I need you to need me

В какой-то из вечеров, даже не досмотрев эпизод дорамы про зомби в Чосоне, которую они недавно начали, Юнги уходит спать пораньше, потому что у него с утра «сложный клиент». Он редко когда так делает, его режим сна такой же отбитый, как и он сам — ему нормально смотреть сериал до четырех утра, а в семь уже собираться на работу, и Чимин немного переживает, что с таким режимом это ископаемое через пару лет заработает сердечный приступ. Он остается один в гостиной в компании зомби по телеку, героически выдерживает до конца серии и… вообще не знает чем себя занять. Можно пойти домой, но он уже так привык оставаться с ночевками — или ему просто очень приятно ощущать, что он не один, как подсказывает мерзкий внутренний голос, — и несколько часов до отбоя он шарахается по квартире как неупокоенный призрак. По телеку ничего интересного, начинать новую дораму без Юнги кощунственно, книжки на полках такие унылые, что можно только посмотреть на заголовок и захотеть спать, Хосок не отвечает, видимо, зависая где-то со своим ручным бульдогом. Чимин замечает на полке коллекцию фильмов, все сплошная классика, древняя, как ее владелец, а среди них — несколько дисков в простой белой обложке, с надписью «каникулы 2005». Они забиты в самый угол, почти потерявшиеся под цветными обложками соседних фильмов, но Чимина к ним тянет страшно. Он, возможно, об этом пожалеет, хотя о предыдущих взломах совесть так и не заикнулась, но все-таки тащит диск к телеку, не с первого раза находит, куда его затолкать… Видео включается так резко, что Чимин даже забывает отползти на диван и так и сидит на полу перед экраном. «Юнги, конечно же, как всегда рисует», — сквозь смех слышится чей-то женский голос за кадром. Камера наводит фокус, захватывая Юнги, сидящего под зонтом в шезлонге. Ему здесь, если верить дате, всего семнадцать, но на лице узнаваемая серьёзная сосредоточенность. Он склоняется над рисунком, хмуря брови от напряжения, пока его не окатывает мелкой моросью воды из шланга. — Тэ! — возмущённо кричит он, чуть не роняя альбом. Женщина за кадром смеётся вместе с Тэхеном, камера ловит его, бегающего вокруг бассейна со шлангом в руке. Чимину приходится всмотреться в долговязого мальчишку с широченной улыбкой, чтобы узнать в нем Тэхена, и не подростковая нескладность цепляет взгляд, а выражение эйфорического, беззаботного счастья на чужом лице. На такую пронзительную искренность внутри все отзывается болючим кипящим ожогом, Чимин хочет выключить, но смотрит, как завороженный: Тэхен носится по лужайке, дразнит рыжего пса струёй из-под шланга, пока тот прыгает за ней под дружный смех. — Хён, идём к нам! — радостно зовёт Тэхен, выстреливая водой в воздух, мокрый с ног до головы, запыхавшийся, счастливый до ослепительного. Кто же тебя сломал, бедный мальчик? Юнги наблюдает за ним с нежной улыбкой, позабыв про альбом, мотает головой. Столько спокойной радости в глазах, столько… комфорта. Чимин ищет хоть отзвук стылой, молчащей тьмы, ловит едва ли тень, больше похожее на предчувствие, настолько тонкое, что могло и показаться, когда из большого дома позади двора выходит мужчина и останавливается около шезлонга, бегло поглаживает Юнги по голове. Тот улыбается, но Чимин замечает лёгкое напряжение в плечах, он уже видел это раньше. — Мы были совсем другие, — раздаётся за спиной. — Хён, блин! — вскрикивает Чимин, оглядываясь. — Я чуть не поседел! Юнги, нависая сверху, стоит растрепанный ото сна, смотрит, как Тэхен барахтается с собакой на траве, и на его лице появляется странное, необъяснимое выражение. Сожаление бегло задевает его черты, но кислым послевкусием ложится во рту у Чимина. — Ну, твой брат и правда не похож на цепного пса, глянь, какой пирожуля с хохотушками, — Чимин пытается сбросить напряжение, но выходит очень неловко, — а ты все такой же загадочно замкнутый. Но гораздо более расслабленный, безмятежный, ему комфортно вдалеке, но так, чтобы видеть остальных; он улыбается, пока рисует, пока смотрит на брата, пока просто лежит, спрятав худые бледные ноги в тень зонта. Юнги на записи — живой. — Спокойной ночи еще