I need you to need me

Чимин в ярости. Такой, когда остановить себя от того, чтобы вынести дверь пинком и разбить красивое лицо Мин Юнги, не хватит ни терпения, ни порядочности, ни жалости к бедному человеку, нуждающемуся в помощи. В конце концов, самому Юнги не хватило добродетели, чтобы все время ловко пиздеть ему о том, что на самом деле происходит. Все начинается с Хосока, — боже, что бы он без него делал? — с которым они видятся в тот же день, когда Чимину показалось отличной идеей подрочить перед Юнги. Он пожалел об этом раньше, чем Юнги почти поцеловал его, раньше, чем сам оттолкнул его, уверенный в предчувствии: если это случится, Юнги сможет сказать ему что угодно, и он это выполнит. Встать на колени? Пожалуйста. Трахнуть себя чем-то и устроить из этого шоу? Выбирай предмет. Дикий ужас от полнейшей эмоциональной зависимости стискивает его в тугой, кричащий ком нервов, который орет не переставая, пока он не оглохнет: беги, беги, беги отсюда. И, трясущимися руками подобрав джинсы с пола, Чимин именно так и поступил. Хосок, встречая его в дверях своего дома, либо не замечает, что с ним что-то не так, либо умело делает вид, зная, что Чимину не нужна жалость, ему нужно нажраться. Они сидят на его кровати, Чимин остервенело вливает в себя пиво, Хосок, неприлично счастливый, едва потягивает из банки. Хоть у кого-то все хорошо, пускай; это так приятно смотреть, как он с едва заметной нежностью рассказывает, где они ездили с Тэхеном, что он позвал его куда-то с собой — впервые сам! А с другой стороны, раздражение со вкусом алкоголя вгрызается в ребра, ядом в кровь пускает ненависть ко всей этой семейке, и так тошно, невообразимо. — Может, трахнемся? Хосок удивленно замирает. Потом медленно отставляет банку на тумбочку и хмурится. — Ты, конечно, очень хорошенький, но я пока пытаюсь разобраться, что между нами с Тэхеном, и не хочу спать с кем-то еще, но если он меня пошлет, — он играет бровями с явным намерением рассмешить Чимина и у него получается, — то обязательно воспользуюсь твоим предложением. Чимин хохочет, чуть не заваливаясь на спину. Хосок это, конечно, в шутку, потому что они очень давно договорились ни при каких условиях не спать друг с другом после того, как на какой-то адовой пьянке еще в школе это чуть не случилось. — Неужели все так серьезно? — насмешливо спрашивает Чимин. Хосок вздыхает. — Да нет. Просто с ним классно, наверное? Классно и нихрена не понятно. В один день мы встречаемся и мило проводим время, в другой он не отвечает на сообщения, в третий дарит мне телефон, потому что свой я в лужу уронил, когда мы гуляли в последний раз. — Даже так? Гены, видимо, не пропьешь. Хотя это еще неплохой вариант, потому что у Чимина это «сначала он меня игнорирует, потом он меня игнорирует, потом издевается как ребенок-садист над насекомым, потом просит подрочить у него на глазах, но последние два это почти одно и то же». — Это самый странный человек, которого я когда-либо видел, — смеется Хосок, но взгляд сдает сожалением, — я даже не уверен, что нравлюсь ему. Бывают, конечно, неприступные люди, но этот… Как в айсберге тоннель прорубать пластиковой вилочкой. Ноль. Никакой реакции. — Прям в твоем вкусе, — говорит Чимин, усмехаясь. — Ага, — разочарованно тянет Хосок, — я уже подумываю, а не судьба ли это, что я на стипендию ради шутки подался, вдруг выгорит, а он из заявок меня одобрил, да еще и помог перевестись на танцы, а между нами возьми да закрутись все. Именно так Чимин узнает, что Тэхен не просто куратор Хосока, а учредитель стипендии в университет, в который он мечтал попасть так сильно, что, когда ему не позвонили, он с психу забрал документы. У него не было денег на учёбу, но он