05.08.2021 ЭДМОНТОН
Буквально неделю спустя, Люси выделила для себя три стадии принятия ситуации, которая граничит разве что с неизбежным столкновением Титаника и айсберга.Первая.
Да блять.
Все эти дни, начиная с понедельника и заканчивая пятницей, Люси бегала по отделению как угорелая. Проверяла пациентов, закрывалась в ординаторской, но еще чаще сидела у Джувии в кабинете под предлогом «блин, у тебя тут освещение лучше», чтобы лишние два-три часа позаполнять карточки, истории болезни и направления. И все ради одного… Ради того, чтобы не сталкиваться с Нацу лицом к лицу. Не то, чтобы Хартфилия прямо-таки боялась откровенного разговора на тему «Эй, а помнишь, как мы хотели проверить устойчивость стола в твоем кабинете? Помнишь же?», просто… Да кого она обманывает, конечно, она боялась. Боялась и того, что скорее расплачется, чем будет держаться сильной и независимой. Боялась и лица Нацу, которое наверняка скрасит сумбур эмоций: от брезгливости до «не хочешь ли куда-то съебаться, чтобы не светить своей мордашкой у меня прямо перед лицом, потому что та ночь с тобой, Люси, однозначно то, что я бы хотел стереть из своей памяти». Боялась, в принципе, всего, что касалось Драгнила, той ночи и ощущения, что они как минимум смертный грех совершили. Поэтому лучше тактики «тише воды, ниже травы» Люси ничего не придумала. От этого и бегала туда-сюда, в надежде, что её оправдания, почему она не может зайти к нему в кабинет, обсудить пациента-двое, никогда не закончатся. И вроде бы в первые два-три дня все шло хорошо — даже лучше, пока Грей не заметил то, что секс между ним и его девушкой как бы. Ну, не случается. Буквально. За прошедшею неделю и увенчавшиеся крахом более пятнадцати попыток завести Люси Хартфилию, Грей ловил завуалированное головной болью и усталостью «милый, прости, секса нет, но есть кексы, хочешь?». Не более. Люси отвечала на поцелуи нехотя, размыкала теплые руки на талии и бурчала каждый раз, когда Грей приглашал её на свидания в ресторан или просто в бар, оправдываясь тем, что в Тенрю-Тейл завал. И, если говорить об этом откровенно, вины Фуллбастера в этом не было. Ведь для него ничего не поменялось: Люси в его глазах была прекрасной девушкой, с которой хотелось проводить ночи на пролет, встречать закаты и рассветы и нежится в ванной под мелодии Луи Армстронга. А вот для Люси… для Люси абсолютно все обрело иной, противоречивый смысл. Грей вроде бы и лежал к сердцу, вроде бы и хотелось потянуться за поцелуем или порассуждать в постели насчет их общего будущего, а вроде бы… А вроде бы и хотелось сдаться ему с повинной, как представителю закона, потому что Хартфилия вполне себе реально заслуживала годика два строгача. Это удручало. Осознание того, что Люси ничем не отличалась от меняющей парней как перчатки потаскушки, угнетало и добивало каждым выдавленным «я тебя тоже люблю». Потому что и «тоже», и «люблю» были неправдой. Наглой ложью, от которой сводило скулы. Люси Грея не любила. Люси с Греем было хорошо, но это касалось лишь комфорта и чувства безопасности — не более. Люси верила, что между ними есть что-то кроме хорошего секса и этой ванильной ванили, но, как оказалось между ними было ровным счетом ничего, кроме иллюзии, самообмана и жестокости. Жестокости, которой Хартфилии не хватало духу положить конец. Шли дни, время летело неумолимо. Сообщения с предложениями встретиться в обед «как обычно» игнорировались, а после — оправдывались занятостью, которую Люси придумывала сама себе, чтобы не мучала совесть. Встречи переносились, звонки на дольше чем минуты три не затягивались. Люси попросту морозилась. Знала, что это неправильно, потому что Грей такого отношения не заслуживал, но. Все равно делала. Продолжала тянуть резину бессмысленных отношений, надеясь, что её сегодня-завтра озарит стрела купидона и эта вселенская тоска, наконец, отпустит. Но горечь сожаления не переставала душить ни на секунду: ни за рабочим столом в ординаторской, ни в компании Джувии, рассказывающей о новом шарфике от Луи Витон, ни в гордом одиночестве дома за очередной банкой пива, вместо «по-девчачьи» вина. Потому что после вина тошнило от потока мыслей, а от пива тошнило буквально.10.08.2021.
ЭДМОНТОН
Так и наступила вторая стадия.
Так, блять.
После осознания, что с Греем им, кажется, не по пути, Люси искренне пыталась понять, что именно послужило спусковым крючком задницы в её личной жизни. Ответ нашелся быстро и, очевидно, начинался он с красноречивой буквы «Н». И заканчивался противно-едким «-ацу». Нацу Драгнил. Он же Доктор Драгнил. Он же куратор в медицинском центре «Тенрю-Тейл» в Эдмонтоне. И он же тот самый мужчина, чья ухмылка преследовала Люси даже в кошмарах. После того инцидента и «усердной проверки устойчивости стола в кабинете», Хартфилия избегала его специально, ограничиваясь одной-двумя короткими встречами в его кабинете в неделю. Отнекивалась от всяких заманчивых «видел, что ты сегодня на метро, тебя подвезти домой?», ныкалась в кабинете Джувии в шкафу, когда он искал её по всему отделению, потому что есть вопросы по какому-то пациенту, и оставляла записки под дверью, по типу «все, что нужно, у Юкино на посту, мне срочно нужно домой, простите», чтобы лишний раз не сталкиваться в коридоре. Люси, в довесок осознанию, что она настоящая мразь в отношении Грея, приняла тот факт, что она еще, как минимум, дура, потому что была единственной, кто реально запаривался насчет произошедшего. Нацу, в отличии от нее, ходил себе как ни в чем не бывало и только раза три пытался поговорить с ней тет-а-тет. И то, как потом оказалось, причина скрывалась в пациентах и намечающихся операциях с асисстированием. Но Хартфилия все равно не переставала ковырять себе же мозг чайной ложечкой, а все потому что после той ночи в кабинете, рамки и границы, которые она всё выстраивала и выстраивала… Постоянно стирались, падали и разваливались, как карточный домик. Каждый раз, когда она видела Нацу из щели в шкафу кабинета Джувии, когда тот нервно пыхтел и уговаривал Локсар сказать, где его паршивец-интерн прячется. Каждый раз, когда на рабочем столе в ординаторской находила чай с запиской «сегодня с утра холодно, так что постарайся не простыть». И каждый раз, прячась за стеной и вслушиваясь в баритон его голоса и эхо заразительного смеха, когда Юкино рассказывала о ночных приключениях 104-й палаты. Нацу заполонил собой рабочие будни. Он был в мыслях Люси даже после работы, по дороге домой. Был там, даже когда она морщилась и пыталась заснуть. Нацу стал неотъемлемой частью и главной причиной прогрессирующей шизофрении Хартфилии, как минимум. Это выбивало из колеи. Это вынуждало подолгу сидеть в ванной и считать количество выпавших волос от стресса, потому что все было настолько плохо, что хотелось выть и плакать одновременно. От вида Нацу вдалеке больничных коридоров сжималось сердце. Улавливая нотки его парфюма около кабинета, хотелось постоять там подольше, вдыхая и выдыхая полной грудью. Рассматривая затянувшиеся отметины на шее, рука не поднималась замазать их тональником. Всё казалось странным: и это щемящее чувство внутри, и нарастающая тревога, и желание самовыпилиться в ближайшее окно от простого… Ощущения, что всё летит коту под хвост. Что Люси Хартфилия, пытающаяся относиться к жизни просто, в очередной раз запуталась. Вторая стадия пульсировала в голове едким напоминанием, что еще неделю в таком подвешенном состоянии Люси просто не протянет и ей нужно было срочно что-то предпринять. И, честно сказать, за такую решимость Люси можно было бы похвалить. Да вот только она не знала, что делать. Расставаться с Греем? Но это же равносильно предательству. Поговорить с Нацу о произошедшем и думать что-то вместе? А что, если он только посмеется над ней и скажет, что тот внезапный порыв — не больше, чем отменный алкоголь и атмосфера, поэтому на большее надеяться не стоит? Купить веревку и мыло в ближайшем строительном? Хорошая идея, потому что сегодня утром Люси как раз нашла пролежавшие два месяца сотку баксов в нагрудном кармане курточки. Рассказать Джувии и попросить у неё совета? — Люси, с тобой точно всё в порядке? Хартфилия, стоявшая около неизменного поста, передала Юкино заполненные карты и вскользь попросила её прикинуть график на завтра. Джувия, ошивающаяся в отделении нейрохирургии теперь едва ли не каждый день, всё допытывалась у Люси, что же с ней произошло и почему она, будучи подружкой, ничего не рассказывает. Вот только сама Хартфилия упорно держала язык за зубами. Ведь мы говорим о Джувии. Джувии, которая та еще сплетница. Джувии, которая водит дружбу с Лисанной. Джувии, которая буквально пару недель назад застала Нацу и Люси в тогда еще приятельских объятиях и поняла всё неправильно. Камон, тут уж лучше унести этот секрет с собой в могилу, чем рассказать кому-то вроде болтушки-Локсар. Жизнь дороже. — Все хорошо, Джу, не переживай. Люси удручённо что-то подписывала, попутно отпивая кофе из чашки, которая стала ей лучшим другом в последние дня три так точно. Осень пришла в Эдмонтон уже в августе, так что холодно было почти что постоянно — это немного расстраивало, потому что рабочий день начинался с направленной надежды в потолок, что в Тенрю-Тейл закупят маленькие переносные обогреватели, а не с привычного графика и просьб Господа смиловаться. Хартфилия, будучи теплокровной девушкой, мерзла каждые двадцать минут, поэтому теплый чай или кофе спасали холодные руки и стучащие