Джон прижался губами к манившей его шее, бережно целуя и проводя тонкие линии языком. Фредди даже не пытался освободиться, просто стоял и ждал, тяжело дыша, давая ему возможность вдоволь насладиться пьянящим чувством власти и вздрагивая от легких укусов, которые Дикки, чуть осмелев, оставил у него на плече.
— Ты маленький чертенок, — наконец, не выдержав, простонал Фредди, когда Джон вновь впился в его шею, явно намереваясь поставить засос, и, ловко высвободившись из захвата, притянул его к себе за талию, прижимаясь обнаженным торсом к прохладной мягкой коже, чувствуя, как напрягаются и твердеют соски, а волосы на загривке встают дыбом, — Я этого так не оставлю!
Джон что-то нечленораздельно вскрикнул, прежде чем его захватили в жадный поцелуй, переключая внимание и заставляя колени задрожать. Легкий, сладкий туман заволок все перед глазами, и ему немедленно снова захотелось оказаться в постели, придавленным к матрасу горячим телом любовника. Это показалось таким необходимым и простым, даже слишком простым для их
невъебенно сложной жизни, что внезапно пришедшая в голову мысль его даже почти не удивила. Руки сами потянулись вниз, расстегивая джинсы и спуская их, обнажая ягодицы. Он почувствовал, как Фредди, сначала словно замер на долю секунды, а потом чуть отстранился, глядя на него восхищенно и удивленно одновременно.
— Джон, что ты…
—Ты был прав. Если мы вернемся в кровать, то уже не вылезем оттуда. Значит, нужно заняться любовью не в кровати, — заговорщицки предложил Джон, и позвоночник от самого затылка пробило разрядом тока от осознания собственной внезапной смелости, — Все логично, ты не находишь? — кокетливо взмахнув ресницами, он, улыбаясь, развернулся к стене, и бросил на ошеломленного Фредди лукавый взгляд: — Ты же не дашь мне замерзнуть в таком виде, правда? — Призывно покачав бедрами, он встал поудобнее, прогибаясь в пояснице и, оперевшись руками, почувствовал под ладонями сухую бумагу чуть выцветших от времени обоев.
— Ни за что, — сдавленно выдохнул Фредди, все еще уставившись на него так, как будто видел впервые. Вид такого Дикки, открытого, умопомрачительно сексуального, даже
развратного, обрушивал не него его собственное возбуждение, разливая жидкую, сладкую и теплую патоку где-то в груди.
— Тогда тебе придется пошевелиться, — заверил его Джон, позабавленный произведенным эффектом, но немного обеспокоенный его силой, — и раздобыть для нас пару нужных вещиц. Я не большой фанат жесткого секса и сомнительных импровизаций, — он понял, что именно сказал, только когда на лице Фредди промелькнула тенью уже хорошо знакомая тревога, и тут же поспешил разрядить обстановку, больше отставляя задницу и откидывая голову назад, — Эти булочки к завтраку тебя уже заждались!
— Дикки.. Ты…
Фредди чуть тряхнул головой, пытаясь собрать мысли в кучу, но вид обнаженных светло-кремовых упругих половинок, дразняще выглядывавших из-под темно-коричневой кожаной каймы, мешал ему сконцентрироваться на обращенных к нему словах, и те дошли до него только спустя пару секунд. Так и не договорив, он кинулся в комнату грациозной ланью и едва слушающимися пальцами достал из тумбочки смазку и презерватив.
Казалось, он окончательно синхронизировался сам с собой только тогда, когда добытое в комнате оказалось на полке открытого шкафчика в коридоре, а ладони легли на нежные ягодицы, чуть сжимая и разводя в стороны.
Внезапная мысль посетила его почти тут же, на месте, и он буквально рухнул на колени, припадая губами к сжатому колечку мышц, заставляя Джона удивленно вскрикнуть и прогнуться еще больше, принимая жадные ласки полных губ и проворного языка, мягко проникавшего внутрь вельветового жара.
