Удача улыбается по расчету

13 дней до начала Игр. "Преемница Китнисс Эвердин", "Пламя новой надежды", "Искра второго восстания" – так громогласно вещали все местные печатные издания и кричали ведущие выпусков новостей, когда Дженис Джоплин выпало несчастье стать трибутом Голодных Игр в этом году. По правде говоря, дело было вовсе не в ней самой, а лишь в инфоповоде. Этим газетчикам и репортерам только и надо, что раздувать из мухи слона, а из обычной девушки делать потенциального нового лидера бунтующих жителей Дистрикта 12. Будь на месте Дженис кто угодно другой, ее так же называли бы второй Китнисс. Дженис не ожидала подобного внимания к себе и вся эта шумиха ее не очень-то и радовала. Но ладно журналисты – их она могла понять. Хуже дело обстояло с обывателями ее родного Дистрикта – они тоже верили в нее, как в нового мессию. Чего они ожидали от семнадцатилетней Дженис, было неясно, да и чего они возносят девушку-трибута, в появлении которой нет ничего необычного, тоже. Все равно кто-то должен был оказаться на этих Играх. Тем не менее, глаза черномазых шахтеров и их семей прямо-таки светились неподдельной надеждой, когда они провожали на перроне капитолийский экспресс с трибутами, а мать Дженис даже раздобыла для дочки талисман с сойкой-пересмешницей, идентичный тому, который брала на Игры Китнисс Эвердин. Это хранилось в строгой тайне, ведь сойка была запрещённым после восстания символом, и несмотря на благосклонность народа и СМИ, использование талисмана было бы преступлением. С другой стороны, поддержка соотечественников немало воодушевляла Дженис. В поезде она даже на какое-то время размечталась о том, что победит, и люди, вдохновленные ею, опять восстанут против Капитолия, и на этот раз бунт им удастся. Только ее скромная натура почти сразу выбросила это из головы, заставив Джоплин лишь на миг улыбнуться, ведь это было для нее уж слишком пафосно и эпично. А еще, в отличие от других жителей Дистрикта, она вовсе не была так твердо уверена в своей избранности. Между тем, второй трибут от ее Дистрикта, Джим Моррисон, не разделял ни ее точки зрения, ни точки зрения народа. Он сказал, что ни победа, ни поражение не есть плохо или хорошо – каждому человеку предстоит смерть, и раз судьба сложилась так, что их черед может наступить очень скоро и они вряд ли что-то могут изменить, значит, остается лишь смириться с этим. Конечно, Джим не исключал возможность победы, но практически не ставил на нее. Вместо этого он предпочитал безмерно выпивать и развлекаться еще даже будучи в поезде. — Чертов гедонист, – ворчал их ментор и просил Дженис не следовать примеру Джима. Девушка и не собиралась пить, как он. Множество обстоятельств, слившихся воедино, – вера народа, пофигизм Джима, ожидание приезда в Капитолий, улыбчивая Эффи из эскорта и ментор (на этот раз не Хеймич, поскольку тот погиб во время неудачного восстания Китнисс), подбадривающий трибутов, сложились в довольно позитивный калейдоскоп и давали Дженис не упасть в пропасть отчаяния и опасений за будущее. Не то, чтоб она была рада, что стала трибутом, но это и не беспокоило ее так, как в первые секунды после оглашения результатов Жатвы. Ей даже было интересно, полагается ли ехать на Игры с таким-то настроением? Вопрос отпадал сам собой при виде опрокидывающего склянку за склянкой Джима. Наблюдая за ним и иногда присоединяясь на бокальчик-другой, Дженис чуть было не пропустила появление в окне Капитолия. Поезд на подходе к городу стал сбавлять темп и мегаполис, пышущий жизнью и роскошью, предстал перед трибутами во всей красе и возможности разглядеть его издалека. Дженис, впервые бросив взгляд за кристально чистое окно, не поверила своим глазам и подумала, что, наверное, перебрала со спиртным, ведь реальный город просто не мог оказаться настолько сияющим буквально.  