I need you to need me

— Если тебе неудобно, можешь не отвечать. Чимин поднимает взгляд, удивлённо уставившись на Юнги, который, сидя в здоровом плетеном кресле рядом, выдыхает сигаретный дым и смотрит куда-то вдаль в темно-сиреневый пух облаков над городом. Серые завитушки дыма вьются около лица, тянутся медленно-медленно в приоткрытые окна лоджии, изящные до ненатуральности, будто кто-то снимает классический нуар про загадочного героя, а Чимин за кадром как ассистент со стаканом воды и открытым ртом смотрит на всю эту драматическую красоту и думает. Или нет. — С чего вы взяли, что мне неудобно? Юнги издаёт какой-то странный, но до омерзения прекрасный звук: он то ли мычит, то ли хмыкает, но это протяжное, ничего не выражающее «ммм» низким, вибрирующим голосом, дёргает в Чимине порывистое желание попросить Юнги сделать так ещё раз. — Это, пожалуй, издержки профессии, — Юнги пожимает плечами, задумчиво поглядывая вслед дымному кружеву. — И все-таки ты мне не ответил. Юнги, докурив, растекается по широкой спинке кресла, затылком откидывается на край, выдыхает со спокойной расслабленностью, а Чимин смотрит и думает. И думает. И ещё немного. Какого черта ты такой красивый, кто тебя просил? Или это просто Чимин, у которого в списке загадок следом за пирамидами и почему-небо-голубое идёт некий коротышка, находит восхитительным мельчайший поворот головы. Как Юнги забавно моргает, когда сосредоточенно смотрит в ноутбук. Какое у него серьёзное лицо было в тот момент, когда он готовил и предложил Чимину попробовать соус с лопатки. Как красиво движутся его руки, когда он закатывает рукава рубашки. Чимин ненавидит загадки, вот просто в бешенство приходит, если не может их отгадать. И необъяснимая недоступность Мин Юнги, притягательного как чертов грех, высасывает из него терпение капля за каплей. — Просто это звучит как интервью, — аккуратно объясняет Чимин, который отвечал на вопросы о себе добрых полчаса. Какую музыку слушаешь, какой любимый цвет, что любишь есть, а животные были? — Я бы тоже хотел знать о вас что-то. Юнги снова издаёт этот восхитительный звук. Чимин умирает. — Можно устроить, спрашивай, — говорит он, безмятежно разглядывая город. Что там было? Что-то про цвет, про животных… — Зачем вы меня заказываете? Чимин прикусывает губу. Возможно, это слишком рано, даже если он таскается сюда уже как две недели — не то чтобы они хоть как-то сблизились, пока мирно дрейфовали на одной территории бок о бок, — но это же просто невыносимо. Как с печеньем на верхней полке, ты знаешь, что оно там, очень хочешь, но тебе его не достать, и это сводит с ума. — Потому что я могу? — спрашивает Юнги с таким искренним непониманием, что невозможно не поверить. — Почему я? — А почему нет? — Потому что в каталоге десяток красивых ребят и девочек, но вам захотелось именно меня. — Ты только что сам ответил на свой вопрос. — Да господи, — вздыхает Чимин несдержанно, растирая лоб пальцами. И констатирует: — Вы мне не ответите. Юнги пожимает плечами. Эту красоту впервые хочется не целовать до одури, а треснуть. — Ладно, давайте что попроще, — сдаётся Чимин, — кем вы работаете? — Я психотерапевт. — Блять, ну разумеется… Смех Юнги звучит очень неожиданно, Чимину на секунду кажется, что ему показалось. Он вскидывает голову, действительно видя слабую улыбку на чужом лице, и превращается в огромный анализатор, накидывающий миллион вероятных причин, как учёный, который нашёл инопланетную хрень, получил первую реакцию и теперь в ужасе выясняет, каким из тысячи опытов её добился. Ему нравится нарушение субординации? Когда Чимин матерится? Когда теряет терпение? Что-то ещё? Может, как Чимин с огоньком отъезжает кукухой от непонимания происходящего? Прежде чем окончательно замёрзнуть, Чимин успевает ещё узнать, что Юнги тридцать один, он работает из дома, обеспечивая консультации другим таким же богатеньким упырям, что он любит комнатные цветы, но они у него дохнут, что ему нравится готовить, но некого кормить — младший брат такое не любит, партнёра нет. Чимин внимательно слушает, скрупулезно собирая базу данных имени Мин Юнги, пытаясь провести логику его поведения хоть с чем-то. Он залил кактус и замкнулся в себе? Его брат — абьюзер? Или пришибленность у них просто в генах, судя по паре брошенных комментариев от Хосока про младшенького. Чимина больше цепляет признание про