Одна мечта, одна душа, один приз, одна цель,
Один золотой проблеск того, что должно быть.
Это что-то, похожее на магию,
Один луч света, что покажет путь.
Лондон, зима 2017 Серые, тяжёлые облака, взбитые в грязный молочный коктейль, осуждающе нависли над Лондоном, когда его земли впервые коснулась нога бывшего американского учёного Фарруха Булсара. Казалось, сами небеса должны были разверзнуться, узнав о том, с каким именно багажом появился в Туманном Альбионе известный на весь мир изгнанник. Всё это время он оставался страшно одинок, и в то же время, на виду у миллионов (если не миллиардов) глаз одновременно, и осознание этой двойственности, которая витала над ним и его спутником, неназванным г-ном N, сводило их обоих с ума. Вероятно, именно по этой причине первым, и самым важным решением Булсара на “новой земле” стала спешная смена данного Богом имени, — возможно, не самый изящный, но, все-таки, призрачный шанс укрыть себя и господина N от назойливого, и совсем не уместного в данной ситуации внимания СМИ. И уже через два дня въезда на Стаффорд-террас, 16, имя Фарруха Булсара официально исчезло с лица Земли, уступив его более претензиозному, пафосному и подходящему его владельцу имени Фредди Меркьюри. Джон Дикон же, благодаря связям Мэри Остин в компании “S7 Airlines”, избежал утомительной процедуры проверки, и сумел въехать в Англию инкогнито. Первое слово, сказанное после разговора с учёным в Центральной клинической больнице Лос-Анджелеса, куда его привезли после похищения Полом Прентером, Фредди смог услышать от Джона лишь через двенадцать дней. Двенадцать дней полного молчания, вновь погрузившего почти выздоровевшего Джона в глубокую, и хорошо известную ему эмоциональную кому... Будучи достаточно дальновидным человеком, Фредди Меркьюри прекрасно понимал, что последует за этим откатом в психическом здоровье его возлюбленного дальше, и, посчитав общую сумму, необходимую ему для помещения Джона в сколько-нибудь закрытый от посторонних глаз стационар, пришёл в праведный ужас. Таких денег у него с собой, естественно, не было. Безусловно, оставалось ещё одна ниточка связи с Штатами, — через Мэри, но, обрисовав ей ситуацию, они оба пришли к выводу, что пользоваться международными переводами в случае Фредди более, чем опасно, а иного способа обзавестись наличностью на чужой земле Меркьюри не знал. Таким образом, оказавшись в замкнутом круге нерешённых проблем, одна из которых имела вполне реальное имя и фамилию, Фредди Меркьюри оказался по ту сторону закона во второй раз. “Твой разум — место преступления…” Новый способ заработка быстро пришелся бывшему изгнаннику по душе. Потерянный и оглушённый произошедшим в Штатах, он ни на секунду не мог допускать мысли, что ему придется изменить свою жизнь ещё и в этой ипостаси, и, если того потребуют обстоятельства — он бы добился своего, даже преступив призрачную черту, отделяющую его от закона. Свобода быть таким, каким Фредди был рожден быть, свобода принимать свои, собственные решения и управлять миром сновидений, который он же и создал, — его религия была незабвенна и постоянна, словно выверенная некогда константа, так было в Лос-Анджелесе, будет так и здесь. Быть может, если их дела действительно улягутся, Фредди порвет со шпионажем, и обретет занятие поспокойнее, уже легально и прозрачно, — но то, что и оно будет связано с любимой наукой о снах, Меркьюри не сомневался ни на секунду. Первый день рождения Фредди на “новой земле” ознаменовался солнцем, гостеприимно залившим лондонские улочки и старинные дома, распахнувшие свои белые, типично английские рамы, вширь. Выйдя на воздух, Фредди заботливо подал Джону руку, памятуя, что тот все эти десять месяцев почти не бывал на улице, и не отпускал её до тех пор, пока они не оказались в самом живописном, расписанным красным, жёлтым и зеленым осенним цветом Кенсингтонском парке. Увидев воочию всю красоту знаменитых английских кварталов, усыпанных дубовыми, тисовыми и грабовыми листьями, Дикки восхищённо вздохнул. — Фредди, я как будто в раю! — радостно охнул он, и, тут же о чем-то вспомнив, нахмурил светлые бровки: — Жаль, у меня нет фотоаппарата… Упустить из виду такой пейзаж стало бы преступлением. — Может быть, не всё так критично, как ты думаешь, — отозвался Фредди, и, внезапно для Джона, оказался у него за спиной: — Что скажешь, м? Джон обернулся на голос, и в ту же секунду перед его удивлённым взором предстал новенький “Nicon”, запечатанный в фирменную коробку и пакет. От удивления сложно было понять, какие именно чувства больше преобладали, когда он увидел столь весомый по стоимости подарок. С одной стороны, — чистый восторг, так как фотография действительно стала одним из значимых для Дикки занятий, здорово разбавляющим его заточение ещё во времена Лос-Анджелеса. С другой — Джон, не будь дураком, прекрасно понимал, что легального