You and I

Любовь моей жизни, не оставляй меня...

Лос-Анджелес, февраль 2016 Не одна ночь Джона прошла в мучительных размышлениях, почему же этот странный учёный, не то Бог, не то мать Тереза, решил помочь ему, полностью потерявшему всякое желание жить, и оттого оказавшемуся на мосту Винсента Томаса в тот солнечный сентябрьский день. Но воды тихоокеанского побережья так и не поглотили Дикки, опережённые несколькими касаниями рук обаятельного, уверенного в себе и такого… необычного во всех смыслах человека, его спасителя, одним своим голосом поселившего в измученной душе Джона надежду. И он, мёртвый и безразличный ко всему, каким-то чудом смог уловить и поймать этот зов. Самый прекрасный голос из всех, что Джон когда-либо слышал, самые добрые глаза, ведущие за собой через череду смутных и расплывчатых очертаний окружающего мира, самые сильные руки, бережно подхватившие тело, когда то в очередной раз лишилось чувств... Почему они не побоялись прикоснуться к Джону? Оборванному, в завшивевшем, давно не мытом тряпьё, с колтунами вместо некогда прекрасных каштановых волос? Призраку из самого грязного места Лос-Анджелеса, а возможно, и всего земного шара, о котором не принято говорить вслух, а приближаться вживую – подобно смерти? Почему? Для всего остального мира Джон Дикон давно умер, а, если и для кого оставался жив, то лишь в качестве досадной и мешающей всем проблемы. Таких, как он, в обществе принято называть "беспризорниками". Джон давно не существовал на бумаге, его никогда не искали родные, мать была убита, а сестра пропала без вести двенадцать лет назад. Просто призрак, зарабатывающий на хлеб единственным доступным способом — продающий тело небрезгливым, лишенным моральных принципов ублюдкам… Фаррух Булсара, подобно диковинной в своей красоте и недоступности мерцающей комете, стремительно ворвался в эту никчёмную жизнь, наполнив её теплом домашнего очага, светом и блеском глубоких, задумчивых карих глаз, и конечно, самым красивым на свете Голосом. Голосом, что встречал его каждое утро, без которого немыслимы были больничные дни, голосом, который появлялся всегда именно тогда, когда в нем больше всего нуждался Джон. И, всякий раз, появление Фарруха обещало Джону спасение. Спасение от себя самого… И Джон, незаметно для себя, привязался. А потом его забрали домой, и Джон до самых мелочей, до самой последней секунды запомнил тот памятный день. Вот он пугливо, не переставая оглядываться, шагает за порог квартиры, из которой умудрился сбежать полутора годами ранее, и абсолютно потерявшись в нахлынувших ощущениях, наливших душу и сердце медовой патокой, прислоняется спиной к входной двери, прижимая к себе узелок с нехитрым скарбом. Небольшая квартирка Фарруха обставлена со вкусом и толком — для Дикки любая мелочь здесь в новинку, и он послушно ожидает, пока ему скомандуют пройти дальше. Но команды так и не последовало, и он, воровато озираясь по сторонам, оставляет потрепанную обувь на коврике, и следует по коридорчику сам. Где же Фаррух? Каждая мелочь здесь напоминает о незаурядном, необычном хозяине — расписанные игрушечные фигурки на полках комнаты, к ним же в тон — халаты, кажется, украшенные “иероглифами” (и откуда Джон об этом знал?)... Особенно его поразило количество разложенной кругом одежды — такого количества футболок и рубашек Джон не видел ещё никогда. Должно быть, Фарруху идут все эти разноцветные костюмы и пиджаки… Конечно, идут. Его милому другу, кажется, подойдёт любой наряд. Полюбовавшись на диковинный гардероб, Джон прошёл дальше, вглубь гостиной. Много книг, расставленных по алфавитному порядку, почти все либо об искусстве, либо о чём-то умном; и наконец… огромный, сияющий блеском белый инструмент, настолько безупречный, изящный и красивый, что у Дикки захватывает дух. Он боится дотронуться до него даже кончиком пальца — настолько правильной кажется ему картина в этой комнате. Разве можно осквернять своим прикосновением такую красоту? Но, чёрт возьми, как же хочется это сделать… Поколебавшись ещё