— Боже, Фредди, — Джон всхлипнул, когда кончик языка, покружив у входа, дерзко проник внутрь. Перед глазами все поплыло. Он чувствовал только пульсацию, рождаюшуюся в паху и расходящуюся по телу огненными валами, сильные, крепкие руки на своих бедрах, буквально насаживающие его на умелый язык, и длинные пальцы, иногда поглаживающие выступающие над краем джинсов тазовые косточки.
Найдя положение поудобнее, Фредди приспустил его джинсы еще немного и обхватил упругий, налившийся член, проводя рукой по всей его длине и чувствуя выделившуюся смазку.
Джон вздрогнул, когда его ствол обвили длинные горячие пальцы, тут же начавшие двигаться в таком тягуче медленном и чувственном темпе, что он уже не мог выбрать, в какую сторону подаваться бедрами, и попытался просто расслабиться, положив голову на скрещенные руки и полностью отдаваясь ощущениям.
Фредди продолжал снова и снова ласкать сладостно подрагивавшее тело, чувствуя собственным языком и губами каждый миллиметр нежной кожи, каждое сокращение мышц, и плавился от опалявшего его изнутри дерзкого желания овладеть Дикки снова. Стоны Джона становились все громче, он упрашивал, капризно хныкал, вертел задом, нарвавшись только на пару легких шлепков, но Фредди, не в силах оторваться, продолжал целенаправленно доводить его до исступления, пока его не остановил отчаянный и умоляющий возглас:
— Фредди, я больше не могу! — Дикки стоял, наполовину одетый, со спущенными джинсами и обнаженной задницей, волны дрожи не оставляли его тело, он зажмурил глаза и тяжело, загнанно дышал, — пожалуйста… Я… я больше не выдержу… Хочу… Тебя, в себе… Прошу тебя!
Окинув его затуманенным взглядом, Фредди вдруг понял, что его собственное возбуждение стало болезненным и причиняло дискомфорт, который он заметил только тогда, когда осторожно выпрямился и встал на плохо сгибавшиеся от стояния на коленях ноги. Не выдержав и расстегнув ширинку, он застонал от облегчения, когда вставший член буквально выпрыгнул на свободу, тут же задевая чужую светлую ягодицу.
— Конечно, любимый, — он снова прижался к Джону, чтобы взять с полки смазку, и, быстро отвинтив крышку, выдавил прозрачный гель на пальцы, разогревая его между ними, — я сделаю тебе так хорошо, что ты увидишь звезды, обещаю!
— Верю, — Дикки удовлетворенно кивнул и чуть шире расставил ноги, насколько позволяли так и не снятые до конца джинсы. Отстраняться, чтобы снимать их, не было ни малейшего желания. Он кинул взгляд через плечо как раз тогда, когда Фредди аккуратно проник в него одним пальцем. Разгоряченный ласками и до предела возбужденный, Джон не сразу понял, когда к нему присоединился второй. Для третьего понадобилось еще немного смазки, но Фредди растягивал его так восхитительно нежно, как будто бережно раскрывал дорогой сердцу подарок, боясь повредить даже красивую упаковку, что Дикки уже через пару минут начал насаживаться сам, жадно требуя большего.
— Если ты не трахнешь меня немедленно, до обеда я просто не доживу! — Наконец, заявил он, возбужденно и дерзко, когда член Фредди уже в который раз прижался к его заднице, тут же напрягаясь и заставляя настоять на своем.
— Когда ты успел стать таким требовательным?! — восхищенно и удивленно откликнулся Фредди, чувствуя, как его собственное тело звенит и вибрирует от желания, словно хрустальный бокал, растревоженный соприкосновением с другим, таким же прозрачным и звенящим.
— Учился у мастера, — не остается в долгу Джон.
Он жадно наблюдает за тем, как Фредди нетерпеливой рукой схватил с полки презерватив, аккуратно надорвал упаковку зубами и раскатывал латекс, — он-то уж точно знает, как добиваться своего, — Дикки легко улыбнулся, бросая взгляд на сосредоточенное лицо любимого, который, добавив смазки, обнял его своей уверенной, крепкой рукой и, приставив член к раскрытому, заласканному входу, осторожно и совсем неглубоко проник внутрь.