раз. Юнги в реальности легонько поглаживает его по волосам и уходит на кухню налить воды. Чимин растерянно смотрит, как он двигается по темной гостиной, — кто-то хохочет на фоне, лает собака, жизнь дышит ярким, беспечным летом, — потом бесшумной тенью проплывает мимо, исчезая в комнате. Больно, больно до душного кома в горле, и горечь этого чувства Чимин не может себе объяснить. Что если он, сам того не замечая, стал переводчиком чужой заколоченной боли, и эмпатия, как единственный приемник уникальной частоты, обрекла его глохнуть от чувств, которые ему даже не принадлежат? Знает ли Юнги, что теперь его кто-то слышит? Когда Чимин заходит в комнату к Юнги, тот даже не оборачивается. Ни когда он лезет следом на кровать, ни когда прижимается боком, утыкаясь лбом между лопаток. В комнате темно, только свет с соседних высоток, льющийся из окон, едва цепляет силуэт, Юнги лежит так неподвижно, словно спит, но Чимин чувствует его тяжелое медленное сердцебиение. — Я помогу тебе. Не знаю как, но что-нибудь придумаю. Юнги молчит. Это не прибавляет уверенности, но ее у Чимина и так не было — это тебе не шкаф без инструкции собирать, это целый человек, разобранный до последнего болезненного винтика, здесь нет места для экспериментов, а он ни разу не ученый. Но почему-то решает попробовать. Не из жалости, и тем более не из любопытства — просто хочет. Что если Юнги, выбрав вместо врачей, которые действительно знают, что делать, какого-то пацана в интернете, разглядел именно в нем то, что ему поможет? Что если это и правда в нем есть? — Как давно ты не выходишь из дома? — Чимин не знает, сколько там всего под завалами, но разбор начинает с самой броской кучи. — Семь лет. Тревога накатывает холодной морской волной по горячей коже, перехватывает дыхание. Юнги в свежерожденное чиминово бесстрашие колья вбивает слово за словом. — Я боюсь не выходить из квартиры, а заходить в нее. Как труп отца здесь обнаружил, так больше и не смог, — он говорит об этом спокойно, будто это не первый раз, когда он такое рассказывает. И, возможно, даже не десятый. И Чимин понимает, что к врачам он уже обращался. — Почему ты не переехал? — И это мы уже пробовали. Купили другую квартиру, но стало еще хуже. — Может, есть еще способ? — предлагает Чимин беспомощно. — Я не знаю. Сердце стучит об ребра, мягко выцеживая ритм обратного отсчёта — тук-тук, тук-тук, — даёт ещё десять, чтобы Чимин решил: встаёшь и уходишь, не влезая в игры, которые тебе не по силам, или… Чимин перекидывает руку и стискивает Юнги так крепко, что следующий вдох проникает в него с запахом уютной, тёплой сладости с чужой футболки, в которую он зарывается носом. — У меня получится. Юнги молча находит его руку на своей груди и накрывает сверху, легонько сжимая. Чимин закрывает глаза. Обнимать Юнги оказывается гораздо ценнее, чем просто его желать. * Хороших идей у Чимина нет, есть первые, что пришли в голову, а из них — наименее идиотские. Из последних он выбирает ту, у которой меньше всего риск получить по лицу от Юнги или нарваться на то, что он как обычно снисходительно посмотрит в духе «ну и дурачок же ты, Пак Чимин». Потому что у Юнги вообще не получается смотреть — ему завязывают глаза. — И что ты хочешь сделать? — Юнги реагирует максимально спокойно. Его податливость даже немного смущает, настолько безмятежно он реагирует на дурацкую идею. — Облапать тебя, разумеется, — говорит Чимин, пока завязывает узел узкого шарфа, — я слышал, что пропавшее зрение усиливает другие чувства, вдруг у тебя наконец усилится хотелка, и ты перестанешь меня мучить. — Я тебя мучаю? Как потрясающе, что ему не надо даже видеть глаза Юнги, чтобы точно знать, с каким взглядом он бы посмотрел, говоря это. — Идиотскими вопросами, да. Одна радость: я могу показывать тебе фак и корчить рожи, и ты ничего мне не сделаешь. — Я и так ничего тебе не сделаю. Юнги слегка улыбается, и Чимина прям тянет проверить, а точно ли не просвечивает шарф, потому что кажется, будто кое-кто видит, как он краснеет. — Лучше бы сделал уже. Юнги фыркает. Первый день Чимин просто водит его по квартире за руку, заставляя даже есть и