30.07.2021
ЭДМОНТОН
Все смешалось в сумбур из обрывков воспоминаний, приглушенного света, нещадного дискомфорта от маски на лице и осознания, что пошел четвертый час, как Люси еще ни разу не присела. Нацу всё время стоял напротив и ни разу за прошедшие четыре часа не поднял взгляда, чтобы проверить, как Люси и её дрожащие руки — только важничал, раздавал указания, когда давать инструменты, когда марлю, а когда проверять состояние по мониторам. Драгнил не жалел своего интерна — возможно специально, возможно от осознания, что с операцией они немного повременили, потому что астроцитома из доброкачественной медленно перетекала в злокачественную. Астроцитома — штука противная, сегодня оперировать можно, а завтра — ни под каким предлогом. Благо, в этот раз они успели. Кое-как, затянув прогнозируемую на часа два-два с половиной операцию на добротных шесть, но всё равно. Люси не отходила от стола ни на секунду, переглядываясь то с мониторами, то с датчиками навигационной системы, то с умелыми руками Нацу, которые к большому удивлению, делали все с изысканной точностью. Постепенно подстроившись под темп Драгнила, Люси смогла буквально по поднятию его левой руки понять, что нужно либо подать марлю, либо ножницы. И делала всё молча — абсолютно полагаясь на Нацу и его многолетний опыт. А самое главное — доверяя ему полностью и без остатка, забыв про свою неуверенность и плачевное знакомство с хирургией в Ванкувере. И как оказалось — не зря. По истечению шести часов напряженной тишины, прерываемой звуком пилы, чавканья крови, цоканья нитей во время накладывания швов и инструментов, аккуратно складываемых на металлический лоток, Нацу отошел на два шага назад и кивнул остальным ассистентам, чтобы те взяли на себе остаточный этап. Операция закончилась более, чем успешно за пять часов сорок пять минут. Сказанное громко «Хартфилия, за мной» вырвало Люси из пучины, в которой она просидела добрые шесть часов. Ноги — ватные и подкашивающиеся от каждого порога — повели её вслед за Нацу, идущего в сторону раковин. Секунда, две, три — Люси, будто бы впервые глотнув воздуха, стащила перчатки с рук и вкинула их в мусорку. Пальцы затекли, на руках полосы — Хартфилия едва ли не стонала от усталости, но все же стянула с волос шапочку и душную маску с лица. Мурашки прокатились от ладоней по позвоночнику, останавливаясь прямо там, где её шеи касались пальцы Нацу, развязывающего тугой узелок на хирургичке. Люси тут же спешно благодарит и ловит взглядом его довольную улыбку, отчего сердечко застучало быстро-быстро. «Странно», — подумала Люси впервые. «Приятно», — смирилась Люси, ощутив, как его рука мягко скользнула по её плечу, будто бы раззадоривая унылое настроение. Будто бы ситуация, произошедшая почти что шесть часов назад повторилась снова. Хартфилия, шепча смущенное «спасибо», мигом помогает в ответ, встречаясь с уставшим лицом Драгнила и милой-покрасневшей полосой-следом от маски вдоль носа и щек. А после млеет под звуки журчащей воды, потому что Нацу в очередной раз её подбадривает: несвойственно для него самого и уже привычно для Люси, готовой стараться ради чего-то подобного: — Ты молодец, Люси.***
Спустя ровно час и двадцать пять минут, Люси сидела на полу в кабинете Нацу со сверкающим в свете лампы снифтером и только-только подлитым армянским коньяком за почти что пятьсот баксов. Драгнил сидел рядом — с идентичным стаканом в одной руке и покачивающейся бутылке в другой. А всё началось с безобидного: — Брось, Люси, четыре часа утра, продуктовые закрыты, а мы успешно провели операцию, в которой ты впервые была ассистентом. Это событие грех не отметить, особенно, когда у меня случайно завалялся отменный коньяк. — Ты уверен? — Пей, немного расслабишься. Врачебная рекомендация, между прочим. И, казалось, Нацу, вручающий стаканы и откупоривающий древний коньяк, найденный буквально сегодня (точнее вчера) утром после внезапно напавшего желания перебрать полки в шкафу — лучшее, что могла увидеть Люси, прихрамывающая от того, что правую ногу еще не отпустила судорога. Поэтому Хартфилия просто не могла отказать. Поэтому Хартфилия не отписывала Грею о том, что операция давно закончила. Поэтому не жаловалась, что на полу в четыре часа утра в конце июля довольно холодно, а одной лишь вязаной кофты Люси будет мало. Просто наслаждалась: теснила улыбку, посматривала на Нацу каждый раз, когда пригубливала обжигающий губы напиток и радовалась тому, что до начала рабочего дня у них уйма времени. Драгнил, забавно чокаясь раз в пять или семь минут, хохотал, рассказывая Люси истории о своей молодости и о том, что учился в Ванкувере — совпадение — в том же универе, что и Хартфилия. Делился историями про преподавателя анатомии, которого терпеть не могли не только студенты, но и вся кафедра, а после многочисленных просьб, всё же раскрыл секрет, что, оказывается, списал экзамен по латыни благодаря шпаргалке на подошве ботинка и линейке. Прошел еще час. Из-за отсутствия нормальной закуски, кроме завалявшихся в шкафу конфет (которые на этот раз нашла Люси, нащупав своей крохотной ладошкой в щели между стенкой шкафа и полкой), бутылка растянулась на долгие смакования, растягивания в историях, анекдотах и разговоров ни о чем. Пока Хартфилия, раскусывая конфету в клубничной помадке и шоколадной начинке, не поделилась наболевшим. — Спасибо, что поддержал сегодня. Нацу хмыкнул, глотнув коньяка, будто бы речь шла о пустяке. — Будь я интерном, я бы хотел, чтобы мой куратор сказал мне, что я не бездарность. Люси хихикнула, укутывая руки в рукава пушистой кофты. — Ты решил поменять стратегию? — Ну, тебе все еще не хватает практики, но, Люси, ты с каждым днем всё больше похожа на человека. — Это был комплимент? — Он самый. Смех прокатился между ними обоими как паразит: от Люси к Нацу и наоборот. Люси подсела ближе, рефлекторно выискивая в Драгниле живой обогреватель, ну а Нацу не сопротивлялся — позволил их плечам столкнуться, а Люси — немного расслабиться. Девушка, глотнув алкоголь, опустила взгляд в стакан, выглядывая янтарную жидкость и оставшиеся следы на стенках бокала. Выдержала паузу, наслаждаясь этой атмосферой непринужденности между ними и… Опустила голову на чужое плечо слишком вольно, как для интерна и слишком необходимо как для той, кто искал в Нацу поддержку. Не как в кураторе, а как компаньоне на вечер. Как в том, кто понял её желания и поддержал стремления, пусть Люси об этом и не просила. В тот момент — будучи немного пьяными и сильно уставшими, между Нацу и Люси было что-то, что нельзя было назвать сугубо ролями «куратор-интерн». Это «что-то» было немного больше, чем границы их профессиональных образов и в разы больше рамок, за которые они успели выйти тогда, когда сидели у Драгнила в машине, расхваливая МакФлури с Кит-Катом, или у него в кабинете, борясь за последнюю морковь в соусе терияки. Это «что-то» отличалось от