I need you to need me

У сбора вещей, оказывается, есть терапевтический эффект — Чимин перебирает, раскладывает, сортирует вещи, бережно укладывает их в чемодан и чувствует, что сам как будто немного приходит в порядок. Переход из состояния «я возьму одну футболку и буду весь гребаный месяц ходить в ней по калифорнийским пляжам, потому что у меня нет на другое сил» в то, где он сидит посреди комнаты в завалах тряпок, дает ему какую-то надежду на возвращение в норму быстрее, чем надеялся. Он не рассчитывает впечатлить Чонгука разнообразием своих нарядов, он вообще ни на что в отношении этой поездки не рассчитывает, кроме как на то, что, сев в самолёт, избавится от чувства страха, что клиенты закончатся, и Юнги снова его вызовет. Он надеется, что поездка поможет ему переключиться. Он перестал думать, что это побег — даже если это он и есть, — и успокаивает себя мыслью, что ему нужен отдых, даже такой, даже если отчасти это работа; что, как только он сойдёт с самолёта в другой части света, за чувством страха уйдёт и ноющее, назойливое ощущение незавершенности. Потому что даже собрав и перебрав вещи, вычистив квартиру до непривычного блеска, все равно слышал тот самый противный приглушенный писк. Хосок ничего не говорил об этой семье после того, как сообщил, что они помирились с Тэхеном, но в этом молчании был вопрос о Юнги. Джин не упоминал о нежелательном клиенте ни в одном из разговоров о заказах, но Чимин видел то самое имя между строк в сообщениях с адресами заказчиков. Чимин ничего не должен Юнги, но гадкое чувство незавершенности зачем-то просило сообщить ему, что уезжает. Хорошо, что у него нет его телефона. Когда в дверь звонят, Чимин вздрагивает. Хосок сегодня на соревнованиях, Джин обещал заехать завтра, чтобы отвезти в аэропорт и заодно взять с Чонгука подпись на договор — не решили же родители приехать без предупреждения… Чимин чудом не вырывает ручку с мясом, когда видит, кто за порогом. В голове орёт сиреной нечеловеческой громкости «закрой дверь!», возможно, так звучит последняя частичка разумности в нем, потому что все остальное застывает, не веря происходящему. Тэхен стоит с таким лицом, будто не верит тоже. На лицо Юнги, который стоит рядом с Тэхеном с завязанными глазами, Чимин просто боится посмотреть. Тэхен молча мотает головой. Это может быть что угодно. «Я ни черта не понимаю, что происходит». «Я знаю, что это плохая идея». Или «это не моя идея». Чимин уверен во всех трех — Тэхен бы так не поступил, иначе не искал бы встречи, чтобы уговорить его держаться от своего чокнутого братца подальше. И от этого только страшнее, потому что он не представляет, на что пошёл Юнги, чтобы уговорить Тэхена достать адрес и привезти его сюда. Чимин смотрит на чужие крепко сомкнутые ладони, и белую, онемевшую от напряжения руку Юнги, пальцы, впившиеся Тэхену между суставов. А на что пошёл он, чтобы найти в себе силы выйти из квартиры? Чимин точно найдёт в себе силы закрыть дверь к чёртовой матери. Но, возможно, он слишком ошарашен, чтобы принимать разумные решения, и потому отступает назад. Тэхен тянет брата внутрь, все в том же молчании, и, аккуратно выпутав руку, отступает назад за порог. Пока закрывается дверь, они с Чимином не сводят друг с друга глаз. А еще, возможно, он знает, что у Юнги должна быть охренительно веская причина заставить себя выйти из квартиры, и Чимин хочет её услышать. В его квартире Юнги выглядит гораздо сюрреалистичнее, чем в первый раз, потому что они смотрят друг на друга — технически только Чимин — в абсолютном молчании, Юнги чуть пятится назад от потери опоры, вжимается спиной в стену у двери, и Чимин думает, что не дай бог его сюда все-таки притащили силой. Это