— Бо-о-же, — Фредди не смог сдержать громкого стона, едва головку обнял шелковый жар, заставляя застыть на месте, мысленно упрашивая сердце не выпрыгивать из груди.
— Да, Фред, еще, пожалуйста, — простонал Дикки, стараясь податься назад и захватить в себя разгоряченную плоть полностью, но Меркьюри, словно угадав его намерения, не дал ему это сделать, придерживая за бедра.
— Потерпи, мой хороший…
Нежные слова обожгли чувствительный участок шеи рядом с ухом, и Джон вздрогнул, чуть сжимая в себе член, заставляя Фредди буквально вскрикнуть от новых нахлынувших ощущений.
Ему потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя, дожидаясь, когда пульс перестанет танцевать тарантеллу у него в висках. Крепко прижавшись торсом и обхватив Джона поперек груди, Фредди начал медленно двигаться, то погружаясь в обхватывающее тесным кольцом тепло, то выныривая назад, повторяя все заново, проникая в легко поддающееся тело все глубже с каждым осторожным толчком.
— Я буду тебе очень благодарен, если ты… — начал Джон сдавленным голосом и тут же сорвался на стон, потому что Фредди, как-то предчувствуя, что он хочет сказать, чуть приподнялся на носках — бросив взгляд вниз, краем глаза Дикки увидел, как изгибается, вытягиваясь в высоту, изящная ступня, — и скользнул в него до конца, мягко сталкиваясь бедрами с упругими половинками ягодиц.
— Да! Наконец-то, господи… — жарко, загнанно выдохнул Джон, выгибаясь всем телом, заставляя Фредди со стоном проникнуть еще глубже, и, закусив губу, царапая короткими ногтями сухие обои на стене, чувствуя слабый рельеф потертого рисунка под пальцами. Его тело стало антенной, принимающей любой сигнал, даже самый маленький и незначительный. С громким, рвущимся с губ восторгом, он подумал, что это было просто
восхитительно. Кажется, он даже сказал это.
—
Ты восхитительный, — повторил за ним Фредди.
Его ноги гудели от напряжения, и потребовалась вся сила воли, чтобы не сорваться. Он протянул руку, заключая член Дикки в плен своей ладони, — мой, чудесный, волшебный, прекрасный Джонни…
Он входил, слегка увеличив темп, стараясь прочувствовать каждый дюйм желанного тела. Впитывая всем собой каждую реакцию, будь то едва слышный, полупрозрачный удовлетворенный вздох, или же судорожно-сладкий всхлип от соприкосновения головки с самой чувствительной точкой, Фредди плавно покачивался взад-вперед, прижимаясь обнаженной грудью к темно-коричневому блеску кожаной куртки, туго стянувшей торс Джона, словно корсет. Контакт с ней ощущался как самая изысканная ласка, а от мимолетной и яркой, словно вспышка кометы, мысли о настоящем корсете, отделанным тонким кружевом, контрастирующим со светлой сливочностью кожи Джона, член напрягся до предела, горячая волна стремительно скатилась от затылка по позвоночнику, и Фредди пришлось резко притормозить. Ему казалось, что малейшее движение немедленно толкнет его за грань. Дыхание стало частым, испуганно-поверхностным, жалостливо выпрашивающим у собственного тела еще несколько сладостных мгновений.
Дикки, не ожидавший такого подвоха, ужом извивался в его руках. Он то откидывал голову назад и немыслимо прогибался в спине, будто умоляя припадать губами к красивой точеной шее, то, словно убегая от прикосновений, ронял голову на скрещенные руки, позволяя отливающим яркими рыжими всполохами волосам рассыпаться по плечам. Джон метался в крепких объятиях, отчаянно требуя разрядки и тихонько поскуливая, не в силах найти слова.
— Фредди, — наконец, выдал он, развернув голову, совершенно немыслимо изогнув шею, поймал полные губы своими и отчаянно впился поцелуем, дерзко толкаясь языком. Меркьюри буквально начал закипать изнутри и, громко простонав, наконец-то взял темп такой быстрый и правильный, что доведенный неспешными ласками до исступления, Джон почувствовал, как пульсация внутри, став совершенно невыносимой, вырвалась из него горячим потоком спермы, запачкавшим обои, заставляя его забиться в ослепляющем оргазме в удерживавших его руках.