ходил на курсы, защищал проекты, имел рекомендацию из школы, и его балл за экзамены был одним из самых высоких среди подавших, это было очевидно, что он пройдёт. Он подружился с каждой тварью из списка, чтобы отслеживать баллы, и почти все оказались ниже него по проходному; очаровывал комиссию на входных интервью, а те говорили, что такой молодец обязательно понравится учредителю стипендии, за которым решающее слово. Но когда узнал, что прошёл даже Хосок, болтающийся где-то внизу списка… Чимин зябко вздрагивает. Интервью. Интервью, скриншоты из которого висят у Юнги на стене. Интервью, которого нет в интернете. Если бы у Чимина не было ключа, он бы, честное слово, вынес дверь с плеча, но он только распахивает её толчком руки, заставляя врезаться в стену с оглушительным грохотом. Ярость просит крови, просит сделать больно, но, видя Юнги, прибежавшего в коридор, — его славные удивлённые глаза, растрепанные волосы, белый свитер, превращающий его в ласковое, нежнейшее, словно поцелуй в подушечку пальца — окисляется и травит изнутри. — Так я что, просто не с тем братом пытаюсь переспать? — рычит он. — Что? — отзывается Юнги непонимающе. Чимин дышит так тяжело, что саднит в груди, ярость горит в горле, требует выхода, требует разрушения. — Вы заранее решили, кто из нас с Хосоком кому достанется, или монетку подбрасывали? Юнги стоит, не шелохнувшись, будто ждет, что Чимин бросится ему в шею зубами, как пума в приступе бешенства — его трясёт, губы тяжело сжаты, руки то и дело сжимаются в кулаки. Юнги не боится, это видно на его лице, но и не двигается. А что Чимин хотел, чтобы он бросился его успокаивать? Обнимать? Для этого нужно чувствовать что-то кроме желания просто разрушить жизнь другому человеку. — Моё интервью на стипендию, это ведь оно, да? Понравилась игрушка, выпросил у брата? — Чимин не замечает, как его голос набирает громкости. — А изначально какой был план? Поймать меня сразу на выходе из универа, предложить учёбу на отдельных условиях? — Чимин горько смеётся. — Мне всего-то надо было бы у тебя в ногах валяться, развлекать, когда тебе вздумается? Юнги молчит. Ярость взрывается внутри как шаровая молния, с искрами, снегом бьёт в глаза, и Чимин сбивает на пол вазу, стоящую на тумбочке, та со звоном разлетается об пол. — Отвечай! — кричит он. Юнги смотрит, не моргая, и что-то меняется у него в лице, топит привычную белизну кожи лёгким розовым румянцем, глаза затягивает блеском. Юнги смотрит завороженно, восхищенно, словно красивее ничего в жизни не видел. — Я могу тебя сфотографировать? — хрипловато спрашивает он. Чимин не верит, что это все действительно происходит. Он бы смеялся, будь он в порядке, но он не в порядке, и все происходящее выглядит, как хреновый трип со вкусом регулярных снов с Мин Юнги в главной роли. Только во снах Юнги — нормальный, способный к эмпатии, Юнги во снах даёт ему поверить в свою важность. Во сне у Чимина получается его спасти и наконец почувствовать себя нужным, способным на что-то. В реальности Юнги не нужно спасать — он уже потонул. — Пошёл ты к черту, — Чимин, задевая Юнги плечом, проходит мимо, уходя в комнату. У него с собой ничего, кроме рюкзака, а вещей с ночевок здесь столько, что одна мысль о необходимости вернуться сюда ещё раз горько душит. Чимин, остервенело выкидывая вещи из шкафа, тяжело сглатывает, узнавая в этой горечи знакомый вкус слез и ненависти к себе. И сильнее всего он ненавидит себя за то, что знает, что если бы Юнги поговорил с ним, если бы хотя бы прикоснулся, потому что действительно хочет прикоснуться… Юнги подкрадывается так беззвучно, что, чувствуя его дыхание позади шеи, Чимин крупно вздрагивает; от горячего шепота на коже мурашками