того, что они ощущали будто бы давным-давно. В этот раз всё шло по другому сценарию, будто бы реплики прописывались на коленке, а из ниоткуда взявший комфорт в опущенной голове Люси на мужское плечо — всего лишь сотая правка сценариста. Но правда в том, что никто не был против, ведь тогда казалось, что всё закономерно: и дыхание Люси, сбившееся из-за волнения, и ладонь Нацу, нащупавшая её — холодную и крохотную, вмещавшуюся в его большую и теплую. Мелкая дрожь ударила обоих, но после нее волной накрыло тепло — необычное, будто бы Нацу и Люси первопроходцы какого-то квеста, внезапно отыскавшие источник огня. Было тепло, почти что обжигающее. От этого и приятно. — Мне показалось, что тебе кто-то хорошенько промыл мозги, Люси. — В плане? — Сколько времени прошло, а я впервые услышал от тебя, что ты чего-то не можешь. Уж прости, но я не поверю в то, что это Стинг так постарался. Люси, потеревшись носом о его свитер, прижалась сильнее. Хартфилия не знала, стоит ли говорить Нацу о Грее и о том, что при каждой подвернувшейся возможности, Фуллбастер пытается заставить Люси пересмотреть профессию нейрохирурга. Не насильно, а всего лишь используя ситуацию и ловкие аргументы, которые он, как настоящий коп, умел находить буквально из воздуха. Но поговорить об этом хотелось, ведь поселившийся в стенах кабинета комфорт вынуждал развязать язык и довериться Драгнилу полностью, будто бы они старые друзья, как минимум. И Люси сдерживалась, противилась, ворочала носом, вдыхая остатки аромата ели вперемешку с медицинской стерильностью, но всё же убеждала себя в том, что…Кто поймет проблему нейрохирурга лучше, чем нейрохирург?
— Мой парень, он… Верит в то, что я слишком хрупкая для нейрохирургии. Говорит, что это та ответственность, которую я не потяну в силу того, что я часто допускаю ошибку и принимаю всё близко к сердцу. Нацу, выслушав молча, сильнее сжал её руку в своей и всё также молча отпил остатки алкоголя в своем снифтере. Секунда — горлышко бутылки цокнуло, соприкоснувшись со стаканом, а коньяк с шумом плеснулся на дно. Две — Драгнил, надменно хмыкнув, отпил снова, между тем обронив уверенное: — Сказочный долбаеб. Люси недоуменно моргнула, пытаясь понять: не послышалось ли то, что её куратор буквально только что оскорбил её парня. Но голос Нацу звучал уверено, даже слишком как для того, кто на прямую конфронтацию выходил редко, довольствуясь только намеками на намеки или завуалированным стебом. Поэтому Люси напряглась, боясь предположить, что же Драгнил скажет после фееричного «долбаеб». Мужчина, устало выдохнув и откинувшись на стенку стола возле которой они с Люси сидели последние часа два, продолжил нарочито-серьёзно, будто бы речь шла об анамнезе тяжелобольного пациента. — Я смотрю на тебя, Люси, и вижу огромное желание быть нейрохирургом, стараться, нарабатывать опыт. Будь ты соплей, которая не знает, чего она хочет — я бы еще понял аргументы, а так… Мне кажется, твой парень боится нейрохирургии больше, чем думает, а оправдание ищет в тебе. Хотя… Это, наверное, естественно. Повисла тишина. Люси, прижавшаяся сильнее, вслушивалась в равномерное дыхание Нацу и его сердцебиение. Закрывала глаза и ловила каждый вдох-выдох, рефлекторно равняясь на его темп, будто бы хотела дышать в унисон — как же это глупо выглядело. Драгнил ухмыльнулся про себя, на секунду забыв и про Люси и про то, что прямо сейчас с губ сорвется предательское откровение, до которого он не хотел опускаться. Но эмоции взяли вверх. Рука Люси, переплетающая пальцы слишком смело как для той, кто буквально месяц назад огрызался в след, дала толчок вперед. Ведь искренностью отвечают на искренность. — Как-то раз мой брат сказал: «Медицина оставит тебя ни с чем в сорок лет». Ирония в том, что мне еще нет сорока, а я уже остался один. Так что это нормально, когда близкие боятся твоей работы больше, чем ты. Люси не дернулась, но замерла, чувствуя, что прямо сейчас они открыты друг другу целиком и полностью. Хартфилия боялась шелохнуться лишний раз, чтобы не сбить только-только поселившуюся между ними откровенность, но все же позволила себе жалобно проскулить. Она поняла, о чем Нацу говорил между строк. И смысл вовсе не в том, что медицина — то ремесло, которому нужно отдавать всего себя, порой забывая про личную жизнь, семью и близких. А в том, что Драгнил переживает прямо сейчас не лучшие времена. Не трудно догадаться, что ответ таился в Лисанне и том слушке о разводе, о котором они совсем недавно говорили с Джувией. Но Люси до последнего верила, что это просто семейная ссора, которая рано или поздно закончится, а Нацу и Лисанна вернуться к своим ролям крепкой супружеской пары. Но, казалось, в голосе Нацу, говорящем об этом с трудом, сосредоточена вселенская горечь. — На протяжении пяти лет я жил в иллюзии, что мы не сможем иметь детей. Мы взращивали наши отношения на основе любви и принятия того факта, что старость будем встречать только вдвоем, это и делало наши отношения крепкими. Доверие было фундаментом. Любопытство стушевалось моментально. Люси, прикрывшая глаза, честно, хотела отказаться и не слушать дальше — уж больно правда щипала глаза, провоцируя на слезы. Возможно дело в добротном алкоголе, возможно в повисшей атмосфере, когда хотелось поделиться всеми-всеми секретами, а возможно и в том, что Люси резко увидела в Нацу отдушину, но… В тот момент, Хартфилия искренне хотела его обнять — с головой, прижимая к себе как можно крепче. Люси искренне хотела утешить и сказать, что все будет хорошо, точно и наверняка зная, что после таких разговоров ничего хорошего не случается. И чудо вряд ли настигнет Нацу и Лисанну, между которыми, казалось, выросла пропасть. — А что случается с домом, когда рушится фундамент? Дом разваливается. Вот и Лисанна разрушила все, решив в тайне пить противозачаточные. И сколько лет она так делает — я не знаю. Да и знать не хочу. Нацу сделал глоток прямо с горла. Люси прикрыла глаза и даже не попыталась его остановить — отпустила все на самотёк, зная, что в такие моменты боль может заглушить алкоголь. Пусть и временно, пусть только в пределах этих стенах и в компании Хартфилии, Люси искренне хотела, чтобы Нацу полегчало. А Драгнил был благодарен: за молчаливое понимание, за её ладонь, поддерживающую его прямо сейчас и за то, что не останавливала. Не уговаривала попытаться найти решение, не кормила надеждами, что все обязательно наладиться и не отбирала коньяк, оправдывая пьянство пагубным занятием, никак не отвлечением. То, что он пил было неправильным. То, что он первым опустил руки и подал заявление на развод тоже было неправильным. Вот в этом и загвоздка. Нацу всегда чувствовал себя неправильным, когда речь шла о Лисанне. Поэтому и хотел уйти — потому что только сейчас понял, что Лисанна, похоже, не его человек. И все эти пять лет только он жил в иллюзии, что всё заебись.Ибо нихрена не заебись.