немного, Джон подходит к инструменту вплотную. Он не тронет. Он не сможет… — Хочешь узнать, что это такое? — уже занеся руку над клавишами, Джон слышит мелодичный, полный тепла голос. Он подскакивает на месте, будто застуканный на месте преступления, уже готовый съёжиться в колючий комок нервов, но Фаррух, на удивление, остаётся стоять в дверях комнаты, терпеливо ожидая его ответа. — Да, — тихо и коротко отвечает Джон. Кажется, это первое слово с тех пор, как они покинули стены лечебницы. — Это рояль, — как ни в чём не бывало поясняет Фаррух. — Рояль… — перебирает на языке Джон, — Красивое название... — Да, Джонни, красивое. А представляешь, как он красив, когда звучит? Рояль — музыкальный инструмент из рода клавишных. Звуки достигаются путём ударов молоточком по струнам, а сами струны связаны с клавишами через несколько специальных устройств. Если ты… позволишь мне, я смогу их показать... Его тон был достаточно вкрадчивым, чтобы показать Джону, что никакой угрозы нет, и к нему не приблизятся без спроса, но вместе с тем, участливым и тёплым настолько, что он просто не мог отказать. Точнее, он даже и не подумал об этом... Как же это работает, чёрт возьми? — Покажи, — кротко ответил Дикки, и на всякий случай, отошёл подальше. Он так и не повернулся к Фарруху лицом, но абсолютно точно почувствовал, как тот приблизился к нему сзади. Сладковато-пряный запах парфюма, неизменный спутник учёного, обволакивал и пьянил, разрушая на атомы устоявшиеся координаты его привычного и незамысловатого бытия; так было и раньше, в больнице, когда вдумчивые, горящие огнем карие глаза изучали его и разговаривали, они делали это ненавязчиво и тихо, боясь спугнуть; сейчас же, в совершенно новой обстановке, они обескураживали, обезоруживали и прогоняли прочь дурные мысли и извечный, давно вросший под кожу, страх. — Хорошо, Джонни. Мы так и поступим, но сначала я предлагаю переодеться и передохнуть, — всё так же ненавязчиво, практически незаметно, он учился взаимодействовать со своим “странным” пациентом, и Дикки, хоть сколько будь не здоров, не мог этого не оценить. Фаррух не приказывал, не ставил себя выше, потому что “здоровее”, он лишь мягко показывал и предлагал Джону то, что, по его мнению, являлось сейчас важным. — Хорошо, — Джон, наконец, обернулся, встретив за собой уже привычный свет мягких карих глаз. Губы дрогнули в робкой улыбке, разрушающей стену неловкости и страха. Фаррух же, заметивший это, положил перед ним комплект чистой, опрятной одежды (кажется, это называлось "пижама"?), и, не желая смущать, тактично удалился на кухню, откуда через несколько минут начали доноситься по-настоящему аппетитные и соблазнительные запахи. Дикки с благоговением взял в руки голубую в мелкую полоску хлопковую ткань, безупречно отутюженную и пахнующую чем-то цветочным и безумно приятным. Неужели это было куплено для него? Нет, глупости. Зачем Фарруху так тратиться? Наверняка эту одежду носил он сам… Незаметно для Джона, мысли, крутившиеся до этого вокруг сугубо материальных вещей, начали приобретать новую окраску. Он представил Фарруха в этом кокетливом, совсем не похожем на мужской, комплекте с белыми атласными оторочками по краям, и, от неожиданности охнув, присел на край стоявшего рядом с роялем дивана. Ощущения, которые он испытал, были будто бы и давно знакомы, и удивительны, потому что приятны — нечто ноющее, но сладкое, тяжёлое внутри него, сначала накатывало непостижимой волной, а потом скручивалось в тугой узел ниже живота. С молчаливой опаской, боясь, что совершил нечто запретное, Дикки стыдливо закрыл глаза, и часто-часто задышал. Господи, да что же это такое… Но к счастью, наваждение быстро покинуло его — голос Фарруха, зовущий его на кухню, оказался очень кстати, а потом, оно забылось и вовсе — после дивного обеда, плавно перетекшего в ужин, (и, конечно, очередной монолог учёного), он ужасно устал, и устроившись на кухонном стуле, сладко задремал. Пожалуй, это был первый в его осознанной жизни настоящий, и здоровый, крепкий, сон.

