***
В пустынных коридорах так тихо, что эхо его шагов гремит подобно раскату грома. Древние залы давно позабыли даже безумный шепот поднявшихся спящих и полный боли хрип корпусных тварей, что уж говорить об искусной кимерской музыке, сопровождавшей когда-то богатые приемы, но в воздухе по-прежнему пахнет разложением, благовониями давно потухших алтарей и, совсем немного, бесценным бренди. Лишь он один — существо вне времени, древнее, как эти стены, почти вечное — помнит все.***
Память людей коротка, эльфы хранят воспоминания чуть дольше, самые старые из них любят делиться историями давно минувших дней, эти знания, эта память — прерогатива возраста. Но все же событиям прошлого свойственно стираться из памяти, меняться и теряться во времени. Единственное, что не умирает никогда — дурная слава. Она берет рождение из сплетен и домыслов, перерождается в суевериях и детских страшилках и расцветает как негласное правило. Одно из таких — никогда не суйся за Призрачный Предел, если не хочешь расстаться с жизнью в лапах ужасных тварей. Наверняка во всем Морровинде ли НЕ ОСКВЕРНЯЙ СВЯЩЕННЫЕ ЗЕМЛИ ЭТИМ ПОГАНЫМ НАЗВАНИЕМ, ЧТО ДАЛИ ПРОКЛЯТЫЕ Н’ВАХИ шь один старый данмер понимает, какая это чушь, но он совсем не желает переубеждать остальных. Под тенью Красной горы давно нет ни безумных последователей Шестого Дома, Преданный мне и мной. ни порождений Обливиона, еще Нереварин спалил последние трупы корпрусных тварей, чтобы не плодить эпидемии. Сейчас здесь безопасно — насколько может быть безопасен Мор ХВАТИТ ровинд — особенно когда небо не закрыто тучами или пепельными облаками, что в закатном солнце очень похожи на моровые бури. Но в бесконечных коридорах двемерских руин спрятано нечто гораздо более смертоносное, чем мор и его порождения, а потому никому лучше бы не лезть сюда и впредь. Страхи людей и связанный с ними призрак Дьявола — первая преграда. Высокие стены Призрачного Предела, пусть сейчас они не более, чем красивая иллюзия, не выполняющая более никаких охранных функций — вторая. Третья и четвертая — беспощадная природа суровой пепельной земли и вечно голодная живность, готовая растерзать любого, кто будет не достаточно осторожен. Он — безликий, безымянный страж, защитник этой крепости — пятая преграда. И он поклялся убить любого, кто зайдет за предел, чтобы оградить тайны, однажды почти уничтожившие его дом. До сих пор этой защиты хватало, чтобы отвадить от горы даже самых смелых и безрассудных искателей приключений, позарившихся на оставленные двемерские сокровища. А потому заприметив впереди двух переговаривающихся высоких эльфов, УБЕЙ мужчина настораживается. Даже вездесущие имперцы, НЕНАВИЖУ как насекомые расползшиеся по их земле, не были так наглы, чтобы соваться в священную цитадель Велотов, а здесь альтмеры? Вот уж кого точно не должно здесь быть. Огненная магия покалывает на пальцах, а сознание становится кристально чистым, все голоса, как один, вторят лишь одно: чужакам здесь не место. Но все же он давно не так глуп, чтобы нападать в лоб без какого-либо плана, а потому он выжидает. Смотрит, как две фигуры, облаченные в одинаковые мантии темно синего цвета, склоняются над картами и походными журналами. слабы слепы не наблюдают не видят глухи немы убей их уязвимых пусть тень впитает жизнь ЗАМОЛЧИ Наблюдает и отчаянно пытается заглушить голос поэта, призывающего нанести первый удар скрытно, из-за тени, воспользовавшись своим выгодным положением, но он — во всяком случае, большая часть него — всегда действовал открыто. А потому он снимает хамелеон с плеч и лишь затем обнажает меч. НИКОГДА не поступлю как ты. Альтмерские маги сильны, похожие, как две капли воды, двигающиеся синхронно и опасно, как стихия. С изящных пальцев — слишком изящных для этих суровых земель — играючи срываются мощнейшие элементные заклинания. Видно, что его противники опытны и, несмотря на обманчивый внешний вид, закалены в боях. Просто он — сильнее. За его плечами