так странно, так страшно, что он почти уверен, проснется сейчас в своей постели до смерти напуганный и с колотящимся сердцем. Именно на этой мысли его персональный кошмар набирает безумия — в ту же секунду Юнги вцепляется пальцами в шарф на глазах, тянет вверх, и сердце у Чимина не колотится, а замирает в холодном ужасе как за миг до падения с лестницы. Вот теперь они точно смотрят друг на друга. Юнги, кажется, вжимается в стену теснее, пуганая бледность наползает на лицо, но он сам словно не замечает своего состояния, как трясутся руки, как сильно учащается дыхание, потому что смотрит абсолютно спокойно, но — только на Чимина. Что-то внутри него, может быть, осознает эту дикую оторванность сознания от эмоций и знает, что если он посмотрит куда-то еще, все пропало. — Я должен объясниться, — не с первого раза проговаривает Юнги осипшим голосом. Чимина, оказывается, не волнует, что Юнги, возможно, не плевать. Страшно, что это ему не плевать, все еще не плевать, как бы он ни надеялся; что он, оказывается, на грани того, чтобы броситься к Юнги, заставить его надеть гребаный шарф и убедить, что все будет в порядке. Даже если он сам после этого в порядке не будет. — Я не просил Тэхена помешать тебе поступить. — Я уже знаю. Но Юнги его как будто не слышит. — Да, я увидел твою заявку и как будто что-то почувствовал. Со мной не бывает такого. Я даже не знал тебя. Я просто, — он тяжело сглатывает, сжимает-разжимает кулаки и, облизнув губы в нервном жесте, продолжает, — просто почувствовал, что ты можешь мне помочь. Долго искал, после того, как ты забрал документы, да, не всегда легальными способами, но когда нашел… — Зачем ты мне все это объясняешь? Зачем? Чимин говорит как можно спокойнее, себя ли удержать в руках или Юнги не дать своими эмоциями воспользоваться — неизвестно, но тот ненадолго замолкает, смотрит, смотрит, может, раздумывает, может, раскапывает или, вернее, выдирает с мясом, потому что проговаривает натужно, с трудом: — Мне плохо без тебя. У Чимина нет никакого желания мстить или издеваться — стадия ярости его уже перемолола, — он просто не верит в услышанное. Юнги никогда не врет, но и правды никогда не говорит. Может быть, сам ее не знает. — Откуда ты это знаешь? Как ты это понял? Я ни разу, ни разу не почувствовал от тебя хоть что-то, — Чимин не замечает, как начинает заводиться, не успевает себя остановить, слишком свежи раны, — да господи, хен, ты сам этого не чувствуешь, как ты можешь говорить такое? — Я не могу этого объяснить, — Юнги снова замолкает, но буквально на секунду, а потом начинает говорить так быстро, будто короткий всплеск негодования Чимина выжимает вместо топлива, — я всегда был один, всегда хотел быть нужным. Пытался это прорабатывать сам, правда, пытался, но ничего не помогало, моим последним шансом было найти человека, которому буду нужен — но как? И когда ты заинтересовался мной, я впервые действительно обрёл надежду, что что-то может измениться, что если ты тоже захочешь остаться рядом, искренне, не из простого азарта, я тоже смогу что-то почувствовать… — И как? — резко обрывает его Чимин. — Получилось? Хороший план. Найди человека, прощупай слабые места, сыграй на недоступности, вызови интерес и привязывай, привязывай, прикасайся, когда этого хочется сильнее всего, нуждайся, подпусти, отстранись, будь рядом, не дай уйти. Плети узлы, плети, пока глотку не стянет до хрипа. Это худший из психологических экспериментов — Чимин из него вышел не крысой на уколах, а раздавленным эмоциональным месивом. Чимин из него не вышел, потому что, растеряв хлипкую маскировку уверенности, что все будет хорошо, глотает слезы перед человеком, который его в это превратил, и