способа получить сумму, требующуюся на такую вещь, у его дорогого возлюбленного не находилось. Так что же, получается, Фредди эти деньги достал? — Что с тобой, дорогуша? Не вижу радости на лице! — Фредди же, кажется, всё ещё пребывал в отличном расположении духа. Джон осторожно покрутил в руках коробку, будто бы желая найти на ней ответ на свой единственный вопрос, и, ещё немного подумав, вернул подарок обратно в руки Меркьюри. — Прости, я не могу его взять, — сказал Джон тихо, но, все же, достаточно решительно. — Почему? — недоумённо посмотрел на него Фредди, и, спустя какое-то время, повысил голос: — Нет, если тебя не устроит модель, не проблема, я поменяю, только скажи! — и подошёл к Дикки вплотную. — Не надо, Фредди, неужели ты не понимаешь?! Дело не в этом! Я не понимаю, откуда… ты взял деньги, вот и всё! Боже, Фаррух, ну почему… ты ничего мне не говоришь? У тебя же нет работы, и нет никого, кто бы мог заплатить тебе... Лицо Джона пронзила гримаса отчаяния. Он судорожно взмахивал ресницами, усиленно обдумывая, что же сказать ещё, но у Фредди, кажется, и без того был готов ответ на его обвинение, — он тут же обхватил дрожащего от волнения парня руками, и положил голову к себе на грудь, обтянутую той самой коричневой кожаной курткой. Дикки всхлипнул, понимая, что даже в такой ситуации не смог бы разозлиться, как следует, — какая-то поистине обезоруживающая магия обаяния его возлюбленного-учёного, стоило заглянуть в подернутые оттенками вины карие вишни, растворяла любые вспышки неудовольствия или обиды. Может, именно это зовётся истинной, безусловной, любовью? — Ну же, Дикки, дорогой… — не обращая внимания на проходивших, и исподтишка косящихся на них зевак, Фредди взял в руки его лицо, и принялся покрывать мокрыми поцелуями каждый миллиметр фарфорово-бледной кожи, — Если ты намекаешь на то, что я его украл, — и, разряжая обстановку, притворно закатил глаза, — то тебе совершенно не о чем беспокоиться. Его мне передала Мэри, вот и все, по моей личной и самой деликатнейшей просьбе! Услышав придуманное ещё за несколько дней “до” оправдание, Дикки недоверчиво усмехнулся. Карие вишни продолжали обстреливать его поистине щенячьим, но, не без волевых и шаловливых ноток, взглядом. Как тут можно было устоять? — Мэри? Не припомню, чтобы она приезжала к нам на Стаффорд-террас. Фаррух… — поняв, что Фредди юлит, он не на шутку насторожился: — Во что ты ввязался? — Господи, Дикки, пресвятые небеса, не называй меня Фаррухом! Новое имя, новая история! — попытался увернуться Фредди, но и эта попытка разбилась о стальную, и все ещё непривычную для него уверенность Джона в своей правоте. Что ж, его “птенец” действительно мужал… Ещё немного, и выпорхнет из гнезда, — с грустью подумал учёный, лишь теснее прижавшись к объекту своих терзаний. — Буду, пока ты не расскажешь правду, — насупился Дикки, но от горячих прикосновений, на контрасте с прохладным сентябрьским ветром создававших небесный кайф, он плавился, словно мороженое на языке, — ещё чуть-чуть, и сам упадет в тесные и гостеприимные объятия. — Расскажу, — прошептали ему на ухо бархатистые губы, — Уверяю тебя, что опасаться абсолютно нечего… — Джон, к его удивлению, поддался нехитрой ласке, и уже начал подставляться под неё сам, — А если ты улыбнешься, достану нам обоим самый лучший в Кенсингтоне сырный раф! — Идет, — наконец, улыбнулся Дикки, и, грозно смерив увиливавшую от него соблазнительную задницу, голодно и жадно проводил её взглядом. По крайней мере, теперь у него появилось, как минимум, на один рычаг давления больше. Прохожие же лишь деликатно обходили их стороной. Путь до уютной кофейни, где Фредди собирался выложить свою маленькую тайну, простирался через величественный Кенсингтонский парк. Они прошли по узкой парковой дорожке, иногда уступая место встречным прохожим и прижимаясь ближе друг к другу, обогнули круглый пруд по дуге и уже собирались идти прямо, как Дикки вдруг обернулся и потянул Фредди в другую сторону. — Что такое? — спросил Меркьюри, едва не запутавшись в собственных ногах во время резкого разворота. — Смотри, там! — Джон показал рукой на пруд, рябивший фейерверком солнечных бликов. Фредди поставил ладонь козырьком, и в итоге ему удалось разглядеть несколько белоснежных фигур, медленно рассекавших водную гладь. — Лебеди, — восхищенно выдохнул Фредди, не в силах припомнить, когда он в последний раз видел этих величественных королевских птиц. Кажется, это было на уик-энде в Большом Яблоке, куда Фаррух ездил по приглашению Нью-Йоркской Школы медицины, но он не чувствовал в этом особой уверенности. — Это лучше, чем цветы и деревья, что думаешь? — хитро подмигнув ему, Джон осторожно высвободил свою ладонь, достал фотоаппарат, который уже успел испробовать, и, подойдя к идеально ровной кромке водоема, выложенной гранитными брусками, взял в объектив пару проплывавших