I need you to need me

До четырёх утра они смотрят сомнительную документалку про инопланетных захватчиков, и Чимин принимает решение переночевать у Юнги. Отчасти потому, что домой может вернуться на такси, но не хочет, отчасти из любопытства — вычёркивать позиции в списке возможных кинков Мин Юнги уже вошло в привычку. Но ни сомнофилии, ни намерения наброситься в темноте там тоже не оказывается. Чимин, лёжа в большой кровати через стенку от Юнги, уже почти готов смириться, что тот его действительно просто не хочет. И это нормально, не каждый же должен его хотеть, как не каждого он хочет так сильно, как Мин Юнги. И это совсем не значит, что у Юнги вообще нет кинков, просто они у него… специфичные. Чимин это хорошо осознает, когда открывает глаза, а Юнги, подперев рукой голову, боком лежит на его кровати ближе к противоположному краю и что-то там дергает рукой за ворохом простыней, и было бы гораздо проще, будь это член, но в тишине слышится шуршание карандаша по бумаге. Чимин осознает это как-то издалека, потому что все его мысли забивает то, как Юнги на него смотрит. Он смотрит редко и никогда вот так — пронзительно, магнитически, — его взгляд завораживает, змеей оплетает тело, Чимин чувствует тугие обручи на коже поверх искристых, кипящих мурашек. В его взгляде столько желания, не бурлящего как у Чимина, а тихого, принятого желания человека, который согласен хотеть и не получить. — Прости, что зашел без предупреждения. — Ничего, — Чимин потягивается, закидывая руки за голову. — Рисуешь? — Можно? — Ты же все равно уже начал. На, я тебе даже помогу. Чимин небрежно задирает майку и закрывает глаза, вслушиваясь. Сначала он слышит только тишину и в душе надеется, что Юнги рассмотрел всю эту красоту, захлебнулся своими принципами целомудрия и сдох, но потом шуршание карандаша возобновляется. Чимин от этого медитативного шороха чуть не отключается обратно и вздрагивает всем телом, когда Юнги аккуратно приподнимает край майки выше, случайно проезжаясь по соску. — Если ты еще раз так тронешь, у меня встанет, — говорит он, не открывая глаз. — Возможно, это не угроза, а просьба. — Прости, просто так красивее, когда один сосок видно. — Тогда можешь потрогать еще. Обещаю не просить мне помогать, я уже понял, что ты меня не хочешь. — Я не хочу с тобой спать, — тихо объясняет Юнги. — Но я не импотент и у меня все достаточно хорошо со вкусом, чтобы находить тебя очень красивым. Чимин радуется этому больше, чем должен. Сколько раз за все время, что он работает в эскорте, он слышал эти слова? Больше, чем нужно, чтобы перестать воспринимать их всерьез. Но есть что-то такое честно-неприкрытое в бархатности чужого голоса, что отзывается взаимной искренностью. Как здорово, что в комнате достаточно темно, чтобы Юнги не увидел, как он отвратительно краснеет от этих слов. — Почему что бы ты ни сказал, становится только хуже? — бормочет он под нос. — Что? — Ничего. Дашь мне что-нибудь из своего переодеться после душа? Карандаш впервые затихает. Чимин даже открывает глаза посмотреть, а не помер ли дед и правда, но находит зрелище гораздо более приятное: Юнги пялится на него огромными удивленными глазами, и его лицо сразу становится таким смешным и круглым, что улыбка лезет из Чимина против воли. — Ты останешься? — неверяще спрашивает Юнги. Чимин и сам не ожидал, что новость о том, что Юнги не выходит из дома, так его зацепит. Он тогда не спрашивал причин, и тема достаточно быстро замялась, но уложилась в голове мыслью, что он не против проводить с ним больше времени. В конце концов, он не учится, животных дома не держит, его никто не ждет и не ищет, с Юнги спокойно и хорошо, даже несмотря на то, что могло быть еще лучше, если бы не одна проблема. Но и с этим Чимин смирится, просто ему двадцать и хочется трахаться почаще и побольше — ничего, переживет, привыкнет. Мама воспитывала его достойным молодым человеком, а не псиной ебливой. Но тут Юнги, зажав в ладони карандаш, начинает задумчиво теребить губы пальцами, прежде чем ответить, и Чимину только и хочется, что сказать «гав-гав». — Ладно, выбери что-нибудь из моего шкафа. У меня работа