зубы. Впрочем, чай или кофе спасали не только холода, но и от гнетущих мыслей, отвлекая раздумьями о «Может купить в ординаторскую любимый байховый чай? Или принести с дома коробку мятного?». Однако не спасали от Джувии и её настороженного взгляда, который чувствовался на коже прицелом, как минимум, какой-то навороченной винтовки. — Ты уверена? — Да. — Точно? — Точно. Люси выдохнула, и отставив чашку в сторону, прокрутила ручку в пальцах. Фразы упорно не складывались в голове: маячили перед глазами отдельными отрывками и ускользали при малейших попытках сосредоточиться. Джувия не отставала с допросом: все высматривала в держащейся стойко Хартфилии намек на проблему и переспрашивала успевшее хорошенько так сыграть на нервах «точно? Точно? Точно?». Бровь нервно дернулась. Люси рефлекторно оставила ручку в ближайшем стакане и, скрипя зубами, обернулась к подруге. — Джувия, я в тысячный раз повторяю: со мной все нормально! — Ты засунула ручку в свой кофе, Лю. Думаешь, после этого я поверю в то, что с тобой все окей? Бровь дернулась еще раз. Пусть Джувия и была права, что с Люси явно не все «окей», но вот ручка в кофе оказалась по причине того, что Локсар умеет присесть на мозг. Уверенно так, причем, свесив ножки. Хартфилия, подняв руки и медленно их опустив — в такт собственному дыханию, которое она пыталась таким способом выровнять — прорычала про себя. Вот если бы Джувия молча вручила бы билет куда-то в клуб анонимных брошенок — цены бы ей не было, честное слово. Но вот, извините-простите, наседать на остатки адекватности в попытках выудить хоть что-то — это немного перебор. Особенно тогда, когда сама Люси постепенно перестает терять самообладание и знаменитый талант разграничивать работу и личную жизнь. Ага, сейчас. Разграничишь тут, когда твоя работа и есть твоя личная жизнь. Юкино, ушедшая под шумок нарастающей истерики Люси, осуждающее покачала головой в сторону Джувии, на что Локсар только скривила лицо, мол, «и без тебя знаю, что сейчас прилетит, иди куда шла». — Послушай, Джувия, — Люси начала даже спокойнее, чем планировала, — со мной всё нормально. Я вообще чувствую себя просто превосходно, поэтому не могла бы ли ты больше не задрачивать меня расспросами. Пожалуйста? Под конец голос Люси дрогнул, а лицо скорчило глупую-глупую улыбку. Она старалась оставаться максимально толерантной, но при этом достаточно краткой и четкой насчет своей позиции «не лезь, тогда не рванет». Джувия, будучи весьма любопытной и прямолинейно-пробивной барышней, имела чуткий нюх на всякого рода скандалы или интриги, так что Хартфилия ничуть не удивилась такой её настойчивости. И, если честно, додави Локсар её еще минут пять-семь, Люси прямо здесь, на посту, вывалила бы все как есть, прерываясь на маты, слезы и самобичевания. Но такого эпилога истории не хотелось от слова совсем, поэтому Хартфилия стойко отмалчивалась, брыкалась и настаивала на том, что её личная жизнь пока что должна быть под грифом «секретно». По крайней мере, до тех пор, пока Люси не сядет и не разберётся со всем этим дерьмом, чтобы понять хоть что-то кроме «о, нет, кажется, мне жопень». И пока не увидит свет надежды в конце этой самой беспросветной жопы, а не намек свыше обратиться к мозгоправу, потому что нервы восстанавливались со скоростью улитки, а все эти настойки, пустырники, валерьяночки нихрена не помогали. Но Джувия лишь качнула головой и оперлась ладонью в щеку, посматривая на Люси скучающее-издевательски, с громким подтекстом «ой, да не пизди». — Хочешь сказать, что с тобой все нормально? — Именно. — И причина вовсе не в Нацу, от появления которого ты сразу пытаешься заныкаться хоть куда-нибудь? — Он здесь вообще не причем. — Ни разу? — Ни разу, Джувия. Ни разу. Секундное молчание оборвалось на задумчивое «хмм» от Локсар и закатанные к потолку глаза Люси, которая искренне молила Господа избавить её от этого допроса с пристрастием. Психика не выдерживала, поэтому Хартфилия быстро приняла решение стратегически отступить под предлогом работы. — Послушай, давай закроем тему, окей? Со мной все… — Даже если Нацу стоит за твоей спиной прямо сейчас? Лицо Люси на мгновение дрогнуло, из-за чего она запнулась о воздух едва ли сказанного «со мной все хорошо». Хартфилия выровнялась, но при этом оставалась равнодушно-спокойной, пусть внутри горели синим пламенем Помпеи, Карфаген и все известные города Канады. Так, всё, с неё хватит. Пора заканчивать этот цирк и возвращаться к действительно важным вопросам, а не вестись на умелую манипуляцию Джувии. В очередной раз. — Я не поведусь на эту глупую провокацию. Если бы Нацу стоял за моей спиной, духу бы моего здесь не было. К тому же… Ведь если Нацу был бы за её спиной, Люси как минимум почувствовала надвигающийся инсульт жопы — по привычке. А так это все лишь очередной фарс со стороны милой подружки, сомнительно оглядывающей то Люси, трепыхающуюся от собственных оправданий, мол, «Нацу сейчас у Леви, забирает результаты УЗИ, так что его априори за моей спиной быть не может, ха-ха!», то что-то позади нее. Что-то, чью ладонь на своем плече Люси не сразу ощутила, а когда узнала это чересчур знакомое тепло, проглотила остатки уверенности и сжалась в микроскопическую задницу с подозрением на инфаркт, инсульт и сердечно-пердечный приступ одновременно. — Хартфилия, с этого момента, будь добра, поподробнее. Говоришь, духу твоего бы не было, да? Нацу — сученыш, во всей красе — лыбился и издевался, издевался и лыбился, будто бы свет клином на этой сраной фразе сошелся. Люси — деревянная и икнувшая трижды — медленно обернулась к нему и тут же ощутила дрожь в коленках. Мысленно упала в обморок. Мысленно убежала в сторону ординаторской и забаррикадировала двери диваном. Всё так же мысленно орала и открещивалась от его руки на своем плече, проклиная тот момент, когда уверенно заявила, что сказанное Джувией — ложь, пиздеж и провокация. — Доктор Драгнил, доброе утро. — Через двадцать минут обед, Люси. Уже «добрый день». И снова эта издевательская улыбка, от которой хотелось взвыть так громко, чтобы все стекла и окна полопались. Люси глотнула предательское «завали хлебальник и просто исчезни, не доводи до греха» и ответила что-то неразборчивое — первое пришедшее и то, что Хартфилия сама с трудом вспомнит. Нацу стоял перед ней прямо как тогда — когда они в пятидесятый раз поцеловались. Когда её штаны полетели на пол, а Драгнил — томно и чересчур сексуально подмигивающий — навис сверху и проскользнул своей рукой туда, куда ему в принципе лезть нельзя было. Когда его пальцы — давно признанные умелыми и проворными — шаловливо подначивали несчастную и трепыхающуюся от каждого поцелуя-укуса Люси простонать. Нет, оно того, конечно, стоило, но все же! Так, Люси, вторая стадия. Вторая стадия принятия.Так, блять.
Хватило секунды, чтобы резко принять решение и тут же его исполнить. Люси, промычав, мол, «ой, как я могла забыть». Вернулась взглядом к посту, где валялся незаконченный график и сиротливо брошенный журнал. Всё движения делались на каком-то отработанном рефлексе: Люси спешно сгребла бумажки, прижала три папки вместе с этой кипой к груди, подхватила чашку с торчащей из кофе ручкой и, мило откланявшись, отошла. — Мне надо в лабораторию. И в процедурную. И в травматологию. Оправдания лились с девушки так быстро, что, казалось, она говорила быстрее, чем думала. Люси, спотыкаясь о невидимые пороги, успела отбежать на добрые метра три, прежде чем Нацу, недовольно уперев руки в бедра, крикнул вслед: — Когда кабинеты закончатся, надеюсь, ты зайдешь ко мне обсудить выписку Венди. — Не-не, сегодня вряд ли! — Люси, стоящая около ординаторской, пыталась открыть дверь коленкой, попутно накидывая сверху еще кучу оправданий. — Вообще никак, простите! Мгновение — дверь громко захлопнулась, из-за чего в больничных коридорах стояли эхо гула и отголоски ругани через стену ординаторской. Нацу, недоуменно вздернувший бровью, искренне пытался не ляпнуть проказливое «вот и поговорили, блять», а вместо этого сделал вид, будто бы пришел не по душе Хартфилии, а за журналом, который эта самая Хартфилия в спешке схватила и унесла с собой. Пойти за ней под предлогом журнала? Журнал она так-то отдаст, но сразу же выскочит, как угорелая. Силой ворваться в ординаторскую, прижать к стене и поговорить вне зависимости от реакции? Неплохая идея. И очень хороший повод накатать заявление в суд за нарушение конституционных прав, трудового законодательства и вообще — едва ли не домогательство. Ладонь нещадно проехалась по лицу сверху-вниз, тут же провоцируя у Джувии, до этого времени отмалчивающейся, смешок. Ах, да, Локсар. Заноза в заднице номер два, с которой вообще не стоит разговаривать на эту тему. Помнится, Лисанна говорила, что Джувия прошла трёхмесячные курсы по промывке мозгов и с тех самых пор только и делает, что анализирует, помалкивает, а потом как начинает задвигать всю эту психологическую дичь… Нет-нет, спасибо, не сегодня. — Мне показалось, или между вами что-то произошло? — Тебе показалось. — М-м, сомневаюсь. Джувия, выпучив губы и подперев подбородок двумя ладонями, смотрела на Нацу снизу-вверх загадочно и дотошно, будто бы Драгнил был, как минимум, у неё на приеме. От этого ощущения, что с него силком стянули хирургичку и поставили электроды-присоски, становилось не по себе, из-за чего мужчина даже вздрогнул, перебивая оставленную Люси кучу с историями. Не зря же пришел, да?Нужно хотя бы вид сделать, что не зря.
