***
Кузьмича позвать, как же! Попробовал бы этот остряк пожить с этим актерищем хоть месяцок — а не полжизни, как он! Ничего, слава Богу, ему все-таки еще есть кого позвать с собой! И как сразу не подумал… С такими мыслями Волков подходил к уже знакомой неказистой пятиэтажке на Гатчинской. Темнело, поэтому он не сразу заметил, что ему навстречу кто-то идет с парой пакетов. Зато уже у двери подъезда не заметить было трудно. — О, — в один голос воскликнули от удивления отец и дочь, едва признав друг друга. — А я к тебе, — ну да, а к кому ж еще. — А я вот, из магазина, — а то не было видно. — Давай сюда, — Волков тут же без разговоров забрал у девочки пакеты, ей и возразить было нечего. — Как универ? — Да нормально, — нажала на нужные кнопки, и дверь с пиликаньем и скрипом открылась. — Ты как насчет поужинать? — Только за, — продолжая держать пакеты, капитан придержал ей дверь. — Мм, — Алина вдруг принюхалась, — от тебя вкусно пахнет. Глинтвейн что ли? Тут Волков покраснел как мальчик, которого спалили на первой сигарете и первой выпивке. Он как-то вообще не подумал, как дочка может реагировать на это. И хотя, Слава Богу, от него не несло ни пивом, ни водкой, да и вообще он не то чтоб вроде пил, он сильно смутился: — Да это меня угостили тут, — принялся он объяснять, пока они заходили в лифт и Алинка нажимала нужный этаж, — у меня, ну то есть у нас, у отдела, тут подруга есть, она свидетелем когда-то проходила, убийцу найти помогла, ну с тех пор и дружим, а у нее кафе свое тут, неподалеку, на Большом. В общем мы и столуемся у нее, ну иногда. Я тебе покажу как-нибудь, познакомлю, у нее, ну у Вари, уютно очень. — Мм, хорошо, договорились, — кивнула девчонка, — покажешь, где ваше кафе. — Вот, Варя меня, собственно, и попросила, как это, продегустировать… А так я не пью, ну почти. — Да ладно, чего ты передо мной оправдываешься? — она даже удивилась. — Ээ, не знаю, — честно признался мент, а про себя признался «не хочу, чтобы ты обо мне плохо думала». — Я не то чтобы сама пью, но и не рьяный трезвенник, — заявила она, тем временем выходя из тяжелых дверей на площадку. — В смысле других не осуждаю, это не мое дело, в конце концов. — Даже конченных алкашей? Не осуждаешь? — лифт лязгнул у него за спиной. — Ну ты же не алкаш? — она испытующе глянула на него. — Нет! — убежденно ответил Волков. — Ну и все, — четыре поворота ключа, и они вошли в квартиру. — В семье у меня тоже алкашей нет, а больше меня никто пока не интересует. «Она меня рядом с семьей ставит» — пронеслось в голове… — Иди руки мой, я готовить буду. Пока она возилась с салатом, мент, с помытыми руками и спокойной после диалога об алкашах душой сидел за столом и думал, что хоть он и правда не алкаш, но пить теперь лучше меньше, ну так, немного… — Ты как предпочитаешь, овощной салат со сметаной или с растительным маслом? — Со сметаной, — отозвался он. — А я как-то слышал, что в Азии салат вообще ничем не заправляют, просто овощи режут и оставляют, чтоб они соком сами истекли. — Да, я тоже слышала, — кивнула она, — к отчиму приезжал как-то партнер по бизнесу, из Ташкента, он и рассказывал нам… — Ммм. — А у тебя как день прошел? Где был? — Да на Васильевском, ничего интересного. Кстати, я когда утром спустился обратно, Чердынцев сказал, что ты уже убежала. — Ну я все быстро написала и полетела, — пожала плечами девчонка. — Хотя дядя Боря приглашал попить с ним чаю. — Дядя Боря может, — с теплом отозвался Волков. — У него в дежурке есть все, жить можно… А, я ж чего пришел! — Разве не поужинать? — иронично спросила она, обернувшись. — Не, это тоже, конечно, — усмехнулся он в ответ, зачем-то встав и подойдя к ней, еще папку захватил, — но для начала ты что в этот четверг делаешь? — Смотря зачем спрашиваешь, — ответ был строгим, но произнесен с улыбкой. — В театр не