смотреть телек с завязанными глазами, но Юнги героически не задает вопросов. Потом доводит его до коридора с заранее открытой дверью. Потом выводит на пару шагов в холл этажа и обратно, повторяет так несколько раз в день. В какой-то момент Юнги задает вопрос и замолкает на середине предложения. — Мы не в квартире. — Тебе кажется. — Здесь другая акустика. — Дед, проверь слух, это просто спецэффекты. Ему огромных сил стоит не паниковать, потому что он чувствует, как пальцы Юнги впиваются в ладонь, и не мешкая, не останавливаясь, в том же темпе уводит обратно. Иногда ему приходится включать на ютубе разные звуки, звуки улицы, звуки разговаривающих людей, пока он водит Юнги по квартире. — Ты пытаешься вывести меня из квартиры, — спокойно говорит Юнги в сотый за эти несколько дней круг по гостиной. — Мы просто гуляем. Хватит думать, гуляй со мной и все. В один из дней в холле этажа они задерживаются дольше, и у них даже получается немного поговорить. Юнги отвечает односложно, в руку все ещё цепляется с отчаянием, поэтому Чимину приходится без перерыва нести чушь про свою жизнь, вплоть до поделок, что он лепил в третьем классе. Когда двери лифта открываются на черт-знает-какой прогулке по коридору, и Юнги не вздрагивает, а смеётся над какой-то ерундой в истории Чимина, один из самых сложных этапов маячит на горизонте. — Мы сейчас будем играть в ракету. — Что ты несёшь? — спрашивает Юнги сквозь смех. — Куда полетим? Есть варианты на Венеру и Марс, можно на Меркурий, но эконом-классом, — Чимин давно понял, что чем абсурднее говорит, тем легче отвлекается Юнги, тем проще завести его в лифт так, что он даже не ощущает смену покрытия пола в тапках. — Даже не зна… — и, услышав эхо, бледнеет, — где мы? Это лифт? Двери закрываются. — Нет, это ракета. — Чимин. Он вдавливает Юнги в стенку своим телом. — Хен, куда полетим? На Венеру? — наклоняется ближе, проводит губами по линии челюсти, нежно, едва дотрагиваясь, и частое дыхание Юнги вдруг обрывает на несколько секунд. — Или на Марс? — роняет около уха медовой сладостью. — Куда бы тебе хотелось? Чимин успевает погнать лифт наверх на несколько этажей и снова вниз, но не отпускает Юнги, даже когда двери открываются снова на тридцать восьмом. Юнги дышит, приоткрыв губы, и поцеловать его хочется так невыносимо, что внутри все сжимает судорожно от невозможности это сделать. До конца дня Юнги с ним не разговаривает. Но на следующий день позволяет завести себя в лифт снова и хрипло произносит: — На Марс. Они едут до первого этажа и обратно. Чтобы довести до улицы, Чимин решает заткнуть ему уши наушниками. Юнги не замечает, как его водят по главному холлу на первом этаже, как странно на них смотрит консьерж, на скольких этажах они останавливаются, чтобы он окончательно потерял ориентацию в пространстве, прежде чем Чимин все-таки доводит его до дверей. Ночью, когда на улице тише всего, они выходят впервые. Сначала Чимину кажется, что у Юнги будет истерика, потому что стоит прохладному ветру ударить в лицо, как он выдергивает наушники из ушей, тянется к шарфу, но Чимин сжимает запястья. — Веди меня обратно, — говорит, вхолостую глотая воздух. — Нет. — Ты вывел меня на улицу! — и это впервые, когда Юнги повышает голос, но совсем немного, на большее не хватает, потому что он задыхается. — Какая улица, хен, мы на ракете. Чимин говорит так спокойно, что сам себе удивляется, потому что внутри у него все колотится от ужаса. Он понятия не имеет, что делает, он просто придурок, который принимает придурошные решения, ему нельзя доверять такое. А если он хуже сделает? Все, сам же сказал, на ракете, обратно уже некуда. — И давно у нас на ракете пахнет улицей? — огрызается Юнги. — Нам положили освежитель воздуха с запахом улицы. Чтоб мы дом не забывали. — Господи, Чимин, — Юнги смеётся, но немного истерически. Чимин воспринимает это как хороший знак, потому что других у него нет. — Всё, надевай скафандр обратно, — он заталкивает ему наушники обратно и ведёт в здание, изо всех сил стараясь не бежать к лифту. В квартире он ведёт его на балкон, открывает окна и только потом снимает с него наушники