отсутствие партнёра. И даже не от любопытства. Они переползают на диван в гостиной, Чимин забивается в топкие подушки в углу прям с ногами, просит включить кондиционер потеплее, на что Юнги обеспокоенно спрашивает: — Замёрз? — Тусить на лоджии в тапках было не лучшей идеей, — смеётся Чимин. Юнги смотрит на него задумчиво, разворачивается лицом в противоположном углу дивана, затаскивая согнутую в колене ногу наверх, и тут начинается странное. — Давай сюда, — он стучит по обивке между своих ног, и Чимин спрашивает на всякий случай: — Что? — Ноги. Чимин моргает. Потом снова. Потом вытягивает ноги, медленно и недоверчиво, как будто Юнги в них вцепится с воплем «ага, попался!», но тот мягко оплетает ступни пальцами, сжимает аккуратно, согревая, и Чимину хочется пискнуть от того, какими крохотными они кажутся в широченных ладонях. А потом Чимин давит в себе гораздо более непотребные звуки, когда Юнги с нажимом проводит большими пальцами по своду стопы от пяток до подушечек, и инстинктивно дёргает ноги обратно. — Не нравится? У Юнги удивлённое, почти трогательное лицо, но в Чимина он вцепляется с такой хваткой, что невольно задумаешься, а не баловался ли он армрестлингом совершенно случайно. — Нет, все в порядке. У Юнги широкие плечи, но руки худые, и Чимин, сползая взглядом по закатанным рукавам, как всегда расшибается в кровь об эти запястья и эти вены, и весь этот плод извращенного воображения скульптора, который умудрился вылепить похоть из камня в плоть. Чужие ладони — резные и крепкие, но теплые, каким не может быть камень; Юнги, прекращая массировать, снова с силой проходится по всей ступне, и Чимин порывисто выдыхает на шальной мысли: не дай бог ты еще и пианист… — Приятно? Юнги редко смотрит ему в глаза, настолько, что на каждый такой уникальный случай Чимин бросается с жадностью, что-то прочитать, что-то понять. Но с тем же ровным, выжидающим выражением Юнги, как будто с издевкой, вдруг сжимает стопы с внешней стороны, проходится вверх по подъему, нажимает чувствительно под косточкой, задевает полоску голой кожи над краем носков, впивается пальцами так, что дыхание обрывает. Если не пианист, то, возможно, садист и скотина. Чимин поджимает губы. Он знает, что не один играет в эту войну, что Юнги, рассматривая так пристально, тоже ждет реакции с одной только ему известной целью, знает же, что приятно — Чимин, если не держал бы лицо, расползался бы уже по дивану с идиотской блаженной мордой. Потому что ему нравится, когда к нему прикасаются — особенно тот, кого он хочет, — когда делают приятно, когда смотрят вот так, тягучей, зовущей чернотой. И совершенно не нравится, когда с ним забавляются. Юнги держит у щиколоток, но этого достаточно для маневра. Чимин вытягивает носок и проезжается пальцами по ширинке, мстительно улыбаясь — ах, балетная школа, вот ты и пригодилась. — Приятно? — зеркалит он, не успевая скрыть усмешку. Юнги убирает руки, и Чимин, накрывая аркой стопы, нажимает крепче, чувственнее, в глубине души сам же бесится от того, как сильно ждет ответной реакции — пожалуйста, окажись недотрогой, пусть тебе нравится, когда идут напролом, пусть это будет оно, хоть что-нибудь, пожалуйста, это же просто невыносимо… Руки снова сжимают у щиколоток, убирают в сторону. Чимин буквально слышит щелчок, с которым ему вышибает последние точки контроля, и едва ли успевает осознать, как лезет вперед, без привычной дразнящей грации, а силой, внаглую, взбирается на колени, нависает сверху. Юнги кладет ладони на бедра, и одним этим прикосновением Чимина плавит в отчаянно-нетерпеливое, так мучительно, что хочется только шипеть что же ты делаешь, ублюдок, что ж ты делаешь и целовать его, целовать, пока не задохнется. — Чимин-щи, — звучит негромко, но очень отрезвляюще. Достаточно, чтобы Чимин не поцеловал силой и вспомнил про гордость и порядочность. И что он, в конце концов, на работе. Но не для того, чтобы отстраниться. — Вам захотелось именно меня, — нервно облизывая губы, бормочет Чимин практически в лицо, — вы сами сказали, что я прав, вам нужен только я. — Это так. Хочется выдохнуть от облегчения. — Так почему вы отказываетесь? Как вы можете отказаться от такого? Он накрывает чужие ладони, лежащие на бедрах, с нажимом заставляет пройтись выше поверх тонкой шелковой ткани, попробовать изумительные изгибы на ощупь. Юнги действительно сжимает руки на талии, и