(не) святые

      Персефона бесится.       Персефона — чуткая и ранимая с виду, прекрасная богиня плодородия, имя которой у каждого из смертных на слуху. С образа владычицы преисподней пишут картины и витражи, складывают волшебные мозаики, поют песни и вырезают мраморные статуи. Ею восхищаются, ею восторгаются, ей возносят молитвы и строят храмы, вознося к небесам просьбу о божественной помощи, которую она вряд ли сможет по-настоящему дать, потому что Персефона себе-то помочь не может — не то что кому-то другому. Маленькие чудеса не в счёт: урожайный год, спасший не одну жизнь, и являющийся великим благом для одной деревни для неё — всё равно что стряхнуть звёздную пыль с заледеневших пальцев. Подобная сила совершенно не тянет на что-то стоящее, как у её матери или божественного отца, и не даёт и сотой доли той мощи, которая есть у большинства богов Олимпа или её мужа, по сравнению с которым она — песчинка на берегу солнечной Сицилии, подаренной на свадьбу верховным. Осознавая свою беспомощность Персефона бесится и хочет разнести дворец преисподней до основания.       Персефона задыхается. Задыхается в обитой золотом и драгоценностями клетке, одетая в шелка и окруженная самыми лучшими слугами, готовыми выполнить любую её прихоть. У дочери Деметры есть всё, что она только пожелает, но у неё нет самого главного — свободы, которая позволила бы ей снова вздохнуть полной грудью.       В царстве Аида не жарко и не холодно, но вкус и запах чужого отчаяния забивает ноздри и рот, раздражая до зубного скрежета и вызывая рвотные позывы. Кору тошнит и колотит от своего окружения, от доносящихся до чувствительного слуха криков и от ласковой одержимости прикосновений своего нового царя.       Личный ад Персефоны раскрашен в золото и красный — в цвета богатства, крови и самых лучших вин Олимпа, а каждый угол изучен до последней косточки и хрустящего под ногами черепа. Персефона ненавидит преисподнюю, в которой заточена на добрую половину своей вечной жизни, но ещё больше она ненавидит «выходы в свет», которые ей устраивает дражайший муж по договору, заключённому с отцом, бросая ей эту подачку словно голодному церберу кость.       Каждые полгода Персефона возвращается на Олимп, чтобы нагуляться всласть и обсудить с матерью прошедшие без неё события, делая беззаботный вид — совсем так, будто бы она свободна и счастлива, несмотря на затягивающуюся на шее с каждым движением «не по плану» удавку. Персефона от и до обмотана цепями, про которые никто не знает и не видит, но она чувствует, что с каждым вздохом на мнимой воле они всё больше тянут её к земле, грозясь сломать все кости и затянуть обратно в ад. Персефона ненавидит царство Аида, умирает там с каждым ударом сердца, но и не вернуться туда не может. Просто потому, что по-другому нельзя и не умеет.       Персефона ненавидит жалость и косые взгляды, которые бросают на неё небесные боги, потому что они ей не нужны: от потока лживого сочувствия, которое они выражают украдкой, пока не видит грозный подземный царь, хочется провалиться в Тартар и провести вечность в компании чёртовых титанов. За речи, полные фальшивого сострадания, хочется вырывать говорящим языки и глотки ещё больше, чем когда они клевещут за спиной и распространяют по небесному пристанищу ужасные сплетни.       Аид щедр на ласку и подарки. Аид смотрит на Персефону преданным щенячьим взглядом, выпрашивающей у хозяйки ласку, уделяет ей столько внимания, сколько не уделяет ни одному из подданных, целует её холеные руки горячими обветренными губами, сжимает в собственнических объятьях до хруста хрупких костей, но молодая царица прекрасно видит за этой притворной маской хорошего мужа безумную одержимость, которую она не может утолить, как бы не старалась. Аиду всегда было и есть мало её — он берёт с каждым разом всё больше, оставляя после себя пепелище, и Персефона умирает от его любви, растекающейся губительным ядом по венам.       Персефона не может спрятаться от всевидящего взора Аида. У владычицы сердца царя преисподней нет сил на полноценную борьбу и противостояние, как это было в начале их сложных отношений — он сломал её, подмял под себя её гордость и принципы. Аид сжимает сердце маленькой богини в стальных тисках, грозясь сломать его с каждой секундой и единственное, на что у Персефоны хватает сил — это на побег, несмотря на давящее знание, что он обязательно её найдет.       Персефона бежит, укрывается в человеческих городах, применяя на себе самые невзрачные из смертных масок, сливается с толпой рынков и тенями городских домов в бесполезной попытке скрыться не только от ненавистного мужа, но и от себя самой. У Персефоны нет шансов выиграть и выбраться из этого лабиринта интриг победительницей, потому что каждый чёртов раз, как бы хорошо она не пряталась, он заявляется на её порог с легкой улыбкой, которая едва трогает губы и не находит отражения в чёрных омутах глаз. Аид никогда не ругает её за побеги, лишь смотрит с лёгким укором, как на дитя неразумное, да перебирает шёлковые пряди волос между пальцев.       Персефоне смириться бы со своим положением, перестать сбегать и менять маски, да вот только она уже не может остановиться — дух вечного противостояния, впитанный вместе с молоком матери, бушует в крови, не давая лживым личинам разойтись по швам, и давит на грудь, не давая усидеть на месте. Персефона бунтует веками — это самая вредная привычка, которая может когда-нибудь выйти ей боком. Маленькая Кора ненавидит Олимп, ненавидит своего отца за то, что он отступился от неё и отдал, но больше всего она ненавидит Аида и его царство, правительницей которого она невольно стала.       Персефона ненавидит Аида до помрачения собственного рассудка и любит одновременно, однако это ужасное знание открывается ей лишь тогда, когда она из ревности уничтожает Минфу, отмечая про себя, что расти молчаливой мятой на чужих могилах ей идёт намного больше, чем щеголять в откровенных нарядах по дворцу. Аид лишь дарит поощрительную улыбку, впитывает запах лета и дыма преисподней, въевшегося ей в кожу с каждым вздохом, и кормит её с рук проклятыми гранатовыми зернами, как прирученного дикого зверя, зная, что никуда она от него больше не денется.       Персефона… Персефона облизывает губы и чужие пальцы, впитывая кровавый сок анафемского плода, вкус которого растекается на языке порочной сладостью и горечью собственных слез, думая о том, что он слишком глубоко пустил корни в её трепещущем из последних сил сердце. Персефона знает, что она снова сбежит, как только подвернётся нужный случай, но уже не для того, чтобы проверить, насколько далеко может натянуться её поводок. Персефона сбежит, чтобы вернуться вновь.