и шарф. Юнги, уставившись в пустоту, вдыхает тот же запах улицы сначала часто-часто, потом все медленнее и спокойнее, пока не приходит в себя. Нетрезвой походкой доходит до кресла, опускается в него и просто лежит, закрыв глаза. Чимин, нервно сгрызая губу, садится в соседнее. Он вполне готов, что его сейчас пошлют нахер. Может, для Юнги так даже будет лучше. — Ты то ли гений, то ли чокнутый, — тихо говорит Юнги. И смеётся. * — Я хочу отправиться в более далекое путешествие. Юнги замирает с лопаткой, перемазанной в томатном соусе, и оборачивается посмотреть на Чимина, который сидит на столешнице, безмятежно болтая ногами влево-вправо. — Как всегда хочешь больше, чем можешь получить. Они уже несколько раз заходили за угол здания, потому что Чимин теперь заставляет его курить не на балконе, а на улице, и два последних раза он даже выдержал без наушников, но не без руки Чимина в своей. Логичнее было бы поводить его по ближайшему радиусу, дать привыкнуть, но в его духе — экстремальные методы лечения, поэтому привезти Юнги к себе домой кажется ему отличной, хоть и безумной, идеей. — Между прочим, я это ради тебя делаю, неблагодарный. Ну так что? — Что мне за это будет? — спрашивает Юнги, пока закрывает кастрюлю и снимает ее с огня. — Вообще-то, волшебное избавление от своей проблемы, — отвечает Чимин. Юнги с нескрываемой усмешкой поглядывает из-под челки. — Не хочу тебя расстраивать, но такое не решается ни за месяц, ни за год. — Это ты сейчас так намекаешь, что тусить мне здесь, пока у тебя деньги не закончатся? — Скорее, пока тебе хочется здесь находиться, — он подходит ближе, останавливается напротив. — Если я соглашусь на твою идею, мне нужно поощрение. Чтобы я знал, зачем это делаю. — Тебе мало того, что такой потрясающий человек, как я, проводит с тобой время? — Чимин приподнимает брови, вызывая улыбку на чужом лице. Он лишь надеется, что Юнги понимает, что сам он понятия не имеет, зачем это делает. — И чего же ты хочешь? Юнги подается вперед, укладывая ладони над коленями, и Чимин даже не задумываясь раздвигает ноги, подпуская еще ближе, сознание забивает, словно плотной горячей ватой, ощущением рук на голой коже. На Чимине такие короткие домашние шорты, что если Юнги решит тронуть чуть выше по чувствительной коже бедер, у него неминуемо встанет. — Переспи со мной. Или просто встанет, даже трогать не надо. Чимин таращится, как по затылку ударенный, на спокойное лицо Юнги, так близко, что чувствуется сладковатый запах шампуня с волос. — Я имею в виду, в одной кровати, — невозмутимо продолжает Юнги. — Хен, я готов с тобой переспать даже здесь. Ты только моргнешь, а я уже без трусов, — отзывается Чимин, не вовремя охрипнув. Юнги издает тихий смешок. — Подожди. Ты ведь… — Чимин щурится, — ты имеешь в виду переночевать, да? Нормально сказать нельзя было? — Мне нравится так. — Тебе нравится меня мучить, — Чимин смотрит на то, какие у него маленькие коленки под широкими ладонями Юнги, красивыми, крепкими, такими только хватать и сжимать, сильно, до цветных искр под веками. И вздыхает. — Зараза. Хмыкнув, Юнги отступает назад, возвращается к плите и начинает сервировку с такой нежной улыбкой, что Чимин в очередной раз не находит в себе сил злиться на него. А то, что находит вместо, похоже совсем не на злость. К концу недели, поздно вечером, Юнги удается затащить в такси. Неизвестно, кто из них трясется больше, Чимин или все же Юнги со слегка зеленым лицом, и на какую-то секунду в голове даже возникает мысль, что, может, стоило позвонить Тэхену и сделать все проще. Но Чимин думает, вернее, практически уверен, что Тэхен не знает о происходящем, а искать себе красивое место на кладбище после того, как он узнает, что за ерунду творят с его братом, Чимин совсем не хочет. Рассчитывая на помощь ангела-хранителя для идиотов, Чимин надеется, что все пройдет удачно, и все даже складывается неплохо. Юнги не разговаривает, не пытается вырвать наушники или сломать ему запястье, не пытается и выскочить из машины, даже если его трясет на каждом повороте. Затащить Юнги в квартиру это почти квест, потому что он ничего не знает