I need you to need me

Возможно, Хосок не шутил про то, что с машины могут снять колеса, как только он отойдет. К счастью, сохранив адрес в навигаторе, Тэхен заезжает в старый район, и в дневном свете улица кажется еще уже, чем когда он заезжал сюда ночью. Людей немного, одни старики да спящая на лавках алкашня, но те, кто есть, настороженно поглядывают на дорогую машину, что останавливается рядом с домом Чонов. Тэхен ставит сигналку, смотрит на зевак не менее хмуро и уходит. Дома здесь стоят вдоль дороги одинаковыми двухэтажными коробчонками, серые и никак не обозначенные, обознаться легко, но Тэхен нужный ему дом находит сразу — там, в окне второго этажа, сидит Хосок, свесив одну ногу с подоконника на улицу. На нем странноватые желтые штаны, как будто чудом выжившие из секонд-хенда девяностых, черная футболка с цветными буквами и желтые проводки наушников в ушах; Тэхен смотрит на яркое пятно хаоса посреди серой невзрачности улиц и благодарит себя за то, что сдержался и не трахнул его той ночью. Надо держаться от него подальше. Но Тэхен за каким-то чертом здесь. Хосок замечает его на улице и, даже не удивившись, подмигивает. Давно сошедшие следы ногтей от того, как сильно он впивался пальцами в спину, забравшись под пиджак, фантомно, обжигающе ноют. — Спустись. Хосок медленно вытаскивает один наушник, затем второй и, шкодно улыбнувшись, спрашивает: — Что? — Спустись, — терпеливо повторяет Тэхен. — Зачем? — Хосок разворачивается, свешивая ноги с подоконника на улицу. — Надо поговорить. — О чем? — Тэхен многозначительно молчит, дожидаясь, когда до Хосока дойдет, что орать друг до друга на разных этажах это паршивая идея, но тот только расплывается в улыбке. — А, вы, наверно, хотите поговорить о том, как мы с вами целовались, а вы потом даже не перезвонили? Людей на улице немного. Но пристальные взгляды шокированных бабулек впиваются в спину Тэхену как дротики. Он же знал, что не стоило ехать, что надо было послать секретаря (или мальчишку — на хрен) и забыть об этой ерунде, но Хосок смеется с очаровательной ликующей мстительностью, и Тэхен просто не находит в себе ни малейшего желания разозлиться. — Заходите и поднимайтесь ко мне, — миролюбиво бросает Хосок напоследок и возвращается в комнату, наглядно показывая, что это не приглашение, не вопрос и не просьба. Он просто знает, что Тэхену придется зайти, если он не любитель впустую жечь бензин. Пригнувшись в дверях, Тэхен проходит внутрь, слегка теряясь от полумрака. Внутри душно и пыльновато, воздух на вкус едкий и сладковато-гнильный, будто кто-то давно забыл убрать погибшие цветы. Тэхен неловко замирает на пороге в ожидании Хосока, но когда видит силуэт, выплывающий из комнаты, никак не рассчитывает услышать: — Ты ваще кто? — невнятно зажевывая звуки, говорит мужчина в растянутом спортивном костюме. Тэхен ошарашено уставляется на него, пока крупинка сознания, выжившая в бою на понимание, какого хрена тут происходит, не выдает, что это, кажется, отец Хосока. Они очень похожи, и, возможно, были бы похожи даже сильнее, если бы мужчина был трезвым и хорошо проспавшимся. — Я прошу прощение за вторжение, — Тэхен кланяется. — Это ко мне, оставь его в покое, — Хосок, бегущий с лестницы, почти тащит его ближе за руку. — Да мне-то что, — мужчина пожимает плечами, — костюмчик зачетный, пацан. Он уходит обратно в комнату, и Тэхен проводит его ошалелым взглядом под заливистое хихиканье Хосока. Тот ведет его наверх, крепко ухватив за запястье, заводит в свою комнату, и Тэхену даже немного неудобно от мысли, что здесь подозрительно чисто. Здесь, возможно, даже чище, чем у него в квартире: вещи аккуратно разложены и расставлены с издевательским перфекционизмом, приятно