не находит сил выгнать. — Ты просто чудовище, — неверяще выдыхает Чимин. — Так нельзя поступать с людьми. Нельзя привязывать к себе людей, когда ты не способен ничего дать в ответ, это нечестно. Ты права не имел, ты, — он стирает щекотное со щек, смотрит на воду на ладони и, черт возьми, ненавидит себя, что не сдержался, — блять, господи, ты не имел права влюблять меня в себя, понимаешь? — и снова смотрит на Юнги. — Что мне теперь делать? Как он мог не влюбиться? Юнги же такой странный, такой удивительный, такой волшебный, как скляночка с блестящей смертельной ртутью, такой близкий в своей уязвимости, умный, красивый, боже мой, такой красивый, особенно, когда цвет возвращается на лицо, глаза блестят, когда дышит часто-часто и выглядит, будто скоропостижно влюбленный человек, опаздывающий на свидание. С таким лицом бросаются в объятия в первый раз словно в последний. Но это всего лишь воображение Чимина, который хотел бы, чтобы кто-то нуждался в нем ничуть не меньше, но никогда этого не получит — Юнги не влюблен, просто честность чужих эмоций разносит его в пыль. Юнги впервые сводит взгляд, пьяно обводит коридор, и ресницы, дрожа, медленно опускаются. Он трогает свое запястье, как будто пульс считает. — У меня, кажется… — еле слышно выдыхает он, сползая по стене вниз, и начинает задыхаться так страшно, что выдохи рвутся из него со свистом. Чимин знает, что это, поэтому распахивает дверь, даже не удивляясь, что Тэхен стоит на том же месте, и беспомощно указывает на сидящего на полу Юнги. Тэхен бросается к нему с перекошенным лицом, поднимает лицо ладонями с хрустальной бережностью, которая совершенно не сочетается с тем, с какой яростью он смотрит на Чимина. — Что ты с ним сделал? — У него паническая атака. — Не трогай его, — едва разборчиво хрипит Юнги, пока Тэхен поднимает его на руки, обещая тихим голосом, что сейчас все будет хорошо, они сейчас вернутся домой, но Юнги от этого не успокаивается, а только начинает дрожать сильнее, повторяя как в бреду: — я не пойду, не пойду, туда не… Чимин стоит посреди коридора, ему больно — за себя, за Юнги, за Тэхена, который смотрит на Чимина, прижимая брата к себе, с по-детски испуганным лицом; за все те вероятности, в которых они могли познакомиться с Юнги как нормальные люди, и Чимин любил бы его больше, чем кого-либо. В этой Юнги не нормален, но Чимин почему-то любит его больше, чем себя. Только сегодня, обещает он, только сегодня, последний раз. Он подходит ближе, вяжет шарф вокруг головы Юнги, и, ласково прижимая ладонь к лицу, прижимается губами к другой щеке, ведет вверх по скуле, замирает на секунду, зажмуриваясь. Боже, а они ведь даже ни разу не поцеловались… — Хен, слышишь мой голос? — проговаривает он мягко, каждое слово оплетая сладчайшей ласковостью. — Слышишь? Нам снова нужно на ракету, просто расслабься, отдохни, большой космический медведь отнесет тебя на борт, а когда ты откроешь глаза, ты поймёшь, что все это тебе приснилось, — щека мокро проскальзывает по коже Юнги, когда Чимин приближается к уху и шепчет: — а пока мы немного полетаем, ладно, хен? Куда бы тебе хотелось? Юнги почти перестаёт дрожать, и дыхание сбавляет бешеную скорость, но глаз он так и не открывает, обмякает в руках Тэхена. Чимин одними губами спрашивает: — Наушники? Тэхен мотает головой в сторону кармана своих брюк, Чимин достаёт телефон в паутине проводков, чтобы включить музыку. Телефон не заблокирован, и Чимин смотрит на улыбающееся лицо своей копии на заставке — что есть у тебя, чего нет у меня? Когда Юнги оказывается в наушниках, Чимин наконец может говорить нормально, но не может. Они смотрят друг на друга с Тэхеном почти так же, как смотрели с Юнги, но Тэхена