хочешь сходить? — напрямую (а чего было экивоки делать) спросил отец. — Нам тут билеты на весь отдел подарили, в Балтийский дом, он раньше театром Ленинского комсомола был, — он даже какую-то радость почувствовал, рассказывая ей что-то между делом о своем родном городе, — на премьеру. Мы там летом дело вели, все удачно и вовремя закрыли, ну нас вот в качестве спасибо на новый спектакль позвали, что-то там по Довлатову вроде, и каждому по два билета. Пойдешь со мной? Алина вдруг уставилась на него с таким взглядом, что бывалый мент растерялся — чего это она? Обиделась? Довлатова не любит? На самом деле это была никакая не обида, а искреннее удивление и рассеянность — он ее в театр зовет! Вот так просто! А ни какую-нибудь женщину, а в театр же парами обычно ходят. — Пойду! — опомнившись, отозвалась она с радостью. — С удовольствием! — у нее аж глаза загорелись, и у Славы от сердца отлегло. — Меня в театр давно никто не приглашал! — давно, класса с 7-го так точно. — А Довлатова я как раз собиралась в библиотеке взять. — Почитай, он интересный, я где-то в твоем возрасте зачитывался, когда его у нас печатать разрешили, под запретом же был, — он полез в папку. — Так, держи свой билетик, — он выдал девчонке красивый кусочек картона. — И напомни мне обменяться телефонами с тобой. — Может поедим сначала все-таки?***
Четверг пришел довольно быстро, тем более, что описанная выше сцена происходила во вторник. Балтийский дом, устроившийся прямо за Петропавловкой и окруженный Александровским парком, горел вечерней иллюминацией и, как у Корнелюка в песенке про балет, звал и манил, хотя билетов в кассе уже не было — свеженькая премьера собрала аншлаг! Пресса, артисты, бизнесмены крутые с женами, богема и простые петербуржцы, и все в приличных вечерних нарядах. Менты в этой толпе, при всей своей скромности, особенно что касалось зарплаты, белыми общипанными воронами не смотрелись — еще бы госпожа Соловец не одела мужа как на парад, в новый светло-серый костюм с белой рубашкой и с фисташковым галстуком, который кума Надя привезла год назад из Праги. Да и сама она, при немодном в это странное время фасоне статной фигуры, была наряжена в бордовый бархат и завита буквально по высшей мере, как пошутил муж, за что только получил довольную ухмылку — слишком долго Юля этого ждала, чтоб, как люди, выйти в свет… Собственно, Соловцы приехали в театр первыми, причем на такси и после кафе — Георгич решил сегодня супругу баловать, как только она одна и заслуживала. Буквально на ступеньках их догнали Самурай, в безукоризненно черном одеянии с белоснежной рубашкой и при черной бабочке, а с ним, словно зубоскал-Кирка напророчил, знакомая всему отделу неумолимая и принципиальнейшая капитан службы собственной безопасности Лариса Кузнецова, о чьем бурном романе с опером-философом с Петроградки слагали легенды по всей управе, а они то ссорились, то мирились. Майор был немало удивлен тем, кто составил компанию Коле, и по взгляду Дымова стало понятно, что тот тоже несколько в шоке, но весьма приятном. Лариса, между тем, ничуть не проигрывала жене Соловца в красоте, ибо изумрудно-зеленый струящийся шелк строго все прикрывал, но идеально подчеркивал, а распущенные и чуть подкрученные плойкой светлые волосы, всегда завязанные в суровый пучок, до безумия хорошо ладили с нарядом и сережками в ушах, явно бабушкиными фамильными. Но ладно это, вот когда образовавшаяся компания уже собиралась входить, прямо к парадному крыльцу подкатила более чем знакомая операм служебная черная Волга, явно только сегодня идеально вымытая-вылизанная, с мигалкой на крыше. Из передней пассажирской двери чуть неловко, переваливаясь, вышел Чердынцев, в парадном мундире, при фуражке и иконостасе из наградных значков (а их у Бори было не так уж мало, на самом деле) поспешил открыть