пахнет, кровать заправлена так, будто он вот-вот ожидает мать с проверкой чистоты. Тэхен был уверен, что обиталищем такого человека может быть что-то настолько же безумное, хаотичное, но взглядом тут почти не зацепиться, из шаблонного порядка здесь выбиваются только несколько плакатов и огромные буквы «сейчас» на белой стене над кроватью. Тэхен знакомится с ней быстрее, чем _не_ планировал, когда Хосок без предупреждения, с одной только нагляцкой улыбочкой толкает его в грудь и седлает сверху. — Я приехал поговорить. — Мы можем совмещать. — Хосок, я вполне серьезно, — Тэхен скидывает с себя чужие руки. — Твои преподаватели жалуются мне, что ты начал прогуливать занятия. Снова. Мне большого труда стоило позаботиться о твоем переводе так, чтобы ты быстрее догнал программу. Мы договорились, а ты не только не соблюдаешь условия соглашения, но и выставляешь меня идиотом перед администрацией университета. Где-то в середине подобных воспитательных бесед его подчиненные, просто глядя на его лицо, уже начинают испуганно прятать глаза, потому что знают, что Тэхен не дает третьих шансов — и это гораздо страшнее, чем лишиться второго, — но Хосок, рассевшись сверху так, будто и не планирует уходить, лишь расслабленно улыбается. — Как там было? — усмехается Хосок в фальшивой задумчивости. — «Я бежал за вами три квартала, чтобы сказать, что вы мне безразличны»? — Что ты несешь? — спрашивает Тэхен, прищурившись. — А то, что если вам хотелось просто понудеть, могли бы написать смс. Но вы не написали. Ни сейчас, ни после нашего поцелуя. — Он наклоняется ниже, кончиками пальцев поглаживает осторожно гладкую ткань пиджака, поднимает взгляд с томящейся в нем ехидцей. — Я бы подумал, что не интересен вам, но ваш стояк слишком однозначно упирался в меня, когда мы целовались. Я играю в вашу игру: вы делаете вид, что я вам не нравлюсь, я притворяюсь, что верю. Вы убеждаете себя, что не будете видеться со мной, если на то не будет повода, я устроил этот повод. Тэхен стискивает чужие запястья. — Хосок, я не собираюсь играть ни в какие игры. Если ты не хочешь учиться, мы сворачиваем затею. Когда дело доходит до денег, мне не до шуток. — Ладно-ладно, — Хосок закатывает глаза, будто ему обломали все веселье. — Я обещаю вести себя как хороший мальчик. Больше никаких прогулов. — И Тэхен почти готов верить тому, насколько серьезным выглядит Хосок, пока говорит это, но буквально секунда, и темная сторона вновь берет верх, отзывается обольстительно: — Я заслуживаю награду? Он не хочет в этом признаваться, но ему нравится эта темная сторона настолько, что он перецеловал бы всех демонов внутри Хосока, пока не узнал ее до полутонов, до глубин самой вязкой, чернильной тьмы, в которую хочется погрузиться обнаженным. У Тэхена мурашки по коже от всех диких желаний, которые он чувствует рядом с ним, — остро, безумно, головокружительно, точно как в тот момент, когда впервые сел за руль дорогого автомобиля и узнал вкус скорости, — и как много среди них тех, в которых ему стыдно себе признаться. От второго поцелуя дух у Тэхена захватывает так лихо, как не было в первый. Хосок целует его ленно, неторопливо, слегка дразняще — прижимается, чтобы сразу отстраниться, легко проскальзывает языком по губам, но не заходит дальше. Он целует так же, как ощущается его присутствие, то близко до головокружения, то слишком далеко, и внутри все сводит от того, насколько это невыносимо. Тэхен тянется за поцелуем, но Хосок слегка сжимает мякоть зубами, отстраняется, выпуская медленно-медленно. Они смотрят друг на друга молча, слишком близко, чтобы это считалось приличным, дальше, чем хотелось бы обоим. Тэхен чувствует мятно-клубничное дыхание на губах и держится изо всех