Чимин, прикрывая глаза, горячо вздыхает. Это безумие, просто безумие, это ж насколько надо было улететь по этому ублюдку, чтобы почувствовать одно целомудренное прикосновение рук сквозь одежду и возбудиться. — Я не хочу с тобой спать. Чимин распахивает глаза. Он долго смотрит на то, как Юнги не смотрит на него, и не может подобрать слов. Горло сжимает, он буквально чувствует, как горько обугливает внутри — стыдом, злостью или чем-то таким, что он никогда не хотел в себе открывать, и это просто Мин Юнги, как садистский экспериментатор, пересчитал в нем все жилы и выдернул самую болезненную. — Тогда зачем вы меня заказываете? — спрашивает он еле слышно. — Зачем вы меня дразните? Юнги убирает руки. И ничего не отвечает. Чимин слетает с него так рьяно, что чуть не наворачивается с дивана, но его сейчас не сильно волнует, что гордое шествие к выходу у него не получилось. И даже то, что у него губы трясутся от клокочущей ярости, когда он говорит: — Мы на сегодня закончили. За оставшееся время вам придет возврат. — Он мнется еще полсекунды между желанием бесцельно одернуть одежду и врезать по красивой роже, потому что даже после фееричного заказа с оргией он не чувствовал себя таким омерзительно грязным и облапанным. А потом решает просто послать все к черту. Начав с первого претендента на это место. — Идите к черту. Он уверен, что после этого можно не рассчитывать, что Юнги закажет его снова, и что за оскорбление клиента ему влетит здоровый штраф, хотя лекции от Джина он боится гораздо больше, но на всякий случай пишет с просьбой следующие три дня загрузить его другими клиентами или дать выходные. Джин не спрашивает, почему у него дрожит голос во время звонка, не ругается за возврат оплаты, только уточняет вкрадчиво: — Он тебя обидел? — Я не знаю, как ответить на этот вопрос, — признается Чимин, не желая даже оглядываться на высотку, из которой несется быстрым шагом. И он правда не знает. Что он должен сказать? Что находиться рядом с Мин Юнги это то же самое, что попасть в эмоциональный миксер, в который тебя заталкивают с твоими эмоциями, взбивают, пока ты не взрываешься на всю кухню, разлетаясь ошметками в с е г о? У Чимина просто нет на такое сил. — Физическое насилие? — И у Джина такая сталь в голосе, что Чимин поспешно заверяет: — Нет-нет, все нормально, я цел. Скорее, это я бы применил к нему физическое насилие, если бы не ушел. — Чимин-а, брать клиентов силой без их согласия запрещено политикой компании… — Очень смешно, — фыркает он, слыша джинов смех в трубке. — Освободи мне от него расписание, пожалуйста, ладно? — Хорошо. И стой, где стоишь, я вызову тебе такси. * Джин держит обещание и накидывает бонусов, потому что на неделе у Чимина три клиента и три выходных, и он никогда не думал, что будет счастлив весь вечер слушать нытье одного из клиентов про его проблемы в общении с дочерью. Другие двое заказывают его впервые, и это тоже становится отличной возможностью отвлечься и выключить стоящую на повторе у него в голове песню «Мудила Мин Юнги». Чимин, к сожалению, один раз не успевает одернуть себя на мысли, как там поживает главный герой этой песни, не сломал ли он телефон от отчаяния, не нашел ли себе новую игрушку — совет да любовь, если получилось, пусть катится колбаской. Джин обо всем этом благоразумно молчит. Чимин уходит на выходные, стараясь избегать даже Хосока, чтобы не поднимать запретную тему, ведь тот задолбает его бесконечными вопросами, и все практически становится хорошо. Чимин, сидящий с ведром курицы из кфс перед ноутбуком вечером воскресенья, буквально чувствует подступающее безмятежное счастье с привкусом амнезии относительно кое-кого, пока ему не приходит смс от Джина. «Мин Юнги забронировал тебя на две недели». Чимин орет так, что в квартире одним чудом не вылетают стекла. Через час он находит в тиндере первого же красивого парня, максимально непохожего на двухнедельную головную боль, зовет к себе и трахается с ним как в последний раз, чтобы у него в сторону Юнги даже не дрогнуло. * Чимин не знает правил игры. Но он знает, что за две недели может сделать так, что Юнги расхочется играть. Вернее, он вообще ничего не будет делать. Это охренительный риск влететь не только на штраф за несоответствующее поведение, но и потерять деньги, на которые он может позволить себе половину неплохой тачки, ведь Юнги оплатил полный