мимо лебедей. Те, в свою очередь, заметив внимание к своим персонам, поспешили к берегу. — О, кажется, они хотят узнать, когда ты сможешь отдать им фото, — Фредди положил теплую ладонь ему на плечо. Джон почувствовал ее опаляющий жар, внезапно напомнивший о том, что произошло между ними в коридоре квартиры всего около часа назад, но увлеченно продолжил фотографировать. За это время пара подплыла совсем близко. Обе птицы синхронно вышли из воды и, вытянув шеи, старательно пытались высмотреть наличие чего-нибудь съестного у него в руках. Дикки растерянно оглянулся на Фредди, а тот лишь пожал плечами, мол, ничего не поделаешь. Но тут кто-то слева вдруг коснулся его руки, и Джон чуть не подпрыгнул на месте, но когда обернулся, увидел рядом с собой девочку лет шести-семи. Одетая с иголочки, похожая на фарфоровую куклу с копной золотистых локонов, в аккуратном небольшом берете и огромными кристально-голубыми глазами, она протянула кусок французского багета, зажатый в маленькой ладошке: — Возьмите, они будут рады, если вы их покормите. Дикки захлестнула волна умиления. Фредди, стоящий рядом, негромко и тепло рассмеялся. — Благодарю вас, юная леди, — учтиво произнес Джон, забирая хлеб, и слегка поклонился, словно был на светском приеме у королевской семьи. — Сюда всегда нужно приходить с чем-то вкусненьким, иначе им станет неинтересно выходить, и они одичают. — Пожалуй, вы правы, — признал Джон, — в следующий раз обязательно прихвачу с собой пару упаковок печенья. — Мне кажется, хлеб они любят больше, — она достала из кармана несколько семечек и кинула разгуливавшим поблизости голубям, и через несколько секунд не осталось ни зернышка: — а вообще… — Джоанна, мы уходим! Джон обернулся на звук вместе с девочкой, заметив неподалеку семейную пару с еще двумя детьми — мальчиком лет двенадцати, и грудничком, которого женщина держала на руках. — Всего хорошего, мистер, — вежливо попрощалась Джоанна, сделав изящный реверанс, а потом стрелой сорвалась с места, вприпрыжку направившись к своей семье. — Смотри-ка, кажется, у тебя появилась подружка, — заметил Фредди, слегка толкая его в бок локтем. Джон отдал последний кусок хлеба одному из двух жадных клювов, тянувшихся за угощением, и положил руку ему на талию, чуть прижимаясь и утыкаясь носом в горячую шею. Несмотря на то, что внутри еще зудело и словно кончиком пера слегка щекотало чувство тревоги, оставшееся после недавнего разговора, Дикки почувствовал себя удивительно спокойно. В голове еще звучали слова, произнесенные Фредди, и он не удержался от того, чтобы пустить в него шпильку: — Ревнуешь? — Я готов ревновать тебя к каждому столбу, — честно сознался Фредди, улыбаясь и притискивая его ближе к себе, — но, как по мне, очарованию этого прелестного создания сопротивляться просто невозможно. — Верно, — Джон усмехнулся, бросая взгляд в направлении удаляющегося семейства. Они выглядели абсолютно счастливыми и… цельными. Внезапно в голове вспыхнули картинки, как они с Фредди совершенно так же гуляют в парке, держась за руки, под ногами шуршат осенние листья, а впереди них вприпрыжку несется светловолосый ангел, весело размахивая маленькими кулачками и звонко напевая какую-то песенку. В груди сладко затрепетало, но Джон постарался вынырнуть из видений, не позволяя себе погружаться в них слишком сильно. Он размышлял о том, что сейчас их жизнь была слишком непредсказуемой, чтобы думать о детях. Но одно он успел уяснить для себя совершенно четко: он всей душой желал, чтобы когда-нибудь заветный момент настал, и они могли бы обсудить это, серьезно и с далеко идущими планами. — Дорогой, ты не уснул? Я настолько тебя сегодня вымотал? Мягкий голос и теплое дыхание, коснувшееся шеи, заставили Джона встрепенуться. — Что? Нет, конечно нет! — Он немного отстранился и посмотрел на Фредди: тот с улыбкой изучал его лицо несколько секунд, словно догадываясь о чем-то, но потом перевел взгляд на висящий на шее у Дикки фотоаппарат. — Пойдем дальше? Я подумал, ты захочешь сделать еще несколько снимков... Да, сейчас думать об этом — сущая беспечность. — Да, у меня были большие планы на это место, — отозвался Дикки, пытаясь переключиться и немного задумчиво вглядываясь вдаль, туда, где главная аллея должна была выводить посетителей парка на набережную Лонг Уотер, — как насчет того, чтобы взглянуть на Питера Пэна? — С удовольствием, моя дорогая Динь-Динь, — улыбаясь, Фредди слегка щелкнул его по носу, — только я ни черта не помню из того, что было на карте, поэтому мне придется надеяться на твои волшебные способности найти нам дорогу. Джон улыбнулся ему, не в силах долго пребывать в слегка пасмурном настроении. Он еще раз оглянулся на пруд: тот все также сверкал отраженными лучами, а белоснежные лебеди, потеряв к нему всякий интерес, направились к пожилой семейной паре, расположившейся на скамейке недалеко от