окольцовывает под воротником футболки. — Чимин. Он хочет обернуться, но Юнги откатывает вбок зеркальную дверцу шкафа, закрывая перед его лицом, вжимает в нее своим телом. Чимин едва слышно ахает, стекло под его щекой — ледяное. — Чимин, — повторяет Юнги снова, перекатывая его имя во рту бархатно, чарующе, так же как проводит носом по задней стороне шеи, вдыхает с жадностью. У Чимина трясутся колени. Он влипает ладонями в зеркало, зажмуривается — он не может оттолкнуть, не может, и Юнги будто знает об этом, жмется крепче, губами проскальзывает вверх, в волосы зарывается носом, роняет ещё одно будоражащее: — Чимин. Чимин хочет его остановить, но из открытого рта рвётся только тяжёлое дыхание, вспыхивает на зеркале часто-часто. Чимин волочит по стеклу губами, как в бреду бьётся — Юнги целует, целует. Не дразнит, а по-настоящему сжимает кожу губами, как руками за бедра, талию, цепко, сильно, оглаживает с оттяжкой, так, что задирается футболка, и он запускает под неё руки, транслирует тактильно вместо слов: моё, моё, моё. Юнги не умеет говорить, но тело его не врет, ведь только так может прикасаться человек, который хочет. Юнги сжимает его между ног, и Чимин, как дрессированный, расставляет их, прогибается, проезжаясь задницей по паху, и осознание пробивает до дрожи. У Юнги стоит. Но Юнги не даёт больше вольности, вжимается одним толчком так сильно, что огромная зеркальная дверь идёт вибрацией, и впивается в мякоть шеи губами, жёстко всасывая кожу. Чимин рвано стонет, запрокидывая голову, трясётся весь. Внутри все кричит, что это неправильно, и хочет ровно настолько же, ещё больше, ближе — Юнги, зацеловывая шею, дёргает ширинку рывком, запускает руку в джинсы и сжимает член одновременно с тем, как стискивает сосок между пальцами. Чимин вскрикивает от неожиданности, дёргается и взмокшие ладони сползают по зеркалу с омерзительным скрипом, словно кто-то зубами лязгает по костям. Удовольствие не накатывает мягкой волной, а жрёт его, жрёт, перемалывает до уязвимой оголенности, потому что Юнги резкий, Юнги торопится, словно хочет утопить — рывком сдергивает джинсы до середины бедра, снова тесно вжимается в спину, и Чимин на прикосновении горячей груди в задранной футболке к холодному стеклу несдержанно шипит, слыша, как Юнги хрипло вздыхает от этого звука. Он не делает больно, но его страсть, мучительная и неизбежная, загоняет в угол. Юнги дрочит ему, крепко сжимая член, но с контрастной мягкостью стискивает мошонку в ладони, и Чимин тихо всхлипывает, вгрызаясь в губы. Так хорошо и так стыдно, так долгожданно и так больно — Чимин этого ждал отчаянно сильно, что теперь, получив, не знал, как с этим справиться, тело реагировало само, подставлялось долгожданной ласке, лишая разум обороны. Чимин не хотел так, но не мог сопротивляться, не тогда, когда руки Юнги наконец были на нем, терпко, сильно, только вымученность этого чувства выжимала из него каплю за каплей, солёным горела в глазах. Он хотел Юнги, но не ценой своей гордости, своей эмоциональной стабильности — и попал в ловушку, где одного прикосновения было достаточно, чтобы отдать ему все. — Трахни меня, — всхлипывает Чимин, но Юнги, часто дыша на ухо, лишь стискивает член сильнее, проезжается большим пальцем по головке так крепко, что у Чимина чуть не подкашиваются колени, — пожалуйста, пожалуйста, трахни меня, — выстанывает он отчаянно, не замечая, как горячее бежит по щекам, мажет водой по стеклу. Юнги скользит кулаком быстрее, кусает за загривок, и Чимин скулит сквозь закушенную губу, выгибается, откидываясь затылком на плечо. — Не сдерживайся, я хочу тебя слышать. Чимин приподнимает веки, ловя отражение в зеркале. Юнги, с губами на его шее, смотрит