Когда я стану старше,

Я буду рядом с тобой, чтобы напомнить тебе,

Что я всё ещё люблю тебя. Я всё ещё люблю тебя!

Джон отвечал ему осторожно, медленно, и точно копировал его собственные, бережные прикосновения. Мягкие, нежные и пьяняще сладкие губы раскрылись ему навстречу, и Фредди с головой утонул в ощущениях, чувствуя, что готов отдать всего себя, пожертвовать чем угодно, лишь бы его самый любимый человек, так доверчиво и беззащитно раскрывшийся перед ним сейчас, больше никогда не познал страданий и боли. На какое-то мгновение все внутри застыло, словно замерзло от мелькнувших призраками в сознании испытаний прошлого, но тут теплые, едва дрожащие руки поспешно скользнули по его бокам, и видения растаяли в темноте комнаты, сменившись на разноцветное свечение. Желание жить побежало по венам с каждым ударом сердца — быстрее и быстрее... Фредди благоговейно смаковал момент, пытаясь растянуть его бесконечно, кожей улавливая мимолетные движения и сбившееся, обжигающее, горячее дыхание. Но потом юркий, влажный, на удивление дерзкий язычок скользнул между его губ, разрушая привычную реальность, разбивая ее вдребезги, не оставляя места для тревог и сожалений, словно срезая многолетние застаревшие цепи с его души, и желание пронзило все тело полыхнувшим в ночи разрядом. Фредди казалось, что теперь он светится изнутри. Губы, которые он целовал, казались медовыми, волосы, в которых запутались пальцы — шелковыми, кожа на ощупь была похожа на дорогой бархат. Весь Джонни представлялся самой потрясающей на свете драгоценностью, и он был готов потратить все свое время и силы на огранку этого совершенства. И, все же, несмотря на интригующе обманчивую нежность, Дикки из нескладного, истерзанного жизнью, угловатого юноши, превращался в восхитительно красивого, статного мужчину, медленно расправлявшего свои плечи, с которых они вместе снимали жуткий груз, вероломно и бессовестно возложенный на них безликими и бездушными человеческими существами. Мягко разорвав поцелуй, Фредди оторвался от родных губ и окинул взглядом лицо Джона, любуясь пару мгновений, прежде чем пушистые ресницы взметнулись вверх, открывая сияющие глаза, которые, вдруг, хитро прищурились. — Меня как будто горячим сиропом облили, — улыбаясь, тихо произнес Дикки, словно чувствовал, что громкие звуки пробьют в обернувшейся вокруг них томной неге какую-то брешь. — Мне тепло, сладко и хочется, чтобы это не заканчивалось. — он не сводил с Фредди взгляда, заинтересованного и даже испытующего, словно открывал его для себя заново, жадно впитывая каждую обнаруженную мелочь. — Оно не закончится, — пообещал Меркьюри, — Я все сделаю для этого. — он снова порывисто припал к зовущим его распахнутым губам, а потом, оторвавшись, нежно поцеловал тонкую, но сильную, шею с несколькими крошечными родинками на ней, заставляя Джона чувственно вздохнуть от наслаждения. — Еще, — попросил Дикки, подставляясь под его осторожные прикосновения, откидывая назад голову и позволяя волосам еще больше, чем прежде, разметаться по подушке. Сейчас он открывался так искренне и самозабвенно, что горящие волны накрывали Фредди нескончаемым пульсирующим потоком, заставляя тело изнывать от предвкушения и вибрировать натянутой струной, а чужое возбуждение, требовательно прижавшееся к его бедру, мгновенно отозвалось внутри него самого вспыхнувшим огненным шаром. — Да… — Он, не замечая, что едва заметно дрожит, одарил округлые плечи еще несколькими поцелуями, впечатывая всю свою любовь в обожаемое тело, спустился на грудь, обхватывая губами затвердевшие соски, и чуть поиграл носом с небольшим островком светлых кучерявых волос, заставляя Джона очаровательно захихикать. Этот