Фредди сделал еще несколько толчков, сжимая его в объятиях до хруста ребер, громко, застонал, и Джон наконец-то почувствовал восхитительную дрожь его тела, передавшуюся ему самому. Запредельная близость накрыла его настолько мощно и сильно, что вдруг вспыхнувшая в голове фраза о том, что он только что словно кончил дважды, заставила горло сократиться в болезненном спазме. Счастье всегда наполняло его мощными рывками, иногда грозя пролиться прозрачными каплями из глаз.
— Дикки, — негромко пробормотал Фредди ему в плечо, — Я люблю тебя...
— Я знаю. Я тоже люблю тебя, — тут же отозвался Джон, улыбаясь и пытаясь удержать внутри раздувающийся солнечный шар. Он ещё какое-то время провёл на груди у Меркьюри, а затем вспорхнул, утаскивая за собой осквернённое напрочь полотенце.
— Если соскучишься, приходи… — прошептал он на ушко, и тотчас же исчез в дверях ванной, оставив возлюбленного наедине с тишиной, накатившей так остро, что он едва сумел справиться с чувствами.
Но не успел Дикки додумать эту мысль до конца, как Фаррух вернулся, держа в руках бумажный, с логотипом известного дизайнерского бренда, пакет. Предвидя дальнейшие вопросы, учёный сам развернул его, выудив оттуда белоснежную, идеально отутюженную рубашку, и, оценивающе взглянув на “подопечного”, широко улыбнулся.
—
Да, думаю, с размером я не промахнулся. Будет сидеть на тебе, как влитая.
Джон с благоговением взял хрустящую от идеальности рубашку в руки. Ещё никогда ему не доводилось видеть настолько элегантные и красивые вещи —
черный воротник и золотые, мелкие пуговицы делали её шедевром искусства и стиля. Не было никаких сомнений, почему Фаррух выбрал именно её —
всегда собранному, выглядящему с иголочки учёному требовался спутник под стать.
Но являлся ли Джон таким спутником на самом деле?
Огонек, зажегшийся в его глазах, тут же начал медленно гаснуть. Нет! Это все иллюзии! Ему никогда не стать таким же правильным, успешным и уверенным в себе, как его дорогой друг! Джон уже хотел отложить подарок в сторону, и отказаться от предложения вообще, как почувствовал, что его вечно холодные пальцы сжали другие —
тёплые и нежные, как лепесток майской розы.
—
Ты этого достоин, Дикки, просто поверь мне... Просто возьми, и надень её, и ты увидишь… —
Булсара ободрительно улыбнулся, и подтолкнул Дикки на выход, —
Давай. Я верю в тебя, слышишь?
Тихий, почти интимный шёпот выманил Джона из плена упаднических, по-свойски мрачных мыслей. Если в него верит Фаррух, то чего ещё вообще можно желать?!
“Давай…”
Не сводя с учёного преданного взгляда, Джон сжал его пальцы в ответ, и робко потянул их к себе, приглашая Фарруха за собой. Мысли, рассуждения, сомнения —
всё потом, всё исчезло, растворилось, пока в их зрительном контакте сгорали последние демоны страха. Фаррух сделал навстречу, и, что-то обдумав напоследок, потянулся свободной рукой к стоящему рядом, на старинном расписном комоде, музыкальному проигрывателю.
Один взмах —
и пространство вокруг них заполнила приятная космическая мелодия.