берега. — Пойдем? — Фредди протянул ему руку, и Дикки с удовольствием ее взял, тут же почувствовав родное тепло и мягкость обхвативших его ладонь пальцев. — Да, идем. Прогулочным шагом они двинулись по пешеходной дорожке в противоположную от водоема сторону, оглядываясь по сторонам и изучая открывавшиеся виды. Они миновали развилку, похожую на центр сплетенной архитекторами парка паутины, а еще через несколько минут вышли к набережной. Со стороны воды сразу потянуло водорослями и тиной. Несколько уток рассекали водную гладь, но не обращали на прохожих никакого внимания. — Кажется, контингент тут более воспитанный, — заметил Фредди, разглядывая нескольких селезней, устроившихся на берегу. — Они не такие избалованные, — ответил Джон, направляя на птиц свою камеру, — и чуть более осторожные, — он начал снимать, а Фредди остался на месте, в очередной раз завороженно за ним наблюдая. Оказалось, что Дикки, работающий за камерой, — это поистине эстетическое наслаждение. Он выбирал точку съемки, которая, по всей видимости, казалась ему подходящей, и внимательно осматривался, определяя, как падает свет. Джон то приподнимался на носочки, как будто выполнял упражнение по гимнастике, то отклонялся назад, немыслимо и изящно изгибаясь, превращаясь в утонченную статуэтку, словно отлитую из бронзы. Его ноги при этом прирастали к месту, а корпус мог перемещаться относительно них в самых разных направлениях. Еще больше Фредди поразило то, что его возлюбленный, не имея никаких профессиональных навыков, но посвятивший некоторое время изучению приемов фотосъемки по статьям и видеороликам, сейчас так ловко применял все на практике. Увидев, как Джон, в очередной раз принял восхитительно грациозную позу, присев на корточки, как готовый к забегу спортсмен, чуть наклонился вперед и прогнулся в пояснице, Фредди почувствовал вновь охватывающий его тело жар и немедленное желание, наплевав на все, утянуть Дикки подальше от любопытных глаз и жадно брать, слушая его сладкие стоны и доводя до оргазма одним лишь членом. А может, и языком… Или пальцем… Ах, да о чем же он?! Собственные желания накатили на него резкой волной, внезапно заставляя тряхнуть головой, сбрасывая морок. Приятная тяжесть медленно уходила, уступая место ощущению мягко обдувающего лицо ветра. Фредди отругал себя за несдержанность. Они только перешагнули заветную черту, а он уже вел себя, словно школьник, только что открывший для себя радости плотской любви. Однако мысли, которые пришли после, хоть и звучали очень оправдательно, но все же не были лишены рационального зерна: Джон просто восхитительно сексуален. Поэтому ему все-таки удалось обрести внутреннее равновесие, договорившись с самим собой и, налюбовавшись вдоволь, он подошел ближе к Дикки. — Покажешь, что получилось? Дикки, улыбнувшись, кивнул и встал рядом. Им пришлось сдвинуть головы, чтобы солнце не попадало на объектив. Джон нажал на одну из многочисленных кнопок на корпусе, и Фредди увидел на небольшом экранчике с обратной стороны последний сделанный снимок. Джон запечатлел водную гладь, ровно мерцающую легкой рябью, а на другой стороне водоема — хорошо освещенную солнцем белоснежную арку, словно перекрученную самым замысловатым образом. Вкруг нее, по всему берегу разрослась еще не тронутая мерным, прохладным дыханием осени, зелень, лишь подчеркивая и выделяя странный, необыкновенный монумент, казалось, таящий в себе множество тайн. Сочность цветов и падающий свет, больше похожий на майскую ударную волну тепла, поразила Фредди до глубины души. Он продолжил листать фотографии — Джон снимал деревья и солнце за ними, создавая настоящее волшебство в кадре; милые серые уточки, сбившиеся в кучку неподалеку от них — на фоне яркой травы противоположного берега; в объектив попадало все, что их окружало, но на снимках, сделанных Дикки, все словно становилось необычным, непривычным и поданным под одному ему только известным углом, будь то кусочек неба с воздушными белыми облаками, или куст осенней гортензии с ее золотисто-розовыми цветами, который, если присмотреться, становился лишь частью композиции и делил кадр пополам, оставляя вторую половину уходящей вдаль пешеходной дорожке. — Дикки, у тебя талант! — Фредди воскликнул это, пожалуй, слишком громко, потому что несколько прохожих повернулись на них, притормаживая и пытаясь понять, в чем дело. Джон смущенно улыбнулся и постарался не оглядываться по сторонам, зная, что они уже привлекли к себе внимание. Фредди заметил, что нежные щеки возлюбленного очаровательно порозовели. — Я думаю, ты мог бы попробовать заниматься этим профессионально… — ученый вновь вернулся к фотоаппарату, прокручивая на нем снимки снова и снова, — а потом какой-нибудь модный журнал предложил бы тебе работу… — Ну да, и стал бы я снимать моделей с натренированным на любую эмоцию лицом и идеальным телом, — скучающим