гораздо легче читать по глазам. Чимин видит в них сожаление. — Я не знаю, что он сказал тебе, но попрошу, если это возможно, не держать на него обиду. Пожалуйста. Чимин так теряется от этих слов, что не сразу находит, что сказать. Тэхен смотрит на лицо Юнги, прижимающегося к его плечу, с плохо скрываемой болезненной нежностью, как на зверька, опасного для людей, но от этого не менее любимого. Чимин смотрит на Тэхена, на уязвимого до хрупкости, такого маленького Юнги в чужих руках и как будто на себя со стороны. Никто из них не виноват в том, что они сделали столько, сколько смогли, как смогли. — Я не обижаюсь, — говорит честно и немного удивленно. И только сейчас чувствует, что его действительно, по-настоящему отпускает. * — Проверь документы и пауэр-бэнк в сумке, чтобы тебе хватило зарядки написать мне, когда долетишь. — Да, мамуля. — Чемодан сам вытаскивай из багажника, сопляк, — Джин недовольно смотрит на него через зеркало заднего вида на переднем пассажирском. — Никакого уважения. Если Чон Чонгук сдаст тебя на органы, я даже искать его не буду, понятно? — Джин-хен, ты просто прелесть, — улыбается Чимин и дергает ручку двери, но голос Джина заставляет его замереть на секунду. — До вылета два часа, еще есть время подумать, правильно ли ты поступаешь. Выходя из машины на парковке перед аэропортом, Чимин видит Хосока с Тэхеном раньше, чем они сами его замечают. Если они вообще что-то замечают, кроме друг друга — стоят, тесно прижавшись, Тэхен по-хозяйски держит ладонь на пояснице и слушает хосокову болтовню с такой улыбкой, что Чимин неосознанно замирает, завороженный, вспоминает, где уже это видел. Тэхен улыбается радостно, спокойно, так искренне, что его лицо становится в тысячу невозможных раз красивее. Тэхен улыбается как на записи четырнадцатилетней давности — как свободный человек. Чимин не сомневается, что поступает правильно. Теперь точно нет. Тэхен наконец замечает его поверх макушки Хосока, и его лицо немного меняется, но не застывает в старую маску, а просто становится спокойным, как со всеми, кто, видимо, не Хосок. Тот оборачивается тоже, бросается назойливо обнимать Чимина, пока тот в шутку пытается выбраться, Чонгук подходит где-то посреди их потасовки, Джин подтягивается с бумагами и протягивает Чонгуку планшет с ручкой, прежде чем встреча пятерых, странно связанных между собой, людей не станет неловкой. — Внимательно ознакомьтесь с пунктом об ответственности сторон, господин Чон… — говорит Джин, когда Чонгук берет планшет с бумагами в руки. — А Намджун не выйдет поздороваться? У Чимина не сразу получается отследить, куда именно смотрит Тэхен со странной, беззлобной ухмылкой, и, может быть, ему только показалось, что он смотрит на человека, сидящего на водительском сидении джиновой машины, но Джин кидает в ответ холодный, нечитаемый взгляд исподлобья и мгновенно возвращает обратно к Чонгуку, дружелюбно продолжая: -…чтобы мы смогли обеспечить безопасность как для вас, так и для нашего сотрудника. Чимин не видит, как Чонгук подписывает бумаги, как Хосок смотрит на него с беспокойством. Чимин разглядывает крышу аэропорта, блестящую на солнце, кудри облаков, цветные бока машин на парковке, людей, которые стоят рядом с ним по разным причинам. Смотрит, как будто никогда сюда не вернется, хотя ему придется сделать это через месяц и жизнь уже будет совсем другой, он уверен. Но эта заканчивается здесь, и за секунду до смерти она кажется удивительно прекрасной. И именно поэтому он должен уехать. * В первые дни месяца в Америке с Чонгуком ему кажется, что этого-то ему и не хватало, чтобы разгрузить голову. Он с жадностью бросается на непривычную жизнь, обжираясь новыми ощущениями