дикими, черными глазами, смотрит страшно, голодно, словно демон. Чимин подставляется — держи, пей, только пусть это закончится, — слышит, как клацает бляшка ремня, и внутри все сжимается судорожно. Если Юнги его трахнет — ему конец. Но Юнги только жмется через белье стояком между ягодиц, и Чимин захлебывается собственным всхлипом, трется безудержно об чужой член, хочет, хочет страшно — и ровно настолько же трясётся от ужаса. Мутными глазами находит отражение и, видя, как он мечется в чужих руках с сумасшедшими глазами, как позволяет делать с собой, что угодно, — слезами давится снова. Полчаса назад ты хотел ему врезать, и вот уже течешь в его кулак, словно ждущая ненасытная сука. Юнги выжимает из него оргазм медленно, откровенно наслаждаясь, как он с громким стоном заливает зеркало. Чимин чувствует себя выжраным, опустошенным, выскобленным до звенящей пустоты. Внутри не остаётся ничего, что могло его остановить — он разворачивается, падая на колени, тянет белье Юнги вниз. Юнги его не останавливает тоже, смотрит сверху-вниз слегка снисходительно, с лёгкой улыбкой. Чимину не важно, он вцепляется в его член, запрокидывает голову, не замечая с какой мольбой смотрит. — Пожалуйста, можно? — бормочет он, нервно облизывая губы, — хен, я так сильно хочу, пожалуйста, ты мне так нравишься, так сильно, пожалуйста. Чимин, не дожидаясь разрешения, вбирает член в рот, стонет с облегчением, вцепляется мёртвой хваткой в бедра, боясь, что Юнги оттолкнет и никогда, никогда, никогда больше не посмотрит с такой нежностью — и сосёт с таким рвением, будто от этого зависит его жизнь. Юнги не отталкивает. Юнги улыбается, аккуратно поглаживая его затылок. Чимин чувствует себя чудовищно, по-извращенному счастливым. И так же сильно хочет рыдать, пока голос не охрипнет. * — Кто угодно, но только на сопровождение. И лучше из старых, кроме сам знаешь кого. — Сам знаешь кто снова звонил и говорил, что ему нужен ты. — Могу перезвонить и сказать, что на самом деле ему нужно пойти нахуй. Джин в трубке недолго молчит, потом слышится, как он быстро щёлкает мышкой, что-то проверяя, задумчиво хмыкает. — Хен, я… — вздыхает Чимин, слушая тишину, — я правда не смогу сейчас качественно отработать, прости, это последний раз, когда я прошу тебя об услуге. Что угодно, только не секс. И не этот. Имя Мин Юнги, даже не произнесенное, вспыхивает в голове, как постыдное воспоминание, скручивает тошнотой. Чимин, подтянув колени, сидит на кровати и прожигает взглядом пустое кресло. Он не вернётся, не сможет, даже если не будет выхода, а ему нельзя терять эту работу, нельзя, у него кредит на квартиру, и он нигде такой заработок не найдет. Если ему придётся его лишиться, это будет так смешно — Юнги помешал ему поступить в универ мечты, помешал с работой, которая очень нравилась до того, как Чимин познакомился с самым неудачным своим клиентом. — Есть ещё один вариант. Чон Чонгук, пытается тебя заказать уже недели две. Чимин вздыхает с огромным облегчением. — Господи, давай его сюда. Чон Чонгук ему очень нравится. Он младше на год, и, даже несмотря на богатую семью, совершенно не похож на избалованных пиздюков, которых Чимину доводилось видеть. Чонгук хорошенький, улыбчивый, очень спокойный и самую малость замкнутый. Он — будущее тхэквондо, маленькая, но очень популярная звездочка, которая настолько не доверяет окружающим из-за своей известности, что желание общения восполняет только с людьми из надёжного эскорта. Они бы подружились, не будь связаны работой, но Чимину после восьми встреч так комфортно рядом с ним, что он почти считает его своим приятелем. — Ты прекрасно выглядишь, — говорит Чонгук, поднимаясь из-за столика. Чимин улыбается, вовремя заедая