сил, чтобы не поцеловать снова. — То есть, ты сделал это все, чтобы просто меня побесить? — Нет, — говорит Хосок спокойно, и эта неожиданная искренность, без уловок, без издевок, один лишь ищущий, горящий желанием взгляд, цепляет Тэхена фатально, — я просто так сильно хотел вас увидеть, что решил рискнуть. Тэхен рискует тоже и целует его первым. Давит на шею, притягивая к себе ближе, бросается агрессивно, как он любит — как любят они оба, потому что Хосок сладко стонет в ответ, шире приоткрывает рот, позволяя Тэхену ласкать языком так, как ему только захочется. Но той же покорности нет в руках, и, когда расстегивается верхняя пуговица, Тэхену приходится перехватить чужие руки. — Неужели вы ехали в такую даль, чтобы остановиться на одном поцелуе? — ухмыляется Хосок. — Если я порву вам рубашку, будете ругаться? И звучит игриво, почти невинно, будто на то и напрашивается. — Ругаться не буду, — Тэхен зеркалит ухмылку, — просто заставлю купить новую. — Есть много других способов заставить меня искупить вину, Тэхен-щи, но так уж и быть, рубашку оставим. В руках Хосока нет не только покорности, но и контроля — он торопливо выпутывает пуговицы из петель, с огромным трудом не вырывая их с мясом, не до конца, потому что терпения не хватает. Трется всем телом, жмется пахом и сам же резко хватает воздух от остроты ощущений, ногтями скребет по ткани. По коже, насколько хватило открытой рубашки, проходится носом, вжимается бедрами снова, дрожит, задавливая в себе звук, сильно похожий на скулеж. Тэхен сгребает за ягодицы, толкает к себе еще раз, чтобы снова услышать это, и Хосок, утыкаясь лицом в шею, выдыхает прерывисто, горячее дыхание льется на кожу кипятком. — Мне так нравится ваш запах, — сипло произносит он и собирает запах губами по ключицам и шее, мешает на языке льдистую холодность парфюма с привкусом сигарет и делится ею с Тэхеном в жадном поцелуе. С нижнего этажа доносится далёкий голос: — Познакомь меня с гостем! Тэхен распахивает глаза, и Хосок отрывается от него, матерясь. — Позже! — кричит он через плечо, склоняется обратно, шепчет как в бреду: — не думайте, не думайте, расслабьтесь. И целует снова так, что думать и не получается, притирается бёдрами сильнее, держа один мучительный горячий ритм. Тэхен беспомощно сжимает его отставленную задницу, горит в сумасшедших поцелуях и том, как восхитительно грязно звучит Хосок, хныкая ему в рот каждый раз, когда они вжимаются друг в друга. — Блять, блять, блять… — шепчет он, задыхаясь. Но для Тэхена это звучит как молитва, издевка божьего слуги, невиннейшего из церковных мальчиков, одержимого демонами. Потому что Хосок выпрямляется, упираясь ладонями ему в грудь, движется, прикрыв глаза, и на губах его такая блаженная улыбка, будто все, о чем может молить олицетворение порока с лицом, созданным для поцелуев, и телом — для прикосновений, это чтобы удовольствие никогда не кончалось. — Позови гостя обедать! Тэхен голос снизу едва слышит сквозь гул в ушах, смотрит во все глаза, как Хосока разматывает, гнёт в истоме, как он, царапая ногтями сквозь рубашку, запрокидывает голову и задушенно выдыхает: — Х-хорошо! Тэхену приходится прикусить себя за губу, чтобы не кончить, несмотря на то, что в брюках тесно, больно, мучительно приятно от того, как Хосок сдавливает член с каждым новым толчком. Все так потрясающе неправильно; Тэхену нравится смотреть, как Хосок неприкрыто наслаждается происходящим безумием, и как ему плевать безбожно вообще на все. Тяжёлое громкое дыхание рвётся сквозь красивые приоткрытые губы, кровать скрипит в такт движению, и Тэхен ловит себя на шальном, непривычном желании наплевать тоже. Повалить Хосока и брать так сильно, как он этого просит, чтобы он