до головокружения: они много гуляют с Чонгуком, когда он свободен, играют в дурацкие аттракционы на улицах — Чонгук, высоко задрав ногу, пинает игровую грушу и счастливо улыбается, наблюдая за тем, как Чимина гнет от смеха. Вечерами они так сильно напиваются, будто не рассчитывают дожить до утра, Чонгук слушает бесконечное, пьяное и злое нытье Чимина, расплывшегося по столу в баре, и молчит, только смотрит огромными, под градусом какими-то нереально большими, блестящими глазами. Он такой хороший, вывез его сюда, терпеливо выслушивает его болтовню, пока остальные ребята в баре смотрят на мелкого, захлебывающегося в негодовании азиата так, будто еще немного и этим странным языком он призовет корейского сатану. — Ты не похож на человека, который не держит обиду, — смеется Чонгук, расплывшись по диванчику. — Я обижаюсь не на него, хотя мне охренеть как много времени понадобилось, чтобы осознать, что он просто болен, но, черт, мне обидно… — Чимин только сейчас замечает, как его голос взлетает в громкости и на них смотрят с соседнего стола, — ой, простите, извините, так вот, — он подается вперед, чуть не сбивая стакан с ромом и колой, — мне обидно за всю эту ситуацию. Что я вообще не влюбчивый, но меня так размотало, а он… А он это он. — Он не похож на человека, которому все равно, стал бы он приходить тогда? — Я знаю, что ему не все равно. Но что-то в этом всем… Как-то, понимаешь, не сходится. Черт, — вздыхает он, закапываясь ладонью в волосы, — да я вообще не должен о нем думать, я в отпуске. — И это ты еще не влюбчивый, да, хен? — Да хватит ржать, — надув губы, бубнит Чимин. — А ты-то как? Влюбчивый? Чонгук перестает смеяться, но улыбка остается на губах, он смотрит на Чимина, запрокинув голову на спинку дивана, и в свете висящей над столом лампы его глаза загадочно мерцают. — Я очень влюбчивый, — усмехается он, — но, к счастью, это быстро проходит. Чимин из тех, кто делает глупости по-пьяни, например, такие, когда может поцеловать человека, которого даже не хочет, но Чонгук этим не пользуется и ни одна из их пьянок не заканчивается сексом, хотя Чимин несколько раз просыпается не в своем номере, не в своей кровати. Он смотрит на голую накачанную спину Чонгука и, слава богу, ничего не чувствует. Только себя в безопасности. Эйфория от новизны заканчивается на третьей неделе, когда Чонгук окончательно пропадает в тренировочном зале с утра до ночи. Чимин оказывается в незнакомой стране, рядом с людьми, на языке которых не говорит, и ему приходится погрузиться в единственное, что он знает здесь — самого себя. Иногда он звонит Хосоку во время прогулок и ни разу не спрашивает, как там Юнги, и Хосок, конечно же, не говорит об этом. Эта тема так тщательно избегается, что это даже смешно, будто никакого Юнги никогда и не было. Хотя на самом деле для этого мира его и правда не существует. Чимин много времени проводит, гуляя по калифорнийским пляжам, сидит на теплом песке, рассматривая волны, и не может перестать думать о том, как было бы, существуй Юнги на самом деле. Ему легко представить его рядом с собой на пустом вечернем пляже, в прибрежной кафешке — он бы фыркал, что готовит гораздо вкуснее, а Чимин смеялся, — в углу бара, где почти не слышно музыку, они могли бы разговаривать за парой стаканов виски. Возвращаясь на пляж каждый день, Чимин фотографирует закаты, которые хотел бы показать Юнги, но никогда не покажет. В один вечер, когда Чонгук снова задерживается, Чимин в компании приятного бармена нажирается так, что на топливе отчаяния теряет контроль. Как хорошо, что у него нет телефона Юнги. Как плохо, что он собирается это исправить. Достать телефон через Хосока несложно, найти в себе силы спьяну