заднюю дверь и подать руку милой пожилой женщине, немного застенчиво оглянувшей окружавшее ее пространство. Это была супруга полковника Ершова Екатерина Павловна, которую Боря буквально присягнул в отсутствие командира беречь и радовать. — Нич-чего себе красиво Боря подрулил! — присвистнул Дымов, но при Екатерине Павловне, когда они с Чердынцевым к ним приблизились, оставил всякую иронию и с искренним уважением поприветствовал, галантно поцеловав руку, что сделал и Соловец, тоже решивший, что сделать вечер засидевшейся дома прекрасной женщины приятным — это и его долг перед полковником. Оставалось минут пять до приглашения в зал, а компания еще была не в полном составе. Георгич готов был биться об заклад, что последним, даже с серьезной и пунктуальной Варей, примчится Порохня, к самому третьему звонку. Но последним оказался, на всеобщее удивление, Волков с какой-то девчонкой, совсем молоденькой, не знакомой до сего дня никому, кроме бдительного Бори, который, разумеется, успел за считанные секунды шепнуть всем, что это и есть «та самая, которую Слава спас», чем мгновенно удвоил живой интерес компании. — Здорово! — выдохнул Волков, на лету поправляя одной рукой воротник серо-зеленой рубашки. — Наконец-то! — для формы поворчал Соловец, пожав другу руку. — Чуть не опоздал. — Так пробки, Георгич, пробки, — Славка поздоровался со всеми остальными, а майор, хотя прекрасно знал, что Славу как постоянного пассажира метро пробки редко беспокоят, промолчал. — А, — переведя дух, Волков опомнился и повернулся к своей спутнице, — знакомьтесь вот, это Алина, моя… — Знакомая, — застенчиво продолжила она за него. Девушка была довольно бледной от волнения, все же это из-за нее чуть не опоздали, но выглядела замечательно — прическа, умеренный макияж, темно-желтое платье, туфли на каблуках, благодаря которым они со Славой были примерно одного роста, и прижатый к груди скромный букетик цветов в простой пленке. — Здрасте, — смущенно кивнула она компании, и Волков принялся спешно представлять ей их всех. Ее, между тем, все с немалым любопытством разглядывали, и Рощина не могла отделаться от ощущения, что все эти незнакомые ей люди смотрят на нее, как куклу в Детском Мире, и причем куклу не самую красивую. На самом деле, не особо приветлива оказалась только Юлия Соловец, придирчиво меря девчонку взглядом. Была тому причина, весомая — появление этой самой Алины ломало ее давно вынашиваемый план по сватовству непутевого и одинокого мужниного подчиненного с ее давно разведенной, в полном расцвете лет подругой Милочкой, которая владела двушкой на Московских воротах, ребенком от первого мужика не была обремена, неплохо зарабатывала, а главное была одного возраста со Славой и еще успевала родить. А тут вот, пожалуйста… Алина!.. — Волков по малолеткам соскучился, да? — не сдержала она ядовитого шипения, когда вся их большая группа уже пошла занимать свои почетные места. — Юля, прекращай, — прошипел в ответ с нажимом муж и для убедительности чуть сжал пухлое запястье супруги, — это не наше с тобой дело. — Ты еще скажи, что позвать в театр — это не в ЗАГС! — госпожа Соловец останавливаться не желала. — Ах… знаешь что, твоей Миле муж-опер все равно не подойдет! — довольно нагло, зато по существу и без недоговорок, поставил Олег точку в этом разговоре. — Конечно, это только мне такой подошел! — фыркнула супруга. — Вот именно такой тебя сегодня в директорскую ложу и привел, — конфликт был исчерпан. У Волкова между тем тоже был разговор со своей спутницей, и он завел его, когда они подошли к ложе. — Слушай, а зачем ты им сказала, что ты моя знакомая? — непонимающе нахмурившись, спросил он. — А ты хотел сказать им, что я твоя дочь? — вопрос Славы был вроде бы закономерным, но Алину как будто сильно смутил, она аж взгляд отвела. — Ну да, — Волкову