здесь, и его везде приходится водить за руку. Квартира Чимина маленькая, но очень гордая, как он сам, потому что купленная на его деньги, своя и в хорошем районе, он, в конце концов, так долго копил на первый взнос, что вполне считает это достижением. Юнги моментально понимает, где находится. Чимин сажает его в кресло в спальне, он нюхает обивку и констатирует: — Мы у тебя дома. — Нет, — глупо пищит Чимин, с трудом преодолевая желание треснуть себе по лицу. — Я узнаю твой запах везде. Чимин включает на ноуте серию дорамы, на которой они остановились, и в сопровождении алых ушей отплывает на кухню сделать кофе. Пока кипит чайник, Чимин кипит тоже. Заделался в супермены, господи… И что совсем не хочется признавать — ему это нравится. Он не рассчитывает, что получится, что Юнги завтра встанет и сам выйдет из двери — он пробовал и это, и лицо Юнги при виде открытой входной двери точно никогда не забудет. Не надежда, но крохотный намек на перемены дает ему силы двигаться дальше, а делать это так тяжело, потому что без реакций Юнги он будто курсирует в темноте. Как ему лучше, как хуже, почему иногда после прогулок он запирается в кабинете и не выходит несколько часов, а иногда что-то живое, искристое мелькает во взгляде — Чимин ничего этого не знает и обращается с Юнги на ощупь, как чувствует. — Растворимый, но вкусно пахнет, — выдает Юнги, отхлебнув из кружки, которую ему принес Чимин. Тот садится на полу почти в его ногах, уже запомнил, что без его присутствия рядом Юнги с завязанными глазами начинает нервничать. — Ишь, чеболь какой, может, тебе и стейк из мраморной говядины заказать? — Полагаю, ты можешь себе это позволить, — он смеется. — Могу. Но ты себя плохо ведешь. Какое-то время они сидят молча, дорама бесцельно крутится на экране ноутбука за столом, и Юнги слегка расслабляется. Может, схожесть обстановки работает, хотя Чимин здраво понимает, что точь-в-точь у него бы и не получилось, но и так уже неплохо. — Давно у тебя эта квартира? — Это такой тактичный способ узнать, как давно я в эскорте? — Чимин улыбается, даже зная, что Юнги этого не видит. — Нет, это вопрос про квартиру. Но про эскорт тоже можешь рассказать. Мне все про тебя интересно. Может, это какое-то испытание? Где Чимин должен отринуть греховность и желание целовать ближнего своего, пока губы не заболят, обратиться в бесплотный дух и научиться непоколебимо и со спокойным сердцем реагировать на все выходки и комментарии? Даже если это правда, такой вершины ему не достичь, пока от каждого случайно — или, зная садистскую манеру Юнги, специально — оброненного слова у него сердце колотится, как карманная собачонка на морозе. — Я живу тут пару месяцев, даже не обустроился пока толком, — Чимин уставляется в кружку, — но мне повезло попасть в этот эскорт, далеко не все начинают так удачно. — Тебе нравится? — от его голоса холодок по коже. Чимину в такие моменты всегда кажется, что Юнги включает «психолога». — Это довольно весело. Иногда, конечно, попадаются всякие проблемные деды, — многозначительно говорит он, и Юнги усмехается, — но в целом эта работа случилась для меня очень вовремя. Мне надо было отвлечься, и это был идеальный вариант. — Какие-то проблемы? — Проблемы это когда ты не выходишь из дома семь лет, — фыркает Чимин под чужой смех, — а это фигня. Просто не попал в универ, в который очень хотел. — А кем ты хотел стать? — Неправильный вопрос. Я понятия не имею, чем хочу заниматься, но я долго готовился, чтобы попасть на финансы, потому что был уверен, что смогу обеспечить себе жизнь, в итоге не прошел, и… — Чимин неуютно ерзает на полу, — я даже завидую, что ты можешь заниматься именно тем, чем хочешь. — С чего ты это взял? — Юнги словно чувствует непонимающий взгляд Чимина в свою сторону. — Если тебе однажды будет нечем заняться у меня дома, зайди в кладовку, и увидишь, что я пробовал и играть на гитаре, и лепить из глины, и заниматься боксом, учил три языка, один из которых язык программирования, и я все еще понятия не имею, что мне действительно нравится. Я люблю рисовать, но не думаю, что это мое. Чимин не решается сказать, что видел его