дойти до пляжа ночью, а потом смелость набрать номер — тоже. Юнги отвечает на звонок, то ли не успевая, то ли даже не собираясь говорить «алло», потому что Чимин обрушивается на него сразу: — А знаешь, что самое обидное? — завтра он будет ненавидеть себя за то, как визгливо звучит пьяным. — Что я тебе даже не нравлюсь. Тебе нравится вот этот мальчик из интервью, который не имеет со мной ничего общего, я, блять, не спаситель, я не великодушный миролюбивый одуванчик, которому все по силам, я раздавлен, влюблен и так сильно, так сильно зол, и хочу выгрызть тебе лицо за то, что ты выбрал его, а не меня. Ты меня даже не знаешь. Не хочешь знать. Ты все это время ждал появления человека, которого сам себе нарисовал в голове, хотя ты ему не нужен, ты мне нужен. А я тебе нет. В трубке Чимин слышит только молчание и эхо своего тяжелого дыхания. Может, он вообще не тот номер набрал, может, ему показалось, что он нажал вызов, может, ему показалось все это и завтра утром он проснется полугодом ранее, до встречи Юнги, нормальный, целый, стабильный. — Я жалею, что встретил тебя, — проговаривает Чимин в пустоту. — А ты? Ты жалеешь? — Только о том, что ни разу не поцеловал тебя. Низкий голос Юнги, бархатный и далекий как черный космос, впивается в его сердце так больно, что Чимин отчаянно выбрасывает телефон в песок и валится на спину. Звезды над его головой расплываются в дрожащей пелене слез, но сияют как никогда раньше. * Утром, просыпаясь в своей постели, он видит смс: «Я хочу тебя узнать, если ты позволишь» И если бы не песок в динамике, Чимин бы подумал, что ему это все приснилось. Он ничего не отвечает, проводит выходной с Чонгуком, отмахиваясь от его шуточек на тему соотношения выпитого вчера и опухшей мордашки сегодня. Чимин больно тычет ему в бока сквозь смех, и, пока Чонгук отбивается, Чимин не сдерживает порыв его обнять. Обнимает крепко, благодарно, больше не боясь, что что-то внутри может перемкнуть и решить, что компенсировать желание быть с Юнги через секс с Чонгуком — это хорошая идея. Чонгук обнимает его в ответ, посмеиваясь. Потому что Чимин больше не хочет быть с Юнги, будто, выговорившись вчера, окончательно расставил все на место. И теперь не просто не держит обиду на него, не просто не болит от мысли о нем, как раньше, теперь он точно знает, что не хочет быть с Юнги — не так, как тот может позволить себе в своём состоянии. Но хочет, чтобы Юнги оставался в его жизни. «на моих условиях. ты больше не заказываешь меня. и не манипулируешь мной. мы общаемся как нормальные люди.» Ответ приходит не сразу, разница в полдня даёт о себе знать, но глядя на «хорошо», пришедшее поздно ночью, Чимин с облегчением выдыхает. Возможно, любить Юнги будет гораздо проще и менее болезненно, осознавая, что вместе им никогда не быть, и слава богу, но Юнги все равно будет поблизости. Не вынужденно, а когда Чимин того захочет. Дышать сразу становится легче. Они не созваниваются, но время от времени переписываются. Чимин не сразу решается посылать ему фотографии, пока гуляет по городу, но потом это оказывается очень просто и Чимин больше не чувствует себя так одиноко, хотя Юнги никак не комментирует снимки, с сообщениями не наседает. Может, избавившись от страха, что Чимин однажды исчезнет, если его не заказывать, он тоже почувствовал, как легко может быть от простого знания, что человек все время где-то рядом просто так? А потом он вспоминает, что Юнги не чувствует. Встречая очередной закат на пляже, багряно-рыжий, как прогоревшее насквозь солнце, Чимин делает снимок и впервые высылает с сообщением: «хочу чтобы ты был здесь рядом со мной» Слишком поздно думать, насколько опасной могла быть такая