Но Локсар продолжала морщиться, щуриться и подозрительно причмокивать, будто бы уже догадалась в чем дело. Люси ей, по всей видимости, правду не рассказала, поэтому Нацу искренне постарался сделать вид, что между ним и Хартфилией нет ничего кроме привычных немного натянутых отношений из строгости, язвительности и сарказма. И у него вроде получилось сыграть этакое безразличие к тому, что Люси, оказывается, умышленно его избегает, но… Если посмотреть Джувии в глаза — а этого делать не хотелось, ибо страшно увидеть, что там — то станет ясно, что где-то Нацу всё же обосрался. — Между вам точно что-то было. — Джувия, тебе не кажется, что кардиология по тебе уже соскучилась, нет? В ответ — противное мычание. — Ты с ней зажимался. О-о-о, Нацу… И не только зажимался. Драгнил простонал про себя, но в реальности — цокнул и закатил глаза, в попытке состроить недовольную рожу. Конечно, хотелось сказать, мол, «да, и что? Что, завидуешь, у самой-то мужика давно не было, так что давай не будешь лезть в чужую личную жизнь, пока твою по полочкам не разобрали», но что-то вечно останавливало от этой никому ненужной эпопеи. Нацу, подхватив две на рандом выбранных истории болезни и бегло переглянувшись с графиком, любезно оставленным Юкино, решил ответить привычным ворчанием. — Ты как что-то сказанешь, Джувия, что на голову не натянешь. — А на голову натягивать не надо, дружочек. Мне хватило засосов на твоей шее. Локсар, выдыхая с отголоском победы в голосе, махнула рукой в сторону Нацу, только-только собравшегося уходить. В голову сразу ударили воспоминания утренних сборов, когда все рубашки с воротником оказались в стирке, а последний свитер прикрывал разве что часть всего того ужаса, который даже по истечению нескольких дней не проходил. Надежда оставалась только на то, что никто особо вглядываться не будет: ну синяк, то синяк. Как еще, к черту, разница, откуда он? И как обычно серьезный и до ужаса строгий нейрохирург успел его получить прямо у изгиба плеча, чуть ближе к ключице. Сначала Драгнил задавался вопросом, откуда же у Люси такая настырность в поцелуях и всех этих прибамбасах. А потом резко нашёл в этом приятный плюс — получается, что ей настолько понравилось? Осознание этого факта тешило самолюбие больше чем то, что даже без полноценного секса Нацу готов был кончить только от вида Люси в таком незнакомо-развратном виде. Так, стоп. Нацу, рефлекторно проскользнув рукой к тому самому синяку, который еще утром показался ему «мелочью», услышал где-то на фоне своей гениальной актерской игры, треск разбитого стекла. Джувия, шаловливо накручивающая уложенные волосы на плече, почти что свистела в такт каждой прошедшей секунде, отведенной на то, чтобы осознать, что маленький секретик на двоих…Больше, блять, не маленький.
И не на двоих.
Нацу метался взглядом от плинтуса к историям болезней в его руках, в попытке найти хоть какое-то оправдание. Начиная от того, что это он сам себя зарядил чем-то железным по шее, заканчивая тем, что это нелепые последствия после покупки нового пылесоса. Ну с кем не бывает, да? Не бывает же, да? — Джувия, это… — Это называется «вляпаться в откровенное дерьмище», Нацу.***
12.08.2021
ЭДМОНТОН
Последующие два дня растянулись в утреннем тумане и вечерних грозах. Люси, чувствуя, как непогода паразитом пробралась под кожу, разочарованно оглядывала ставшие привычными коридоры Тенрю-Тейл: вечно забитый лифт, любимый фикус, торжественно наречённый именем Эдвард (или для своих просто Боб), и даже линию кабинетов от ординаторской до процедурной. Перед глазами всплывали отрывки-воспоминания первой рабочей недели, проведенной здесь в качестве новичка, рьяно пытающегося что-то кому-то доказать. А сейчас эти самые глаза с укором смотрели на местами скомканный лист, где собственным почерком виднелось громкое «заявление на перевод». Казалось бы, финита ля комедия. Казалось бы, что такого сложного: взять и разорвать этот порочный круг одной несчастной бумажкой и подписью куратора в уголке? Казалось бы… Хартфилия выдохнула грузно, тяжко. Оперлась спиной о край поста и закинула голову к потолку, надеясь, что её озарит идея получше той, что пришла буквально вчера вечером. Ведь перевод под кураторство Эрзы вроде и решал основную проблему (спойлер: Нацу собственной персоной), а вроде бы не решал ровным счетом ничего. Но, честно сказать, лучше альтернативы не было. Сначала Люси настроилась на разговор тет-а-тет, в котором собиралась четко обозначить Драгнилу свою позицию: той ночи не было, соответственно, никаких «ты да я, да мы с тобой» тем более. Она хотела предложить просто забыть и не вспоминать, а просто продолжать работать сугубо в рамках куратор-интерн, но… Каждая встреча взглядами и каждое его хриплое «Люси» откликалось где-то внутри Хартфилии предательской дрожью. И после целых двух недель, проведенных в плену у собственных сомнений, Люси, наконец, осознала, что никаких «как прежде» уже не будет. Только не с ней. Только не с этим ощущением, будто бы ей рвут душу каждый чертов раз, когда Нацу довольно улыбается и привычно просит зайти к себе в кабинет обсудить пару деталей. Потому что если Нацу только стоял у обрыва сраной неправильности, то Люси смело сиганула вниз. К третьей стадии принятия ситуации.К «ладно, блять».
Вдалеке послышался шорох: Драгнил, шедший привычно-сконцентрировано, пролистывал график, оставленный Юкино с утра. Люси, нервно проглотив комок подступающей истерики, сильнее сжала заявление в руках. Она заранее обдумала, как преподнесет эту новость, но, откровенно говоря, теперь — видя Нацу почти что перед собой — план казался максимально провальным. Первая минута встречи прошла в обычно-трудовых моментах, мол, «где выписки на завтра» или «кто из поступивших вчера вызывает вопросы». Люси отвечала равнодушно, но в её голосе все же проскальзывала эта предательская дрожь от волнения. Нацу, принимающий бумажку за бумажкой и вчитывающийся в почерк Хартфилии бегло, почти что бездумно, мысленно отсчитывал время, которое придется потратить на рабочее обсуждение. Вот выписка Венди, поставленная завтрашним числом, вот результаты биопсии пациента, который готовился к операции через два дня — обыденная обыденность вроде бы между ними и была, а вроде бы и было что-то странное. Заставляющее нервничать, будто бы перед экзаменом. Вторая минута застыла в тишине и редких переглядках, которые запомнились неловкостью и беглыми попытками опустить глаза куда-то в сторону плинтуса, собственных рук или карточек. Люси все еще медлила с заявлением, пытаясь убедить себя в том, что у неё еще подвернется возможность преподнести это как-то… Помягче. Нацу же жевал губы и старался уловить в недодиалоге момент, когда можно будет плавно перейти к разговору о чем-то более важном. Например, о произошедшем в кабинете. О попытках Люси купить на Ибее плащ-невидимку. О попытках самого Нацу понять, что в нём переклинило, когда они впервые поцеловались. Третья минута началась со смелого и внезапного для каждого из них: — Доктор Драгнил, можете подписать? Нацу недоуменно вздернул бровью и переглянулся с протянутой бумажкой и Люси, успевшей побледнеть. — Что это? Неловкая пауза. Её взгляд опустился к полу, а губы заметно задрожали. Этот лист в руки брать не хотелось, а узнавать, что это такое — тем более. Нацу непроизвольно выпустил из пальцев ручку, которой буквально пару мгновений назад собирался подписываться в журнале Юкино. — Мое заявление на перевод под кураторство Эрзы, — она говорила об этом, как о чем-то пустяковом. — Я думаю, что так будет лучше для нас обоих, так что… — она продолжала талдычить об этом, будто перед Нацу не просто бумажка, которая способна перечеркнуть разом всё, что было между ними, а какая-то несчастная выписка, где не хватает его закорючки в углу, — буду благодарна, если подпишете сегодня же. Пусть её голос и задрожал на жалком «сегодня», Люси держала лицо ровным, а взгляд — уверенным. Нацу не понимал, почему она приняла это решение так внезапно, от этого и искал ответ в ней, стоящей перед ним едва ли на своих двоих. Нацу не понимал, и вряд ли хотел понимать, потому что с момента операции прошло две недели, а это первый разговор, который продлился больше, чем простое «доброе утро, зайди ко мне в кабинет после обхода» и «у меня не получится, график забит». Рука рефлекторно потянулась к бумажке. Взгляд коснулся знакомого почерка, выводящего болезненное «прошу перевести меня под кураторство». Зубы противно скрипнули от напора сжатых челюстей, отчего в ушах сразу зазвенело. — Ты хочешь, чтобы я это подписал? — Да. Пожалуйста. Секунда — Нацу всматривался в четкие линии ручки в имени Эрзы. Две — сглотнул смачное ругательство, припоминания, что обещал себе держать себя в руках на работе и лишний раз не поднимать крик. Три — поезд, наверстывающий добрую сотку километров, весело сигналил «Чу-чу, ублюдки!» и тут же вписался в скалу терпения и выдержки. Пальцы ловко сложили лист бумаги пополам и тут же — одним резким движением — разорвали заявление на четыре, а то и больше части. Нещадно. — Нет, — его голос пропитан сталью и равнодушием. — Можешь прямо сейчас идти к Фернандесу катать жалобу. Я не собираюсь ничего подписывать. Нацу откинул остатки заявления на пост и, сдерживаясь из последних сил, чтобы не сказать больше, вернулся взглядом к выписке. Попытки вникнуть в суть диагноза, который он сам же и поставил пару недель назад, увенчались крахом и навертывающей пятидесятый круг мыслью о том, что Люси просто идиотка, решившая, что перевод как-то изменит то, что уже произошло.И происходит до сих пор.