не сдерживал голоса, чтобы старая кровать скрипела и била об стену с огромной надписью, вышибая сейчас, сейчас, сейчас, чтобы отец Хосока слышал, кто трахает его сына так, что он теряет голос от удовольствия. — Я сейчас взорвусь, — бросает Хосок порывисто, облизывая пересохшие губы кончиком языка. Тэхен делает быстрее, чем осознает: касается влажной мякоти пальцами, и пьяную дымку в глазах Хосока подстилает предвкушением. Он покорно открывает рот шире, пускает два пальца на язык, смыкает губы вокруг них со знакомой дьявольской ухмылкой. Тэхен не медлит с вознаграждением за послушание, расстегивает брюки себе и следом Хосоку, тот, освободившись от давления, довольно мычит вокруг пальцев, от одного этого звука в паху туго, жарко скручивает. Тэхен дрочит им обоим мокрой рукой, с трудом понимая, что делает — Хосок жмется губами, целуется беспорядочно как сумасшедший, стонет, отчаянно стискивая воротник пиджака в кулаках, несдержанно и ломко. Тэхену эта непривычная разрывная искренность глотку сжимает до хрипа. Он не успевает осознать, как Хосок дёргает платок из нагрудного кармана пиджака и накрывает его ладонь. Оргазм накатывает резко, сшибает контроль как на ста двадцати в лобовую — Тэхен этого чувства боится до одури. Сверяется, где он, как он, зачем, столько решений и ни одно не верное, и самое ошибочное из них смотрит на него с горящими глазами и хмельной улыбкой на зацелованных губах. — Твой отец мог нас услышать. — Мог, — Хосок пожимает плечами, — но что поделать, если я не стесняюсь показывать, как мне хорошо. Чудовищная, чудовищная ошибка. Но такая восхитительная. — Мне надо ехать. — Ну ещё бы. Хосок наклоняется, чтобы поцеловать снова, целует мягко как в первый раз, будто они вернулись в начальную точку, и Тэхену дарован шанс попробовать заново, отступить, не ввязываться. И он, чувствуя горячие хосоковы ладони под пиджаком, с ужасом понимает, что и во второй раз поступил бы так же. В коридоре к ним снова выходит отец. Тэхен судорожно пытается придумать, как все можно объяснить, но что тут вообще скажешь? «Извините, у меня нездоровая одержимость вашим сыном, и я сам не знаю, что делать» звучало бы просто отлично. — Сок-а, так ты что, не накормишь гостя? — Нет, пап, — отвечает Хосок, и его нахальную, самодовольную ухмылку хочется сорвать губами, — он уже наелся. В машину Тэхен возвращается с невозмутимым лицом, почти уверенный, что за ним наблюдают, отъезжает на пару десятков метров, чтобы снова остановиться на обочине. Откинувшись затылком на подголовник, вздыхает тяжело. Тело томительно ноет с омерзительной радостью, Тэхен, захлебываясь в раздражении, дёргает пиджак, чтобы достать пачку сигарет из внутреннего кармана. Но вместо неё достаёт измазанный в сперме платок. И почему-то Тэхен чувствует не желание вернуться и затолкать этот подарочек мелкому паскуднику в глотку… Тэхен смеётся. «Ты украл мои сигареты, чтобы мне насолить?» — пишет он в смс. «Я украл ваши сигареты, потому что они пахнут вами» — отвечает Хосок мгновенно, будто идеально просчитал тайминг. Зараза, и когда только успел все подменить… «А ещё теперь у меня есть ваш номер» — приходит следом. Блять. * Тэхена не бесит, что Хосок его обыгрывает, это даже весело — надо же, главу корпорации играючи наебывает какой-то сопляк без рода и племени. Его не бесит, что, получив долгожданный номер, Хосок ему не пишет и на несколько дней между ними воцаряется мутная тишина. Тэхен не удерживается и даже звонит в университет, но в администрации уверяют, что прогулов больше не было. Тэхена бесит, что он его не понимает. Что его хочется себе, сильно, невыносимо, но нельзя. Тэхен убеждает себя, что это временно, так всегда бывает с игрушками, которые давно