шутку о том, что не будь в баре так темно, Чонгук бы поменял мнение. Он не спал нормально три дня, и если замазать синяки консилером у него ещё получилось, то воспаленные глаза точно спалят его при близком контакте. Они садятся за столик, Чимин, подпирая щеку рукой, обворожительно улыбается сквозь игривый прищур. — Как дела? Он больше всего боится, что это не сработает. Два часа до выхода он стоял перед зеркалом, одетый с иголочки, в меру откровенно, чтобы Чонгуку не было неловко, но достаточно броско, чтобы завистливые взгляды с других столиков подогрели его гордость. Открытая шея, немного ключиц, пояс тугих джинсов хорошо обрисовывает талию и бедра — он выглядит как обаятельный, красивый парень, но с трудом может его отыграть. Чонгук с растерянной улыбкой начинает рассказывать про первенство по Азии на последних соревнованиях в Сингапуре, что набил тату на плечо, что думает завести собаку… Чимин смотрит на его мягкое, открытое лицо, вслушивается не в смысл, но в интонации, темп, с какой охотой он рассказывает о новостях, и сам понемногу расслабляется, допивая первый стакан с джином. Не все люди такие, как Мин Юнги. Никто не такой. Ему нечего бояться — Чонгуку ничего от него не нужно, искренне и по-человечески. За пределами квартиры на тридцать восьмом этаже есть люди, которые действительно хотят просто общаться с ним, а не воспользоваться эмоционально. — Ты в порядке? — осторожно зовёт Чонгук. Чимин промаргивается, опускает взгляд, замечая, что салфетка, поданная с джин-тоником, оказалась порванной на мелкие клочки. Он торопливо возвращает улыбку обратно, но та не липнет, будто не его лицу принадлежит, пальцы трясутся на потере контроля. Блять, стоило только отвлечься на мысль об этом упыре, и вот он уже не может взять себя в руки. — Ещё по два каждому, пожалуйста, — Чонгук обращается к официанту и сразу поворачивается обратно, смотрит с участием. — У тебя что-то случилось? Нам не обязательно говорить только обо мне, ты можешь рассказать, что захочешь. Чимин смотрит на недопитый чонгуков Космополитен, розовый и очаровательно нежный, как взволнованный румянец на щеках хозяина, и смеется тихо. Почему нельзя было влюбиться в такого, как Чонгук? Почему нужно было выбрать самый неподходящий для этого вариант? Чимина просто прорывает. Раньше, чем он успеет осознать, что пожалеет об этом, он вываливает всю историю на Чонгука в таких подробностях, которые не знает даже Хосок, сцеживает до последнего слова, последней постыдной детали, как на исповеди. Чонгук слушает с неподдельным участием, кивает, глядя неотрывно, а в глазах ни капли осуждения. И Чимин чувствует, как отпускает. Он заливает новорожденную, вычищенную от гнили пустоту третьим джином, словно это поможет очиститься. — И я понятия не имею, что буду делать, если он снова меня закажет, я не выдержу. — Если хочешь, я могу забрать тебя на месяц с собой, у меня соревнования в Америке, готовиться тоже буду там, — Чимин поднимает удивлённый взгляд, и Чонгук, слегка заикаясь от смущения, оправдывается: — просто как друзья, честно, вдруг этот мужик передумает за это время и отвалит от тебя. — Звучит отлично, хотя тебе это недёшево обойдётся, — Чимин смеётся, и Чонгук пожимает плечами, — но пообещай, что если захочешь переспать, ты скажешь мне прямо? Они оба хохочут, чокаются бокалами, Чимин пьёт мелкими глоточками, глядя на панораму ночного города за окнами. Все может быть хорошо. Все будет хорошо. Когда в отражении на фоне разноцветных огоньков всплывает знакомая широкоплечая фигура, Чимин поначалу думает, что ему кажется. Как наркоман в последний приход ловит самые жёсткие глюки, Чимин — видение Ким Тэхена. А когда оборачивается, то понимает, что