рисунки, и думает совсем по-другому. — Мне всегда казалось, что у каждого есть предназначение, дело всей жизни, — Юнги пожимает плечами, — это как компьютерная игра, где ты проходишь все уровни, а в качестве приза узнаешь, чем же тебе все-таки суждено заниматься. А это все херня полная. Все, что тебе нравится, однажды тебя сожрет. Ты можешь отдать ему себя или любить издалека. — Тогда почему ты пошел на психолога? — Я люблю головоломки. И у меня получается их решать. Глядя на главную головоломку своей жизни, Чимин в очередной раз испытывает легкое чувство зависти. Он через хрупкие лабиринты идет как годзилла, напролом, но у него, кажется, мистическим образом тоже что-то получается. Они с Юнги оба разбираются в людях. Но по-разному. — Я хочу кое о чем попросить. И одновременно дать тебе твое вознаграждение. — Юнги кивает. — Переспишь со мной? — Они оба смеются, но Чимин потом добавляет: — Здесь? Юнги очень долго молчит. Чимин за это время успевает сто раз пожалеть, сто раз мысленно себе напинать, еще столько же захотеть срочно отмотать назад, и на панике из него рвется: — У меня плотные шторы, будет очень темно, ты даже не увидишь ничего. Если не хочешь — не страшно, посидим еще и обратно на ракету. Юнги молча протягивает кружку. — Возвращаемся? — нехотя спрашивает Чимин. — Нет. И в груди волнительно трепещет. Когда они решают отправляться спать, Юнги тормозит его на полпути — для него в темноту, для Чимина к шкафу, — и роняет отрывисто, едва слышно, два слова падают тяжёлыми каплями, пуская круги по тёмной воде. — Раздень меня. Сердце колотится так сильно, что больно дышать. Чимин скатывает пуловер, боясь коснуться кожи поледеневшими пальцами, осторожно снимает, чтобы не задеть шарф на глазах. Смотрит на голые плечи и ключицы, но недолго — все время кажется, что Юнги на него смотрит, — опускает глаза. Это так странно и так дико, Юнги, опустив руки, стоит наполовину обнаженный в его комнате, близкий и доступный, бери, трогай, тепло собирай губами, разрываясь желанием на клочки. Чимин дрожит от одной мысли об этом. Ремень выскальзывает на пол, пальцы поддевают пуговицу; Юнги молчит, только живот поджимается из-за прикосновения холодной кожи, и от этого две аккуратные родинки внизу живота чуть двигаются. Чимин, опускаясь на колени, чтобы сдернуть одежду, так сильно хочет припасть к ним в поцелуе, что во рту пересыхает. Он ведёт Юнги к кровати, только когда они остаются в полной темноте. Трижды проверяет, насколько надёжно задернуты шторы, и чтобы ноутбук не мигал в темноте, а потом берет Юнги за руку сквозь темноту, настолько густую, что оглушительный грохот сердцебиения можно почувствовать вибрацией в воздухе. Когда они оказываются в кровати, лицом друг к другу, Чимин осторожно снимает шарф. — Так странно, — говорит Юнги спустя долгое молчание, — мне не сложно представить, что мы лежим в моей кровати. — Только у тебя эти кошмарные огромные окна и лежишь как под прожектором. Юнги еле слышно смеётся, и его дыхание мягко касается лица, настолько он близко. Так, что не хочется ничего сильнее, чем просто качнуться и поцеловать, но этого нельзя делать, ни сейчас, ни вообще. Границы, за которые переходить права не имел, он перемахнул, не подумав, и теперь, чувствуя, как умирает от трепетной нежности, просто рисуя чужое лицо в темноте, понимает, что рискнул не Юнги, а собой. И это страшно до безумия. * — Ты… покрасился? — глупо выдыхает Чимин, так и замерев в дверях по пути в кабинет. Он только пришел, а тут это. — Скорее, вернул себе свой цвет. Юнги, сидящий за столом с книгой в руках, смотрит на него сквозь завесу чуть отросшей темной челки, которая колышется, когда он поправляет очки, — Чимин ненавидит их, боже, ненавидит, Юнги в них только работает, читает и что-то смотрит, но Чимин каждый раз, глядя на красивое лицо в очках, слышит паскудный скулеж в своей голове. И теперь это лицо еще красивее, мягкость щек обрисовывается четче, глаза кажутся ярче, кожа прозрачнее. Чимин насчитывает еще один гвоздь в гроб своей решимости. Вчера утром, проснувшись с Юнги в одной кровати, он понял, что больше так не сможет. Ни с