стало не по себе, в голове забегали неприятные мысли, пока он глядел на нее, всю зажавшуюся и не знающую, как бы помягче что ли ответить. — А ты против? — Я нет, просто… просто не место здесь и не время. Ну пойми, тогда же придется рассказывать все, с самого начала, а это долго и не для людного места, — она все же решилась поднять глаза. — А еще я стесняюсь немного. И ведь правда в ее словах была. Ладно Самурай все знает, а Георгич, Кира, Чердынцев опять же, не говоря уже о женщинах. Возникли бы вопросы, и еще какие. Это пришлось бы рассказывать про Волгоград, про девяносто первый, про Нину, про то, что сам узнал о дочке недавно совсем. Реакция одной Юли Соловец чего бы стоила! Здесь точно этому не место и не время, Алинка права. Умничка. — Ладно, ты права, я как-то не подумал об этом, — кивнул он головой. — В другой раз обязательно им все объясню, — но девочка все равно что-то куксилась. — Эй, а теперь-то что? — Может не надо вообще, Слав? Я… — она снова опустила глаза, — я кажется им всем не понравилась. — Чего? Да я умоляю тебя, прекрати! — он как смог попытался ее подбодрить, взял за плечи. — Это просто Боря растрепал, что я спас тебя, ну тогда, вот они и… заинтересовались. Чем ты им могла не понравиться? — Не знаю, ну жене Олега Георгиевича я точно не понравилась. — Ой, не обращай внимания, ей сначала никто не нравится, а потом… — Слав, ну вы идете? Третий звонок! — окликнул их тем временем Коля. — Идем! — отозвался Волков. — Все, расслабься, — сказал он с внушением дочке. — Все хорошо, мы на месте, не опоздали. А на тетю Юлю не обижайся, — он озорно подмигнул ей. — Характер у нее такой, она ж жена начальника отдела, у нее все подозреваемые! — тепло улыбнулся. — Все, пойдем? — Пойдем, — улыбнулась девчонка, и они поспешили в ложу вслед за остальными.***
Все шло как нельзя прекрасно. Забыв хоть на какое-то время о работе, менты наслаждались вечером — театр, все культурно, красиво. Волков вообще был счастлив — спокойствие, все как у людей, с ним дочка пришла спектакль смотреть. Алинкой он, откровенно говоря, по-отцовски любовался, и это новое отцовское чувство ему было очень по душе. Когда она выбежала к нему из подъезда, в легкой панике, что они уже опаздывают, Слава загляделся и вдруг осознал с той самой ошалелой радостью и гордостью, что дочь получилась красавицей. От него ничего лишнего не взяла, ни зубов кривых, ни ушей оттопыренных, ни носа клювом, а от Нинки только лучшее — и форму лица, и ресницы, и подбородок, и губы, и это уже не говоря о фигуре. Черт, до чего ж радостно оказалось знать, что именно от тебя родился такой удачный человечек… Да для него она по любому, наверное, была бы удачной — потому что была ЕГО человечком. А спектакль был хорош, чего скрывать — режиссер и артисты здорово нашли, как показать Довлатова на сцене, и играли здорово — ну, им верилось, а это главное! И пошлятины никакой, это было еще приятнее, а то взяли моду, на поэзию Виктюка… Спектакль был без антракта, то есть буфета не было, и уже ближе к финалу Алина вдруг тронула отца за руку и прошептала: — Мне выйти надо. — Чего такое? — насторожился Волков. — Конец же уже скоро. — Да живот что-то болит, — пожаловалась девочка, — видимо перенервничала, пока мы бежали. Надо таблетку выпить. — Ну, выйди тихонько, пока никого, — согласился он, немало обеспокоившись. — Если не успею до аплодисментов, отдай цветочки, — она положила букет ему на колени, — кому хочешь, — и не успел Слава переспросить, кому все же отдать (дочка хотела презентовать тому из актеров, кто ей больше понравится), как она выбежала из зала. Благо, что директорская ложа — это отдельный выход, где не надо никого из зрителей просить пропустить, сталкиваться с капельдинерами, а тем более, что можно тихонько, пока вся толпа в зале, сбегать в уборную и обратно. Поблуждав