формулировка, насколько некрасиво с его стороны было сказать такое, зная, что Юнги не может безболезненно выйти из квартиры… Юнги звонит сразу же. — Опиши… что видишь? Чимин знает, что это значит «что чувствуешь» и улыбается, пользуясь тем, что Юнги его не видит. — Если долго сидеть на море, то губы становятся солеными, — говорит Чимин, рассматривая алые всполохи на воде, — здесь очень красиво, знаешь, дух захватывает, волны сильные, слышно? — Ага, — вздыхает Юнги, и кресло под ним скрипит. Кажется, он на балконе. — Песок все ещё тёплый, но скоро начнёт остывать, он такой рыхлый, приятно трогать руками, расслабляет. — Угу, — Чимин слышит мычание в трубке и почти видит, как Юнги издаёт этот звук с закрытыми глазами. — Тут хорошо. Я бы… — он прикусывает губу, — я бы хотел, чтобы ты это увидел, чтобы ты был сейчас рядом со мной, мы бы прошлись по пляжу… — и вздыхает. — Прости. — Не извиняйся. Я бы тоже этого хотел. — Тебе бы точно понравилось, так красиво, все будто горит, — Чимин вдыхает тёплый морской воздух и прикрывает глаза. — Мне тебя не хватает. Юнги ничего на это не отвечает, но трубку не бросает. Может, он тоже смотрит на фотографию и представляет, как бы это было — сидеть на берегу рядом с Чимином? * Что-то будит его посреди ночи, Чимин продирает глаза в темноте, ищет телефон, чтобы проверить время, потому что спать хочется страшно, и он не понимает, какого черта подскочил. На телефоне семь пропущенных от Хосока и ещё десять от Тэхена, и сообщения от обоих. Сон как рукой снимает. Сначала он почему-то открывает диалог с Тэхеном, но там только одно «ты знаешь где он?», и первая мысль, что с Юнги что-то случилось. И он оказывается прав, потому что в чате с Хосоком целая пулеметная очередь в сердце Чимина насквозь. «возьми трубку, это срочно Чим где ты? черт, у вас ночь открой ссылку и перезвони мне» Чимин открывает, не думая, и видит недавний выпуск новостей, где рассказывается о пожаре в одном из небоскребов, но голос ведущей он даже не слышит, влипает в картинку, которая быстро мелькает, меняя кадр за кадром, много техники, рыжие всполохи бьются за разбитыми окнами знакомой квартиры, дым валит густой грязной тучей, пожарный говорит что-то, из чего Чимин не разбирает ни слова. Тэхен звонит сразу же, будто ждал, когда Чимин появится в сети, Чимин, зажимая трубку плечом, бегает по комнате, собирая вещи. — Где он? — сразу же спрашивает Тэхен. Горький узел панического ужаса немного спадает, у Чимина аж в глазах темнеет от того, как резко бьет кислород в разжавшуюся глотку. Если Тэхен не знает, где Юнги, значит он, скорее всего, жив. — Это вы мне расскажите, какого черта произошло? — Хен связывался с тобой? — Он только сейчас замечает, как сильно дрожит чужой голос. — Что-то говорил? Хоть что-нибудь? — Я н-не знаю, мы вчера просто разговаривали как обычно, я не знаю, правда, черт, — Чимин чуть не роняет телефон и, наспех застегивая чемодан, вылетает из номера, — где он может быть? — Я оббежал весь район, но здание все еще оцеплено пожарными, прошло уже десять часов, а я все еще не знаю, где он, если ты что-нибудь узнаешь… — Тэхен беспомощно умолкает, и Чимин его отчаяние ощущает всем существом. — Я выезжаю в аэропорт, мы его найдем, он не мог далеко уйти, возможно, он все еще где-то рядом со зданием. Он жив, а значит мы его найдем. Тэхен судорожно выдыхает в трубку, где-то вдали слышится «тише, тише» голосом Хосока, но звонок все еще продолжается, будто, держа Чимина на линии, единственную зацепку в поиске брата, Тэхен чувствует себя чуть спокойнее. — Почему случился пожар? — Со слов тех, кто выходил из здания, сначала сработала сигнализация, а потом вскоре случился пожар, — Тэхен недолго молчит, — поэтому