долгие годы тренировок и опыт достойнейших детей Велота. А эта земля — его крепость, что он обязан защищать. И вот могущественные альтмерские маги тяжело падают на выжженную огнем землю у подножья Красной горы, чтобы стать кормом для местной фауны. Мужчина даже не успевает сложить все бумаги непрощенных гостей, над которыми ему еще придётся посидеть (он не видел языка высоких эльфов слишком давно), когда улавливает краем глаза шевеление позади себя. Пара алитов несдержанно скребут когтями по земле, поднимая пыль в воздух, и приглушенно рычат, осматривая внезапное угощение, но не смея пока к нему притронуться. Та тварь, что поменьше, пристально глядит на мужчину, а потом подходит ближе и тычется зубастой мордой ему в ладонь, словно ручной гуар. Мужчина слегка кривит губы в улыбке и гладит его по лоснящейся морде. Он срывает с одежды магов пояса, украшенные причудливой эмблемой, напоминающей крылья, и уходит прочь, слыша, как острые зубы раздирают мягкую эльфийскую плоть. Мужчина совсем не беспокоится о том, что трупы высокопоставленных альтмеров начнут искать. Даже если от них и останутся кости — к завтрашнему утру даже их заметет толстым слоем пепла.***
Эта ночь длинная, безлунная и пугающе темная. В такие ночи совершаются самые кровавые убийства, заключаются договоры, способные пошатнуть мир, и исполняются предназначения. Но в глубине двемерских руин не видно лун, свет здесь приглушенно красный, давно не режет глаза, а монотонный звук паровых машин, раньше пугающий, сейчас кажется успокаивающим. В этой почти тишине, в блаженном одиночестве мужчина отпускает себя, раскрывает сознание и позволяет им говорить свободно. Голоса — тихие, постоянно перебивающие друг друга — не затихают ни на миг, но Последнему приходится сдерживать их большую части времени, и иногда, в особо хорошие дни, даже получается заглушать их или хотя бы игнорировать. Но они всегда здесь: звучный голос того, за кем когда-то шли тысячи; глубокий того, кто был верен и предан; сладкий — поэта, высокий — королевы, тихий — мага; глухой того несчастного, что вынужден был стать последним, и еще десятки разномастных мужских и женских голосов тех, кто не был достаточно удачливым, чтобы стать избранным. Все они всегда были здесь, создавая нечто большее чем я, по глупой божественной забаве вынужденные тесниться в одной смертной оболочке. Эти голоса давно не раздражают, не пугают, как когда-то давно, когда сознание еще всецело принадлежало одному, но во снах уже внимало чужим речам. Им удалось ужиться, пусть для этого и потребовалось слишком много времени. Но что есть время для почти бессмертного?***
Он проводит весь вечер в лаборатории, оставленной учеными Шестого Дома или даже сами Шарматом, кто знает. Сначала смешивает зелья для эшлендеров, а потом просто экспериментирует с новыми сочетаниями, получая от этого своеобразное удовольствие. Это забавно, ведь тот, кем он был тысячу лет назад, никогда не любил магию, а тот, в ком он воплотился в последний раз, никогда не имел к ней таланта и портил даже самые элементарные рецепты. Но сейчас тот, кем он был, находил алхимию расслабляющей. Далеко за полночь мужчина все же оставляет оборудование и перемещается в библиотеку. Пиши. Слишком много событий, не думаешь? Совпадение ли? Аландро сказал, что Альд’рун восстанавливают. Арион там. Имперцы возвращаются. Энтузиасты пытаются сдержать Баар Дау, построив Инжениум. глупцы пытаются сдержать луну Новый император. Мир еще не умер. Снова. Зажигает лампу и записывает все, что узнал сегодня. Все же в оставленных двемерских руинах, что он зовет своим домом и крепостью, даже время течет по-другому. За несколько дней внутри происходит слишком много событий снаружи. За короткий совместный путь от Аша-Аххе до Друскашти эшлендерский разведчик рассказал, что редоранцы не без помощи Телванни почти восстановили Альд’рун. Даже сам мастер Арион прибыл в город, чтобы помочь воссоздать разрушенный