—
Она поможет тебе расслабиться и посмотреть на себя… правильно, —
едва дыша, пояснил учёный. Поймав в свои сети и этот невербальный сигнал, свидетельствующий о не меньшем, чем у самого Дикки, волнении, Джон судорожно закивал головой. Он сможет. И он это сделает…
Ещё несколько шагов —
и они в его спальне. Приглушённые дальностью звуки становятся здесь лишь тихим фоном, но и Джону, и Фарруху достаточно и этого, чтобы проникнуться важностью и красотой момента сполна. Поколебавшись, Дикки снимает с себя надоевшую выцветшую толстовку, затем —
футболку, и, оставшись в неглиже, обхватывает белокожую грудь руками. Его ужасно стесняло, когда кто-то рассматривает его тело —
Джон вообще никогда не любил себя; но наполненные живым интересом и благоговением глаза Фарруха убеждают, что бояться нечего. Булсара подходит к нему вплотную, и кладёт горячую ладонь на подрагивающее от нервной дрожи обнажённое плечо.
—
Ты прекрасен. Просто посмотри на себя сейчас. Посмотри на себя моими глазами…
И подталкивает вперед, к вытянувшемуся на всю высоту комнаты зеркалу. В его отражении Джон видит учёного, осторожно убирающего волнистые локоны с плеча; потом —
невесомыми прикосновениями оглаживающего тонкий стан шеи, и, наконец, не позволяя себе ничего более, —
направляющего ставшую мягкой и податливой руку в длинный, отутюженный по верхней стороне белый рукав.
—
Вот так.—
и на плечи набрасывается легкая, приятная телу ткань.
Словно спрашивая разрешения, Булсара поднимает на Дикки полный неприкрытой страсти взгляд. Даже сам Джон, хоть и не понимающий происходящее в полной мере, всё же ощущает, насколько эти глаза позади него имеют внутренней, движущей вперед силы. Этот чертов огонек и блеск…
Почему ему так хочется подчиниться?
Не задумываясь, Джон едва заметно кивает головой, и Фаррух протягивает обе руки к его груди, обхватывая дрожащее тело почти вплотную.
И медленно застегивает пуговицы на рубашке, продолжая при этом держаться чуть поодаль, на расстоянии каких-то одного, или полутора шагов. Руки приходится вытягивать в полный рост, и Джон, забыв, как дышать, наблюдает, как они почти что дотрагиваются до оголённого сейчас, как провод, тела.
Когда с пуговицами было покончено, Джон, наконец, решается взглянуть в зеркало. Увидев себя в столь элегантном виде, он не может сдержать восторженного вскрика —
не иначе, как произошло чудо, и спрятало в этой рубашке и робкую улыбку, и настороженный, хмурый взгляд, угловатость движений рук и стеснение, ставшее вечным спутником всякий раз, когда Джон оказывался рядом с Фаррухом лицом к лицу. Сейчас, в зеркале, на него смотрел совершенно другой человек —
Джон Дикон, статный и уверенный в себе мужчина… или, как минимум, его копия, какая-то усовершенствованная, словно… из будущего?
—
Невероятно... Это все я? Это я? —
спрашивает он тихо, и Фаррух не может сдержать торжествующей, а главное, теплой и нежной улыбки, направленной на него одного.
—
Да… Это всё ты.
Джон будто застывает, не в силах оторвать взгляда от отражения в зеркале.
—
А теперь вот это, —
бархатистый голос сзади пробирает до самых глубин тающего в душе ледяного ада. —
Ну-ка, давай посмотрим…
Джон внимательно следит за каждым движением через зеркальное отражение. Фаррух, хитро улыбаясь, достаёт из кармана брюк крупную, черную с белой оторочкой по бокам, бабочку на тонкой кружевной ленте, и подносит её к лицу Джона. Белые полосы на атласных крыльях задевают подбородок, рождая на коже волны предательской дрожи. Его волнует каждое прикосновение…
Когда шеи касаются нежные пальцы, Джон не выдерживает. Он перехватывает смуглое запястье, и прижимает его к своей груди, машинально выворачивается из объятий и сталкивается с учёным лицом к лицу. Фаррух слышит, как стучит чужое сердце —
часто-часто, словно мелодию наигрывает, и, попадая под влияние жара двух тел, резко прижимает “подопечного” к себе.