— Я думал проблема во мне. Я всегда корил себя, шел на уступки, мирился, но… Правда в том, что все эти пять лет я был лишь клоуном. И… Мне не хотелось нагружать тебя всем этим, Люси, просто запомни одну простую истину… Люси угукнула, не в силах его перебить. Она, приобняв его за локоть, отдалась этому всепоглощающему теплу полностью — без остатка. Границы исчезли. — Ищи человека, который примет тебя такой, какая ты есть, а не того, кто при первой же возможности попытается тебе перевоспитать под себя. Истина — вот она. И касалась она и Лисанны, и Грея в равной степени, ведь это именно то, что не давало Люси перезвонить Фуллбастеру прямо сейчас. Рассказать о своих достижениях и похвастаться тем, что она простояла на своих двоих около шести часов, а после — вышла победителем. Ощутить это блаженство, когда дорогой тебе человек шепчет «я тобой горжусь» и поздравляет от всех души и сердца. Потому что в характере Грея сделать это не до конца искренне, ведь он — законченный консерватор — любитель чуточку позже в очередной раз поднять тему о переквалификации. Будто бы желания Люси в его понимании никак не совместимы с реальностью. Будто бы сама Люси в его понимании — шестилетняя девочка, пытающаяся вытанцовывать Лебединое Озеро, когда навыков хватает разве что на Макарену. Будто бы Люси и её мечты интересовали его в последнюю очередь. Возможно немного драматично, но суть в этом была. От её осознания Хартфилия и прозрела, резко хватанув воздух ртом.А что если… А что если — да?
Что если Грей — не её человек? А всё, что было между ними не больше, чем комфорт и какое-то принятие того, что раз вместе, то вместе — чего нарекать? А что если у Нацу также с Лисанной? Взгляд — безумный и тревожный — скользнул по руке Нацу вверх-вниз, чуточку дольше останавливаясь на переплетенных пальцах. Перед глазами стояла дымка, а в голове отголоском повторялись фразы, сказанные Нацу не просто так — а для чего-то. Начиная от сегодняшнего дня, заканчивая каждой их встречей, каждой встречей взглядами, каждым неловким касанием. И каждым «Ту-дум», щемящим в груди, будто бы кто сглазил. А что если все происходящее прямо сейчас — не просто так? Что если сегодня допустить одну маленькую, но ошибку? Позволить алкоголю разгуляться в крови, жару прилипнуть к телу, а желаниям вырваться наружу? Люси отпрянула, отчего Нацу недоуменно покачал головой. Хартфилия, выхватив у него из рук бутылку, смирилась с тем, что завтра ей будет плохо и стыдно. Плохо до такой степени, что ей придется взять выходной, и стыдно до такой степени, что она всерьез задумается, чтобы стереть свое лицо в ближайшем куске асфальта. Остатки коньяка стекали по подбородку, щекотно заползая за воротник кофты. Нацу, опешивший от происходящего, только наблюдал, переглядываясь то с глотающей через раз Люси, то с огромным пятном на её груди. Моргал и искренне не понимал, что происходит. Секунда — Люси откинула пустую бутылку куда-то за спину, игнорируя то, что она, кажется, разбилась. Две — Хартфилия вольно уселась Нацу на коленки и смущенно-смело склонилась над его лицом. Три — шепот, обжигающий чужие губы, коснулся грехом, побуждающим забыть про здравый смысл. — Если Грей — долбаеб, то Лисанна — самая настоящая сука. Она даже не понимает, как ей повезло с тобой, — её пальцы, проскользнувшие по чужой щеке прямо к губам, остановились на нижней, оттягивая чуточку вниз. — Знаешь, что я скажу? Вот честно. Нацу, ведомый её руками и дымкой, стоящей перед глазами, слушал, не перебивая. Дыхание сбилось, а все внимание крутилось только вокруг шатающейся на его ногах Люси, шепчущей нечто безумное — то самое, что хотелось услышать прямо здесь и сейчас. И вся она — дрожащая и трепещущая от нетерпения и чего-то теплого, словно подтаявшее мороженное на языке — заводила в омут. Протягивала руки, хватала за шею и ныряла на дно — прямо как сейчас, когда её губы в трех сантиметрах от его собственных. Прямо как сейчас — когда эта картинка перед глазами двоилась, но все же оставалась осязаемой. Люси шептала: — Я пиздец как хочу тебя. Прямо как сейчас — когда Нацу, согласный на все и даже больше, плавился под её губами и мычал в ответ, зная точно, что это очередное «неправильно» в его персональной коллекции. Но в отличии от бутылки коньяка и сраных откровений, Люси казалась тем самым «правильным неправильным» или «самым неправильным из всего неправильного, что было». И колеблясь между этими двумя ипостасями, Нацу предпочел раствориться в её касаниях, а не стоять перед очередным выбором. В каждом поцелуе, в каждом стоне, в каждом растянутом имени, в котором Нацу раз за разом узнавал свое и плавился. Изнутри, сгорая дотла, словно фитиль свечи. Снаружи, чувствуя, что не может отказать ни этим умоляющим глазам, ни тому, что в них читалось. О, а в них можно было увидеть многое: начиная от вспышек усталости, заканчивая чертовски заводящим огоньком, так и подрывающим остатки трезвости. Люси была нежной, но напористой. Люси была мягкой, но своевольной, любящей залезть под свитер или лишний раз оттянуть волосы на затылке. Люси была сладкой — до безумия — и в этот раз без никаких «но». Люси, постанывая в рот, едва ли не подпрыгивала на нем, чувствуя, как пола и стенки стола было недостаточно. Поцелуй, поцелуй, легкий укус и поддразнивание пальцами между ребер. Люси выгнулась, откидывая голову назад и чувствуя резкий прилив крови. В глазах кружилось и вертелось, но образ Нацу, спускающегося от её уха к ключице, стоял