тоном ответил Джон, — хотя… вчера утром я читал о том, что местный филиал журнала «Men’s Health» ищет себе штатного фотографа… Фредди позабавил его нарочито мечтательный тон, и он позволил себе поддаться на провокацию: — То есть, мне придется каждый день сидеть и думать о том, как ты снимаешь полуобнаженных мужиков для обложки, добрая половина которых будет звездами Голливудского масштаба? — Почему каждый день? — спросил Джон, невинно хлопая ресницами, — всего лишь раз в месяц. Но какие это могли бы быть фото… — Ты маленький, дерзкий наглец и провокатор! — Быстро оглянувшись по сторонам и не заметив никого рядом, Фредди крепко схватил его за задницу, прижимая к себе. — Ох, кто бы говорил! Или рассказать, какие были у меня мысли, пока я думал, кто именно мог бы подарить тебе такой классный фотик? — И кто же, позволь спросить? — Ну, если версия с тайным поклонником, каким-нибудь вертлявым и накаченным мистером Джимом, к примеру, тебе кажется недостаточно убедительной... — Ну все, Дикон, ты допрыгался! Я увезу тебя в Африку, и будешь там снимать слонов, носорогов и леопардов! Дикки довольно улыбнулся и нагнулся ближе и жарко выдохнул в ухо: — Зачем они мне? У меня тут есть моя личная черная пантера, — он прильнул к щеке Фредди в мягкоМ поцелуе, а потом, чуть только дождавшись, когда Фредди расслабится, выхватил из рук фотоаппарат и с довольным видом повесил себе на шею, — и я был бы совсем не против сделать несколько кадров столь редкого и столь прекрасного экземпляра. — Чертенок! — беззлобно выдохнул Фредди, демонстративно поправляя ширинку, — близость Джона, даже непродолжительная, действовала на него одурманивающе и возбуждающе. — А теперь — сюда, — скомандовал Дикки, кивая в сторону продолжавшейся вдоль набережной дорожки: — там, чуть дальше, есть поляна. Хочу сфотографировать тебя на ней... Поляной оказалось место установки статуи Питера Пена, поэтому Джон, решив убить двух зайцев сразу, сделал пару кадров каменного изваяния, а потом полностью переключился на Фредди, которому казалось, что на него налетел рыжий вихрь. Дикки обходил его по дуге, примеряясь, прицеливаясь своим объективом, потом кидался к нему, убирая прядь волос, которая, по его мнению портила кадр, («Постой хотя бы пару секунд смирно, хорошо?») или снимая с одежды маленькие веточки и листочки, летевшие с растущих рядом деревьев («И откуда они только берутся?! Я же только что все снял!»). В серых глазах горела такая страсть, что Фредди едва сдерживался от каких-нибудь глупостей: вдохновленный Джон представлял собой зрелище такое волнительное, что сконцентрированное на нем внимание возлюбленного чувствовалось, словно томное прикосновение горячих, алчущих рук и губ. — Кажется, все... — Да ну? Я подумывал прилечь, пока ты сделаешь кадр номер девятьсот девяносто восемь, — изрядно устав, “переобулся” Меркьюри, и состроил уставшую рожицу, — Ты самый поразительный и дотошный зануда, какого я только знаю! — У нормальных людей это называется профессионализмом, — отозвался Дикки, аккуратно укладывая технику и застегивая сумку, — Ты же сам говорил, что я должен им стать… — Пожалуй, ты прав. Теперь-то у тебя точно есть лицо с обложки! — ответил Фредди, — И на меньшее я, учти, не согласен! — Не переводи тему, Великий притворщик, — заметил Джон, и Меркьюри уловил в тоне возлюбленного обычно не свойственные ему, саркастические нотки. Фредди удивительным образом интриговали такие перемены, но и заставили о многом задуматься: даже если он решил, что тема его работы, наконец, спрятана на все время и отложена до подходящего момента, у Джона, кажется, имелось свое мнение на этот счёт. И все же, Фредди решил не развивать эту тему в дороге, пока они неспешно приближались к выходу из парка, казалось, всем своим видом наталкивающего на размышления о вечном. Великий притворщик... А ведь Дикки, по сути, был абсолютно прав! Повинуясь натуре, Меркьюри ощутил укол вины, потому что его голову занимали, сменяя друг друга, не мысли о бесконечно красивых садах или о необычном мемориале принцессы Дианы, а о самом важном в его жизни человеке, который неожиданно стал для него невероятной, но манящей, притягательной и самой любимой головоломкой. Ну, и, что самое немаловажное, — невероятной секс-бомбой, которую хотелось “взорвать” немедленно… И, похоже, чтобы иметь доступ к сокровенному телу, ему, все-таки, придется признаться. Немного помедлив, он вновь взял Джона за руку, и, выйдя, наконец, на оживленную Крейвен-роуд, привычно вобрал голову в плечи, приобнял его, и ускорил шаг. Уютная и слишком милая для подобных разговоров вывеска заранее выбранного Меркьюри ресторана готовилась встретить самых опасных преступников Североамериканского континента в свои объятия.***
Это что-то вроде магии,
Тот колокольчик, что звенит в твоей голове,
И бросает вызов вратам времени
Что-то, похожее на волшебство.