— Но, Доктор Драгнил!.. — Я все сказал. — Нацу, послушай! Драгнил развернулся в сторону своего кабинета, стоило Хартфилии вскрикнуть в панике. Она, сцепив зубы и сжавшись, будто маленький зверек, взывала к его совести. Под ногами сиротливо валялись остатки порванного заявления, а на душе повис камень сожалений — Нацу даже не захотел выслушать, а просто развернулся и ушел, просто потому что принимать единственное правильное решение в данной ситуации не в его интересах. Почему? Хартфилия не знала, но знать, собственно, и не хотела. Боялась, что Нацу в очередной раз скажет ей то, что ей так сильно хотелось услышать. Боялась, что её попытки разорвать этот порочный круг увенчаются крахом только от одного томного «Люси». Боялась, что, если встретится с Нацу лицом к лицу, больше не сможет поднять руку и заново прописать те едкие строчки о переводе. Поэтому действовать нужно было сейчас: пока в груди пылает уверенность и взявшаяся из ниоткуда смелость. Люси, отсчитывая три шага между ними, сорвалась с места и, перехватив мужчину за рукав, пискнула. — Нет, ты послушай! Ты хоть знаешь, как тяжело мне это далось? — её пальцы сжались вокруг его запястья сильнее. Взгляд, стоящий на мокром месте, опустился к носкам обуви, выискивая в сером линолеуме что-то, на что можно было бы отвлечься, лишь бы не заплакать. — Но. Но я дружу с реальностью, Нацу. Я, ты… Мы допустили ошибку и закрывать на это глаза неправильно. — А что правильно? — Нацу мягко стряхивает её руку со своей и рычит сквозь сжатые зубы. — Совать мне под руку заявление о переводе? — А что мне еще оставалось? — Люси кричала, срываясь на слезы и дрожь в голосе. — Я не могу… Не могу себя заставить притвориться, что между нами ничего не произошло. Я не… Нацу опешил. Девушка, стоящая перед ним, казалась загнанным зверьком. Крохотным, маленьким, хрупким и брошенным где-то посреди дороги. Она плакала, истошно вытирала слезы рукавом халата и хныкала тихо и хрипло — так, будто бы её разрывало на части. Сердце сжалось от этой душераздирающей картины, а гнев поутих, стоило Драгнилу осознать, что причина её слез — он и никто другой. А Хартфилия все продолжала: плакала, кричала в ладоши, причитала что-то о том, что их поступок — безусловно необдуманный, инфантильный — ошибка, о которой стоит забыть. Люси билась в истерике, забывая о том, что они всё еще около поста, куда в любой момент могут сойтись люди. Люси просто… Опустила руки и, простонав в потолок, резко шлепнулась лицом в сложенные ладони. Нацу не выдержал первый: протянул руку ей на встречу и прошептал это несвойственное ему заботливое: — Эй, Люси…. Но её пальцы смело отбросили чужую ладонь, едва ли прикоснувшуюся к спутанным волосам. Люси, сжимая губы, злилась: на саму себя, на Нацу за то, что тот игнорировал её просьбы прекратить вести себя так, будто бы между ними всё в порядке вещей... И снова на саму себя. За то, что душа тянулась ему на встречу вопреки доводам разума. — Не прикасайся ко мне. И снова черта. Снова. Снова. Нацу стирал её ластиком, а Люси наводила, вдавливая карандаш до хруста грифеля. И всё это — эта непонятная игра пластиковыми пистолетами — доводила до головной боли и путаницы в, казалось бы, еще утром чём-то элементарном. Их взгляды встретились. В очередной раз. Его — настороженный и недовольный. Её — разбитый, но решительный. Драгнил прямо сейчас верил в то, что им просто нужно нормально сесть и поговорить, разобраться в причинах и связи между тем, почему же они поддались друг другу тогда. И почему поддаются до сих пор, не смотря на все едко напоминающие о себе «но». Люси прямо сейчас верила в то, что если она сейчас не уйдет прочь, то попросту упадет, потому что терпеть эту напряженную тишину больше не было сил. Ни психологических, ни физических. За какую-то жалкую секунду и один выдох… — Нацу, я просто хочу остановиться. Прямо сейчас. Хочу быть с Греем. Хочу, чтобы ты был счастлив с кем-то другим, пусть даже с Лисанной. И это единственное, что мне кажется правильным. Между ними выросла пропасть — прямо там, где еще буквально утром была неловко проведенная карандашом черта. «И это нормально», — думал Нацу, смотря на Люси и оценивая её усталый вид на твердую восьмерку из десяти. «И это правильно», — мысленно соглашался он, находя у себя в голове аргументы вдогонку словам Хартфилии. Но «это», как и тогда, дома, все равно упорно не складывалось в дважды два. Икс не находился так легко, простуда не проходила за три-четыре дня, а на ум приходили лишь легендарные хиты девяностых о боли расставания, упущенной возможности и о чем-то еще. В голове стоял сумбур из всего и сразу. Нацу чувствовал, как скрипела его челюсть и как противилось все его нутро. Как ему не хотелось соглашаться с Люси, ждущей хоть какой-то реакции, не смотря на то, что… Да, они допустили ошибку. Пусть и не до такой степени жуткую, но всё же ошибку. Не будь ей комфортно с этим её Греем, она бы за него не держалась. Не тоскуй Нацу о Лисанне, не думал бы о том, чтобы как-то с ней поговорить. Если бы между ними — Нацу и Люси прямо сейчас — не было сожаления, они бы не стояли в этой напряженной тишине, сотканной из горечи и боли. Тогда… Кто они друг другу? И почему язык уперто не поворачивался сказать то единственное…«Да, Люси, ты права, нам лучше разойтись. Я этого не хочу, но так будет лучше».
— Хорошо. Нацу выпалил это быстро: быстрее, чем успел подумать о чем-то менее спонтанном и более разумном. — Хорошо? Люси, выдохнув с трудом, опешила с проскакивающей горечью в голосе. — Хорошо. Можешь ударить меня, если будешь против. И здесь — в этот самый переломный момент, когда, казалось, было бы проще разойтись кто куда и забыть о произошедшем, как о чем-то нереальном, — Нацу первым сделал шаг навстречу сумасшествию. Смело отказался мыслить здраво и рационально. Решительно бросил вызов собственной рассудительности и… В то время, когда они оба стояли у обрыва и первой сиганула Люси, Драгнил уверенно прыгнул следом. Просто потому что. Просто потому что, не смотря на все логические доводы и разграничивания между нормальным и не очень, Нацу уверенно попер в сторону «не очень нормального, адекватного, и того, что Драгнил априори осуждал, а не приветствовал». Да блять. Да просто захотелось — что еще сказать? Все произошло буквально за долю секунды: вот Люси — красная и готовая снова разреветься — стояла на своих двоих, а вот она же повисла балластом на чужом плече. Драгнил, подхватив её под коленями, перекинул девушку на спину, в упор игнорируя испуганные визги и просьбы-требования немедля опустить на землю. Позвоночник пусть и скрипнул, но эта колкая боль, прошедшая противным напоминанием о том, что мужчине далеко за двадцать пять, тут же испарилась, стоило Нацу мысленно наметить маршрут в сторону своего кабинета. Безусловно, щеголять с брыкающейся девушкой на плече такое себе занятие, но это всяко лучше криков и разборок прямо посреди отделения. Уж лучше поговорить в более уединенной обстановке, где можно позволить себе и смачно так выругаться, и послать Хартфилию к черту, предусмотрительно закрыв до этого двери на ключ, чем собирать публику на все отделение и мурыжить с разговором тет-а-тет. Люси, нещадно отбивающая чечетку по его спине своими кулаками, угрожала ему криком на всё отделение, мол, «если ты не опустишь меня на землю, закричу так, что даже Джувия из кардиологии услышит». Нацу, безусловно, знающий, что до порога кабинета каких-то шагов двенадцать, усмехнулся сам себе, попутно встречаясь взглядом с Юкино, только-только вышедшей из лифта… И опешившей в одночасье с тем, как из рук выпали готовые снимки МРТ. — Юкино, немедленно вызывай полицию! Кричала и брыкалась Хартфилия, стоило Агрии неосознанно проводить их недоуменно-обескураженным взглядом. — Юкино, ты ничего не видела и не слышала. Заранее спасибо. Равнодушно приговаривал Нацу, попутно ругаясь на Люси за то, что та была чересчур активной. И, честно сказать, медсестра была бы рада промолчать или позвать на помощь, да вот только дара речи не было. После увиденного, Юкино еще долго стояла растеряно возле лифта, позабыв о том, что МРТ сиротливо валялись под ногами, ведь буквально только что перед глазами застыла одна-единственная картинка. Как Нацу Драгнил — отбитый наглухо нейрохирург, помешанный на дисциплине и сарказме — бережно (скорее, как какое-то важное военное оружие, способное разнести всё в щепки при неправильном использовании) нёс своего интерна на плече. И как Люси Хартфилия — примерная девушка-красавица-трудоголик из мегаполиса — проскулила в потолок после сказанной Нацу фразы: — Будешь брыкаться, буду шлепать по заднице. Сама виновата. Казалось бы! Милые бранятся — только тешатся. Да вот только Нацу и Люси «милыми» не были. И, судя по крику, стоящему за наглухо закрытой дверью кабинета Доктора Драгнила, бранились они сурово, с разбитой посудой и обоюдным посылом потеряться.Одним словом — сильно.