пакет, которым пользуются те, кто берет эскортника с собой в отпуск, а значит вызвать к себе он может в любой момент. Но что-то подсказывает Чимину, что Юнги не будет жаловаться. В дверь он стучит не деликатно, как обычно, а долбит кулаком так, чтобы обеспечить Юнги раннюю седину. Тот открывает, но настороженность исчезает с лица, как только он видит, кто за порогом. С легким, едва заметным удивлением он окидывает взглядом простую белую футболку, джинсы и кроссовки, и говорит: — Прекрасно выглядишь. — Слабая улыбка оказывается настолько неожиданной, что треснуть хочется еще сильнее, чем на прошлой неделе. Чимин в ответ не улыбается. Еще чего. Он проходит внутрь, расшнуровывается, выпрямляется и чуть не врезается в Юнги, который пристально смотрит куда-то на шею. Чимин ухмыляется. С Новым годом заранее, ублюдок. Засос, сияющий на шее лилово-красной гирляндой, Чимин, конечно же, не спрятал. И синяки не замазал — Юнги же любит ненакрашенных. И даже волосы растрепал так, будто его знойно трахали вот буквально полминуты назад на красивом ковре за дверью. Юнги прихватывает шею ладонью, легонько, но очень внезапно, — и это простое движение кажется Чимину таким горячим, что предательская искорка все-таки вспыхивает в груди, — проводит с нажимом большим пальцем по засосу. Чимин, прикусив губу от неприятного ощущения, смотрит во все глаза. Он бы что угодно отдал за то, чтобы читать мысли, потому что на лице у Юнги классическое ничего, и, хмыкнув, тот просто уходит в комнату. Чимин вздыхает и уверяет себя, что он достаточно взрослый, чтобы не швыряться вслед кроссовками. — Зачем ты заказал меня на две недели, ты тоже не объяснишь? — О, мы уже на ты? — спрашивает Юнги, не оборачиваясь. — Да, я решил, что мне похрен, — едко бросает Чимин сквозь усмешку, пока идет следом за ним на кухню в дальнем углу гостиной. Находиться здесь днем непривычно, квартира, залитая солнцем сквозь большие окна, уже не кажется такой темной. — Хорошо, мне это нравится. — Ты, что ли, из тех, кто любит, чтобы об него ноги вытирали? — морщится Чимин. Юнги оглядывается с улыбкой. — А ты? И то, что он так часто улыбается, тоже непривычно. И ужасно мешает на него злиться. — Я так понимаю, что ты на прошлой неделе до точки назначения не дошел. Снова послать? Юнги вдруг смеется, и Чимин вздрагивает. У него дурацкий и одновременно с этим очень приятный смех, он только первую секунду смеется со звуком, а потом у него просто трясутся плечи, и он тарахтит шелестяще, как крошечный механизм в коробке, и улыбка на лице хорошенькая-хорошенькая… Ох, Чимин, в какую же задницу ты влетел. — Серьезно, это была очень плохая идея заказать меня на две недели. Я не собираюсь тут перед тобой прыгать. Буду вести себя как есть, понятно? — Вот и отлично. Мне и не нужно, чтобы ты передо мной прыгал. Кофе хочешь? — В чем твоя проблема? Зачем я тебе на гребаных две недели? — Кофемашина заходится в истошном рычании, и Чимину приходится подойти ближе и крикнуть сквозь шум: — Хен! Юнги ждет, пока чашка наполнится, и прежде чем ставить вторую, спрашивает не глядя: — Твоя версия? Машинка снова орет, олицетворяя внутренний крик Чимина, но тот только глаза закатывает. По хитрой морде Юнги очевидно, что тот делает это специально, чтобы побесить. — Моя версия, — с ухмылкой говорит Чимин, дождавшись тишины, — что тебе не понравилось, что я был занят с другими клиентами, и ты заказал меня на подольше. Юнги странновато улыбается, и Чимин неверяще выдыхает: — Я что, прав? Серьезно? — Отчасти. — Чимин думает, что этим ему и придется обойтись, потому что из повелителя интриги ни слова не вытянуть, но Юнги вдруг добавляет: — А еще мне нравится, когда ты здесь находишься. Он настолько теряется от этих слов, что даже не знает, что сказать. И почему-то именно эти слова, а не те, где Юнги признался, что ему не нравится, когда Чимин проводит время с другими — заставляют сердце зайтись мучительным, тяжелым боем. — Держи, — Юнги выкладывает на столешницу белую пластиковую карту-ключ из кармана и продолжает как ни в чем ни бывало возиться с кофе. — Можешь прийти и уйти, когда захочешь. Можешь остаться на ночь, если решишь задержаться допоздна. Чимин смеется. — И ты не боишься, что я вынесу все ценные вещи, пока тебя нет? — Ничуть. Во-первых, в коридорах и лифте есть камеры, — Юнги пожимает плечами. — А во-вторых, я не выхожу из квартиры.