немного по театру и, наконец, найдя нужную дверь и войдя, Алина открыла ближайший кран, нашла в сумочке ношпу и запила водой, зачерпнутой в ладонь. — Угораздило ж, блин, — пробормотала она, поглядывая на отражение в зеркале. — Вот зачем пошла с Оксанкой кофе пить, дура… Она себя все корила за легкомысленную задержку после крайней пары, вылившуюся в потерю полутора драгоценных часов, не считая времени на дорогу. А ведь еще накраситься, завиться, одеться… Чуть Славу не подвела, он-то за ней пришел вовремя, полчаса еще у подъезда ждал. Теперь вот, мучилась. Как парализовало, почти все представление сидела, пошевелиться лишний раз не могла. Думала сейчас быстро пройдет, а нет, не прошло. Хорошо, что мама еще с тринадцати лет приучила в каждой сумке и рюкзаке держать по конвалюте, а лучше баночке ношпы, на все случаи жизни… Так она стояла еще минуты три, приходя в себя, и, наконец, решила, что пора вернуться, таблетка вроде начала действовать, а тем более досмотреть спектакль хотелось. Но стоило ей закрыть кран и выйти обратно в фойе, как она приметливым взглядом зацепилась за дверь мужского туалета, что напротив, и была странно приоткрыта, а там…***
Не успели отгреметь аплодисменты, как в ложу вбежал директор, бледный как смерть, и дрожащим голосом сообщил: — У-у-убийство у нас, о-опять! Бедняга был в настоящем ужасе — едва оправился театр от одного криминального скандала, так теперь еще хуже, убийство на премьере! Зрителя! Да еще какого — одного из спонсоров. Менты быстро среагировали, попросили своих дам оставаться на месте, а Чердынцеву велели за ними приглядывать (что Боря не без обиды, но пообещал сделать), а сами поспешили к трупу — в конце концов, милиция уже здесь. — Что за убийство-то? — пытался расспросить Волков, сам не свой. — Зрителя! Причем одного из наших спонсоров! — мужика, казалось, сейчас удар хватит, а у Славы отлегло — это не Алинка. Но где же она? — А нашел кто? — Да зрительница, девчонка какая-то. Зрительница тут же обнаружилась, загородившей руками проход к трупу и не пускавшей какого-то хмыря с фотоаппаратом. — Ну нельзя сюда, поймите! Здесь милиция только может… — Милиция уже здесь, — подскочил Порохня и мягко отстранил девчонку за талию от прохода, прямо в руки к Славе. Тот поспешил оперативно увести Алину подальше оттуда, а лейтенант, отогнав фотографа, прошел к телу. На полу распростерся мужик в дорогом костюме, весь в крови, с тремя огнестрелами в брюхе и с неестественно повернутой головой. — Ну че, Георгич, давай экспертам и следаку звони, еще тепленький, — вздохнул он, отнимая руку от шеи покойного, про себя ругаясь типа «вот не было печали» и «ну почему на нашей земле»… — Ты как? — тем временем пытался хоть как-то привести дочку в чувство Волков. Алину реально надо было в чувство приводить — вся бледная, даже зеленоватая, еле сдерживающая дрожь в руках, напуганная. — Ну скажи мне что-нибудь. — Я-я вышла, а тут… — Ты видела кого-нибудь? Пока шла сюда, и когда из туалета выходила? — Н-не, никого не было, вообще. — А выстрелы? Выстрелов не слышала? Ну или хлопков там. — Ничего, — опять помотала она головой и задрожала. Тут начали сбегаться люди — зрители, работники, даже артистка, игравшая сегодня, прямо в костюме и гриме пыталась прорваться к телу, но опера их всех мужественно сдерживали. Тут вдруг объявились и дамы с Чердынцевым, не сумевшим удержать их в ложе. Слава этому даже обрадовался, поэтому тут же скинул пиджак, накинул Алине на плечи, а сам в лоб сказал жене Соловца: — Юль, присмотри за ней, пожалуйста, она труп нашла. Я работать пошел. От такой наглости Юля опешила и уже хотела высказать все, что она об этом думает, но стоило ей взглянуть на Рощину, как у нее сердце упало, и все внутри дрогнуло от наплыва каких-то материнских чувств. — Ну-ну-ну, ну что ты, деточка, — приобняла