—
Мы не можем… Господи, Дикки, ты такой…
Губы учёного обнаруживаются внезапно, и находят Дикки везде —
проходятся по скулам, нежно очерчивают ямочки на щеках, доходят до носа, даже спускаются чуть ниже, от чего Джон несдержанно, неожиданно для себя самого, стонет. Хочется продлить волшебный миг, хочется всего и сразу —
попробовать их на вкус, подарить Фарруху хоть капельку того, что чувствует сейчас Дикки, но, к его великому неудовольствию, учёный разрывает поцелуй, и медленно отстраняет Джона от себя. Спрятавшаяся во взгляде боль грозит перелиться через край огненно-карих глаз, и затопить их обоих к чертям.
—
У нас всё ещё будет, но сначала… ты должен поправиться, —
произносит он тихо, и Джона разрывает от противоположности чувств —
он и счастлив, и огорчен одновременно. Джону хочется большего, и Фаррух обещает ему это; так почему же нельзя просто быть вместе? Прямо здесь, и прямо сейчас?
Не найдя аргументов весомее, он, наконец, прибегает к последнему верному средству “переубедить” учёного:
—
Но я чувствую себя гораздо лучше! Фаррух, да посмотри же на меня! Я больше не боюсь, ничего, неужели ты этого не замечаешь?!
Но, к сожалению, единственное, что предпринимает его дорогой учёный, услышав его слова, —
лишь грустно и тихо улыбается в ответ.
—
Я знаю, Дикки, знаю… и ни в коем случае, не сомневаюсь в тебе. Но, всё-таки, мы должны закрепить успех…
Значит, они никогда больше…. не будут целоваться?
Настроение Дикки падает ниже плинтуса. Кажется, он расстроился не на шутку. Но, вместе с тем, он ощутил и нечто новое, до этого незнакомое и странное —
мысли в голове начали крутиться с бешеной скоростью, не давая ему обдумать их до конца, прежде чем они покинут разум и обратятся в звук.
—
Я хотел показать тебе, что я могу… Что я сильнее, чем ты думаешь, —
огорчённо ответил Джон, и, покрутившись перед зеркалом, оглядел собственное отражение в нем: —
Бабочка, рубашка, —
моя сила ведь не в этом. Она —
здесь… —
и положил ладонь Фарруха на горячую от волнения грудь.
Фаррух, как заворожённый, коснулся пальцем поднимающейся и опускающейся кожи, скрытой под белым полотном. Сама мысль о том, что всё это может стать его в ту же самую минуту, как он пожелает, неизменно будоражила, но долг, чувство ответственности за Джона, по-прежнему, пересиливало всё. Оставаясь внешне спокойным, внутри учёный превратился в пылающий страстью океан, угрожающий вскипеть и сжечь их обоих до тла.
Ах, Дикки… Его бесстыдно, непозволительно сладкий провокатор и хулиган…
Но он не может.
Нет.
Слишком много на его душе тяжелых мыслей, связанных с Полом, друзьями и вечной гонкой за удачей, —
Джон же должен остаться его светлым огоньком, безупречным, невинным и прекрасным.
—
Я знаю, Дикки… Я знаю.
Но удержаться от прикосновения, зовущего, как магнит, Булсара не мог. Ещё один раз… Ещё один маленький раз…
Губы вновь нашли сухие, тонкие губы Джона, но, на этот раз он целовал осознанно —
не спеша, не предпринимая ничего, чего бы Дикки мог испугаться. Но Джон и не думал бояться. Он распахнул глаза, в которых разливалось глубокое черное море, и не дыша, рассматривал потерявшееся в блаженстве лицо Фарруха.
—
Надеюсь, теперь ты мне веришь…
Прерывать благостное единение казалось самым неразумным из решений, но, все же, Булсара смог оторваться от покоривших его напрочь губ. Джон целовал его, на удивление, смело и будто бы умеючи, словно знание об этом таилось в нём с рождения, и Фаррух почувствовал, что близок к тому, чтобы окончательно послать условности и благочестие к чертовой матери.