трип вышел из-под контроля, потому что Ким Тэхен правда стоит около их столика. — Чонгук, ты его тоже видишь? — шепчет Чимин, слыша в ответ пьяное хихиканье. Тэхен только вздыхает. — Я просто подошёл поздороваться. Чимин не пугается. Не испытывает желания, как в последние пару дней, бегать и орать как загнанное животное, попеременно с тем, чтобы хотеть выцарапать кому-нибудь лицо, например, вот это красивое лицо Тэхена. Нет, Чимин испытывает только злость с едва ощутимым, но таким долгожданным запахом пофигизма. — Можете сразу и попрощаться. Давайте я вам даже помогу, — Чимин ухмыляется. — Здравствуйте. До свидания. Тэхен ещё стоит пару секунд, словно хочет что-то сказать или спросить, и беглая мысль вспыхивает в голове Чимина: Хосок ему не писал и не звонил последние два дня, и это слишком на него не похоже. Но в Чимине четыре джин-тоника и слишком много презрения к этой семейке, чтобы проводить логические связи. Тэхен молча уходит. Они с Чонгуком ещё пару коктейлей разговаривают, но теперь как нормальные люди — Чимин снимает с себя блестящую шкуру эскортника и остаётся собой. Позже, когда они покидают бар, с невероятным чувством отдыха во время работы Чимин прощается с Чонгуком, подкалывая про чаевые, жмёт ему руку и обещает подумать над предложением. Чонгук на это тепло, чуть смущённо улыбается и садится в такси. Чимин, предвкушая прогулку по ночному городу, вдыхает прохладу полной грудью и забывает выдохнуть, когда слышит: — Чимин-щи. Тэхен, привалившись к стене слева от дверей в здание, смотрит на него поверх огонька от сигареты. Чимин, конечно, успокоился, но наскребет в себе достаточно злости, чтобы врезать этой роже, так, чисто по пути, пока в магазин идёт. — Я могу с тобой поговорить? — спрашивает Тэхен, пока тушит сигарету в урне, как будто Чимин уже согласился. Его бесит их семейная черта решать, что он хочет и что чувствует. — По поводу моего брата. Чимин срывается с места раньше, чем успевает себе напомнить вести себя прилично — прижимает его к стенке за воротник, отвратительно ниже ростом, пыхтит куда-то ему в шею. — Мне плевать на ваши связи, плевать, что у меня могут быть проблемы, но если вы, — он тяжело сглатывает, — если вы хоть слово скажете о том, что я должен помириться с вашим братом, что он там бедный несчастный без меня страдает, я за себя, блять, не отвечаю, ясно вам? Хоть в Ханган меня потом сбросьте, но я успею размазать вашу симпатичную мордашку. Чимин, запыхавшись, дрожит, не понимая, почему у Тэхена такое удивлённое лицо. Тот аккуратно обхватывает его запястья. — Убери руки, пожалуйста, — и так же растерянно добавляет, — я наоборот хотел сказать тебе, чтобы ты держался от него подальше, иначе это ничем хорошим не кончится, — он смотрит, как Чимин отступает, сгорбив плечи, и морщится, но не с озлобленностью, как в прошлый раз, а с сожалением. — Видимо, не кончилось. — Я думал, вы знаете, — Чимин сам себе не верит, когда спрашивает: — предложение поговорить ещё в силе? В машине Тэхена просторно и вкусно пахнет. Чимин неловко застывает на сидении, уставившись на бетонные столбы подземной парковки, потом косится на Тэхена. Тот выглядит откровенно хреново, под глазами синее, лицо серое, как у Чимина без косметики. Мысль, что они оба хреново спали все эти дни, странно, по-истерически его веселит. — Что-то не так? — услышав смешок, спрашивает Тэхен. — Вы хреново выглядите. — Ты тоже. Чимину становится ещё смешнее. — Я хотя бы не курю третью сигарету за десять минут, — ухмыляется Чимин. Тэхен растерянно смотрит на сигарету в своих пальцах, как будто не знает, как она там оказалась. Тушит её в салонной пепельнице. — Так что случилось? Я не психолог, как мой брат, но… — Ваш