Первое задание, которое согласился выполнить “специалист в области осознанных сновидений” Фредди Меркьюри, урожденный Фаррух Булсара, нашло его через обыкновенный городской интернет-чат, где обсуждалась, помимо текущих новостей из жизни Кенсингтона, и наука, и общество, и события сугубо личного характера. Какой-то аноним с ником _gwilimlee_ полвечера сокрушался на тему того, что не может сдать последний экзамен в Кардиффском университете, после чего неосторожно упомянул, что “вот тот чувак из Штатов здорово бы ему помог заговорить долбоебов с кафедры”. На вопрос Фредди (точнее, некого larrylurex-а), что, собственно, мешает юноше как следует подготовиться, аноним дерзко заявил, что не видит своего будущего в английской литературе, а “корочка” ему нужна исключительно для того, чтобы заполучить легальную должность в Гилдхоллской школе музыки и театра, где он и его трое друзей собираются репетировать и давать концерты своей группы “The Scream”. Напористость и четкое понимание своей цели подкупили спрятавшегося за ником Фредди, и он, предусмотрев все меры предосторожности, поинтересовался, что конкретно знает о своих преподавателях юноша. Получив необходимую информацию, Меркьюри, пообещав Джону вернуться не раньше полудня, отправился в Кардифф, чтобы уже через несколько часов узнать из чата, что его собеседнику поставили долгожданный “зачет”. Чтобы осуществить желаемое, ему понадобилось не больше получаса, из которых он выведал главное — зачет юноше не ставят по причине обиды, нанесенной одной из преподавательниц дерзким “Гвилимом”. Убедив оную, что тот обязательно извинится, Фредди выложил это все ошеломленному собеседнику, взамен прислав лишь реквизиты банковской карточки, купленной на его новое имя. Уже следующим вечером на счет в “HSBC-Bank” поступила оговоренная накануне сумма, позволившая Фредди оплатить съемную квартиру на два месяца вперед. Конечно, Меркьюри знал, на что идет, предлагая “сотрудничество” по собственной инициативе. Бог же миловал его и в этот раз, позволив провернуть аферу с честью для себя; риск, на который он пошел, окупился в тот же момент, — и Фредди, вкусив хорошо знакомое чувство свободы действий, чистого вдохновения, уже не смог остановиться. Точка отсчета, запущенная неизвестным анонимом в виде слухов и рекомендаций, сработала безотказно, и уже через несколько дней на его номер был совершен звонок из Бристоля, предлагающий “кудеснику” выведать секрет из головы какого-то местного “шишки” в сфере бизнеса средней руки. Фредди перепробовал множество способов связи — соцсети, одноразовые симки, даже условное “место встречи”, когда имя заказчика и необходимые условия ждали его в кафе или торговом центре; в конце концов, он получил возможность выбирать, а не хвататься, — и уже через полгода мог похвастать внушительной клиентурой, в числе которых можно было встретить уже не обывателя с лондонской улицы, но респектабельного и влиятельного в узких кругах джентльмена, желающего обставить бизнес какого-нибудь мешающего ему конкурента. В общем и целом же Фредди и не сомневался, что не за горами и более крупные барыши, — о том, что это занятие может привести его к кривой дорожке, Меркьюри предпочитал не вспоминать. В конце концов, разве может быть что-то хуже, чем самая страшная в его жизни ноябрьская ночь 2016-го? Двойка, , единица и шесть... Роковые цифры, на которых отчетливо виднелось усатое лицо ненавистного Пола Прентера, не раз врывались в его беспокойные, мрачные, а иногда и рабочие, сны. Раз за разом они склеивались, слеплялись в единое число, и настигали бегущего вперед Фредди, принимаясь отталкивать назад, а затем рвать. Фредди пытался, вырывался, падал на колени, и вновь вставал, — где-то вдалеке, на горизонте, его всегда ждал Джон. За Джоном он рассматривал ещё две фигуры, сгорбленные и печальные, одна чуть пониже и светловолоса, вторая — кудрявая и абсолютно фарфоровая. Фигуры стояли поодаль от Дикки, и были практически неразличимы вдали, но Фредди знал, что это двое его друзей, так бессовестно им покинутых. И ради них ему требовалось бежать, бежать без остановки, пока, наконец, нечто невидимое не придавало Меркьюри сил — и безликие черные цифры растворялись вдали. С тех пор, как Фредди занялся промышленным шпионажем, проекции Пола Прентера не покидали его сны ни на минуту. Вечный страх, вечное напряжение и горечь… Появится ли, наконец, свет в конце его бесконечного трудного тоннеля? Может быть, если об этом узнает Джон, Фредди станет чуточку легче? — ...