звук, казалось, снова сделал его самым счастливым на свете. Мышцы плоского, потрясающе теплого живота, еще чуть сокращались, когда Фредди провел по нему тонкую полосу языком и, наконец, передвинулся чуть ниже, проскользнув к краю кровати по простыням, задевая грудью вставший член возлюбленного. Он почувствовал, как Дикки замер на мгновение, затаился, задержав дыхание, но тут же расслабился, стоило ему положить свои руки на горячие, жилистые, но сильные бедра, покрытые шелковистыми волосками. — Вот так. Расслабься. Доверься мне, разве я когда-нибудь подводил тебя? — вспыхнула вдруг искусительная улыбка. Поняв его намерения, Джон трогательно закрыл руками лицо, и его щеки, которые при свете дня наверняка бы были такие же бархатистые и очаровательно порозовевшие, как свежий персик, исчезли под ладонями с длинными и потрясающе изящными пальцами. На пару секунд Фредди, забегая непозволительно далеко вперед, все же не удержался и представил, что Дикки мог бы сделать этими пальцами с ним, и ему пришлось прикусить губу, не позволяя пылающему страстью стону сорваться в безмятежность их прекрасной ночи. — Господи, ты самое большое чудо в моей жизни, понимаешь? — вместо этого почти отчаянно выдохнул он, ластясь щекой к бедру Джона, словно большой кот, когда-то потерявший все на свете, и только что обретший вновь даже больше, чем мог себе представить. — Чудо… — повторил Джон, а через мгновение, осознав это слово до конца, искренне и почти по-детски, улыбнулся. Прошло несколько месяцев после того, как в доме Фарруха Булсара появился ещё один жилец. Дни протекали неспешно и тихо, и, пока учёный пропадал в Университете, где как он говорил, готовился какой-то грандиозный проект, связанный с его лечением и снами, Джон потихоньку обживался, постигая основы школьной программы, шедевры мирового кинематографа, и конечно, книги. Читать Дикки научился еще в глубоком детстве, и теперь запоем глотал одну книгу за другой, коротая так порой и день, и ночь. Особенно же ему полюбилось возиться с техникой, что в изобилии имелась в доме — для работы над проектом с красивым названием “Обмен сном” Фарруху требовалась немалая подготовка. И даже в этом он удивлял Джона — проведя изнурительный день на работе, приходя порой далеко заполночь (и не всегда трезвым), Булсара всегда находил для него время, чтобы расспросить о делах, или о событиях прошедшего дня, проверить задания, или посмотреть вместе какой-нибудь фильм. Хотя казалось бы, что интересного могло происходить в жизни домашнего затворника? Но Фаррух раз за разом убеждал Дикки в обратном, усаживая того поудобнее, и внимательно слушая. Так, незаметно для Джона, у него появился настоящий друг. Этот друг приносил ему новости из “большого мира”, рассказывал обо всём, что было интересно Дикки, и, фактически, взял на себя роль его воспитателя, если не сказать больше, родителей, которых тот почти не помнил. И всё чаще Джон ловил себя на мысли, что в его голове поселились те самые ощущения, что поразили его в первый день у Фарруха дома. Они то исчезали, стоило Джону чем-нибудь заняться, или отвлечься, то появлялись вновь, накатывая с каждым разом всё сильнее. И что со всем этим делать, Дикки конечно не знал. Улыбающиеся губы прикоснулись к выступающей тазовой косточке, а мягкие, осторожные ладони нежно огладили бедра, словно убеждая и уговаривая раскрыться еще немного, позволить зайти еще чуть дальше. Дикки поддался на эти уговоры удивительно легко. Руки, закрывавшие лицо, сами потянулись вниз, а пальцы вплелись в волосы, тут же принимая в себя разряд пронзившей Фредди дрожи, и передавая ее по жилам и ему тоже, в очередной раз синхронизируя их обоих, связывая, соединяя