И, честно сказать, Юкино просто не знала, как реагировать, поэтому не придумала ничего лучше, чем просто пожать плечами, подобрать разбросанные снимки и уйти по своим делам. Ну а что? Взрослые же люди. Сами разберутся.***
Не прошло и минуты, как за Люси на ключ закрылась дверь, из неё тут же вырвалось недовольное: — Ты больной?! Нацу, хмыкнувший в ответ, откинул ключ с брелком-белкой куда-то за спину — судя по звуку, куда-то в занавески. Драгнил в упор игнорировал то, что Люси — стоящая перед ним и прижатая к двери — материлась и отбивалась от его рук своими, попутно приговаривая, что Нацу уж точно сошел с ума, раз додумался до чего-то подобного. Но мужчине, откровенно говоря, было плевать на то, что Хартфилия выплескивала на него сейчас. Ведь Нацу знал, что им просто необходимо поговорить. Чтобы не было недопонимания, недоговорок и той путаницы, которая привела к этому жалкому куску бумаги с просьбой дать добро на перевод Люси под крыло Эрзы. Чтобы не было криков, слез и той ругани, которая сыпалась на Нацу так, будто бы он действительно заслужил все эти сказанные в сердцах «больной ублюдок», «сумасшедший». Нет, он заслужил, правда. Потому что решил, что наилучшим вариантом будет попросту буквально (!) похитить Люси и силой затащить в свой кабинет, чтобы поговорить откровенно, честно и без свидетелей. Потому что позволил себе думать, что может что-то требовать от Хартфилии вне профессиональных и рабочих рамок. Потому что верил, что после этого разговора, когда не будет всех этих тяжелых туч над головами, станет легче на душе. Но видя девушку — запыхавшуюся о отбивающуюся от него кулаками — уверенность терялась на фоне сомнений. — Юкино нас видела! Ты хоть понимаешь?!.. — Где твой телефон? — Ты вообще меня слушаешь?! — Понял, сам найду. Все происходило согласно какому-то нелепому сценарию: Люси пыталась взмолить к чужой совести, в то время, как Нацу смело принялся ощупывать карманы Хартфилии в поисках мобильного. Для чего? Чтобы не было чертового дубля два. Девушка брыкалась, рычала и готова была смачно плюнуть, да вот только её рьяные попытки отбиться отлетали будто бы горох от стенки. Драгнил, силой отпихнув её руки, вцепившиеся в его собственные, грубо выдернул телефон из кармана её сарафана и тут же выключил его. Смартфон отлетел на диван, застряв между подушкой и впадиной, а Нацу, тяжко выдохнувший, уперся руками в бедра и тихонько простонал. Он, конечно, не Бэтмен, чтобы толкать пафосные речи и взывать к чьему-то здравому смыслу, но, сложившаяся ситуация вынуждала надеть этот сраный черный плащ на плечи. Так, а теперь вернемся к главному. — Нам надо поговорить, Люси. Так что надеюсь на то, что ты хотя бы выслушаешь. — После всего, что ты сделал? Серьезно?! Люси смеялась в ответ, пусть это и было последствием истерики — очевидной и вполне ожидаемой с учетом того, что последнюю неделю Хартфилия просто варилась во всем этом супе из говна, палок и недопонимания. И Нацу понимал, почему она так реагировала: человеческий фактор, самонакручивание и просто осознание того, что они по собственной глупости испортили только-только выстраивающиеся замки доверия и взаимопонимания. Понимал, поэтому и не осуждал её за каждое обидное слово в его адрес, пусть и стоило бы напомнить Люси, что он так-то всё еще её куратор. Но даже так — с учетом того, что они натворили, что произошло и что НЕ произошло — Драгнил искренне хотел поговорить. Спокойно. Цивилизовано. — Во-первых, я ничего подписывать не буду. — Не подпишешь ты, подпишет Джерар. — А ему тем более эту бумажку в руки не дам, обойдешься. Люси рычала и переминалась с ноги на ногу, желая отпихнуть Нацу на добрые метра два-три от себя, чтобы не нагнетал, но Драгнил уперто стоял перед ней — на расстоянии меньше половины вытянутой руки — отчего постепенно становилось некомфортно. Душно от одного лишь осознания, что ситуация похожа на ту, что была в этом же кабинете несколько дней назад. Флешбеки возникали перед глазами, будто бы последствия афганской войны в окопах. — Во-вторых, нам надо обсудить то, что произошло. Как взрослые люди, Люси. Нацу держал это уверенно-равнодушное лицо, приговаривая то, от чего хотелось заткнуть уши и впечататься лицом в стену, лишь не слышать и не видеть. — А я не хочу ничего обсуждать, Нацу. Я просто хочу уйти и забыть всё это. — Ты опять бежишь от проблемы, Люси. — Да! Я бегу от проблем. Я бегу от тебя, потому что ты — моя проблема. С губ сорвался хрип, слова дрожали. Люси, шмыгнув носом, топнула ногой. Она, скрипя зубами и чувствуя, как предательски сжималось сердце в груди, все отводила взгляд в сторону и умоляла себя не плакать. Но тело не слушалось, а сознание лишь подкидывало дров всеми этими обрывками воспоминаний о том, что НЕ должно было произойти. Нацу и Люси должны были остаться в своих ролях «куратор и интерн», а не переходить рамки дозволенного слишком смело как для тех, для кого семейное положение не было пустым звуком. Нацу и Люси должны были остановиться еще тогда, когда Хартфилия нашла коробку конфет в качестве закуски, а не сидеть, прижавшись друг другу и задушевно беседовать о наболевшем. Но вместо чего-то разумного, они оба предпочли перейти дорогу там, где буквально за секунду «до» пробежала черная кошка. И от этого — от осознания, что Нацу Люси не безразличен, в отличии от Грея, в компании которого надолго поселилось чувство «неправильности» — голова шла кругом. — С меня хватит, — Люси шептала, надеясь, что Нацу не придется объяснять, что же довело её до такого состояния. — Я не хочу еще глубже впутываться во все эти интриги. Я просто… просто хочу чертовой стабильности, — она подняла и опустила руки, вдыхая-выдыхая через раз от тревоги, заставляющей колени дрожать. — Не хочу вспоминать о Лисанне и твоем браке, не хочу признавать то, что я дура, которая вместо того, чтобы думать головой, позволила тебе слишком много… Я просто не хочу продолжать делать вид, что всё нормально, Нацу. Мужчина, затаив дыхание, вслушивался в каждый всхлип, всматривался в опухшие черты лица и не верил тому, о чем талдычило его нутро: а Люси ведь права. Есть в её словах помимо завуалированного желания просто сбежать крупица здравого смысла. Ведь… На неё свалилось не только осознание, что как прежде уже не будет, а и все вытекающие последствия брака, подающих надежды отношений и остальных не озвученных моментов, из-за которых хотелось попросту взвыть в потолок. Сложно — всё это. Смотреть на Люси и сжимать кулаки. Мысленно соглашаться с тем, что они были теми, кто разворошил осиное гнездо. — Потому что это не так. Ничего нормального в этой ситуации нет. Теряться между правильным «нужно отпустить» и неправильным «нужно поговорить».О чем поговорить? Для чего? Зачем?
Стоит ли вообще пытаться бороться с ветряными мельницами?
Нацу не знал, пусть и пытался отыскать какое-то зерно истины в стоге сена. Люси была для него чуточку больше, чем просто интерн-коллега-товарищ, но это самое «чуточку больше» не вязалось ни с одним известным Драгнилу словом. Люси была кем-то важным в его жизни прямо сейчас, но как-то выразить эту самую важность Нацу не мог. Не знал как. Не знал зачем. Сложно. Всё это слишком сложно. Сложнее принятия факта развода с Лисанной. Сложнее операции на злокачественной астроцитоме. Сложнее трех ночных смен подряд. Но даже от осознания сложности, яснее в голове и перед глазами не становилось. Нацу всё еще находился в тумане неопределенности, возя руками по парящему вокруг дыму в попытке нащупать выход. В прошлую среду Драгнил осознал, что Люси для него важна — в какой-то непозволительной ипостаси, отчего он мысленно договорился рассказать ей об этом, попробовать решить что-то вместе. Сейчас же Нацу не уверен: а стоит ли что-либо говорить? Стоило ли вообще все это время договариваться со своими тараканами, чтобы в конечном итоге оказаться здесь? Стоило ли признать то, что Люси попросту не хотелось отпускать? Не хотелось ставить подпись в заявлении на её перевод и прощаться через несколько месяцев, когда она по окончанию интернатуры соберет свои вещи и вернется в Ванкувер. Не хотелось думать о том, что она его люто ненавидит, пусть и было осознание, что будь Драгнил на её месте, он бы смачно так зарядил бы себе по роже. — Я запуталась, Нацу. Я не знаю, кто мы друг другу. Как бы я не пыталась найти ответ на вопрос, кто ты для меня и почему я пошла на встречу тогда, я не понимаю. С каждым днем это всё меньше походит на чертову интернатуру, а я просто хочу сбежать. Люси опустила голову и сжала пальцы. Её плечи вздрагивали и подскакивали в такт каждому прерывистому выдоху, но Нацу не мог ничего сделать. Не знал, как утешить и что сказать такого, чтобы и у неё, и у него прояснилось в голове. Ведь нынче их отношения подобно клубку ниток: чем больше ворошишь, тем больше запутываешься. Буквально вчера они были лишь коллегами по работе, подопечной и руководителем, а сегодня...Действительно, кто они друг другу сегодня? Прямо сейчас?
Будь они героями фильма, сценарий бы сказал, что это что-то похожее на влюбленность или легкую симпатию, которая может перерасти во что-то большее. Будь они героями книги, автор бы прописал это как что-то вроде отдушины, которая была рядом в нужный момент. Но они люди — всего лишь комки молекул и атомов, никак не выдуманный образ, созданный абы драмы подсыпать. Они люди — странные, неправильные и, порой, нелогичные существа, умеющие завести себя в такие дебри, из которых просто невозможно выбраться. Прямо как сейчас, когда Нацу выискивал ответ в пыльном плинтусе, а Люси, хило улыбнувшаяся, шепнула неизбежное: — Так что давай просто остановимся? Пожалуйста. В ее словах скрывалась истина. Остановиться было бы лучшим решением прямо сейчас, раз они не смогли остановиться «тогда». И действительно так было бы в разы проще: взять и оборвать этот порочный круг, пока не стало слишком поздно. Нацу это понимал. Головой так точно понимал, но отчего-то не решался разорвать все связи прямо здесь и сейчас. Вместо этого он просто замолчал, решив для себя, что любые доводы нынче бесполезны. Драгнил, опустив взгляд в пол, мысленно взвыл от болезненного противоречия головы и чего-то вроде сердца. С одной стороны, была холодная логика, настаивающая на том, что небольшая недоинтрижка должна остаться в прошлом: в статусе «небольшая» и в статусе «недо». Эта же сторона подталкивала Нацу к одобрению идеи о заявлении на перевод, пусть мириться с этим не хотелось от слова совсем. Потому что подписать ненавистную бумажку это пол беды, большей проблемой была сама Люси целиком и та самая «другая сторона медали», повисшая на шее кандалами. Та самая, талдычащая о том, что всё идет своим чередом, а Хартфилия, будучи персональной тихой гаванью, должна ею оставаться еще очень и очень долго. Именно поэтому им и нужно остановиться. Чтобы не усугубить вот это все. Чтобы потом не отрывать пластырем, сдирая кожу. Чтобы не жалеть и не пускать слова о «потраченных в пустую годах жизни» на ветер. Чтобы не обрекать Люси и самого себя на очередную ошибку. — Нет. Нужно остановиться прямо сейчас. — Почему?.. Нужно. — Нацу, почему?! — ПОТОМУ ЧТО Я НЕ ХОЧУ ТЕБЯ ОТПУСКАТЬ, ВОТ ПОЧЕМУ!.
.
.