она всхлипнувшую Алину, и принялась успокаивать, покачивая, как маленькую, и усадив на диванчик, — все будет хо-ро-шо… Екатерина Павловна принялась тут же искать в сумочке пузырек с валерьянкой и отправила Борю в буфет за рюмочкой и водой, а Варя, гладя Алину по рукам, стала рассказывать, как она однажды нашла труп соседа и так познакомилась с операми… Эксперты, между тем, ничего не сказали кроме очевидного — гильз нету, три выстрела в живот, совсем недавно, умер почти мгновенно, еще что-то только после вскрытия. Личность установили по документам — Ефимович Леонид Дмитриевич, сорок четыре года, разведен, а другие подробности раскрыл директор и костюмерша соответственно — бизнесмен, держит сеть аптек, жертвовал театру средства, «любовник Верки, нашей примы». Как оказалось, прима и рвалась к телу в чем была, только что со сцены, и с ней вызвалась поговорить тут же Кузнецова, тем более, что артистка была в истерике, а кто же поймет и разговорит женщину в таком состоянии, как не женщина, да еще и оперативник? Но со всем этим решили разбираться уже завтра — свидетелей не нашлось, Алина ничего значимого сказать не могла, толком ничего было не узнать в этой общей истерике, зато журналюги просто Пасху отмечали, для них тут было раздолье…***
— Ну, тебе получше? — Слава не выпускал Алинину руку до самой двери квартиры. — Да, спасибо, воздух помогает, — выдохнула она. — Может, загуляешь завтра пары, дома посидишь? От одного-то раза ничего… — Нет, завтра слишком важные занятия. — Слушай, ты это, поплачь, если хочешь, легче будет! — Не надо, я в порядке, — ну да, а то он не видел, как она в полуобмороке прижималась к Юльке Соловец, как к матери родной. — Ну я же вижу, ты из сил последних хорохоришься. — Ничего я не хорохорюсь, просто привыкаю, — заявила вдруг она. — Тем более, мне нужно привыкать к такому. — Не понял, зачем это еще? — Так я на юрфаке учусь, криминалистом буду. Вот это был номер… Сказать, что Волков озадачился, не сказать ничего. Интересненько получается! Почему он только сейчас об этом узнает?! Да сам молодец — знал, что университет и бюджет, а факультет все забывал узнать — нате, выстрелило ружье из третьего акта!.. — Хм, — он нервно мотнул головой, — а ты уверена, что с профессией не ошиблась? — А с чего это мне ошибаться? — от пережитого ужаса не осталось и следа, Алина вся насторожилась. — Да как тебе сказать, не женская она совсем! — он принялся ходить вокруг нее, сложив руки за спиной, прям как следователь. — А причем тут женская-не женская? — Слишком опасная! — он повысил голос. — Это по телеку только все круто-интересно. А в жизни все, кто рядом со следствием, все под риском ходят всегда! И опера, и следаки, и эксперты. Ты уж извини, но я против. — Да неужели? — нервно усмехнулась она. — Ты один-в-один как мама с бабушкой говоришь, они и деда еще вспомнили! Пугали, что я закончу, как он. Только вот они может и могут мне такое говорить, а ты… Тут она спохватилась, увидев выражение лица Волкова, такое, будто его только что ледяной водой облили. — И-извини, я не это… — замямлила она, осознав, что сказала ну очень лишнее. — Да нет, правда твоя, — сипло, почти шепотом произнес он, опустив голову, — это точно не мое дело. — Слава… — Спокойной ночи, дверь закрыть не забудь, — не оборачиваясь, он поспешил вниз по лестнице, на ходу ища в кармане сигареты. Алина же так и осталась стоять на площадке у перил, выглядывая, как Волков мелькает в пролетах, спускаясь вниз, и с глубокой досадой пробормотала: — Ну кто вот за язык тянул, а… а хотя! — обида на отца за такую пощечину взыграла, как разгоревшаяся головня. Кто-то, а он-то должен был обрадоваться! А он… — Моя жизнь, я и решаю, кем мне быть! — дверь квартиры созвучно этой тираде гордо хлопнула вслед за расстроенным лязгом подъездной двери где-то внизу…