бесконечно крепко. Большая и горячая ладонь легла на его пульсирующий, до предела возбужденный член, заставляя выгнуться всем телом. Сосредоточившись на Фредди, его ласках и эмоциях, появляющихся на красивом лице, он забыл о том, насколько это было ему нужно. Лопатки Джона не успели снова коснуться кровати и теплых простыней, когда его охватило бархатным жаром чужого умелого рта. — Боже, — выдохнул он, едва справляясь с эмоциями, когда мягкие, пухлые губы заскользили по всей длине разгоряченного ствола, все больше обволакивая теплом и затягивая в омут страсти, рождая в его теле отклик настолько сильный, что чувства, казалось, могли разорвать его в клочки прямо в тот же момент, оставив в руках Меркьюри лишь его, пусть и израненную, но все же мерцающую невыразимой благодарностью душу. К настойчивым, но чутким и осторожным губам вновь присоединились ставшие такими родными руки, поглаживая его грудь, проскальзывая по животу, по ногам и, наконец, переплетаясь с его пальцами в крепкий замок. Джон держался цепко и почти отчаянно, боясь распасться на частицы, когда Фредди пустил в ход язык, начав вытворять с ним что-то совсем немыслимое. Что-то, чего он, познавший секс так рано и с такой неверной, неправильной стороны, никогда прежде не испытывал. И это откровение обещало быть для него одним из череды многих и многих, которыми Фредди по-прежнему продолжал делиться с ними с той же щедростью и страстью, с какими готов был заняться с ним любовью прямо сейчас. Джон почувствовал, как его мужчина оторвался от него, и, взглянув вниз, поймал взгляд возбужденно блестящих глаз, и вдруг, удивляясь самому себе, требовательно потянул Фредди наверх, вынуждая прижать себя к кровати сильным, гибким телом. — Я хочу тебя, — слова сорвались с его губ как будто слишком стремительно, но, в конце концов, он мечтал об этом уже так давно. Так давно... — Ты даже не представляешь… — голос Джона оборвался, а потом он, пробормотав что-то неразборчивое, прижался губами к шее Фредди, целуя чуть более настойчиво и требовательно, чем раньше. Фредди резко, шумно втянул воздух и обхватил ладонью оба их члена, лаская и чуть сжимая пальцы, продолжая и растягивая сладостное безумие. — Пожалуйста, — выдохнул Джон, едва собравшись с мыслями, когда по телу прошел очередной опаляющий разряд. Желание почувствовать любимого в себе вдруг стало до боли невыносимым. Фредди поднял голову, тяжело дыша, всмотрелся в его лицо, пытаясь поймать расфокусированный взгляд, и уже открыл рот, чтобы сказать что-то, но Джон понял быстрее и, лукаво улыбнувшись, потерся бедром о его пах, жадно и требовательно, умоляя хоть немного отпустить себя и позволить осторожности чуть отступить перед силой поглощавшей их обоих страсти. — Ты хитрый чертенок, — охнул Фредди, прикусывая губу, — Хорошо, подожди минутку, ладно? — он перевел взгляд налево, туда, где в свете волшебных огоньков их комнаты, возле кровати, притаилась небольшая тумбочка на ножках. Присмотревшись в полутьме, протянул руку, тут же окрасившуюся разноцветными брызгами, к аккуратной латунной ручке. Джон заметил, как Фредди достал из выдвижного ящика небольшой тюбик и квадратик из фольги, на секунду блеснувший в его ладони, и поднял на учёного заинтересованный взгляд, приподняв бровь, и изо всех сил стараясь выглядеть хотя бы немного более уверенным в себе. Дикки прекрасно понимал, что всецело может доверять ему, и все же хотел, чтобы Фредди ответил на его немой вопрос. Тот словно почувствовал это, и, вернувшись в прежнее положение, снова плотно прижимаясь к Джону горячим телом, мягко рассмеявшись, произнес: — Нашел в кармане чемодана, когда распаковывали вещи. Решил положить сюда, — он запечатлел