четко. Аккуратная, филигранная дорожка поцелуев вдоль шеи закончилась где-то у воротника свитера, отчего Люси сильнее обняла Драгнила за плечи. Горячо, тесно, невыносимо. Сердце сделало кульбит, а после колкой боли в области плеча (закончившейся засосом), сделало еще один. Хартфилия ликовала, наблюдая за тем, как они оба теряют контроль, стирая и без того стёртые границы между друг другом. Нацу же ловил каждый стон, затыкал девушку головокружительным поцелуем-двумя и наслаждался видом женщины, в чьих глазах читалась просьба поскорее взять её. Прямо здесь — такую милую с опухшими губами, сбитой прической и жутко желанную именно в эту минуту-секунду. Мгновение — они оказались на столе, а всё, что было под ними — на полу. Люси лежала снизу, крепко обхватывая Нацу со спины, а Драгнил — сверху, едва как держащий равновесие с помощью упершейся в стол руки. Они дышали одним и думали об одном почти что одновременно, отбрасывая здравый смысл, образы якобы любимых и остатки человечности туда, где сиротливо лежали осколки бутылки, ведь прямо сейчас… Прямо сейчас хотелось унять творящийся в кабинете ураган. Всё произошло спонтанно, неожиданно, но Нацу и Люси, казалось, смирились с тем, что сегодня им суждено встретить рассвет вместе — под аккомпанемент стонов и просьб посильнее, потому что одного стола явно будет мало, чтобы протрезветь окончательно. Люси сжималась и едва как могла связать мысли между собой. Пусть где-то на фоне совести она понимала, что допускает ошибку — и еще какую! — все эти «но» и «а как же» забывались на фоне вскружившей голову истомы. И тех проворных пальцев, сжавших её грудь через свитер возбуждающе-грубо. Возможно причина в алкоголе, возможно в ранее принятых каких-то пока еще непонятных чувств к Нацу, которые так не вовремя вырвались наружу, а возможно и вовсе от всей этой атмосферы греха и безнаказанности — но Люси, жадно глотая воздух в перерывах между поцелуями и укусами, укусами и поцелуями, искренне гнала мысль о Лисанне и Грее куда-то вдогонку расстёгнутой ширинке собственных джинс. Ее волосы струились по спине, плечам и путались в пальцах Нацу, берущего Люси грубо, почти что необузданно. Драгнил трогал ее везде — куда только дотянутся пальцы и куда только заведёт хотелка, скачущая от головы до штанов и обратно, словно заводной цыпленок. Очерчивал проступающую через вязанный свитер грудь, подмечая то, как она проказливо не вмещается в ладонях; вдыхал и выдыхал запах Люси, убивающий остатки спокойствия и хваленной буквально два часа выдержки; стонал в ответ, наслаждаясь тем, как голос Хартфилии дрожал, а губы — пухлые и бесстыдно сладкие — тянулись на встречу. Безобидный праздник в честь первой удачной операции в дуэте резко перерос в что-то… Абсолютно небезобидное и не с приятельским подтекстом. Ведь приятели не вытворяют то, что вытворяли Нацу и Люси, резко позабывшие о том, в каких отношениях они были буквально за секунду «до». Все это было похоже на какое-то клише — будто киношная сцена или отрезок из порно-видео. А уж от этих сравнений внутренние демоны только гадко хохотали, подначивая Нацу забыться в этом гребанном «неправильно», оправдывая глупым «брось, тебе ведь хочется? Тебе ведь так не хватало этого, бро. Так бери, пока дают». Забыться и позволить этой бешеной агонии взять вверх, сталкивая Драгнила с обрыва адекватности. Люси извивалась — а ему нравилось. Люси стонала и сдерживала крики, чтобы их, упаси Господь, не заметили — а ему нравилось. Люси позволяла дразнить, трогать и целовать где-угодно и как-угодно — а ему это чертовски-чертовски нравилось. Ему нравилась Люси прямо сейчас. Нравилась больше, чем Лисанна. Нравилась больше, чем в момент, когда сказала, что пиздецки хочет его. Нравилась вся прямо здесь и сейчас. Ее податливость. Мягкость и отзывчивость. Ее обреченный и жаждущий взгляд. Ее вспотевшие руки и промокшая насквозь одежда. Все это вскружило голову, вынуждая тронуться окончательно. Желать ее так сильно, как никогда. Непозволительно сравнивая с Лисанной, которая в корне отличалась от Хартфилии. И этот контраст забавлял, провоцировал проверить, где же еще есть промашки и несовпадения. Нацу конкретно съехал с катушек, мысленно — где-то в закоулках оставшейся трезвости — признавая, что Люси заводила. Возбуждала до вертолётов перед глазами и кульбитов сердца, которые отдавались отголосками во всем теле приятной истомой и уверенным таким стояком, жмущим в штанах. Люси Хартфилия, будучи горячей чертовкой снаружи, и невинным ангелом внутри, всем своим естеством требовала, чтобы ее оттрахали прямо на этом столе. Долго, вдумчиво, со смыслом и, желательно, во всех тех непозволительных позах, которые Лисанна презирала и поносила. Поэтому Нацу, ведомый грехом — сносящей крышу похотью и играющей по кругу пластинкой «Я пиздец как хочу тебя» — мысленно плюнул себе в лицо за то, что собирался сотворить. Но всё также мысленно корил себя за то, что не сделал этого раньше. Ведь Люси — вот она — на самом деле была желанной, красивой и чертовски сексуальной. Не только с растрепанными волосами и этими едва видными прядками во рту. Не только с полным ртом слюны и опухшими, обкусанными губами и заметными засосами-отметинами-укусами на коже буквально везде. И, Господи прости, не только вот такой вот позе: лежа на столе с расставленными ногами и приспущенным бельем, смотрящая наивно-опасливо, но с проскакивающей искрой желания в глазах. Ох, а в них читалось многое.«Хочешь — бери».
