — Мерлин… Мерлин, — выдыхает Артур против воли, изливаясь ему в рот и содрогаясь, когда чувствует ласковое прикосновение языка к чувствительной головке, — боже, прости, я… Мерлин будто бы не слышит его и только прижимается ближе, и Артур со сбившимся дыханием завороженно смотрит, как Мерлин принимает его всего, а потом отстраняется и проглатывает, прямо как тогда, а потом неловко вытирает рот, прижимая тыльную сторону ладони к губам, его синие глаза блестят от слез, и он дышит загнанно и отчаянно, и подается вперед, ища прикосновения. — Боже милостивый, — бормочет Артур и опускается на подкашивающихся коленях на пол — в объятия своего слуги, друга, чародея, мужчины, которого он любит. Мерлин обнимает его и что-то шепчет, и Артур, к своему стыду, чувствует на глазах слезы от послеоргазменного шока; он смаргивает горячую влагу и позволяет Мерлину держать его, утыкаясь носом в нежную, влажную от пота кожу его шеи, и вдыхая как можно глубже его запах. Руки Мерлина везде — в его волосах, на его спине, оглаживают мышцы на руках и прижимают к себе за шею. Немного слишком сильно, словно бы… нуждаясь — и только тогда Артур осознает, что Мерлин все еще возбужден. Он запускает руку Мерлину в волосы, слегка сжимает, а потом опускается ниже; Мерлин худой, теплый, и Артур прослеживает пальцами линию его чуть выступающего позвоночника, а затем немного отстраняется, только чтобы прижаться лбом к его лбу и справиться с завязками на совершенно ненужных, слишком плотных и вообще ужасных штанах. Волшебник тоже дышит тяжело и больно впивается пальцами Артуру в шею. — Пожалуйста, — снова бормочет он, — Артур. Артур приспускает его штаны и стягивает белье, но не до конца — только освобождая длинный, аккуратный член, немного тоньше, чем у него самого. — Ты красивый, — тихо говорит Артур, целуя его в уголок губ и тут же первый раз обхватывая его член ладонью. Мерлин слабо стонет в поцелуй. Ощущения непривычные, и Артур уверен, что будет двигаться сейчас так же неумело, как и Мерлин, когда брал у него в рот — но почему-то он не сомневается, что с практикой у них проблем не возникнет. Он отвлекается на секунду, чтобы поднести свою ладонь ко рту и облизать, и Мерлин успевает поцеловать костяшки его пальцев. Их дыхания смешиваются в маленьком пространстве между ними, и Артур чувствует, как от этой детали какое-то последнее сомнение внутри отпускает. Быть рядом, дышать одним разогретым их телами воздухом и чувствовать, как запах Мерлина пропитывает его всего — так же хорошо, как он и представлял. Мокрой ладонью Артур наконец проводит по всей длине и немного улыбается, потому что Мерлин награждает его низким несдержанным стоном и утыкается лбом ему в плечо, целует везде, куда достают губы, накрывает руку Артура своей, толкаясь ему в кулак. Слуга Камелота. Слуга Артура, горячий и податливый и его руках. Мужчина, столько потерявший. — Какой же ты… — не выдерживает Артур, целуя его лицо, двигает рукой быстрее, и всего лишь через несколько его движений Мерлин тоже кончает, цепляясь за Артура, как уходящий под лед за спасительную руку.