хочешь — получишь и наскучит. Но, даже зная это, он не идёт получить и выбросить, и это лишь доказывает то, что он знает, что ошибается. Он бы переспал с ним просто ради успокоения, чтобы потом с чистой совестью сказать себе: вот, все, ты же этого хотел, а больше нам ничего не нужно, но близость с Хосоком не похожа на разовый перепих. Мальчишка не изображает, потому что ему заплатили, не ведёт себя нарочито-пошло, чтобы завлечь и посадить на крючок, он делает, что хочет и как хочет, открыто и без стеснения, и эта раскованность заражает — не искристым теплом, с которым приходит опьянение, а как болезнь, яд. Близость с Хосоком снимает с Тэхена слой за слоем, как обертку с рождественского подарка, Тэхен не знает сам, что там внутри под обороной из лоска, блестящей бумаги и жёсткого, негнущегося картона. — Сондже-щи, — зовет он секретаря, зажав кнопку на селекторе, — зайдите, пожалуйста, с договором для Чон Хосока. Тэхен невидяще уставляется на фотографию себя с братом, едва заметную за бумажным бардаком на столе. Юнги сказал бы ему то же, что думает он сам: подпиши договор и остановись на этом. Мальчишка сам отвалится, если не обращать на него внимание. Секретарь почему-то не заходит. Тэхен недоуменно зовет еще раз: — Сондже-щи? Но в ответ тишина, и это очень странно, потому что его крайне исполнительный секретарь никогда его не игнорировал, а для обеда слишком поздно. Тэхен из любопытства покидает кабинет, чтобы посмотреть, не случилось ли чего. Все, что могло случиться с его секретарем, уже случилось с ним самим — Тэхен наблюдает со стороны, как выглядят люди, попадающие под обаяние Чон Хосока, и выносит плачевный вердикт. У него хотя бы так позорно слюни не текут, как у бедного парня. Или ему хочется на это надеяться. Привалившись бедром к столу, Хосок улыбается ослепительно, щебечет что-то бессмысленно-веселое, и Сондже глупо улыбается в ответ, краснеет немного — еще бы, Хосок смотрит с такой приязнью, такой правдивой заинтересованностью в глазах, поплывешь и забудешь обо всем на свете. — Сондже-щи, — спокойно зовет Тэхен, и секретарь оборачивается на него с тенью прежней улыбки, моргает, и волшебство в ту же секунду спадает как блестящая вуаль, страх затягивает лицо. Ведьма, потерявшая силу, смотрит на него тоже, на лице только легкая улыбка, ведь ему нечего бояться, между ними ничего нет. Тэхен очень ревнивый, безумно. Но Хосока ревновать не хочет и права не имеет. Просто вскользь подумывает прописать еще один пункт в договоре, чтобы он, зараза, ни к одному мужику на метр не подошел. — Директор, я прощу прощения, — напуганный парень кланяется, — здесь, к вам, то есть, Чон Хосок пришел, но у него не назначено. — Да я уж вижу, — миролюбиво фыркает Тэхен, и Хосок усмехается следом. — Выдайте ему два экземпляра договора и пусть зайдет. Но Хосок с привычной умилительной беспечностью сразу же проходит в кабинет следом за Тэхеном, проигнорировав тяжелый вздох последнего, и отправляется гулять по комнате. В жизни Тэхена он смотрится дико и чуждо, как огромный разноцветный граффити на выставке в Лувре, но именно это цепляет сильнее всего. Окинув взглядом худые ноги, туго обтянутые джинсами, он поспешно возвращается за стол, пока Хосок рассматривает город, лежащий за окнами в мареве пыльного тумана. — Пиздатый вид, — лаконично резюмирует он. Тэхен пожимает плечами. Он не помнит, когда смотрел туда последний раз. Но ему нравится смотреть на Хосока, завороженного красивым видом, когда он сам в тысячу раз красивее. Секретарь забегает в кабинет, оставляет бумаги, кланяется еще раз с извинениями и прежде, чем уйти, стреляет заинтересованным взглядом на Хосока. — Ты просто сенсация сегодняшнего дня, — не удерживается