И Нацу взял. Жадно, выжимая из девушки абсолютно всё без остатка. Властно, вдавливая её руки в стол и вынуждая Люси выгибаться на встречу его шаловливым рукам, проскользнувшим под свитер и нащупавшим бюстгальтер. Нетерпеливо, заигрывая с её телом последовательно: от груди к животу, от живота к сокровенному. Вся эта ласка, граничащая с шалостью, постепенно становилась неконтролируемой. Ведь Драгнил, склонившийся над её безудержно красным лицом и мягко коснувшийся Люси изнутри, с удовольствием ловил каждый её прерывистый вдох и тихий стон-мольбу не смотреть так пристально. И ему не было стыдно. В его голове не звучал осуждающе голос Лисанны. На душе не скребли кошки, а пятилетний брак, развалившийся за одну ночь, ни разу не вызвал угрызения совести. Ведь буквально неделю-две назад он клялся в любви Лисанне и свято верил, что она — лучшее, что произошло с ним в этой жизни, а сейчас осознанно ублажал собственного интерна, настойчиво расставляя её дрожащие ноги, и нашептывая грязные обещания и пошлости так, будто бы делает это на постоянной основе. Так, будто бы развод, постучавшийся двери, наконец, обличил то, что скрывалось в Нацу — примерном трудяге и семьянине — последние пять лет. Хартфилия закусила губы, чтобы не закричать, но Нацу, уловив эту тонкую грань между «терпелка потерпит» и «прямо как на кожаном диване в Браззерс» не позволил ей сдержаться. Перехватив губы властно и грубо, Нацу не позволил девушке и секунды передышки. Наслаждался тем, как она трепыхалась в его руках, как нервно пыталась ухватиться хоть за глоток воздуха, и как непроизвольно сводила вместе ноги каждый раз, когда его пальцы входили глубже и глубже. Внутри Люси была узкой и мокрой — буквально промокшей насквозь — и Нацу бы рад воспользоваться ситуацией, да вот только ее умоляющий взгляд только прибавлял уверенности в том, что еще рано. Пальцы двигались в медленном, постепенно-прощупывающим темпе: то приподымаясь, то опускаясь. Аккуратные, поступательные движения будоражили, отчего Люси краснела с каждой секундой все больше, рефлекторно ерзая на краю стола. Она сжималась и пыталась восстановить дыхание, но тут же срывалась хрипом, ощущая мокрый поцелуй на ключице. И еще один. Еще. Еще. А после — стон. Пальцы, выскользнувшие наружу и проникшие обратно, прижались к пульсирующей стенке, отчего Хартфилия выгнулась и, не успев заткнуть рот ладонью, простонала в потолок. Достаточно громко, чтобы сюда сбежались медсестры и те, кто остался в реанимации, и достаточно возбуждающее, чтобы спровоцировать её еще раз. В свитере было до безумия жарко: тело вспотело, а одежда, противно облепившая кожу, мешалась. Люси –безудержно и постыдно красная — мучалась от истомы и сковавшей живот судороги. Она смотрела снизу к верху, теряясь мутным взглядом в потолке, светильниках и лице Нацу, внезапно нависшего сверху. Люси пришлось упасть на стол, ощущая лопатками изгибы папок, ручек и собственного блокнота, ранее — где-то за двадцать минут до операции — откинутого в кучку макулатуры. И Хартфилия, честно, могла бы попросить быть с ней помягче, но этот сумбур из грубости и ласки вскружил голову. Девушка попросту не понимала, что происходит: что упирается ей в спину, а что — в бедро. Но нутро подсказывало, в бедро ей упирается результат вседозволенности, алкоголя и общей драмы. Мужские пальцы — надо признать, весьма умелые не только в деле по оперированию астроцитомы — снова выскользнули, однако на этот раз громче прежнего. В ушах стоял оглушающе-хлюпающий, до жути постыдный звук, от которого хотелось закрыть уши и зажмурится. Мокро. Грязно. Горячо. Нацу дразнил ее постепенно, с каждым разом повышая темп — по нарастающей, словно подготавливал к тому, что будет после того, как пряжка его ремня коснется пола, а пальцев будет уже недостаточно, чтобы кончить. И, да, действительно, Хартфилия всем своим нутром жаждала большего. Внутри стало как-то дискомфортно — до дрожи и накрепко затянувшегося узла внизу живота. Жар, облепивший тело, провоцировал нечто глубоко сидящее в подсознании и Люси, охнувшая от того, что Нацу, похоже решился на нечто большее, чем просто стимуляция руками, уверенно пошла на поводу у собственного искушения. Она дрожала, сжималась и продолжала извиваться, попутно царапая Драгнила за плечи, но при этом настойчиво требовала забыть про чертовы прелюдии. Поцелуи стали требовательнее, словно какие-то ограничения внезапно исчезли, растворились. Нацу, приподняв ее колени и дернув на себя висящие скомканным мешком штаны, склонился над девичьей шеей. Язык — горячий и умелый, прошелся влажной дорожкой по плавным изгибам к самой впадинке ключицы. Люси старалась подставляться и податливо двигаться в ответ, подбрасывая дров в, казалось, только-только разгоревшийся костер. Ей было трудно дотянутся до ремня Драгнила, а уж тем более дернуть вниз раздражающую ширинку, поэтому все, что Хартфилия могла в тот момент — скользить по его груди и животу, ласкать, очерчивать рельефы мышц и постепенно стягивать этот раздражающий свитер, все еще дурно пахнущий стерильностью и елью, через голову. Прошла секунда, как девушка решительно прижалась к Драгнилу и, обхватив его ногами, начала ерзать вокруг ощутимого возбуждения. Провокация. Наглядная и почти безотказная. Нацу, согнувшись пополам и уперевшись лбом в ее часто вздымающуюся грудь, мычал в ответ. Терпелка не терпела, а штаны нещадно сковывали. Проходит секунда, а после — Нацу не сдержался, в слепую нашел ее ухмыляющиеся губы, укусил почти до крови и, терзая нещадно, не жалел ни Люси, ни нежную, опухшую от тысячи и больше поцелуев кожу. Хартфилия, проскользнув дрожащими пальцами к его волосам, ласково притянула Нацу к себе и, оставив три или четыре мимолетных поцелуя на его губах, заторможенно-требовательно прошептала прямо в рот. — Резинка. — Где-то в столе. Девушка, вслепую дернув на себя ящик стола — кажется, верхний — стремительно вывалила на пол все побрякушки, припрятанные чайные ложки и пакетики с Эрл Греем, пытаясь нащупать презерватив. И вот он — момент истины — Нацу завлекает ее в очередной поцелуй и тут же перехватывает блеснувший в свете лампы презерватив в синей упаковке. Попутно мыслям о том, как сексуально выглядит Люси прямо сейчас — с подвернутым к животу свитером, с расставленными ногами и сползшими лямками лифчика; уставшая, довольная, но все еще возбужденная, Нацу разрывает упаковку зубами. Прошептал что-то о том, что ей стоит расслабиться, но ненадолго. Поцеловал в уголок губы и спустился мокрой дорожкой, вниз по шее, чуточку дольше задержавшись где-то, где пульсировала вена. Люси откинула голову и позволила оставить все эти отметины-засосы на своем теле, точно зная, что завтра она наверняка пожалеет об этом. И тут… Трель мобильного сбивает ритм. Сначала входящий звонок терялся на фоне сказанной на ухо пошлятины, но спустя