скар. Упомянул, что почти во все имперские форты вернулся гарнизон, в Вивеке начали строительство Инжениума для удержания Баар Дау после исчезновения Вивека, а в Сиродиле около месяца назад короновали нового императора — бастарда Уриэля Септима, который положил конец Кризису Обливиона. Он дважды подчеркивает слова «Инжениум» и «Мартин Септим», но его рука трясется, оставляя некрасивую кляксу на крае листка, а глаза закрываются. Чернильное пятно попадает на пояс, сорванный с убитого альдмера, за долю секунду впитываясь в плотную ткань. Эта черная точка на белом становится последним, что он видит перед тем, как провалиться в сон. За пределами двемерской крепости занимается рассвет.***
Пространство, в котором он оказывается, тоже окрашено в белый. Здесь нет ни стен, ни потолка, ни даже пола. Он будто парит в невесомости, сотканной из солнечного света, и это должно бы пугать, но он чувствует себя как никогда спокойно. Данмер без промедления опускается на колени и не смеет поднять взгляда, пока тонкая ладонь уверенным движением не приподнимает его лицо, заставляя посмотреть на себя. Перед ним стоит данмерка, прекраснее которой он никогда не видел. Тонкое платье из полупрозрачной голубой ткан вовсе не скрывает изящной фигуры. Длинные волосы цвета закатного неба, мягкие даже на вид, собраны в простую прическу и убраны за спину. Ее улыбка мягкая, но лишь взгляда на нее достаточно, чтобы сердце пропустило удар. Мужчина не смеет смотреть ей в глаза — это было бы так непочтительно — и вместо этого благоговейно целует протянутую ладонь. Данмер знает, что это не ее настоящий облик, но даже так смотреть на нее, касаться её — почти богохульство, а потому он осторожно отпускает ее ладонь и прикрывает глаза, весь обращаясь в слух. Она говорит тихо, но даже шепот ее звучит громче всех голосов в его голове. Кажется, что звук ее голоса он слышит отовсюду, он проникает в саму его сущность. Она просит его покинуть Вварденфел, предупреждая о страшной опасности, нависшей над Рейсдайном. На скромный вопрос объяснить, чего им ждать, она лишь грустно смеется и отвечает, что эта расплата за то, что смертные слишком заигрались в богов, потревожили то, что не следовало тревожить, и теперь даже она бессильна что-то исправить. Женщина мягко касается его щеки, гладит по волосам почти ласково, почти любовно и еще раз просит его уходить, спастись хотя бы самому. Он благодарит её искренне, но, несмотря на безграничное уважение, не может исполнить волю своей госпожи. Просит предупредить других, спасти как можно больше данмеров, возложить на их плечи возрождение родной земли за пределами Морровинда. Он же не оставит свой дом. Женщина вновь грустно вздыхает — эта печаль разбивает мужчине сердце — и сообщает, что не может дотянуться до разума тех, кто не предан ей. Она обращается к нему «мой верный герой», говорит со всей нежностью, что гордится им, и просит быть осторожнее. А еще спасти стольких, скольких сможет. Он уверенно кивает и еще раз прижимается губами к протянутой ладони.***
Когда он просыпается, его губы обжигает теплотой, а те участки кожи, которых коснулась женщина, продолжают хранить тепло ее прикосновений. Данмер еще раз благодарит свою покровительницу за предупреждение, на краю сознания отмечая, что все справедливо. Она защищает своей народ, а те, кто не предан ей — не заслуживают спасения. Божественная кара… — Божественная кара, — шепчет тысяча голосов едиными устами. — Огонь, что сожжет эту землю дотла. Проклятые получат возмездие, но изменившиеся станут теми, кто возродит Велоти из пепла. Продолжая улыбаться, он подходит к книжным полкам, доставая самые ценные фолианты. Сначала, нужно спаси знания. Затем, он вывезет на Солстхейм образцы флоры и фауны. И уже после, если у него еще останется время, он поможет людям. Воодушевленный работой, по-прежнему взволнованный встречей, данмер не замечает, что внутри двемерских руин становится жарче. В зале сердца поднимается лава.