(не) святые

Прекрасна была великая Гера: из-под её венца на плечи волной ниспадали удивительно красивые кудри, а её глаза горели властью и спокойным величием.

      Гера любит. Целует как в последний раз, прижимается так крепко, будто надеется врасти верховному богу Олимпа под кожу, чтобы остаться там навсегда, обводит тонкими пальцами любимое лицо раз за разом, стараясь вбить на подкорку родные черты. Гера улыбается так счастливо и радостно, когда он возвращается, что скулы сводит от боли, и прячет дрожащие, испачканные в чужой крови руки за спину, изображая невинный взгляд покорной жены. Гера из последних сил старается сберечь крупицы того, что у них осталось, охраняя домашний очаг, который давно превратился в жалкие угли и собирает осколки некогда сильного союза, склеивая трещащий по швам брак.       Гера ревнует. Жарко и неистово — так, что впору сжигать города и стирать с земной тверди тысячи поселений за раз. У Геры перед глазами мелькают красные мушки ярости и в груди жжёт калёным железом — из головы вмиг вылетают все приличные и адекватные мысли, оставляя после себя мертвую пустошь. Гера срывает старинные гобелены со стен, топча их ногами, ломает картины, разбивает вазы и разносит покои на щепки, в бессильной ярости изливая свою боль. У Геры дух вышибает при виде очередной шлюшки в объятьях неистово любимого мужа, а руки сжимаются в кулаки до боли впившихся в ладони ногтей. От проклятий, срывающихся с божественных губ, стонет земля и пригибаются боги Олимпа в рабском поклоне перед разгневанной царицей. Если бы в Аиде её ругань услышали, то даже вечные Елисейские поля завяли бы сразу от того, сколько злости и яда скрывается в этих витиеватых фразах.       Гера мстит, но называет это справедливым возмездием, не замечая, что между этими понятиями огромная — размером с титанову пропасть — разница. Взваливая на себя «тяжкое» бремя эриний, Гера вымещает свою ярость на судьбах многочисленных любовниц мужа и его бастардов, потому что богине брака иметь не просто неверного мужа, а изменщика с целым выводком — не комильфо. Гера воплощает потаенные страхи, придумывает жестокие шутки, играючи приводя их в жизнь, и просто убивает неугодных, насылая на них не просто проклятья, а целый смертельный рок. У Геры много идей и много возможностей, а в арсенале, если задуматься — не один помощник, готовый на всё ради благосклонности разъяренной царицы.       Лето, Семела, Ламия, Эгина, Ио, Калисто, Алкмена, Астерия. Множество различных нимф, богинь и других смертных побывали в постели царя Олимпа, а часть из них успела даже закрепиться в его сердце. Гера искажает их прекрасные лица, запутывает судьбы в такие клубки, что даже плетущим нити мойрам распутать их не под силу. Гера мстит, как чувствует и как знает, отдаётся процессу с головой, не замечая, как захлёбывается собственным ядом и горечью, утопленная в них по макушку. Первые жены Зевса хихикают в сторонке, изредка покровительственно поглаживая Геру по плечу, приглашая сдаться и вступить в их ряды «брошенок верховного бога Олимпа», но царица упрямо поджимает губы, уходя прочь. Такие как Гера не сдаются и не бросают то, что начали на половине пути — Зевс сам пожалеет, что вешал ей лапшу на уши, предлагая разделить с ней не только царское ложе, но и трон.       Гера ненавидит. Ненавидит Зевса за прохладу в словах и скупую ласку, за отсутствующий взгляд, когда он в очередной раз думает не о ней, за холодную постель ночью и пустующий рядом золотой трон. Ненавидит его за то, что он прекрасно знает о том, какую боль ей причиняет, но всё равно ходит налево, хотя по возвращению целует её руки и убеждает в бесконечной любви. Зевс каждый чёртов раз клянется, что «этот раз был последним» и никогда не исполняет своей клятвы. Геру тошнит от лживых сладких фраз, льющихся в уши, трясет от непролитых слез и дышать от кома в горле больно. У Геры кости изнутри ломаются, а крепко сжатые зубы крошатся от силы, с которой она давит крики. У Геры внутри — не потушенный вулкан ненависти и подавляемых эмоций, который грозится в любой момент взорваться, покрыть чужие головы пеплом и нестерпимым жаром, который плавит кожу. Жаром, который точит её изнутри веками и оставляет после себя лишь пустое уродство.       Гере хочется выцарапать глаза громовержцу за свои страдания и растерзать подобно минотавру с острова Крит его тело в отместку за свою боль, но она дышать в его сторону боится — не то что тронуть, потому что страх, что он уйдёт, намного сильнее раздавленной гордости. Гордости, которую она похоронила вместе со своей свободой, прижимая раненную кукушку к груди.