гадкие минуту-две, стало невыносимо. Возбуждение улетучилось, но не до конца и Нацу, выругавшись громко и раздражённо, выхватил телефон из недр кресла. Красноречивое «Лисанна» заставило вздрогнуть и зависнуть на добрых секунд десять, после чего Люси обеспокоенно спросила все ли хорошо. Вот только в это мгновение — словно злой рок или просто намек свыше — ей приходит сообщение от Грея с предложением заехать за ней на работу, так было уже поздно, а она всё еще отмалчивалась по поводу операции. Повисла неловкая тишина, прерываемая тяжелыми вздохами Люси, пытающейся в спешке найти под столом свое белье. Нацу всё еще стоял спиной, не в силах обернуться и сказать то самое, после которого единственным способом избавиться от стыда и грызущей совести будет как минимум драматичный выход в окно. Люси по полному отсутствую звуков, оделась довольно быстро, оставив лишь Нацу стоять всполошенным и почти что раздетым. Драгнил, пытаясь хоть как-то отвлечься, сжал со всей силы телефон, переключенный на сраный беззвучный, и поправил сбившуюся челку. Неловкость росла в градации, а тишина давила. Несостоявшийся секс, зато успешные прелюдии прекрасно отпечатались на лицах обоих стыдом и диким желанием провалиться сквозь землю. Первой сдалась Люси, кое-как натягивающая ранее скинутую пушистую кофту. Она кривила душой, но говорила то, что помогло бы им разойтись сейчас, не взирая на то, что у обоих еще стояли эти картинки-образы перед глазами. — Кажется, нам лучше… Притвориться, что этого не было. И, возможно, именно это и было роковой ошибкой.***
02.08.2021
ЭДМОНТОН
Тогда на фоне играла «Мораль истории» от Эшлин Вильсон. В руках остывал только-только заверенный кофе, на столе стоял всеми забытый завтрак, а перед глазами — ни черта, ни искры, только обрывки воспоминаний и легкая меланхолия, напавшая на Люси в семь утра, в понедельник. Она сидела с краю, чувствуя, как атмосфера подобная той, что была за окном, просочилась в квартиру. Холодно, зябко и немного депрессивно, с учетом того, что до осени оставался лишь какой-то там август. Но Хартфилия не думала о надвигающемся сентябре, отсутствии пальто, которое всё собиралась поехать и купить вот уже третью неделю, или о Грее, рассказывающем увлекательную историю о том, как очередную проститутку словили буквально в центре города. Она думала о чем-то далеком. О чём-то, что терялось в нависших грозовых облаках над небоскребами, и о чём-то, что ускользало из поля её зрения, стоило ей только ухватиться за хвост. В последние дни Люси была рассеянной: будто бы стояла здесь и сейчас, а будто бы мыслями была где-то далеко. По крайней мере, это вывод по словам Грея, заметившим эту аномалию буквально на следующий день после удачной операции в Тенрю-Тейл. А Люси… А Люси что? Люси мыслями была именно там, в Тенрю-Тейл. В чужом кабинете. На полу, на столе. В чужих руках, под чужим телом, в чужой власти. И это было странным — думать об этом какой день подряд, взвешивая и сравнивая, насколько же по десятибалльной системе Хартфилия в откровенной заднице? Насколько? Ну, в воскресенье она все же поставила этому фурору твердую восьмерку, ведь самого страшного не случилось по итогу. Сегодня, в понедельник, она готова заявить о крепкой такой девятке с половиной. Взгляд поплыл от Грея, улыбающегося и активно жестикулирующего попутно своему рассказу, до плинтуса и грязного чайника, который не помешало бы почистить. Люси была не здесь, да и не хотела, если честно, ведь после того, как она — побитая, пристыженная и рвущая на голове волосы — вернулась домой, всё пошло наперекосяк. И её концентрация на пациентах, и хваленная пунктуальность в сраный понедельник. И личная жизнь, от которой Хартфилия впервые хотела просто спрятаться: забежать в какой-то уголок, прикрыть голову руками и крикнуть «я в домике», чтобы ни Грей со своими знатно подзаебавшими за добрый час историями, ни Нацу с едкими напоминанием того, что НЕ случилось, не добивали остатки трезвости и ума в её голове. Люси ничего не понимала: путалась буквально в трех соснах и выла в небо, надеясь, что Господь всё же смилуется и щелкнет её по носу, мол, «ну я же давал тебе подсказки, не тупи». Люси не понимала, но при этом боялась понимать. Потому что с одной стороны она жалела о том, что между ней и Нацу произошло, так как были свои мучающие душу факторы в виде Грея и Лисанны. А с другой стороны Люси хотела расшибить голову в ближайшей стене от того, что сверху её привалило булыжником вины «дура тупая, кто тебя за язык тянул, сама ведь напросилась на секс, так чего до конца не довела?». И выбирать между этими двумя — почти что таблетками из Матрицы — было трудно. — Лю, все хорошо? Грей мягко опустил ладонь на её и тревожно осмотрел девушку с ног до головы. Хартфилия, отреагировав как-то запоздало, моргнула трижды прежде, чем ответить невнятное: «мм? Ты что-то спросил?». Она действительно не услышала, потому что всё еще находилась в состоянии несостояния. В голове всё складывалось чересчур сложно, будто Люси на полном серьезе готовилась к госэкзаменам, а не к сборам на работу. — Ты в последние дни какая-то вялая. Может возьмёшь выходной? Хартфилия, пропустив мимо ушей гениальную идею о выходном, отсербнула остывший кофе и, брезгливо причмокнув, опустила чашку. Всё-таки слишком крепкий, невозможно пить. Её пальцы — резко похолодевшие — коснулись стенок кружки и несильно обхватили. Что-то упорно не складывалось в голове и перед глазами: ни эта серая картинка за окном, ни этот чертов кофе, ни Грей, волнующийся за неё искренне. Всё казалось неправильным. Всё меркло на фоне отголосков её памяти, где она и Нацу вышли за рамки, за которые выходить всё же не стоило. Всё теряло какую-то нить смысла от осознания того, что в момент, когда они с Драгнилом остались сам-на-сам, ни Люси, ни Нацу галочка напротив семейного статуса не давила на мозги. А стоило бы. Стоило бы вспомнить Лисанну и давно заброшенное обручальное кольцо куда-то в комод. Стоило бы вспомнить Грея и его извечное «с тобой всё хорошо?» каждый, сука, раз, когда ни разу не хорошо. Стоило бы. Но они с Нацу этого не сделали. И это было неправильно. Из всего неправильного, что было в тот момент, именно этот отрывок — где Люси самовольно подставлялась под жадные поцелуи, закрывая перед Греем и Лисанной двери — возглавил рейтинг «неправильной херни, за которую не жалко и голову снести». — Нет, мне нужно на работу. — Уверена? Ты бы себя видела, Лю. Грей поднялся, поправил любимую футболку с Челюстями и подошел к Хартфилии. Протянул руки и, дождавшись очевидно-недоуменного взгляда, потянул её за ладошки к себе — в крепкие объятия. Мягко гладил по голове, пропуская через пальцы замотанные в небрежный пучок волосы. Шептал, что она может ему довериться — они ведь пара, в конце концов. Обещал, что даже если Люси уедет на работу, он всё равно