Лишь тяжёлый стон Дикки смог вернуть учёного в реальность. Господи, как же ему было хорошо сейчас… Удерживать самообладание рядом с мужающим Джоном становилось решительно невозможно. Фаррух понимал, что безнадёжно и крепко влюбился в этого очаровательного, прежде несмышленого, но, всё более и более раскрывающегося юношу. Каждая его новоприобретённая черта бесконечно радовала учёного, и, предвидя, к чему они оба идут, Булсара судорожно придумывал возможные варианты поворота их отношений к более «здоровым» и деловым. Решение, впрочем, зрело в черноволосой голове давно, и, пожалуй, лишь сейчас Фаррух понял, что его «подопечный» к нему действительно готов. Да помилует же их Бог!
—
Дикки, Дикки… Ты словно молодой оленёнок, так рвешься из-под мамкиной опеки… —
ласково пожурил его учёный, на всякий случай, отойдя на пару шагов подальше. —
Что же, думаю, настал черёд проверить на практике, к чему мы можем применить твои раскрывающиеся способности.
Джон, казалось, обратился в одно большое ухо.
—
И к чему же? —
спросил он осторожно. К радости учёного, жар в серо-зелёных глазах успокаивался.
—
Мне кажется, тебе будет интересно понять, что именно происходит в голове, когда я занимаю её лечебными сновидениями. Я предлагаю тебе научиться входить в сон самому…
Расчет Фарруха оказался верным. Молодой, выздоравливающий и проявляющий интерес к жизни Дикки крепко ухватился за эту мысль, на всём пути до ресторана заваливая его наводящими, немного наивными, но такими чудесными вопросами, что на сердце у Фарруха, наконец-то, успокоилась бушевавшая слишком долго метель. Они справятся с наваждением, направив энергию и чувства на благое дело; справятся, а потом, когда Джон окончательно придёт в себя, эти старания вознаградятся, чтобы соединить их навеки в прекрасном и солнечном Городе ангелов, подарившем Фарруху этого замечательного и трепетного птенца. В том, что никто и ничто не сможет им помешать, и Фаррух, и Джон были уверены на все сто.
А тем временем, в Лос-Анджелесе заканчивалось лето.Впереди их ждала осень, тревожная и непонятная осень.. Проклятая осень 2016-го...
***
Я слышу музыку в темноте,
Едва слышную там, где мы лежим.
Больше никаких вопросов,
Давай наслаждаться этим вечером,
Только ты и я...
Хотелось бы Фредди оставаться настолько же беззаботным, но душу словно что-то точило, не давало окончательно смахнуть с себя тревогу, вызванную горькой фразой Джона сегодняшним утром.
Как же всё сложно...
Всего одна минута, неосторожно, возможно, даже неосознанно брошенная, фраза, и их мир вновь шатается и дрожит. Очевидно, что-то произошло с разумом Дикки за нынешнюю, бесспорно, самую счастливую и долгую ночь; что-то, что толкнуло Джона на обработку воспоминаний, которые и привели к выводу, что виноват во всем произошедшем он сам. Боже, почему, почему это произошло сейчас, когда они… так счастливы! Так свободны и любимы!
Осознавал ли этот исход Фредди, когда ложился с Джоном в постель?
Нет, или, всё-таки, да?
Страх за психику Джона, травмированную дважды, и оттого вдвойне уязвимую, вновь пересилил всякие разумные доводы.
Конечно, для него нет, и быть не могло новости радостней — значит, работа, проведенная Фредди, наконец, начала приносить плоды. Но почему тогда на душе так тяжело? Как не старался Фредди уберечь Джона от травмирующих воспоминаний, не напоминая о них, и ведя себя максимально спокойно, его выздоровление целиком и полностью зависело от того, как скоро он сможет воспринимать произошедшее с ним в прошлом адекватно и правильно. Значит, Джону, все-таки, придется вспомнить всё до конца?
Но воспоминания — всё ещё убийцы его сознания…
Они так долго проводили эти сеансы, где раз за разом, по кирпичику, разрушались болезненные алгоритмы поведения, выводились из его головы, извлекались из шкафов, замков и сейфов, в которые услужливо поселило их подсознание. Рассказать обо всём Джону сейчас означало свести всю работу на «нет», а продолжать молчать, делая вид, что ничего не происходит, долго не получится, ведь рано или поздно Дикки вспомнит
всё сам.