через полчаса, справишься сам? Он смотрит на красивое лицо Юнги с аккуратной рваной челкой и безнадежно вздыхает про себя. Последние дни он только сам и справляется. — Ага. Рисунок только покажи. Чимин ждёт очередной отшив, потому что их общение состоит из мирного существования бок о бок и отказов без объяснения причин, но Юнги спокойно вырывает страницу из блокнота, бросает и так быстро скатывается с кровати, что даже кажется, что он убегает. Чимин берет в руки рисунок, смотрит долго… — Ах ты мудила! Когда его крик врезается в закрывшуюся дверь, за ней отчётливо слышится дурацкий прекрасный смех Мин Юнги. Улыбающийся смайлик с четырьмя палками в качестве конечностей, кажется, тоже смеется над Чимином. Он привык, что Юнги всегда врет. Вернее, ему удается балансировать между охренительной прямолинейностью, которую нечасто встретишь в людях сейчас, и решением просто не отвечать ни на один вопрос, и это еще хуже вранья напропалую, потому что ты никогда не знаешь, где правда. Чимин ничего не знает о Юнги и не может даже додумать — попросту не из чего. И это доводит до такой степени отчаяния, когда о принципах и порядочности речь уже не идет; Чимин так себя и успокаивает, что он заложник условий, что Юнги сам его довел, что можно было просто вести себя адекватно, и ничего бы этого не случилось. И открывает забытый Юнги блокнот, который видел утром в его руках. Книжица в бархатистой синей обложке лежит на низком столике перед диваном, рядом с недопитой чашкой кофе. Юнги, видимо, торопился на работу, и это добавляет ещё одну причину в список оправданий, почему Чимин все-таки лезет в чужую вещь. Он косится на дверь в кабинет, за которую, кстати, Юнги запретил ему заходить и только с десятого раза объяснил, что он там работает; потом открывает блокнот ближе к концу, листает назад, пока не кончатся белые листы. Ну он же не скотина какая-то прям от корки до корки смотреть… Скотина, еще какая. Он чуть не роняет блокнот, когда находит там себя и это не имеет ничего общего с шедевром трехлетки, лежащим в не-его комнате. Потом листает еще и еще, но там снова он — в профиль, до пояса, изредка целиком, но больше лица. Вот он расслабленно развалился на диване за фильмом, вот сидит с кружкой в одной руке и телефоном в другой, вот просто смотрит куда-то вдаль, смеется, щуря глаза. Чимин не знает, что именно пробирает до мурашек, что здесь очень много его рисунков или то, что Юнги, кажется, рисует по памяти. Рисунок сегодняшнего утра находится почти в середине, и лист бумаги сочится такой осколочной откровенностью, что Чимин в приступе накатившего смущения чуть не закрывает блокнот. Это странно стесняться самого себя, но он, глядя на свое тело на простынях, словно изломанное истомой, чувствует себя так, как будто увидел что-то непристойное, личное. Потому что видит не себя, а кого-то совершенно иного — так рисуют только любовников. — А ты еще кто? Чимин с испуга захлопывает блокнот и оборачивается в сторону коридора, откуда Ким Тэхен, загруженный тяжелыми пакетами, смотрит на него, нахмурив густые брови. Чимин сразу понимает, что это он, хотя в жизни он кажется еще огромнее, чем выглядел в контрасте с Юнги на фотографии, лохматые вихры теперь уложены в строгую прическу, открывающую лоб, лицо жесткое, почти злое. — Пак Чимин, — только и может сказать он. Тэхен окидывает его недовольным взглядом, и Чимин одним чудом не проваливается от стыда сквозь все сорок этажей, потому что на нем только длинная рубашка Юнги, великоватая в плечах и едва достающая до середины бедра. Выйдя из душа, он специально выбрал из шкафа что подороже и подвусмысленнее, чтобы побесить Юнги, а в итоге заработал себе симпатичный ярлычок проститутки. — Твое лицо выглядит знакомым, — бросает Тэхен и уходит на кухню. Чимин поглядывает на то, как он выкладывает продукты из пакетов на столешницу, и давит в себе нервный смех. — Это вряд ли. — И правда, — с легкой ноткой отвращения отзывается Тэхен. Это ж надо было срубить генетический джекпот — два сына в семье и оба мудаки, только этот ведет себя так, будто за базовую вежливость с него возьмут деньги. Чимин редко когда может