на губах Дикки мимолетный поцелуй, прикоснулся к ним, оставив ощущение крыльев порхающей бабочки. — Значит, самое время их использовать, — Джон снова потянулся к нему, обвивая стройный торс руками и потираясь вставшим членом о чужой плоский живот. За тем, как учёный откручивал крышку тюбика и наносил прозрачный гель на длинные музыкальные пальцы, он наблюдал, словно со стороны, в воображении зависнув над кроватью и окидывая горящим взглядом смуглую сильную спину своего возлюбленного и рассыпавшиеся по ней черные волосы, струящиеся шелковыми прядями по плечам, темный мягкий пушок на пояснице, поджарые, упругие ягодицы, стройные, ровные, длинные ноги и трогательные узкие ступни. Фредди был совершенен с головы до пят. Снаружи. Изнутри. Он, всего лишь один человек в бесконечном потоке каждый день мелькавших лиц, каким-то непостижимым образом смог подарить ему, совсем ничем не примечательному и затравленному жизнью, целый мир. Нежные прикосновения к сжавшемуся входу в его тело, буквально одним рывком вернули его назад, заставив сконцентрироваться на, казалось, давно забытых ощущениях, которых он так боялся раньше, и которых так сильно жаждал сейчас. Фредди ласкал его аккуратно и медленно, покрывая мягкими поцелуями вздымающуюся грудь и поджимающийся от каждого нового касания живот. Джон растворялся в ощущениях. Кончики пальцев рисовали круги и выписывали спирали, но не проникали внутрь, дразня и провоцируя, распаляя его и заставляя прижиматься к ним, собственным телом уговаривая и упрашивая о большем. — Не суетись, — Фредди одной рукой щекотно подхватил его под бедро и поцеловал коленку, заставляя Дикки вздрогнуть. Касание полных губ было трогательным и нежным, но оставило на коже горящий след, который, казалось, стал расползаться по всему телу тонкими стремительными ручейками, рождая отклик настолько мощный, что Джон почувствовал себя выброшенным на берег огромной приливной волной. Он откинулся назад, тяжело дыша, и вдруг почувствовал, как длинный и тонкий палец, ласкавший его, вдруг легко проскользнул внутрь. Дикки вздрогнул и, замерев, поймал взгляд Фредди, одновременно восторженный и обеспокоенный. Темные, бархатные глаза цвета арабской ночи, неотрывно смотрели на него, лихорадочно анализируя, пытаясь понять. Неожиданно, Джон, затянутый в глубину карих омутов, словно увидел рой мечущихся мыслей в чужой голове. Сейчас он, удивительно для самого себя, читал любимого, как раскрытую книгу, жадно впитывая каждую мимолетную эмоцию, каждое движение и каждый вздох. Сила воли, которая таилась внутри этого человека, всегда заставляла его испытывать благоговение столь сильное, что он готов был преклоняться перед ней. Стержень, таящийся внутри Фредди, сделал его самым надежным, верным другом и самым заботливым и внимательным любовником. При мысли о последнем, Джон почувствовал, как в паху сладко заныло, настойчиво требуя внимания и ласки. — Продолжай... еще... — попросил он, подаваясь бедрами навстречу и жадно выпрашивая большего: — Я очень хочу этого, правда, Фредди. Хочу, чтобы ты был во мне, весь, мой, пожалуйста! Его речь становилась все более сбивчивой, пока он отчаянно пытался сформулировать все, что чувствовал и все, чего желал. Второй палец проник в него спустя несколько секунд, постепенно растягивая, подготавливая, оглаживая его изнутри, пока очередное мягкое касание не прошло телу сильным, выкручивающим суставы разрядом наслаждения, заставляющим выгнуться с громким стоном и обхватить бедрами горячие бока нависшего над ним Фредди. Огоньки, застывшие было в пространстве комнаты яркими статичными точками, снова начали мигать, запуская быстрый бег времени и мерцая в такт биению их сердец.