приедет на обеденный перерыв с коробкой пончиков из её любимого кафе. Просил улыбнуться, шутил, смеялся над тем, как Хартфилия буквально пару секунд назад пузырилась от удивления. Как мило крякнула от неожиданности. Как забавно выглядела в этой пижаме с Королем Львом от Примарк. Как наверняка боялась поднять голову и ответить взаимностью, ведь Люси априори стеснялась даже спустя больше, чем месяц полноценных отношений всех этих спонтанных нежностей и непринужденной романтики с утра-пораньше. А было ли слово «стеснялась» правильным? — Солнце, если ты хочешь о чем-то поговорить, то я всегда здесь. В любое время. Но Хартфилия, уткнувшись в его плечо, резко вынырнула из своих размышлений, осознав, что это не то. Проблема не в том, что она действительно покраснела от смущения или забавно крякнула, не ожидав от Фуллбастер выпад в момент, когда было ощущение небольшого «перегиба палки». Проблема не в том, что Грей не умел фильтровать все эти телячьи нежности, уверенный в том, что Люси сейчас просто задыхается от сраной влюбленности. Проблема в том, что это всё — не то. И чужая квартира в северном районе от центра; и крепкий кофе; и теплые руки, которые ни разу не грели. Особенно Грей, смеющийся с того, что она уже с минуту просто молчит. Люси не верила собственному голосу в голове, но этой истине с каждой секундой находились подтверждения: пол под ногами был обжигающее холодным, дышать в объятиях было трудно, а парфюм, который буквально пару дней назад возглавлял список любимых, резко осточертел этим навязчиво-концентрированным цитрусовым шлейфом. Всё было не тем: начиная от потолка, заканчивая дверью подъезда в многоэтажке. Хартфилия не верила и не хотела верить. Она пыталась заставить себя обнять этого мужчину в ответ, но руки то подымались, то безвольно опускались. Люси вынуждала себя снова запылать этой странной любовью, которой пылала буквально неделю назад, но сейчас… В её сердце не было ровным счетом ничего, кроме непонимания. Когда и почему? Ведь все было хорошо. Зачем и что делать дальше? Ведь Люси в рассеянности ловила воздух ртом и неверующе выглядывала в складках чужой футболки вшивый ответ на те вопросы, на которые даже Всевышний не мог ответить. За что? Ведь Хартфилия так желала стабильности в своей нестабильной-заебистой жизни, где чаще хотелось сдохнуть, чем обожраться ведер мороженного. Так желала, и когда, наконец получила… Что в итоге? Грей был её стабильностью, её тихой гаванью и протянутой рукой, когда все вокруг проходили мимо. Грей буквально неделю назад был всем её миром, помимо стен Тенрю-Тейл и проблем с чокнутым куратором. Грей был… Был… Другим в её глазах неделю назад. Любимым. Необходимым, словно воздух. Драгоценным сокровищем, которое Люси искреннее боялась потерять.Так почему…
Почему ты, дура, не можешь обнять его в ответ? Почему не можешь сделать вид, что всё в порядке?
Глаза защипало от слез обреченности. Голос Грея — мягкий, ласковый и нынче обжигающий не хуже тех слез, которыми Хартфилия готова была давиться в ванной перед сборами на работу — коснулся её уха. Руки — относящиеся к ней бережно и аккуратно, будто бы Люси была экспонатом музея — скользнули вдоль позвоночника к лопаткам и нежно-нежно прижали ближе. — Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, да? И всегда буду рядом. Люси молчала. Повисла в его руках, словно безвольный мешок. И всем сердцем желала провалиться под землю. А где-то там, на фоне грянувшего с неба дождя, в последний раз заиграл припев «Морали истории».«И я ответила: «Иногда люди влюбляются в тех, кого не следовало бы»,
Иногда ошибки совершаются,
Но всё нормально, всё хорошо.
Ты можешь думать, что влюбилась,
Но в реальности, ты только страдаешь».
***
04.08.2021
ЭДМОНТОН
Первая попытка увенчалась крахом, но Нацу не опустил руки: верил, что это всего лишь временное явление, так сказать, неловкость, которую вполне закономерно испытывают после чего-то подобного. — Я сожалею, Доктор Драгнил, но я спешу к Леви. Она просила забрать результаты УЗИ. Вторая попытка всё же заставила задуматься: а не избегает ли Люси разговора и самого Нацу специально, на ходу выискивая оправдания. При том, не важно какие — пусть даже высосанные из пальца или взятые с потолка. — Нет, сегодня не могу! Я… Э… У меня назначена встреча! Третья вынудила разочароваться окончательно и едва ли не опустить руки. — Доктор Драгнил, я безумно ценю то, что Вы обо мне беспокоитесь, но я в состоянии заказать себе такси. Спасибо за предложение, но я бы хотела отказаться. Всего за одну ночь между ними выросла пропасть — большая, глубокая, почти что бездонная. Причем так внезапно, что Драгнил попросту не успел свыкнуться с этим странным контрастом в их отношениях: от совместных поездок в Макдональдс под уже скачанные альбомы общих любимых исполнителей и погоней за скидками в китайском ресторанчике по четвергам до льда и натянутых канатов вместо добродушной улыбки. Нацу верил, что случившееся в кабинете пусть и было в большей части порывом алкоголя и влиянием атмосферы, но в двадцати процентах — осознанным решением. По крайней мере, с его стороны, ведь совсем недавно Драгнил все же признался себе в том, что с Люси было комфортно. Комфортнее, чем с кем-либо еще, пусть в кругу общения не было даже из кого выбирать. Люси была… Своей? Она шутила и смеялась. Она угощала собственноручно приготовленными блинчиками и пирожными и с радостью соглашалась на внезапное предложение продегустировать что-то максимально нестандартное. Она мило улыбалась и щебетала незаменимое и неповторимое «Доктор Драгнил» каждое утро, попутно рассказывая о том, что её машина в очередной раз сломалась и проще уже сдать авто на металлолом, а не кататься со станции домой и обратно. А теперь Люси — отрешенная и чужая, боящаяся лишний раз подступиться или поздороваться, словно периода взаимопонимания и уютных вечеров в кабинете или в салоне машины и вовсе никогда не было. Будто бы дружба, ценой в несколько тысяч погибших нервных клеток в первые дни знакомства, стремительно дала трещину. Это напрягало. Напрягало и то, что видеть Хартфилию такой было отчего-то больно и тошно, будто бы Нацу действительно виноват в том, что произошло или чего НЕ произошло. Впрочем, и его самого разрывало на две части: одна, более сознательная, радовалась тому, что они смогли вовремя остановиться. Другая, более глубокая, грозилась врезать Нацу в бубен только за то, что он до сих пор не понял, что о двадцати процентах и речи быть не может. Алкоголь лишь развязывал скрытые или подавленные желания — другими словами, где-то в глубине души Нацу всё же хотел сделать это с собственным интерном. Переспать, а на утро ломать голову над извечной дилеммой «какого черта?». Но отчего-то в фантазии секс с Люси заканчивался как-то более благоприятно, а не так… Скудно? Печально?Максимально неловко?