невзлюбить человека с первого взгляда, но младшенький прям постарался. Тэхен вдруг неловко застывает на середине путешествия молока в холодильник и, не оборачиваясь, отчаянно выдыхает: — Блять. Захлопнув дверцу, выбегает из кухни и залетает в кабинет к Юнги, забыв до конца закрыть за собой. Чимин, честное слово, обнаруживает это случайно, когда идет закончить с распаковкой продуктов, и хотя кабинет Юнги за стенкой, маленькой щели в проеме недостаточно, чтобы расслышать, о чем говорят братья, пока он не слышит голос Тэхена, взлетевший в громкости: — Да с чего ты взял, что у него получится?! А вот тут уже становится интереснее. И не потому, что Чимин от природы любопытный — что-то подсказывает, что они разговаривают именно о том, что он никак не может выбить из Юнги. Но голос того не слышно, он всегда разговаривает довольно тихо, но громогласный бас Тэхена слышно очень хорошо. — Это глупо, хен, ты же сам понимаешь. Я молчал, когда ты искал его, ладно, если тебе так легче, пускай, — Тэхен замолкает, видимо, перебитый Юнги, и Чимин неосознанно подвигается ближе к двери, замирает у края столешницы. — Ты себя слышишь вообще? Господи… Я волнуюсь за твое состояние — и не надо так говорить, всегда есть, куда хуже. Тебе нужен нормальный психотерапевт, а не этот пацан. Да что я рассказываю-то тебе… Его голос снова затихает, Чимин вслушивается изо всех сил, едва различая неразборчивое бормотание голосом Юнги, пока Тэхен вдруг не вылетает из кабинета так же стремительно, как там оказался. Он останавливается, глядя сквозь прищур на Чимина, стоящего на кухне в одной рубашке, и тот, растерянно хлопая глазами, хватает в руку первое, что попадется на столешнице. — Эээ… не хотите лучку? — непринужденно спрашивает он. Тэхен переводит взгляд то на лук, то на Чимина, его лицо морщится на секунду, словно от боли, но тут же каменеет обратно, и подойдя ближе, он нависает сверху, неотрывно глядя в глаза. — Сделаешь ему больно, я тебя уничтожу, понятно? У него аж позвоночник инеем покрывается от этого голоса. Ким Тэхен огромный, просто огромный, и костюм из тяжелой ткани только добавляет ему тяжести; Чимин смотрит, задрав голову и не понимает, как вообще мог считать Юнги отмороженным, когда существует его младший брат. Он не понимает, что Хосок нашел в нем — да, ему нравятся ублюдки посложнее и попроблемнее, но этот косплеер киллера с двумя черными дулами винтовки вместо глаз уже что-то новенькое. — Вы не кажетесь таким пугающим, когда знаешь, что ваш член побывал в моем лучшем друге, — говорит Чимин с улыбкой. Врет, конечно, что не пугает, но эти два брата-акробата уже так достали… Тэхен попадается на эту удочку, и его лицо вдруг растерянно смягчается. — Друге? — и сразу из взбешенного гризли превращается в славную медвежатину. Чимин чувствует себя увереннее, нажимая дальше. — Чон Хосок, — и улыбается шире, — мой лучший друг. Красивое лицо Тэхена слегка зеленеет. — Твою мать, — выдыхает он в полголоса и, покачав головой, молча уходит. Чимин пакует ему свою злорадную улыбку в дорогу. Один — ноль в пользу, наконец-то, Пак Чимина, а не чокнутой семейки отбитых придурков. Юнги высовывается из дверного проёма в очках, сползших с носа, и спрашивает: — Голоден? Хочешь, — он кидает беглый взгляд в сторону коридора, в котором вместо младшего брата теперь только душок растерянности и отчаяния, — закажем что-нибудь из ресторана или… вау. Он опускает взгляд на голые ноги Чимина, осматривает их медленно и совсем не вежливо, совсем не по-минюнгиновски. — Прости, это была глупая идея, я не думал, что кто-то придёт, — Чимин не знает, почему вдруг оправдывается, гонор сдулся как унылый подспущенный воздушный шарик. Вся его нахальность заточена на то, чтобы издеваться над Юнги, который «ой, я весь такой принципиальный и целомудренный, жизнь во грехе — для слабаков», а перед ним сейчас совсем другой Юнги. Этот Юнги смотрел на него утром, когда рисовал в кровати, Чимин узнает его взгляд, и, видимо, с таким взглядом хотят то ли нарисовать, то ли — господи, пожалуйста, — трахнуть. Этот Юнги просто говорит: — Тебе идет. И Чимин стремительно краснеет. Ему много что говорят другие, он столько всего слышал, что уже не ждал, что что-то может его удивить. Но Юнги никогда ничего не говорит и ему достаточно обронить два слова, чтобы пробрало до костей. Один — один. * Через неделю с небольшим Чимин составляет список правил про Мин Юнги. 1. Вопросы задавать бесполезно. Любые. У него, может, аллергия на них или еще что, но если ты не фанат брать интервью у стены, то не стоит. 