Крик оглушил моментально. Звон стоял в стенах еще добрые секунд двадцать, прежде чем всё снова вернулось в состояние напряженной тишины. Нацу уткнулся в собственные ладони и прорычал. Люси, рефлекторно прижавшаяся к двери спиной сильнее, пискнула от неожиданности и трижды моргнула, пытаясь поверить в услышанное. Ее пробрало отрезвляющей дрожью, будто бы сказанное — крикнутое — было ведром холодной воды, резко прилетевшим на голову. Люси не могла нормально вдохнуть, лишь неверующее смотрела на Нацу, выискивая в нем объяснение. Причину. Но Драгнил силой растирал глаза пальцами и тихо ругался себе под нос, игнорируя Хартфилию и ее шёпотом выдавленное: — Что ты сказал?.. Все пошло коту под хвост. И идея поговорить. И цель договориться. Нацу прекрасно понимал, что был конченным эгоистом, не спавшим даже в свой единственный выходной только из-за того, что перед глазами была Люси. И этот самый конченный эгоист внезапно протрезвел внутри него, перехватив роль ведущего в разговоре. — Я сказал, что не хочу отпускать тебя. Могу повторить. — Стоп… Я… Подожди, я не понимаю… — Хочешь услышать правду? Люси застыла. Её глаза — ошарашенные, с тенью опасения — неотрывно смотрели вперед, на Нацу, резко решившегося пойти на риск. Воздух в кабинете стал до жути тяжелым, почти что ядовитым, будто пропитанным металлом. Между Нацу и Люси было от силы сантиметров тридцать, но даже это ничтожное расстояние ощущалось километром. Хартфилия морщилась и рефлекторно качала головой, пытаясь не заплакать, а Драгнил только сильнее насторожился. И морально приготовился к тому, что прямо сейчас он впервые примет и выскажет вслух то, чего боялся больше всего в этой ситуации. Что он согласен на любые последствия своей недоотваги, граничащей с сумасшествием, даже если Люси внезапно решит ударить по лицу или под дых. — Нацу, прекрати… — Что прекратить? Прекратить думать о тебе? Прекратить пытаться обсудить произошедшее с тобой и решить что-то? Прекратить сожалеть о том, что было и о том, чего не было? Уж прости, Люси, но ты никуда отсюда не уйдешь, пока мы не поговорим. — Почему? — Потому что ты хочешь стабильности, а я хочу определенности. Она опустила голову и сильнее сжала пальцы на груди, будто бы пыталась держаться из последних сил. Внутри защемило чувство сожаления, но отступать было не куда. Нацу решительно настроился на серьезный разговор, потому что Люси… Она… Люси. Люси. Люси. Она появилась в его жизни одновременно вовремя и невовремя, будто бы подарок и проклятье в одночасье. Одно имя. Одна девушка. И, казалось бы, все слишком очевидно, чтобы признать и сказать в слух, но все же чересчур сложно для того, чтобы поставить все точки над «і» и красиво уйти в закат. Ее было слишком много в голове и ничтожно мало в реальной жизни. И после осознания этого факта Нацу воротило от самого себя — он не сдержался, как итог. У нее был молодой человек, с которым она собиралась строить дальнейшую жизнь. У нее были чувства к этому все-еще-сказачному-долбаебу. У нее было то, от чего она не хотела отказываться, в отличии от Нацу. И всё это, включая его собственные поступки, было неправильным. На грани между гнусностью и мерзостью. — Я прекрасно знаю, что ты встречаешься с тем яйцелупом, плюющего на твои мечты и пытающегося диктовать тебе, как правильно жить. Ты же — чересчур сильно печешься о том, что я переживаю развод с женщиной, которая донедавна была для меня всем, но правда в том, Люси, что на фоне всего этого… Тишина добивала. Нацу старался говорить тихо и сокровенно, будто бы вокруг них было слишком много народу, а сказанное — секрет, доверенный Люси и только Люси. Хартфилия охнула, где-то в закоулках логики догадываясь, к чему он клонит. Охнула и тут же пошатнулась в сторону, не в силах осознать происходящее полностью. — Каким-то образом… Я… Просто не могу тебя отпустить прямо сейчас. В этом и проблема. Потому что я не знаю, почему я не могу этого сделать. Всё, о чем я тебя прошу — просто поговорить. Разобраться, а не пытаться пустить всё на самотек. Завуалированная правда между строк сочилась горечью. Неназванные чувства, вспыхнувшие давно, но осознанные только сейчас, давили головной болью и провоцировали хроническую усталость. Нацу, сцепивший зубы крепко, стоял перед ней разбитый, потерянный и едва как связывающий слова в предложения. Каждый вдох давался ему с трудом, а сорвавшаяся с губ правда была искренней. — Поговорить? О чем? О том, что мы чуть ли не переспали? О том, что у меня есть чувство вины перед тобой? Или о том, что я ненавижу себя за то, что продолжаю водить Грея за нос? Нацу, я запуталась. Я не понимаю, кто мы друг другу и к чему это всё может привести. — Не одна ты. Его рука своевольно подхватила её. Люси всхлипнула и поддалась порыву, переплетая пальцы и сжимая чужую руку так крепко, что, казалось, Нацу вот-вот обязательно ойкнет. Слезы жгли глаза, а на языке крутились нужные слова, которые Хартфилия просто не могла связать между собой. Издалека она прекрасно понимала, кто для неё Нацу и почему она всё еще не может поставить точку в их недоотношениях. Понимала, но всем сердцем пыталась отрицать эту жестокую правду, потому что у неё не было никакого права, чтобы говорить о чем-то подобном. О чём-то сумасшедшем. О чём-то, что паразитировало в её голове все эти дни и каждый раз провоцировало головную боль, хреновое настроение и желание сигануть из окна. Люси нуждалась в Нацу больше, чем ком-либо. Нуждалась как в воздухе. Как в чем-то, без чего невозможно представить свою повседневность. Как в чём-то, что могло бы сделать её жизнь максимально комфортной и совершенной. Но вместе с этим ощущением, Люси ловила себя на мысли, что Нацу Драгнил для неё — непозволительная роскошь, пусть он сам говорил об обратном. Мягко касался её щеки прямо сейчас, утирал слезы и просто был рядом. Поддерживал одним лишь присутствием и вдохновлял на подвиги своим примером. — Я ничего не понимаю, Нацу. Я так хочу поступить правильно, но… С каждым разом я запутываюсь еще больше. — Поверь, я знаю и это нормально. Ошибаться — это нормально. Не нормально — сожалеть о чём-то, поэтому я и хотел поговорить. Всё встало на свои места после того, как Люси оказалась в кольце рук. В теплых объятиях, когда под щекой чувствовался мягкий свитер, очаровывающий запахом ели. Рядом с тем, кого хотелось обнять крепко-крепко, вдыхая и выдыхая этот дурманяще-успокаивающий запах, будто бы персональный наркотик. Ловя каждую сказанную шепотом фразу, каждый вдох, каждое сказанное трепетно «Люси».Всё обрело смысл, будто по щелчку пальцев. Всё стало четким и ясным, будто бы дважды два.
Всего за одну секунду, протянутую руку вперед и молчаливое согласие отдаться томящемуся внутри пламени полностью, былая сложность и неопределенность улетучились.
И Грей. И Лисанна. И Нацу. Каждый из них занял отведенную позицию в этом запутанном многоугольнике, в котором Люси видела скрытый смысл. Завуалированную иронию судьбы. Что-то странное и забавное до горькой усмешки, словно часть хитроумного квеста. Руки скользнули вверх по спине Нацу и крепко сжали халат, оставляя заметные складки вдоль шва. Хартфилия, зажмурившись, прошептала последнее, на что хватило сил: — Ты мне нужен, Нацу. Ты мне так нужен. А после — сдалась, обмякнув в чужих ладонях безвольно и податливо. Нацу, отпрянув от девушки, склонился над её безудержно красным, опухшим от слез лицом. Одними лишь губами прошептал её имя: ласково и трепетно, будто бы впервые. Забыл о том, что хотел решить фундаментальные вопросы и курсировать дальше по графику со спокойной душой, вместо этого поддаваясь этим дрожащим рукам и пронзительно-очаровывающему взгляду девушки, во второй раз сказавшей то, что вынудило трезвость и рациональность закатиться куда-то и за шарики, и за ролики. — Я хочу ошибаться, но не хочу сожалеть, Люси. Ты вынуждаешь меня идти по кривой дорожке. — Это плохо? — С тобой — просто восхитительно. На осознание и принятие сказанного ушло всего несколько мгновений, растянутых в слишком сложных «между». Между ними сорок сантиметров осторожности и неловкости, растущей в градации полумрака с оттенками соблазна. Между ними меньше чем один шаг вперед, протянутая рука и вопиющих масштабов решимость коснуться чужих — желанных — губ порывисто, возможно немного грубо, но с послевкусием свободы. Между ними пропасть и крохотный деревянный мост, висящий с тех самых времен, когда кто-то из них — трудно вспомнить, кто именно — сделал шаг на встречу. Нацу и Люси медлили, позволяя друг другу искать тысячу ответов в каждом тревожном выдохе и в каждом отблеске настольной лампы на щеках. Они медлили, потому что знали — да, похоже это самая неправильная вещь из всех неправильных. И, да, похоже никакие доводы не сработают более, потому что накал рос неистово. Они совершат ошибку. Они пойдут на поводу у искушения. Но не пожалеют об этом. Не сейчас. Не с Нацу. Не с Люси. — Да и хрен с ним, — вторили они друг другу в унисон, вдыхая одновременно. Границы стерлись, стоило Нацу рывком коснуться губ Люси. Границы стерлись, стоило Люси смело обхватить его за спину и промычать в ответ. Границы стерлись окончательно, когда Нацу и Люси, встретившиеся взглядами в секундном перерыве, приняли эту жестокую правду. Что гореть им в Аду за это порочное желание быть ближе с тем, с кем было бы лучше разойтись по разные стороны баррикад. Гореть долго, синим и желтым пламенем, но без сожалений. Люси простонала, чувствуя, как чужие пальцы обхватили ее пылающее в бесстыдстве лицо. Нацу целовал ненасытно, кусал необузданно и шептал тихо-тихо, теряясь в безудержном припадке этой вседозволенности. А Люси нравилось. Нравилось играться с его волосами, стонать в рот и извиваться в его руках. Нравилось чувствовать его ладони на оголенных участках кожи и под платьем. Нравилось вдыхать аромат можжевельника с примесью ели. Нравилось дрожать от переполняющей нутро истомы и колющей судороги внизу живота, точно зная, что сегодня животные инстинкты будут ликовать, а мысли о Грее, наконец, отойдут на второй план. Потому что теперь всё было яснее ночного неба в середине августа. Потому что прямо сейчас — и даже завтра — Люси хотелось быть с Нацу. Чувствовать его рядом, слышать его учащенное сердцебиение под ладонью и ловить каждый прерывистый вдох, опаляющий кожу её собственным именем. Вот, что было для неё неправильным правильным. — Я хочу тебя, Нацу. Мне кажется, что я сойду с ума, как хочу тебя. Вот — та самая ошибка, о которой она не будет сожалеть, а последствия обязательно разгребет позже. В ответ — усмешка, начавшаяся и закончившаяся поцелуем. Томным, провоцирующим отголосок истомы внизу живота до самых пальцев ног. Драгнил, прижимающий её к себе крепко-крепко, отдавался на полную, пытаясь вложить в каждый поцелуй, в каждое касание — нужные, просто необходимые слова. Её волосы щекотали щеки, улыбка рвалась наружу, а шепот слетел с губ как-то неосознанно. — Я твой, Люси. Кончик его носа невесомо коснулся ее щеки и плавным, изящным движением, потянулся к верху, к виску, зарываясь волосы. Нацу шептал — тревожно, но откровенно — провоцируя Люси на что-то схожее с приглушенным стоном. Драгнил прекрасно знал, что Хартфилия млела и плавилась от буквально каждого неловкого, но уверенного касания, вдоха-выдоха и будоражащего естество шепота. Нацу знал ее всю — читал, предугадывал, будто бы во всем происходящем было что-то роковое, волшебное и сравни разовой акции. Либо сейчас, либо никогда. И от этого осознания пламя разгоралось все сильнее. Нацу чувствовал каждой клеточкой своего тела, что Люси желанна: ее губы напрашивались на добавку; ее кожа — бледная и чистая, нуждалась в отметинах; вся она — дрожащая и ведомая его руками — влекла за собой, заводила и дьявольски возбуждала одним лишь своим видом. Убивала остатки здравомыслия и вынуждала с головой нырять в омут порока. Этой невинностью и читающейся любовью в глазах. Этой лаской в каждом тихом-хриплом «Нацу». Этим читающимся в ее движениях «твоя». Драгнил просто сошел с ума, добровольно прыгнув в пучину тумана и этой сводящей судорогой ноги дымки. Он терялся в ее таком же опьяненном взгляде, каждый раз возвращаясь к мысли о том, что он чертов ублюдок. Ведь Люси хотелось сильно, чтобы ее звонкий голос отбивался хрипом от стен, а сердце выскакивало из груди. Чтобы не только её тело говорило драгоценно «твоя», а и она сама срывала голос в порыве безумия и умышленно допущенной «ошибки», которая сейчас казалась единственным правильным решением. Тем, что лежало к сердцу и тешило израненную душу. И Нацу просто не мог себе в этом отказать. Он, словно охотник, снявший предохранитель с ружья, крался к добыче, попавшей в ловчую яму по собственной глупости. От этого зрелища было невозможно оторвать взгляда. Невозможно было сдать назад или экстренно затормозить.Невозможно остановиться.