Любовь моей жизни...

Любовь всей моей жизни...

Лос-Анджелес, май 2016 Это был один из последних майских вечеров, пахнущий жарой и безжалостно палящим солнцем, из-под которого Джон вылез лишь поздним вечером. Они, как всегда наедине, поужинали, и к удивлению Дикки, Фаррух открыл бутылку настоящего коллекционного шампанского, добавив, что в скором времени они смогут пить его ежедневно. — Ты закончил свой проект? — заинтересованно спросил Джон, накалывая на вилку салатный лист. — Значит, мои сны смогли тебе в этом помочь? Возбуждённый и радостный, Фаррух суматошно разлил по бокалам игристый напиток, и вкратце рассказал “подопечному” последние новости: его “Обмен сном” пригласили на торжественную презентацию в Калифорнийский исследовательский центр, а значит, совсем скоро его дорогой изобретатель сможет помогать другим, таким же, как Джон, а ещё, его даже покажут по телевизору! И конечно, в интернете! Вот это да! — Дикки, без твоей прекрасной головы у меня бы ничего не вышло! — счастливо ответил Фаррух, — Давай же поднимем за это бокалы! Дикки довольно опустил глаза, пригубив обжигающий сладостью и пузырьками напиток. Как же вкусно! — И ты сможешь купить ещё этого шампанского? — ну, не иначе, как ребёнок, услышавший о новой игрушке. — Если понадобится, я куплю тебе весь мир... — Фаррух вдруг отставил тарелку, и, немного робея, взял его руку в свою: — Просто верь мне, дорогой. Верь в меня… Его неожиданное, нежное, касание вызвало в теле Дикки настоящий электрический разряд. А может, это всё шампанское? Голову немного повело, и, едва сумев справиться с эмоциями, Джон, не сводивший с учёного восхищённого взгляда, с готовностью кивнул в ответ. — Ты самый чудесный человек из всех, кого я встречал… Самый умный, и самый… красивый, — на этом эпитете Дикки поперхнулся, едва не выронив бокал, но шампанское кружило голову, и слова полились сами собой: — У тебя всё получится! Конечно, получится! Посмотри на меня, — и сжал в ответ смуглые пальцы, что всё ещё держали его руку: — И никогда, Фаррух, не сомневайся в этом!!! Выпалив последнее, он неловко зажмурился, а потом и вовсе, закрыл глаза. Боже, что же он творит. Он наверняка смутится. Какой же Дикки неловкий, неуместный, и вообще… больной! Он так и застыл с закрытыми от смущения глазами, и совсем не услышал, как с тихим скрипом отодвинулся стул напротив. Фаррух молча поднялся, и… вместо того, чтобы залепить Дикки пощёчину, или ещё чего похуже, робко подошёл к нему вплотную. Пять шагов, пять шагов… он ещё никогда не приближался к Джону ближе, чем на пять шагов. Ну хорошо, четыре. Ну ладно, не тогда, когда ему нужна была помощь… И сознание само по себе приняло правильное решение. Оно не оттолкнуло учёного, а напротив, будто бы само желало притянуть Фарруха поближе, оно вздрагивало, мерцало и растревоженно гудело, наполняя голову и разум беспорядочными, но безумно приятными мыслями. Эти желания по своей силе были сравнимы с голодом или жаждой, но приносили лишь удовольствие, как то самое шампанское, или