Тяжелые капли воды стекали по волосам и лицу, щекоча подбородок и кончик носа. Нацу, не выдержав еще одной минуты бессмысленных раздумий, решил принять душ, чтобы остудить голову. Не помогло, равно как и успокоительные на травах или попытки дозвониться друзьям, которые понимали в таких делах лучше Драгнила. Внезапно, столкнувшись с проблемой — вполне реальной и вызывающей одну лишь головную боль, — Нацу остался с ней сам-на-сам. Сейчас было бы неплохо иметь под боком человека, который объяснил бы и помог бы понять, собственно, почему и зачем всё произошло так, как произошло. Но, к сожалению, закрывшись в квартире, которую Драгнил сдавал еще буквально неделю назад каким-то студентам, мужчина понял, что кроме него самого здесь никого нет. И никто не поможет найти ответ среди тысячи вопросов, а почему же Люси Хартфилия стремительно заполонила собой абсолютно все: и замыленный взгляд, и пропитанный чужим запахом воздух, и несносные мысли, навалившиеся роем ос. Ладонь уперлась в кафель. Холодная вода щекотала мышцы и провоцировала легкий озноб из непривычки. Дыхание — отчего-то прерывистое, тихое, но хриплое — давалось с трудом. Казалось, будто бы всё вокруг в тяжесть. Шум воды не успокаивал, а приятная прохлада ощущалась колким льдом. После трех минут прострации в душе, Драгнил резко пожалел, что вообще решил отрезвиться. Народные методы по остужению головы в его случае работали наоборот, потому что Нацу усердно бежал от этих мрачных мыслей, но здесь их стало вдвое больше. Перед глазами была лишь Люси, которая еще три дня назад воспринималась как-то по-другому. Она была интерном — пусть и зеленой, чутка самоуверенной и боящейся идти на риск, но успевшей громко заявить о себе. Она была другом — тем человеком, с которым хотелось проводить время где-то за пределами стен Тенрю-Тейл, где самой большой дилеммой будет, что же вкуснее: китайский удон с телятиной или та лапша с курицей во вьетнамском ресторанчике. А теперь она некто больший, чем просто интерн и просто друг. И это самое «некто больший» ушло в непозволительную степь отношений, когда брак еще не аннулировали, а сама Люси встречалась с каким-то там ублюдком, ни во что не ставящим её интересы. Было ли это правильным? Думать об этом столько, чтобы сойти с ума и свихнуться от неразберихи окончательно? Представлять перед собой Люси в альтернативной вселенной, где они всё же переспали и она — уставшая, но довольная — посапывает рядом, зарывшись в подушку и растрепавшиеся на смятой постели волосы? Сожалеть о том, что Нацу вообще предложил отметить операцию, ведь не было бы этого алкогольного порыва не было бы и этих странных мыслей. Этих самых, в которых Люси Хартфилия больше не интерн и не друг, а желанная женщина, чье «Я пиздец как хочу тебя», крутящееся в голове надоедливой пластинкой, до сих будоражило вроде успокоившееся естество. — Твою мать!.. Кулак стремительно впечатался в кафель, провоцируя глухой звук, отбившийся от стен ванной небольшой трелью. Нацу, силой сцепив зубы, рычал и грозно дышал через рот, чувствуя, как вода неприятно стекает по волосам, щекам и подбородку. Люси было слишком много в его жизни. Слишком много, отчего думать о чём-то другом просто не получалось. Работа забывалась на фоне каждой всплывшей в памяти улыбки и ласкового, иногда строгого «Доктор Драгнил».Я и не знала, что Вы можете быть таким, Доктор Драгнил. Спасибо…
Её было слишком много, чтобы попытаться притвориться, что ничего не произошло. И происходит до сих пор. О Люси не хотелось и хотелось думать одновременно — странная дилемма побуждала просто взвыть в потолок, в надежде, что эти эмоциональные качели исчезнут сами по себе. Что всё вернется на круги своя и завтра неловкость и ощущение, что Нацу конкретно так обосрался, улетучатся подобно сну по утру.Я разревелась. Это ведь ничего, да?
Но Люси уперто поселилась в голове Драгнила, настойчиво подкидывая дровишек в только-только поутихнувшее пламя. Своей улыбкой. Наивно-очаровательным взглядом. Теплым касанием и опущенной на его плечо головой. Искренностью и откровенностью, сказанной в полумраке. Всем своим существованием Люси Хартфилия создавала проблему в чужой голове, побуждая хвататься за волосы и отбивать удары по стенке.Я знаю, что что-то случилось, но я не буду лезть, расспрашивать. Нацу, ты помог мне, и я хочу отплатить тем же, так что… Если сейчас тебе станет хоть немного легче, я буду рада.
Удар за ударом. Вибрации стенки отдавались колкой болью и жжением в почти кровоточащих костяшках. Но легче не становилось: ни от осознания, что еще немного и Нацу придется искать в недрах кухонных тумбочек аптечку, ни от принятия того факта, что Люси есть и будет в мыслях еще очень и очень долго.Если Грей — долбаеб, то Лисанна — самая настоящая сука. Она даже не понимает, как ей повезло с тобой.
Потому что с ней было не просто комфортно. Потому что она была не просто компаньоном на вечер, с которым можно обсудить даже самые абсурдные идеи. Потому что её хотелось по-настоящему, не на одну ночь. Противоречие резко сложилось в истину, которую Драгнил старался игнорировать последние дня три. Пытался заглушить ударами по стенке. Пытался забыться в холодной воде и ноющей боли в руке. Пытался игнорировать и притворяться, что «это» пройдет само по себе, будто мигрень на плохую погоду. Но комедия в том, что «это» не пройдет. «Это» успело стать вожделением и помутнением рассудка. Эти чувства. Эта отвратительная правда. — Блядство!.. Последний удар окончательно рассек кожу. Вода, подхватившая кровь, смягчила жжение и нарастающую боль, но Драгнил не спешил оказывать самому себе медицинскую помощь. Всё стоял, рыча на самого себя. С трудом дышал, чувствуя, как в нос затекла вода. Проклинал то мгновение, когда понял, что помимо развода с Лисанной и чувства предательства со стороны бывшей супруги, настоящие проблемы только начинались. — Какое же… Блядство…