А потом я закреплю эти веревки, и одним движением стяну с тебя мешающие штаны… Но ты не думай, что всё так и закончится. Я буду медленно-медленно изводить тебя, пока ты не попросишь пощады. Припаду губами к члену, оближу его, полюбуюсь красивыми венами, что его перевивают… А потом начну сосать, причмокивая и выпуская слюну, но кончить тебе не дам. Да-да, я буду тем ещё дьяволом… Они сидели в “Laurents” уже больше получаса, и наполненные серьёзной уверенностью глаза Джона вторили в такт словам, уже во второй раз за сегодня вытягивающим Фредди из мысленной нереальности. Джон даже не заметил, как его спутник упал в нирвану, и как ни в чем ни бывало продолжал вещать о том, что он… Стоп. Что он сказал? Что он будет с ним делать?! Очевидно, удивление на лице Фредди достигло своего апогея, потому что Джон, наконец, прекратил свой прекрасный словесный поток, и от неожиданности даже выронил из рук оформленную в стиле заведения вилку. — Фредди? — очаровательно установился на него Дикон. — Джон? В довершение всего, стихла и музыка в зале, обнажив тем самым последние Диккины слова. Немногочисленные посетители кофейни уставились на парочку с любопытством. — Что? Да, мы трахаемся, и, замечу, что мне это очень нравится! Я думал, в Англии нет проблем с толерантностью! Если бы это сказал Роджер, да, на худой конец, даже Брайан Мэй, — Фредди бы понял, и лишь добавил шутке остроты, но это, черт возьми, выпалил его дорогой и вечно молчаливый Джон, поэтому от удивления Меркьюри окончательно потерял себя, уронив челюсть на пол. — Дикки?! Наконец, Джон опомнился, кажется, даже и не поняв, что именно сболтнул. Он потерянно оглянулся вокруг, но окружающие и вправду тактично отвернулись, то ли узрев всю мощь его тихого, но властного голоса, то ли просто испугавшись, — но факт того, что Джон впервые, по собственной воле, вступил в контакт с незнакомыми людьми, оставался неоспорим. Осознав это, Фредди выбежал из-за столика, откинув плетеный легкий стул подальше, и с громким воплем кинулся обнимать “подопечного”, не обращая внимания на уже явно возмущенные замечания вокруг. — Боже, да!!! — взревел он радостно, и, угрожая сломать Джону ребра, сгреб того в охапку. Настойчивые быстрые поцелуи вмиг покрыли лицо Дикона мокрыми следами, не давая спросить, что же, собственно, послужило причиной для столь бурной радости. — Фредди, да что с тобой?! — пропищал Джон, но от объятий, однако, бесстыже не отказался. — А ты сам-то не заметил?! Дикки, ты вообще понял, что сейчас произошло?! — Я… Эм… Кажется, Дикки не понял. — Зато мы поняли, сэр. И хотели бы напомнить вам, что за ненадлежащее поведение в общественном месте мы можем попросить Вас покинуть помещение, — по-английски учтиво, но слишком вежливо и холодно встрял в сцену менеджер кофейни. Глупые англичане! Не желая создавать конфликт, но и не примирившись с замечанием, Фредди не нашел ничего лучше, чем показать зануде язык. — Нет, это уже слишком! Мистер Люрекс, при всем уважении! — он угрожающе навис над Фредди, и тому не осталось буквально ничего, кроме того, как отпихнуть мужчину подальше, и взять Джона за руку, потянув того на улицу. Не переставая смеяться, Дикки принял его приглашение, грациозно вспорхнул со стула, и, прищурив хитрющие глаза, зачем-то потянул руки к столу. Оглянувшись назад, Фредди увидел, как тот прячет в кармане ту самую “фирменную” вилку, с которой не расставался последние полчаса, и, улучив момент, подталкивает Меркьюри на выход. Слава богу, они хотя бы успели расплатиться за заказ! — Джон, что это было?! — солнечно рассмеявшись, Фредди выудил из кармана чужих брюк несчастный столовый предмет: — Боже, стоило пересечь границу Штатов, как ты начал превращаться в настоящего преступника! — Может быть, все к тому и шло, и теперь меня стоит наказать? Отсмеявшись, Меркьюри ещё раз поднял на него взгляд. Сейчас, вопреки всяким сомнениям, Джон выглядел, как абсолютно здоровый и социализированный человек, к тому же, — преисполненный всячески импровизирующего духа. Неужели все, произошедшее сегодня ночью, оказалось не зря? Неужели он и вправду выздоравливает, и это именно потому, что Фредди оказался с ним рядом, близко настолько, насколько это вообще было возможно?! Он засмеялся ещё раз, не в силах остановиться. Фредди было хорошо, Фредди было чертовски классно… Не останавливай меня сейчас… — Если ты сейчас же не объяснишь, почему смеешься, я немедленно воплощу в жизнь всё, о чем рассказал в кофейне, — буркнул Джон, но договорить не успел: его в плен захватили голодные бархатистые губы. — Ты накричал на тех зануд, ты смог. Ты просто взял, и сказал