брат — хреновый психолог. И человек тоже. — Он хороший человек, просто есть кое-что, что он не может контролировать. — Разводить людей на эмоции и привязывать к себе? — Ага. Чимин смотрит на Тэхена. Потом ещё раз. Тот предельно серьёзен, но он уточняет на всякий случай: — Вы что, шутите? — Я не смогу тебе этого объяснить, но попытаюсь, потому что ты, кажется, хороший парень, и должен понимать, во что ввязываешься, если оно действительно тебе нужно, — Тэхен получает молчание в ответ и только потом признается: — Юнги сказал мне, что ты пробовал выводить его на улицу. Чимин растерянно скребет ткань брюк на коленках, опустив голову. Осудит? — Если бы тебе нужны были просто деньги, ты бы не делал это все для него. Он тебе нравится? Чимин молчит. — Понимаешь, Юнги, он… — Тэхен вдруг вздыхает, опускаясь затылком на подголовник, — господи, как же я устал, — говорит, прикрывая глаза. — Так вот, то, что Юнги не выходит из дома, не главная проблема. Проблема в том, что он не может испытывать эмоции, как все нормальные люди. — А у вас это разве не семейное? — вяло огрызается Чимин. — Юнги не может их испытывать, пока не чувствует, как их испытывает к нему кто-то другой. Я отсматривал заявки у него дома, он увидел тебя и… — Попросил вас отдать меня ему, — говорит Чимин, чувствуя знакомый горький привкус во рту. — Это я уже знаю. — Чимин-щи, — устало говорит Тэхен, — я не торгую людьми. Просто тебя и ещё несколько исключительных стипендиатов я отсматривал последними, к моменту принятия решения ты уже забрал документы. А я не бегаю за людьми, которым не нужна стипендия. — Он осекается. — Стараюсь этого не делать. Чимин смотрит неверяще, в ушах гремит от того, как сильно, больно колотится сердце. Он забрал документы, уверенный, что это просто ещё раз, когда он недостаточно хорош, когда нужен кто-то другой, кто-то умнее, лучше, способнее. Он всегда недо. Даже для Юнги его было недостаточно, чтобы потянуться в ответ совсем немного, только подать знак, что шанс есть. — Юнги увидел тебя и как помешался, ты был таким открытым, искренним, эмоциональным, — Тэхен ухмыляется, — мне твоя святая наивность показалась инфантильной, но Юнги решил, что если у кого и получится ему помочь, то только у тебя. Он тебя нашёл, и ты оказался именно таким, как он ожидал. — Выходит ваш брат что, просто паразит? — тянет Чимин. — Жрёт эмоции других, чтобы самому человека изобразить? Он вообще хоть способен чувствовать? Хоть немного? — и не замечает, как срывается в истерику. — Вашему брату надо лечиться! А не ломать других людей! Тэхен смотрит, как его колотит, молчит. Его лицо наконец похоже на человеческое, что-то проскальзывает в мимике: жалость, сочувствие или понимание — боже, как дико, да что он вообще может знать о том, каково это быть в такой ситуации? — Я лишь хотел предостеречь тебя, — тихо говорит, и глаза у него, оказывается, такие красивые и такие печальные, — чтобы ты оборвал связь, пока не влюбился в него. Ты же не влюбился? Чимина срывает в рыдания — резко, без предупреждения, будто изнутри что-то лопнуло и ударило в голову. Он гнется, беспомощно вцепляясь в руку Тэхена, лежащую на подлокотнике, сжимает её, просто чтобы почувствовать прикосновение, живое и настоящее, и Тэхен, чуть развернувшись, будто поймав мысль, после недолгой паузы неловко, с осторожностью кладёт вторую поверх. Чимин, сгорбившись и роняя слезы себе на колени, не замечает, с какой тоской на него смотрят с соседнего сидения. Тихий, низкий голос окутывает его словно нагретый чужим теплом, колючий плед на замерзшие плечи. С надеждой, с неизбежностью, с принятием. — Я не знаю, что говорят в таких ситуациях, но скажу, что говорю себе все это время. Это пройдёт.