этической, ни с моральной точки зрения, даже если вся ситуация с самого начала была нестандартной. То, что для осознания этого ему потребовалось почти два месяца — уже другой вопрос. Возможно, именно этого ему и не хватило, чтобы до конца понять, насколько странно это все, просто нужно было дождаться момента, когда он будет лежать, слушая сонное сопение Юнги в темноте и свое испуганное сердцебиение — и вот теперь да, вот теперь мы официально в заднице. — Надо поговорить, — и, не дожидаясь приглашения, проходит внутрь, садится на край стола. У огромного окна перед ним есть маленький, едва ли до колена, подоконничек, на котором стоят полуживые суккуленты. Юнги однажды сказал, что ничто живое у него не выживает, и теперь-то Чимин несчастные кактусы очень хорошо понимает. — Слушаю, — Юнги убирает в стол книгу и слегка разворачивается на кресле. Чимин смотрит на город, потому что, если посмотрит на Юнги, то ничего не сможет сказать. — Я больше не хочу, чтобы ты был моим клиентом. Посмотреть хочется страшно, потому что в ответ Чимин не получает ничего, кроме молчания. Но он увидит это застывшее лицо или, еще хуже, трогательное удивление, и все, можно тащить поводок в зубах. Это кошмарно, кошмарно, как ничего не делая Юнги может управлять его эмоциями. — Просто это неэтично. Я же эскортник, а получаю деньги за то, что творю какую-то хрень с твоей психикой. — Если тебя это напрягает, мы можем прекратить. Мне достаточно, чтобы ты просто был рядом. — Ты не замечаешь, насколько это неправильно? — А, - Юнги замолкает, раздумывая. - Если ты сам не хочешь здесь находиться… И снова это ощущение, будто сжимают, связывают в тугой узел, вытягивают по нитке так, что хочется закричать. — Хен, - Чимину приходится подышать, чтобы сбросить это чувство. — Я хочу здесь находиться, но… Не как работник. Это просто… извращает всю идею. — Тебя смущает только материальная сторона вопроса? — Меня смущает, что ты мне нравишься. Глаза Юнги удивленно округляются. Ну вот и все. Паника накатывает так неожиданно, что Чимин торопливо выстреливает: — Но я знаю, что это настолько же странно, как получать деньги за то, что я здесь просто нахожусь. Поэтому я хочу предложить тебе попробовать хотя бы быть друзьями. Я буду приходить и уходить как обычно, но теперь не потому, что ты мне заплатил, а потому что сам этого хочу. — Но ты будешь продолжать работать в эскорте, — тихо говорит Юнги. — Да. Я понимаю, что ты ревнивый… — Я не ревнивый, — бурчит Юнги. Чимин закатывает глаза. — … но если мы будем пытаться дружить, ты должен понимать, что у меня есть своя жизнь, и я не буду менять ее под тебя теперь, когда ты не мой клиент. — А если я не хочу, чтобы ты был моим другом? — Я не думаю, что я нужен тебе в каком-то другом смысле, — Чимин ждет недолго на случай, если Юнги скажет обратное. Или, может, он хочет, чтобы Юнги сказал обратное. Надеется на это. Но получает молчание. — Довольно жестоко с твоей стороны говорить подобное, когда мне и так приходится сдерживаться в твоем присутствии. Юнги молчит и, кажется, смотрит на него, но Чимин упрямо пялится вперед, на самом деле не видя перед собой вообще ничего — так колотится сердце, что посмотри в ответ и остановится к чертовой матери. — Хорошо, — аккуратно роняет Юнги, и от его голоса мурашки по коже. — Если тебе так лучше, давай будем друзьями. Но я не хочу, чтобы ты сдерживался. — Значит, тогда ты не против, если я буду на тебя дрочить? — огрызается Чимин, все-таки повернув голову. Но лицо у Юнги пугающе спокойное. — Только если дашь мне посмотреть. Чимин смеется слегка истерически, просто чтобы сбить предательское ощущение горячей тяжести в животе. Он провоцирует. Не слушай его, он всегда так делает, заведет и бросит, нельзя на это вестись, отшутись и уходи. — Если ты будешь смотреть, я кончу секунд за десять, — Чимин хочет снова засмеяться, но голос застревает в глотке, потому что Юнги, слегка усмехнувшись, говорит: — Вот и проверим. И он так ненавидит, так себя ненавидит за слабость и за то, как горячо окатывает тело просто от одного взгляда, как вспыхивает обжигающе там, где руки Юнги ближе всего. Он