И единственное, что остается Фредди, — успеть подготовить его разум, вычистить его от болезненных, поврежденных посттравматическим синдромом алгоритмов, заставляющих Джона замыкаться в себе и воспринимать реальность превратно. Но как это сделать? Как ему успеть, и не разрушить хрупкую стену взаимопонимания, возникшую, наконец, и обретшую почву под ногами?
Фредди должен его защитить — с этой мыслью он делил своё существование последние четыре года, эта же мысль подстегивала действовать решительно и наверняка. Сейчас, когда сознание Дикки приходится «лечить» во второй раз, ему придётся действовать вдвойне тонко и аккуратно, и сдерживать рвущиеся на волю воспоминания практически насильно.
И он будет оберегать Дикки от любого негатива, пока не посчитает, что Джон по-настоящему к ней готов. Он просто обязан сохранить для Дикки хрупкую иллюзию счастья, дать ему возможность жить обычной, не омраченной переживаниями жизнью, той жизнью, которой у его возлюбленного не было ещё никогда. Фредди обязательно расскажет правду, но только тогда, когда окончательно расправится с демонами, пожиравшими его разум, и заставляющими Джона оглядываться по сторонам, молчать и воспринимать окружающий мир, как огромную и страшную угрозу.
Проведя в рассуждениях ещё какое-то время, Фредди и не заметил, как Джон возник у его ног, сидящий на постели, ровно в такой же позе, в какой он оказался и сегодня ночью.
— Фредди? — горячее после душа тело прижалось к нему вплотную, рискуя оттянуть выход из дома на очередное, и теперь уже неопределенное, время: — Что случилось? На тебе лица нет... Должно быть, сама Королева-мать покинула нас, раз ты так встревожился!
Почувствовав знакомые прикосновения, Меркьюри сумел взять себя в руки.
— За последние два с половиной часа я слышу её имя в третий раз! Дикки, неужели мне стоит начинать ревновать?
— Ну я же не ревную тебя к твоей работе, — внезапно подколол его Джон, не забыв, однако, продемонстрировать умения своего языка на деле, утянув Фредди в поцелуй, — Хотя, судя по всему, стоило бы. А может, и того больше…
— Что ты имеешь в виду?
— Я бы мог работать с тобой, — Джон вмиг сделался абсолютно серьёзным, — Посмотри на меня, Фредди! Мне двадцать четыре года, я взрослый, дееспособный человек! Я хочу помогать тебе, хочу разделять с тобой все эти трудности, понимаешь? Как тогда… в Штатах, когда я учился вхождению в сон! Я прошу тебя — просто дай мне шанс! И ты не пожалеешь!
Внезапная пламенная речь, которая, как уже начал подозревать Фредди, стала финальным аккордом хитроумной Диккиной операции по «ускоренному выздоровлению», застала учёного врасплох. Он ещё несколько минут собирался с мыслями, обдумывая каждое слово, касающееся его игр с законом, именуемых ныне «промышленным шпионажем», и, остановившись на самом приемлемом (и болезненном для Фредди) варианте, глубоко вздохнул. Что ж, по крайней мере, хотя бы в
этой части своей жизни он должен быть честным с Джоном до конца.
— Не думаю, что это хорошая идея, дорогой.
И, предвидя будущее раздражение, заткнул новоиспечённого возлюбленного поцелуем: — Я расскажу тебе, почему. Но не здесь. Поехали… У меня, всё-таки, вчера был день рождения.
Пышущему упрямством, обожанием и страхом одновременно, Джону оставалось лишь привычно подчиниться. Он взял смуглую, покрытую волосами руку в свою, и, смазав в ответ его скулу губами, не удержался от «мотивирующего» шантажа:
— Надеюсь, что поступишь именно так, любимый... иначе мне придется тебя связать, и провести допрос по совершенно иному сценарию.
Улыбнувшись, на этот раз, абсолютно хитро, если не сказать больше, — по сучьи, Джон приоткрыл полы собственной куртки.
В неверном коридорном свете блеснули металлические застёжки вдернутого в кожаный подол ремня.
О, мы должны быть вместе,
Быть вместе, только ты и я...