Губы Драгнила касались чужих мягко, подолгу задерживаясь то на нижней, то на верхней, пытаясь не обделить вниманием. Его язык щекотал небо, а мимолетные укусы-посасывания провоцировали до жути постыдный звук и огромный наплыв слюны, которую Люси вот уже как в три секундных перерыва пыталась глотнуть — бесполезно. Хартфилия — зацелованная и едва как держащая взгляд ровным, плавилась, сгорала в его руках. Утопала во всех тенях-полутенях и тянулась снова на встречу чужим губам. Позволяла касаться себя, подставлялась под отметины-синяки и млела от каждого выпаленного на ухо рыка, признавая, что ей было хорошо. Впервые настолько хорошо, что потолок вполне реально двоился, а сомнения, которыми она наелась вдоволь вместо завтрака, больше не тревожили голову. Люси было хорошо в этих руках. Ей было хорошо — чувствовать лопатками резьбу по дереву, весь рельеф двери и обжигаться каждый раз, когда колючий холод ручки невзначай касался разгоряченной кожи. Ей было хорошо. Лучше, чем с Греем. Лучше, чем с кем-либо еще. Лучше, чем когда-либо. Люси, умоляющая не жалеть ее, ловила себя на мысли, что происходящее сравни экстази — быстро привыкаешь, тяжело бросить. Нацу был персональным наркотиком, от которого у Хартфилии сносило крышу. И если на ее коже будет на одну тысячу поцелуев больше, Люси уверена, она точно свихнётся. Шестьдесят секунд растянулись в томных вздохах и мольбах не останавливаться, проверить закрыта ли дверь и стонать на октаву ниже, чтобы не вызвать у проходимцев ненужные вопросы. Еще тридцать были потрачены на то, чтобы Люси, охнув, ощутила, как Нацу резко поднял ее за бедра и впечатал в дверь. Трель, отдавшаяся по косточкам, притупляла сознание. Люси, обхватив мужчину ногами, инстинктивно ерзала около чужих бедер, заглатывая и заглатывая чужие губы с голодом, волчьим аппетитом. Ее руки опустились на плечи и тут же подскочили, стоило мужским — теплым и мозолистым, — скользнуть по бедрам вверх, пробираясь через платье и резинку трусиков к животу. И выше-выше, лаская податливое тело там, где Люси не могла сдерживать стоны. С каждым разом все смелее, прощупывая нежную кожу и выискивая в теле эрогенные зоны. Юбка платья, небрежно свисающая на руках Нацу помятым мешком, больше не облегала хрупкую фигурку элегантно и красиво. Белье, выбранное спонтанно, но отчего-то удачно, тут же привлекло чужое внимание. Между бедрами колкой волной проскочил холод, поэтому Люси задрожала. Пряжка ремня уперлась во внутреннюю сторону, едва ли касаясь розовых кружев и взмокшего шелка. Хартфилия уткнулась в плечо Нацу и сильнее сжала в пальцах его свитер, бесстыдно демонстрирующий линию ключицы и едва видную отметину, оставленный в прошлый раз. Люси перемкнуло, когда ее внезапно настигло осознание, что завтра у нее уйдет целый тюбик тонального крема на то, чтобы привести свою шею в божеский вид. Так почему только она должна отдуваться? Секунда уходит на сомнения, а после — с уверенным наступлением — Люси настигла чужую шею штурмом. Нацу опешил, непроизвольно оторвавшись от ласк и кое-как удержав Люси в руках. — Люси, постой!.. — Не могу. Это доминантная черта была в новинку. Приятную и томительную, из-за чего Драгнил не сразу понял, что Люси вдобавок этой постепенно-вальяжной дорожки поцелуев от подбородка к изгибу плеча, сильнее обхватила его ногами. Она ерзала, провоцировала, возбуждала еще сильнее, хотя еще мгновение назад казалось бы — куда дальше? Люси, чувствуя обоюдный тугой узел внизу живота, ненамеренно болезненно укусила Нацу где-то между линией ключицы и плечом. Словила этот будоражащий сознание полустон в ответ и ласково провела языком по собственным отметинам. Нарочито, подолгу очерчивая все впадинки и провоцируя Нацу на что-то кроме рваных, прерывистых вдохов-выдохов. Секунда — Драгнил не сдержался. Две — смело подхватил ее под ягодицами и с грохотом приземлился на диван. Три — резко, порывисто вырвал пуговицы в районе декольте, избавляясь от воротника платья, как от ненужной упаковки. Ткань, ранее идеально облегающая упругую грудь, свисала по бокам рваными ошмётками, позволяя изголодавшемуся зверю внутри Драгнила насладиться видом вздымающейся прелести, скрытой под всей этой нежно-розовой и шелковой облицовкой. Люси пусть и хмурилась, но сдерживала недовольство ценой в двести с чем-то баксов на распродаже Некст, потому что это было горячо. Звук рвущихся швов застыл в ушах возбуждающей мелодией, а вид такого Нацу, смотрящего на неё с желанием, голодом, истязал ожиданием. Драгнил только смотрел, будто бы пытался запомнить каждую крохотную деталь, каждый изгиб, узор на чашечках бюстгальтера. И вот, не успела Люси подначить его ехидным комментарием, как ладони — теплые, большие, — скользнули по ребрам, прощупывая рельеф. Медленно поднялись вверх и невесомым движением проникли под косточки бюстгальтера, хватая грубее, чем хотелось. Люси желала согнуться пополам, но у нее получилось лишь опустить голову и простонать глухо, в собственные спутавшиеся волосы на радость Драгнилу. Девушка, мотая головой из стороны в сторону, плавилась от ритмичных движений и абсолютно новых ощущений, когда в спину ей упиралась застежка, в бедра — последствия затянувшихся прелюдий, а спереди — шаловливые руки, не сбавляющие темпа. Люси стонала, не сдерживая ни голоса, ни осознания, что ее голос звучал в разы громче и тоньше обычного — это будоражило. Мужчина усмехнулся, ловя каждый звук губами, затыкая приоткрытый рот требовательным поцелуем — это будоражило. Чужие пальцы сминали, сжимали и забавлялись с ее грудью так, будто бы та была игрушкой — и это чертовски будоражило, вынуждая Люси признать это приятной утехой. Она рокотала и содрогалась в ответ, чувствуя во рту сухость, а на языке — застрявший вопрос-просьбу о том, чтобы избавиться от бюстгальтера и вовсе. Но вместо внятного ответа — очередной поцелуй, прерванный опьяняющим: — Сними их. Нацу терялся взглядом от сантиметра к сантиметру ее кожи, боясь утратить нить, когда его сознание отключится окончательно. Люси, глотнувшая слишком волнующее и облизнувшаяся слишком сексуально как для той, кто уже успел стать объектом вожделения, соскочила с чужих колен и, не сводя с Драгнила этого демонстративно-серьезного взгляда, пожирающего остатки воздержания… Медленно, нарочито приспустила трусики, позволяя им просто шумно упасть вниз и остаться валяться где-то там, внизу, прямо у носков серо-белых Джорданов. Ее руки смело потянули пряжку ремня на себя, расстегивая пуговицу и шурша ширинкой. А взгляд — по-прежнему прикованный к Нацу, успевшему дважды умереть от перевозбуждения и трижды воскреснуть от осознания, что долгожданный секс еще никого не убивал, а первопроходцем становится не хотелось от слова совсем. Презерватив, выхваченный из чьего-то кармана, смачно чавкнул в изящных пальчиках. Люси, чьи движения были постепенными, аккуратными и умелыми, приоткрыла рот, плавно скользя ладонью вверх-вниз. Ох, и этот взгляд — нарочито невинный, говорящий за себя, доводил до истомы. Внутренняя дилемма превратилась для Нацу в головную боль: взять Люси, плюя на прелюдии или позволить ей сделать все самой — вот о чем он думал добрые минуты две, наблюдая за тем, как девушка позволяла себе чуточку больше, чем могла ее воспитанная и интеллигентная сторона. Сумбур мыслей, накал в воздухе и туго облепивший кожу презерватив — все это смешалось со сраными «за» или «против», призывая Драгнила попросту перехватить девичье запястье и завлечь ее к себе на колени. Аккуратно раздвинуть податливые ноги, ахнуть от требовательного поцелуя на губах, крепко сжать упругие ягодицы под шуршащей юбкой и едва ли не вскрикнуть от восторга первобытных, постепенно-плавных ощущений. Войдя по приглашению, Нацу чувствовал себя желанным гостем. Впервые, переступив порог чего-то доселе неизведанного, Драгнил готов был захлебнуться от переизбытка впечатлений и осознания, что он может кончить раньше времени. Люси закинула голову к потолку, выгибаясь и немного приподымаясь тазом. Нацу, уткнувшись в ее плечо, приструнил порыв усадить ее глубже: держал в голове мысль, что ей нужно подстроиться, выдержать небольшую паузу и попросту привыкнуть. Но хотелка не хотела растягивать удовольствие, подрывая остатки спокойствия и провоцируя своевольные, ритмичные движения бедрами навстречу. Новизна быстро сменилась провокацией, а Хартфилия, подскакивающая на нем непристойно в такт каждому выдоху, подстрекала не мелочиться. Поцелуи теперь были лишь мимолётными забавками невпопад ведь теперь куда слаще и приятнее было ловить смешавшиеся в неистовую какофонию звуки: собственных голосов и этих бесстыдно-возбуждающих хлопков, хлюпаний. Перед глазами стояли размытые образы стен, шкафа с наваленными книжками и рабочего стола. За пределами кабинета наверняка было холодно и муторно, с учетом того, что на часах было восемь вечера, а до ночной смены еще развлекаться и развлекаться. Но Нацу и Люси, резко нашедшие губы друг друга, решительно