дергает к себе за петлю на поясе, и Чимин беспомощно сползает со стола, оказываясь ближе. — Хён, это не смешно, — говорит он, когда Юнги чуть отъезжает на кресле назад, прислоняет Чимина обратно к столу, но теперь перед собой, и начинает расстегивать ему ширинку. — Я и не шучу, — спокойно отвечает Юнги, глядя снизу-вверх, в темных глазах ни смешинки, ни искорки насмешливости, и только сейчас Чимину кажется, будто он попал в ловушку. — Ты вообще гей? Он сам не понимает, что несет, но это и не та ситуация, когда он может думать, пока его методично раздевает человек, которого он хочет так давно и так страшно, что это уже не кажется нормальным. Это все и не может быть нормальным — Чимин бы иначе оттолкнул, а Юнги бы вообще не предлагал. Он же не хочет, он ни разу даже намека не дал, что это могло измениться. Может, это очередная шутка? Но Юнги коротко вскидывает взгляд, и тьма многообещающе кипит вокруг зрачка. Чимин понимает, что одно слово — и рухнул бы на колени. — Не думаю, что это имеет значение, — Юнги помогает вытащить ноги из джинсов и выпрямляется, с усмешкой кивая на топорщащееся белье, — когда у тебя стоит просто потому, что я смотрю на тебя. Чимину хочется провалиться сквозь землю. — Не стесняйся, — миролюбиво говорит Юнги, замечая густой румянец на чужом лице, и мягкость интонаций совсем не сходится с тем, как он невозмутимо стягивает белье, — я просто хочу посмотреть. — Вуайерист гребаный, — огрызается Чимин неохотно, — сказал бы, я бы еще в первый день подрочил, если надо. — Тогда мне было неинтересно. Теперь интересно. «Скотина», — думает Чимин, залезая задницей на стол, и раздвигает ноги, упираясь одной в подлокотник кресла Юнги. «Хотел посмотреть? Ну смотри», — яростно носится мысль внутри, гоняя алый ядовитый шлейф по венам, заставляя закипать одновременно от ярости и от желания. — Как тебе лучше? Чтобы я говорил, что делать, или смотрел молча? — Мне лучше, чтобы ты меня трахнул, — цедит он сквозь зубы и закрывает глаза, чтобы не видеть, с каким довольством смотрит Юнги, расслабленно откинувшись в кресле. Чимин сжимает себя ровно в тот момент, когда слышит, как он тихонько смеется. Смешно ему, зараза. У Чимина еще ни разу не было злой дрочки, но с Мин Юнги многое случилось впервые. — Ты очень красивый. Чимин опирается одной рукой на стол, пока гладит себя, потому что его трясет от каждого слова, Юнги мечет их в него как стрелы в сердце «такой красивый», «мне нравится твой голос», и этого достаточно, чтобы мучительно скрутило внутри. — Сожми сильнее, — Чимин послушно сжимает пальцы, скользя кулаком медленно и сильно, жмурится от остроты ощущений. — Молодец. — Блять, хен… Его пробивает остро, до боли, выгибает с хриплым стоном. Его руки совсем не похожи на руки Юнги, но ему так легко представить, как он трогает, как смотрит, настолько мучительно реальным кажется это ощущение. Он хочет эти руки на себе как никогда ничего не хотел, так сильно, что готов попросить, и кусает губы, лишь бы этого не сделать. Юнги все-таки прикасается — совсем немного, лишь обхватывает лодыжку рукой, и Чимина едва не срывает. — Ты сдерживаешься, — подмечает Юнги немного недовольно. Чимин мычит сквозь плотно сжатые губы, дрочит отчаянными толчками, отвлекаясь на тугое, жаркое ощущение в паху, лишь бы не думать, лишь бы не сказать ничего лишнего. Что он здесь не потому, что хочет быть другом, а потому что влюблен так, что невозможность прикоснуться колет пальцы. Что он одержим, что готов делать дикие вещи, просто чтобы Юнги посмотрел на него. Открывая глаза, он видит, что Юнги действительно смотрит, горячо, жадно, будто не Чимин один кипит в этом котле, обвариваясь до раненой откровенности. И когда он, наклоняясь и не отводя взгляда, чувственно касается губами нежной кожи колена, Чимин кончает так бурно, что собственный рычащий стон царапает горло. Он успевает услышать, как со скрипом откатывается стул, прежде чем чувствует присутствие Юнги рядом, близко, словно стену штормовой волны перед ударом. Юнги дёргает его лицо выше, дыхание тяжело ложится на губы, и Чимин понимает, что если его сейчас поцелуют, он просто умрёт.