вкусный торт, что они купили на прошлой неделе в “WoolMart”. Их хотелось испытывать и испытывать… — Джон, — неожиданно севшим голосом произнес Фаррух, — Я понимаю, что… Господи, как же я всё понимаю… Но… Можно, я тебя… обниму? Он всё ещё держал дистанцию, боясь напугать “подопечного”, и вздрогнул, когда понял, что Дикки встал со стула, и подался ему навстречу вперёд. Да и сам Дикки, похоже, был как в тумане — так сильно захлестнули его эмоции. Ну, и, конечно, шампанское… Одно касание навстречу — и их руки соединились. Одно движение вперёд — и Джон на себе ощутил тепло чужого, дрожащего, но такого притягательного тела. Одно слово вдогонку — и Фаррух тихо склонил свою голову на его плечо, а ещё через мгновение поднял её снова, что-то обдумав, и… коротко и нежно поцеловал Дикки в щёку. — Спасибо, Джон. Просто спасибо. Фредди неотрывно смотрел на лицо потерявшегося в удовольствии Джона, и едва дышал. Пушистые волосы Дикки разметались по подушке, глаза были прикрыты чуть дрожащими веками, а губы распахнулись, жадно хватая воздух. Он не выдержал и прильнул к ним, целуя смелее, чем в первый раз, сразу проникая в горячий рот языком и тут же встречая ответное прикосновение, снова напомнившее, насколько сильно он возбужден. Аккуратно вытянув пальцы из жаркого плена, он обнял Джона за плечи, крепко прижимая к себе, и совсем не заметил, как тот, изловчившись, подвинулся так, что его член оказался точно напротив сокращающегося колечка мышц. Ощущение от соприкосновения стало таким сильным, что заставило его дернуться и громко вскрикнуть, а когда Дикки скрестил ноги у него за спиной, настойчиво показывая, чего он хочет, Фредди, наконец, решился. Чуть дрожащими пальцами надев на член презерватив, помогая себе рукой, он совсем немного погрузился внутрь, медленно растягивая тугую плоть. Джон ахнул и замер. Яркие брови нахмурились, а сверкнувшие жемчужинами зубы, безжалостно впились в нижнюю губу. Фредди почувствовал, как его словно зажало в капкане, и понял, что отпустят его только тогда, когда Дикки будет готов продолжать. Несколько бесконечных секунд после, ему казалось, что биение жизни внутри него остановилось, превратив ожидание в бесконечную пытку. Но тут Джон, сладко вздохнув, качнул бедрами и расслабился, позволяя ему соскользнуть глубже, отдавая всего себя и совсем ничего не требуя взамен. — Мы уже почти… — сбивчиво прошептал он, распахнув заблестевшие глаза, — совсем немного… В горле в который раз за вечер засаднило. — Боже, Джон, я так люблю тебя, — выдохнул Фредди в его губы, входя до конца и уже не смея сдерживать слез. Они побежали по щекам, такие же горячие, как обволакивающий жар внизу, и падали на мягкую подушку под головой Дикки, на его роскошные густые волосы, скатывались на шею и рисовали на ней причудливые солёные дорожки. — Люблю, — эхом отозвался Джон, несдержанно, немного резко подаваясь ему навстречу, и Фредди громко застонал, почувствовав, как соприкоснулись их бедра. Они стали одним целым. И это было похоже на коллапс прежней Вселенной.