2. Он не любит есть один. Чимин может проиграть войну с голодом, пока ждет Юнги с работы, но потом придется смотреть, как тот с грустными глазами ест свою еду. Или не ест вообще. 3. Можно трогать что хочешь, кроме Мин Юнги, ходить куда хочешь, кроме кабинета. Он не закрыт, но туда нельзя. И третий пункт не дает Чимину покоя. Когда он встает гораздо раньше Юнги и тихонько крадется через гостиную, все, чем он может себя успокоить, это что он уже нарушил этический кодекс, решив залезть в блокнот с рисунками, так что тут одним взломом больше, одним меньше, разницы-то? Со стороны Юнги было довольно глупо говорить, что Чимину куда-то нельзя, ведь именно туда он и пойдет. С этой мыслью Чимин замирает, уже взявшись за ручку двери, и оглядывается на спящую квартиру, едва тронутую слабыми предрассветными лучами солнца из окна. А если это тоже ловушка? Он, конечно, не ждет, что у него под ногами откроется люк в подвал, или что за дверью действительно красная комната, в которой Юнги учит людей послушанию дистанционно, и сам Чимин выберется оттуда только если убедительно пообещает, что будет вести себя хорошо… Просто что-то не сходится. Да вообще ничего не сходится. Особенно после того, как он вчера подслушал разговор и понял, что Тэхен его знает. И Юнги его знает. Один Чимин не знает ни хрена. Поймав старую недобрую искорку раздражения, Чимин заталкивает совесть поглубже и как можно тише заходит внутрь, прикрывая за собой. Никакого красного бархата на стенах и намека на пыточную, совершенно обыкновенный кабинет: рабочий стол с компьютером у панорамного окна, стеллажи с книгами, среди которых огромное количество томов по психологии, кое-где лежат наборы с пастелью, карандашами, пара фотографий с Тэхеном и собакой. Чимин зависает над фото Юнги, который обнимает огромного рыжего пса с такой искренней счастливой улыбкой, он такую у Юнги никогда не видел, и даже почему-то не представляет, что он может улыбаться вот так. Может, ему правда не стоит здесь находиться, это просто личное, а он — идиот, раз полез сюда, сраный Шерлок с зацикленностью на загадках… Он разворачивается, чтобы уйти, и видит на дальней пустой стене свои фотографии. Поначалу он думает, что ему кажется — не помнит, где так фотографировался, и снимки странноватые, однообразные. Он сидит на барном стуле перед серой стеной и больше в комнате ничего нет, только он один. Он то смотрит куда-то поверх объектива, то смеется, по привычке заваливаясь набок, то просто сидит улыбаясь… И пугает даже не то, что он не может вспомнить, откуда это, а что он точно уверен, что никогда не видел этих фотографий. И что они почему-то висят у Юнги в кабинете. Когда дверь медленно открывается, у Чимина не появляется мысли броситься на хаотичный поиск места, в котором он может спрятаться, чтобы его не засекли. Он просто стоит и ждет, когда Юнги зайдет и будет вынужден ответить на вопросы. Тот заползает в кабинет, даже не сразу заметив, что он не один. Негодование, кипящее в Чимине, слегка теряет в градусах от непрошенного умиления, которое он испытывает глядя на Юнги — тот движется по кабинету как маленькое, растревоженное облачко, волосы растрепаны, махровый халат чуть сполз с одного плеча, глаза за очками похожи на щелочки. Юнги, судя по всему, из тех, кто не просыпается до первой кружки кофе, и Чимину бы хотелось его обнять и сделать горячего кофейку. Но пока что хочется только треснуть. — Утречка. Юнги смешно, сонно дергается и оборачивается. Чимин ждет, что на его лице промелькнет хоть какая-то эмоция, стыд или испуг, что угодно, что можно подвязать к расследованию и вынести приговор, но Юнги смотрит на Чимина, потом на фотографии и снова на Чимина. Ну, как минимум, он теперь