Позже она поняла, что большую часть ослепительности составило полуденное солнце, отражающееся мириадом зайчиков на зеркальной поверхности озера, перед которым раскинулся Капитолий, но от этого факта город не терял своей эффектности. Джим такого шока не испытал и сказал лишь, что надо бы до выхода из поезда выпить все, что здесь стои́т, – авось потом им не дадут так распускаться. И волнительнее момента, когда Дженис увидела столицу Панема, был только миг, когда трибуты покидали поезд. Впрочем, он же оказался хуже и неприятнее Жатвы. "Кем ты себя возомнила, малышка?!", "Китнисс Фейквердин", "Повторение клоунады", "Спичка на фоне костра", "Жопа против пальца" – скандировала толпа расфуфыренных капитолийцев, собравшаяся на вокзале. Что происходит? Почему? Их ментор и Эффи, которые с трудом протискивались через это столпотворение, не были так удивлены. Дженис следовала за ними и оглядывала испуганным взглядом разъяренный народ – казалось, здесь ее ненавидели. Но за что? Неужто ее образ нового борца за справедливость, пускай он был и выдуманным, улетучился за время путешествия до столицы? И если да, то что послужило этому причиной? Самым удивительным было то, что Джиму такой ненависти не доставалось – напротив, все будто о нем забыли, а если кто и обращал внимание, то улыбался. Моррисон был статным привлекательным юношей с кудрявой шевелюрой и расслабленным взглядом – он будто ничуть не беспокоился из-за предстоящих испытаний, чем и вызывал восторг у юных капитолиек. И хотя раза два или три Джиму таки прилетели оскорбления, они были куда менее жестокими, чем те, что для Дженис. Уже в машине, едущей к тренировочному центру для трибутов, где двадцати четырем смертникам полагалось провести следующие две недели, Дженис поинтересовалась у Эффи, что стряслось с общественным мнением. — Я просто не понимаю, что должно было случиться, чтоб они себя так вели... — Здесь просто СМИ пропагандируют другие ценности. Там ты спасительница, но в столице... Здесь все иначе, здесь другие люди и другое отношение, понимаешь? — Но почему? Им же нравилась Китнисс. Как их поразил ее костюм, ее подвиг с добровольностью, ее поведение на Играх! Да и если после восстания все изменилось, я в любом случае имею с Китнисс только общий родной Дистрикт. Эффи задумалась на некоторое время, а тогда ответила: — Капитолийские СМИ считают, что тебя нужно выставить посмешищем на фоне Китнисс. Они пытаются показать, что ты не стоишь и выеденного яйца. Но, девочка моя, – Эффи повернулась к Дженис и накрыла своей рукой ладонь девушки, – ты не должна в это верить. Если ты позволишь себе смириться с этим, все пропадет. Местные СМИ, особенно в Дистрикте 12, чересчур фривольны и Капитолий, поверь, скоро прекратит овации в твою честь. Но пока они отражают настроение народа, лучше запомни его! — И все же, зачем меня ненавидеть? Джим оторвался от созерцания фантастических пейзажей большого города и сказал: — Она хочет сказать, Дженис, что пастух не будет радоваться, если овцы разбегутся. А все эти призывы, убивающие в тебя веру, начинаются с головы, то есть с пастуха. Все просто. Это политика. Эффи закивала, соглашаясь, но Дженис не хотела униматься. — А отчего под раздачу попадаю только я? — Хочешь и меня затащить в это болото? – улыбнулся Джим одной стороной рта. — Нет, просто... Почему именно я? — Потому что символом восстания была именно Китнисс, а очернять наместника Пита Меларка нет смысла, – Эффи пожала плечами. – На самом деле, это странно и всегда меня удивляло. Он будто неинтересен публике, и его популярность держалась исключительно за соломинку Китнисс. — Его даже Огненным Питом никто не называл, – кивнул ментор Джима и Дженис. К Джоплин вернулось мрачное настроение Жатвы. В Дистрикте от нее ожидают невозможного, здесь же осуждают за несовершенное невозможное, которое от нее ожидают. А ведь она ещё ничего не сделала! Чувство собственной ничтожности и игрушечности в руках СМИ и общественности медленно закралось в душу девушки и сжало стальной хваткой еще недавно трепетавшее от восторга сердце. Как же Дженис хотелось относиться ко всему по-философски, как Джим, и не беспокоиться ни о чем! Моррисон прекрасен. Вот, кто способен повторить подвиг Китнисс, а может, и превзойти его. Он-то точно пробьется ромашкой сквозь твердый серый асфальт осуждений. Лишь бы только выпитый алкоголь не затопил Колосса его внутренней силы!