Тэхен от язвительной ремарки. — Садись, пожалуйста. Он имел в виду на стул напротив, здесь просто больше некуда, но у Хосока на все есть свое видение, даже на то, где сидеть. Крутанув чужое кресло к себе, он садится боком к Тэхену на колени, хватает бумаги, невозмутимо полистывая. — Скучно, — говорит он, бросая их обратно на стол. — К таким вещам нельзя относиться посредственно. — Если бы я слушал каждое такое «нельзя», я бы уже помер от тоски. Или еще хуже, превратился в унылого старикана, как вы, — смеется Хосок. Он наматывает галстук на кулак, тянет легонько, Тэхен позволяет, не меняясь в лице, чтобы увидеть реакцию. Или потому что знает, что Хосок хочет его поцеловать. Он хочет этого тоже, невыносимо, но говорит холодно: — Хосок-щи. Договор. Тот раздосадованно вздыхает, отпускает галстук и берется смотреть договор снова. Но с коленей не слезает. — Бла-бла, я все помню, вы за меня платите, имеете долю с моего заработка, бонусом имеете меня, все счастливы. — Пункт четыре-три. Тэхен наблюдает за тем, как чужие глаза бегают по строчкам, как лицо Хосока забавно вытягивается от удивления, и усмехается. На его памяти было всего несколько раз, когда участники программы отказывались, видя условие о том, что им придется работать на него по окончании обучения. Кто-то коллекционирует дорогие часы, Тэхен — людей, лучших из лучших. Юристов, финансовых аналитиков, менеджеров самых разных областей; он выбирает претендентов на стипендию и лепит из них прекрасных специалистов под себя, видя в начале пути лишь их потенциал и способности. Хосок выбился из схемы, но его ценность только взлетела в разы, и Тэхен не планировал делать исключения ради красивой мордашки. — Семь лет? — восклицает Хосок сквозь смех. — У вас что, нездоровый кинк на рабство? — Одиннадцать, если быть точнее. Пункт четыре-три-один, «не включая четыре года обучения». — Это ж сколько мне будет лет, когда я перестану от вас зависеть? — Хосок поднимает глаза к потолку и присвистывает. — Тридцать один? — Вся жизнь впереди, — ухмыляется Тэхен. Хосок, кажется, действительно задумывается. Что ж, это было гораздо проще, чем он думал, Тэхен хотел его оттолкнуть, но не ожидал, что получится так быстро. Будет небольшое недопонимание с администрацией университета, но он без труда разберется с этой проблемой. Ни за что в жизни Чон Хосок, человек, который любит свободу так сильно, что пахнет ею, не выберет быть связанным обстоятельствами на одиннадцать лет… Хосок хватает ручку и подписывает оба экземпляра. А потом поворачивается и звонко чмокает Тэхена, пока тот удивленно хлопает ресницами. — Все? — улыбается он. — Или еще где-то подписать? — Все, — глухо отзывается Тэхен. — Есть планы на остаток дня? Тэхен, растерянно моргнув, приосанивается, берет себя обратно под контроль и говорит спокойно: — Да, у меня дела. — Ммм, жаль. Ну ладно, — беспечно пожав плечами, Хосок слезает с колен и идет к выходу, — тогда до когда-нибудь. За ним закрывается дверь, и Тэхен еще минуты две глупо на нее таращится. Какого черта происходит? А потом Хосок влетает обратно с широченной улыбкой на все лицо и, пока бежит к нему, говорит: — Красивый, умный, богатый, да еще и противный пиздабол, прям в моем вкусе, — он подходит ближе, тащит его за руку к себе, заставляя встать, и Тэхен, как кукла, легко поддается, все еще пришибленный от растерянности. — Нет у вас никаких планов, я узнал у Сондже. Поехали, покажу кое-что. Тэхен позволяет вытащить себя из кабинета, слишком поздно понимая, что руку его Хосок так и не отпустил, и сотрудники, сидящие в соседних кабинетах со стеклянными стенами, провожают их шокированными взглядами. Еще не известно, кто из них двоих подписал договор, а кто приговор.