ушли в свой собственный мирок, откладывая обязанности и парочку отложенных историй болезни на утро. Все это, казалось, было частью сна. Приятного, долгожданного. И прямо сейчас не хотелось просыпаться. Не хотелось думать о чём-то кроме наличия второго презерватива где-то в недрах третьей тумбочки снизу. Не хотелось возвращаться в жизнь Тенрю-Тейла, где только и делаешь, что работаешь. Не хотелось вспоминать разочарованные лица Лисанны и Грея, точно зная, что фантазия может сыграть злую шутку и вечер может закончиться ничем. Поэтому подобные мысли гнались прочь — подальше, за порог кабинета хотя бы на одну ночь. Хотелось Люси — в полной мере, сжимая и растягивая ягодицы до синяков и отметин. Хотелось Нацу — в полной мере, срывая свитер через голову и царапая спину, не брезгуя оставлять кровавые отметины на едва смуглой коже. Хотелось задохнуться. Хотелось захлебнуться. Хотелось больше, чем просто скрипящий диван и тонкие стены, разделяющие кабинет примерного семьянина-Доктора Драгнила от процедурной, куда невинная-практикантка из Ванкувера Люси должна была еще три часа назад занести бланки на заполнение и журнал на подпись. Хотелось чего-то большего, о чем они говорили буквально минут десять назад. Чего-то, что могло бы уталить голод обоих в досыта. Нацу поцеловав Люси неожиданно-спонтанно, резко приподнял ее за ягодицы и тут же стремительно опустил вниз, позволяя ей простонать прямо в рот и зажмуриться. И еще раз. И еще. Пока надуманные звезды перед глазами не стали еще больше походить на настоящие. Пока звук отчаливающего поезда не оглушил окончательно, позволяя Люси вскрикнуть вслед прошедшей током по всему телу судороге. Приятной, растекающейся щекочущей теплотой. Все внутри горело и пульсировало в такт сбитому дыханию и сошедшему с рельс сердцу. Поцелуй затянулся на долгие и мучительные минуты две-три с секундными перерывами на то, чтобы вспомнить свое имя. Люси, мягко скользнув от щек до мужских плеч, прошептала что-то о смене позиции. Смущенная, запыхавшаяся и взбудораженная… Люси Хартфилия танцевала около пепла едва ли сгоревшей выдержки, провоцируя все новые и новые кульбиты только-только восстановившего дыхания Нацу. На ее губах — опухших — рисовалась проказливая ухмылка, а пальчики — шаловливо заводящие танец на мужской груди — постепенно спускались вниз. И этот трепет. Это упоение ее телом, ее хриплым, сорванным голосом… Отбило всякое желание думать о том, как они будут в спешке искать чем бы прикрыть нынче упирающуюся грудь в грудь. Обнаженную и соблазнительно подскакивающую в такт каждому движению Хартфилии. Потому что решать эту проблему они будут еще не скоро.Дьяволица плясала в глазах Люси.
— А я говорила, что кое-кто поставил меня сегодня в ночную? Мой драгоценный куратор поручил мне много бумажной работы…И Дьявол, сидящий внутри Нацу и доселе довольствующийся картиной со стороны, с радостью пригласил ее на танец.
— Да что ты? Боюсь, тогда твоему драгоценному куратору придется остаться здесь до утра и помочь. Ты ведь не против?.
.
.
И, наверное, на этом стоило бы поставить точку…
Юкино, зевнув в ладошку, отметила про себя, что за окном давно перевалило за полночь. Последние часа два она просидела над решением организационных вопросов: составлением графика на завтра, заполнением журнала, проверкой подписей в пересменке и тд. Казалось бы, время тянулось вечностью, но Агрия была из категории «старичков» — уже свыклась со скачущим режимом, поэтому жаловалась только на головные боли и редко напоминающую о себе склонность периодически простывать. Ночной Тенрю-Тейл радовал какой-то романтичной атмосферой приемных и таинственной вуалью в тянущихся коридорах. Отделение нейрохирургии — признанное Джераром самым тихим из всех семи имеющихся — было по-особенному чарующим в такое время суток. Тишина убаюкивала, а редко пробегающие дежурные врачи или интерны, бывало, забалтывались о чём-то пустяковом по дороге в ординаторскую за очередной чашкой кофе. Юкино любила Тенрю-Тейл. Любила заниматься бумажной работой. Любила принимать с улыбкой пациентов и наблюдать за тем, как в стенах больницы вершится чья-то история: выздоровления, раскрывшегося потенциала или неожиданно-романтическая. Впрочем, Агрия, будучи медсестрой, всегда сохраняла нейтралитет и лишь наблюдала издалека, мысленно благодаря судьбу за подобную возможность. Видеть, как в Эдмонтоне бурлит жизнь. Как эту самую жизнь спасают. Как эта самая жизнь переливается яркими красками: от слез радости до романтической нотки. Всё это — было любимой часть работы Юкино. И даже с учетом редких, но метких черных полос в трудовых буднях, Агрия ни за что не променяет светлый и уютный Тенрю-Тейл на что-то другое.Но иногда мы сталкиваемся с жестокой реальностью, которую в большинстве случаев не готовы встретить достойно.
Шаги замедлились. Взгляд сверился с выпиской, которую Люси забыла отдать на печать и подпись. Сначала было небольшое удивление, ведь Хартфилия априори ответственный человек, выставляющий приоритеты согласно системе: выписка-анализы-направления. А после в памяти всплыл отрывок, где Нацу и Люси уединились в кабинете Драгнила для, по всей видимости, решения каких-то важных рабочих вопросов. Аргумент нашелся сразу — буквально на следующей неделе Нацу поставил галочку напротив ассистирования довольно-таки сложной операции. Скорее всего, сейчас Драгнил был занят усердной начиткой лекции для Люси насчет этой самой операции, так что выпиской Венди Хартфилия наверняка займется позже. Юкино, улыбнувшись самой себе, поправила небольшую стопку историй, которые она только-только отсортировала. Точно ведь — Люси сегодня в ночную, а значит будет время напомнить о выписке и прочих важных и не очень моментах. К слову, кажется, Хартфилия обещала угостить Юкино какой-то супер-пупер обалденной выпечкой, которой хвасталась буквально несколько дней назад.Что же там было? Яблочный пирог? Творожная запеканка с клубникой?
На языке настойчиво крутилась какая-то популярная песня, чьи названия и слова Агрия вспомнить не могла, но вот мелодию — пожалуйста. Настроение было хорошим, отчего хотелось даже немного пританцовывать в такт вроде бы как припеву. Попутно мелодии, перед глазами стояли обрывки последней встречи с Люси, когда та увлеченно рассказывала о том, что внезапно открыла в себе талант кулинара. Мол, «тесто внезапно полюбило, хочешь как-то принесу на пробу?». Эхо шагов отбивалось от стен. Юкино, прикрывая глаза, резко развернулась обратно — в сторону поста — так как забыла самое важное на столе. Ключи от процедурной сиротливо валялись на углу стойки, напоминая о просьбе Эрзы проверить не нуждается ли один из холодильников в замене. Взгляд поплыл вдоль стены, попутно осматривая коридор. С губ всё еще срывались напевки, а в памяти настойчиво перебирались всевозможные рецепты выпечки, выискивая тот самый, о котором как-то обмолвилась Люси.Дверь 109-й палаты незаметно скрипнула, открываясь во внутрь.
— Персиковая шарлотка? Кажется, да, персиковая шарлотка, точно. Юкино, мысленно пометив напоминание о персиковой шарлотке при первой же встрече с Люси, довольно улыбнулась. И тут же стушевалась в эмоциях, подметив, как дверь палаты приоткрылась. В ночное время из палаты можно выходить исключительно по надобности, так как Джерар, будучи главврачом Тенрю-Тейл, четко определил понятие «тихий час». Соответственно, раз 109-я палата решила устроить ночную прогулку, то было бы неплохо сделать замечание. Агрия, насупившись и поправив спавшие вниз истории болезни, гордо перешагнула порог. Комната освещалась двумя светильниками: на потолке и около кровати, так что Юкино усердно и на ощупь искала включатель приглушенного света, чтобы не дай Бог не разбудить пациентов по-соседству. Рука скользнула по холодной стене, тут же нащупывая включатель. Удивительная это штука — жизнь. Сегодня утром Юкино радовалась вместе с Люси результатам биопсии Венди, в обед — угощала Марвел батончиками с мюсли, купленными по скидке почти что за даром, вечером — грозилась больше не пускать Ромео с цветами в гости, шуточно жалуясь на то, что Венди была единственной пациенткой во всем отделении, кого так сильно задаривали посетители.А ночью…
Рука замерла буквально в миллиметре от включателя. Истории болезни вывались из рук с шумом, путаясь под ногами и залетая под кровать. Юкино, проглотившая заранее подготовленное замечание о ночных похождениях, резко попятилась назад, ступая наугад, вслепую. Взгляд — испуганный, ошарашенный — бегал от изголовья кровати к сползшему одеялу на пол и обратно. К бледной и холодной Венди Марвел, лежащей на полу: среди разбросанных цветов, перьев от подушки и валяющихся около головы и накрепко сжатых рук персиков. К молчаливой, застывшей во времени и окаменевшей девочке, которая не успела встретить даже рассвет собственной выписки. А ночью Юкино истошно закричала, хватаясь руками за голову и падая на пол от осознания того, что перед ней — мертвый ребенок.