я думаю, что Юнги… намеренно поджег квартиру. Страх окольцовывает запястье ледяными, костлявыми пальцами. — Я сяду на первый самолет, скоро буду. Брошу вещи дома и к вам. Мучительные тринадцать часов перелета и еще несколько часов ожидания в аэропорту затягивают его в мертвую петлю — время будто не движется, и Чимина в нем вообще нет. Он пялится весь полет в окно иллюминатора, потому что, стоит закрыть глаза, пожар вспыхивает перед глазами, как квартира Юнги, как вчерашний закат, как беспомощно горящее сердце. По прилету он отписывается всем, что добрался, еще раз извиняется перед Чонгуком, и уже в такси ловит ответное сообщение от Хосока: «я знаю, где Юнги, но ты не должен говорить Тэхену» Чимин звонит ему, заваливает сообщениями, но Хосок больше не отвечает; долго раздумывает, звонить ли Тэхену с вопросами, какого черта происходит, откуда Хосок может что-то знать? И понимает откуда, когда выходит из такси, а в окнах в его квартире горит свет. Понимает не потому, что ключи есть только у Хосока, и не потому, что чувствует, что Хосока в его квартире сейчас нет. Тэхену он звонить не будет, Тэхен Хосока не простит. И Юнги не простит тоже. Чимин застревает посреди улицы с чемоданом. Больше всего на свете хочется сейчас просто упасть на землю, развалиться от бессилия, облегчения, беспомощности, непонимания, что делать со своей жизнью. Он знает, что Юнги сейчас там, на третьем этаже, в его квартире, но не уверен, что готов прямо сейчас встретиться лицом к лицу с человеком, в котором от старого Юнги, возможно, ничего не осталось. Он поднимается по лестнице, и каждая ступенька кажется высокой, как никогда, и скользкой, словно спуск горы после дождя. Чимин цепляется взмокшей ладонью за перила, слушая грохот своего сердца в тишине, ни о чем не думает и ни на что не надеется, будто в пожаре погорела не только жизнь Юнги, но и все, что было между ними до этого. Чимин вглядывается в пепелище, такое же черное, как и дверь его квартиры — он все для себя решил, но до сих пор не знает, феникс ли выпорхнет из кучи золы или ему себя придется в нее похоронить. Никогда не знаешь, кто скрывается за дверью, в которую ты смотришь за несколько секунд до решения все-таки постучать. Будет ли это кто-то адекватный, человек, который знает, что они не смогут быть вместе, не сейчас, и который просто не смог по-другому, или кто-то со странностями, от которых ему не избавиться, даже если сжечь весь город, и для которого эта выходка — лишь еще один инструмент, чтобы привязать Чимина к себе. Юнги открывает ему дверь, такой же растрепанный как и в первую встречу, хрупкий и по-домашнему уютный в чиминовых спортивных штанах и большой футболке с неоновыми буквами «try again» и его красивые глаза, полные не болезненного, светлого сожаления, смотрят на Чимина сквозь стекла очков, которые тот страшно любит. Чимин улыбается. Мин Юнги выглядит совершенно охуительно. Как человек, который пошел на все, чтобы начать заново, но не ради Чимина, а ради себя. — Я подумал, что если я не могу выйти из квартиры и ничего другого мне больше не помогает, то почему бы не попробовать ее сжечь? — осторожно, все еще опасаясь реакции, говорит Юнги. Чимин неверяще фыркает и мотает головой. — Могу я задать неуместный вопрос в обход стандартному регламенту? Юнги хлопает ресницами, искреннее удивление превращает его в забавного котеночка. А потом вдруг щурится и фыркает в ответ, отвечая с плохо сдерживаемой улыбкой. — Разумеется. — Мы будем обниматься? Юнги смеется. Тихонько, коротко, но каждый редкий момент ценной, выстраданной искренности Чимин запирает глубоко себе в сердце. Юнги, немного неловко раскидывая руки, выдыхает с облегчением: — Будем.