знает, что быть пойманным на пиздабольстве будит лучше кофе, потому что просыпается Юнги стремительно. — Сейчас самое время сказать, что это не то, что я думаю, — хмуро говорит Чимин. Юнги отвечает совершенно невозмутимо: — Я понятия не имею, что ты думаешь. И уходит к столу найти то, за чем пришел изначально. Чимин бросается за ним и дергает обратно к себе. — Если ты сейчас не отвечаешь на вопросы, я ухожу и больше не возвращаюсь. И только здесь он наконец-то что-то замечает: Юнги тяжело вздыхает и, туго поджав губы, отводит глаза. Чимин привык воспринимать его молчание за согласие, но сейчас действительно видит, что Юнги не будет юлить. Как Юнги видит, что Чимин совсем не шутит. — Ты меня знал, — это не вопрос, они оба это понимают. — До этого. — Да. Если можно так сказать. — Откуда у тебя эти фотографии? Юнги запахивает халат поплотнее, складывая руки на груди, будто ему холодно. — Это не фотографии, — и раньше, чем он продолжит, до Чимина доходит, что это скриншоты, вот почему они показались такими странными, — я нашел одно видео в интернете. С тобой. Интервью или что-то подобное, — говорит он отрывисто, будто честность режет от него по куску. Могли ли это быть кастинги или собеседования? Чимин проходил парочку, когда устраивался, но он не помнит, чтобы там было что-то особенное, не настолько, чтобы вешать скрины оттуда на стену в своем кабинете. Нужно спросить Джина, но это может подождать. — Зачем? — выдавливает он из себя. — Тебя спросили, что ты считаешь своей целью. Помнишь, что ты ответил? Да сколько там было вопросов, на сколько из них он ответил честно, а на сколько так, чтобы его точно взяли? Но Чимин вообще не помнит ничего такого, слишком многое случилось после. — Я не знаю? — растерянно отзывается он. — Да я что угодно мог там сморозить, даже то, что люблю вкусно есть и это отличная цель на жизнь. Юнги осторожно ведет пальцами по груди, прижимается ладонью между ребер, словно отсчитывая сердцебиение. Чимин очень надеется, что он не слышит, как его сердце от простого жеста колотится об ребра. — Может, Тэхен был прав. Чимин сгребает его ладонь в свою и настойчиво сжимает. — Что там было, хен? — Ты сказал, что хочешь помогать людям. Делать их счастливее. Что если бы ты был супергероем, ты бы хотел себе такую силу. — Но при чем здесь ты? Юнги вырывает руку из хватки, смотрит куда-то в сторону. Что-то меняется во взгляде, линяет напускной черствостью, Чимин успевает за хрупкую секунду заглянуть по другую стороны бетонной стены, сквозь которую не докричаться. Атакованный беззащитностью, Юнги выглядит как растрепанная птичка со сломанным крылом, хочется взять в ладони, отогреть — Чимин ловит себя на этом желании и неверяще выдыхает: — Ты хочешь, чтобы я тебе помог? — Юнги возвращает взгляд в глаза и выжидающе молчит. — Как? — Я не знаю, — говорит он тихо. Чимину страшно до тошноты. Он себе не может помочь, с чего Юнги взял, что в его силах помочь кому-то еще? Его жизнь весь последний год напоминает бесконечную гонку в попытке убежать от себя, не думать, жить так просто, чтобы не было места для мыслей. Тэхен прав, Юнги нужен нормальный психотерапевт, а не мальчишка младше его на двенадцать лет, который понятия не имеет, что делает со своей жизнью, которому он даже не может объяснить, чего хочет. Да и что Чимин может ему дать кроме того, от чего Юнги уже отказался? — Я побуду сегодня дома, ладно? — Хорошо. Оставь ключ на столе, когда будешь уходить. Смысл этой фразы доходит до Чимина, только когда он уже обувается. Юнги что, правда думает, что Чимин сейчас выйдет и не вернется? Кислый, удушающий страх смывает новой волной раздражения к Мин Юнги — вот сейчас хорошо, вот с этим чувством он уже знаком. Мстительно топая грязными кроссовками по чистому полу до самого кабинета, Чимин заглядывает внутрь, находя Юнги на том же месте. От его умилительно растерянной физиономии на лице Чимина сама собой расплывается улыбка. — И да, хен. Забронируй меня еще на недельку, ладно? Когда он уходит, ему кажется, что он слышит какой-то звук со стороны кабинета. И он готов поклясться, что с таким звуком падает челюсть Мин Юнги.