то, что думаешь. Я мечтал об этом, ты понимаешь, Дикки! — не смог он сдержать восхищения. — Мечтал… Джон же, лишь согласно (и самодовольно) кивнув, выдернул из-под подола Фрединной куртки приснопамятный ремень, и, отойдя от людской толпы подальше, в закуток из кустов гортензии, медленно провёл жестким холодным срезом по нежной коже шеи. — Твоя мечта исполнилась… А как насчет того, чтобы исполнить мою? Серо-зелёные глаза, как космическая черная дыра, поглощали в себя все ощущения и мысли, рождающиеся в голове напротив. Магнетический, сильный, не терпящий возражения взгляд… Фредди нервно сглотнул. Этим глазам, определенно, хотелось подчиниться и обуздать в себе мятежный и свободолюбивый нрав. Прикосновения жесткой кожи, которая могла бы затянуться на его кадыке… Сама мысль о том, что Джон таит в себе силу, о которой и не подозревали они оба, — невероятно заводила. Больше, ещё больше адреналина… Больше чувств... надрыва… Картины, вспыхнувшие в голове, подстегнули его до предела. Это что-то, похожее на магию, Один золотой проблеск того, что должно быть. — Извлечение, — ответ на все вопросы Джона возник в голове сам собой, опередив все мыслительные рецепторы. — Что такое “извлечение”? — бесстрастно спросил Дикки, продолжая буравить Меркьюри взглядом. Ремень, холодивший шейный стан, исчез. Руки Фредди почувствовали робкое и нежное касание. — Я выполняю заказы… разного рода. За разумную плату, мой дорогой. Читаю чужие мысли… Джон, если ты хочешь мне возразить, то я прошу тебя, — даже не пытайся! Очень бы хотелось сохранить воинственный, независимый вид, что стал его привычной маской во веки веков, но Джон, мать его, Дикон, не дал сделать ему и этого. — Ты подключаешься к другим людям в сон, и работаешь с их разумом? — Можно сказать и так, — неловко улыбнулся Меркьюри, — О, я не делаю ничего предосудительного, можешь не сомневаться! Но Дикки не стал перечить в ответ, не выдавая вообще никакой сколько-нибудь вразумительной реакции. Очевидно, ему хотелось услышать больше. Выносить изучающий взгляд, не выражающий эмоций, становилось все тяжелее. — Тогда почему ты так волнуешься? — всё так же непроницаемо спросил Джон. А ведь и правда, почему? Разве можно винить Фредди в том, что он пытается выжить на чужой земле? — Видишь ли… — нужные слова не шли, — Конечный результат такой работы сильно разнится с тем, что я проделывал с тобой… И вновь закрутились шестеренки в голове Джона. Конечно, он понимал, что имеет в виду Фредди, — догадался бы и дурак, чувствуя все эти маленькие отрывочные намеки, недоговорки и тайны, но все-таки, ему хотелось услышать правду личноиз уст Фредди. Своеобразный экзамен на доверие мог подарить им обоим куда больше, чем мог подумать каждый. — Ты занимаешься воровством… — констатировал факт Джон, печально опустив голову. Для того, чтобы прочитать ответ в глазах Фредди, ему потребовалось не больше минуты. Меркьюри же невыносимо, непозволительно тяжело молчал. Бесспорно, никакого права осуждать Фредди Джон не имел. И, хотя в глубине души, его, все-таки, точил червячок вопроса доверия, избежать которого было никак нельзя, Джон понимал: один лишь Бог ведает, сколько всего пришлось пережить его возлюбленному другу, раз он был вынужден так скоротечно бежать. Что-то, по-настоящему, тревожное проскальзывало в тоне, с которым он так просто взял, и выложил свою тайну, — казалось, что Фредди просто смирился со всяким течением обстоятельств, принимая свое занятие за единственно возможное и верное. — Фредди… Это неправильно, — только и смог вымолвить Джон, не разобравшись до конца, чего ему хочется больше, — хорошенько прочистить возлюбленному мозги, или расплакаться от того, на что он вообще идет ради их будущего здесь. — Знаешь, все проблемы, и все радости на этой чертовой планете — от любви. Люди сходят из-за нее с ума… И Джон поежился: он почувствовал, что слышит гораздо меньше, чем на самом деле вложено в эти горькие слова... Фредди, меж тем, продолжил: — Когда-то я был простым ученым-нейробиологом, мечтающим о том, чтобы взаимно трахнуть этот мир, и раствориться в его ответной любви… А ещё, я действительно, до безумия любил свое дело. И, пока я любил его, и влюблялся в тебя, я совсем не обращал внимания на то, что происходит вокруг нас, поэтому мы и оказались в этой… заднице… — Я бы не сказал, что Британская империя — это задница мира, — невесело усмехнулся Дикки. — Конечно, я не об этом, — Фредди поцеловал его в висок, но, однако же, так и продолжил говорить с Джоном, как со взрослым человеком: — Я люблю свою работу, понимаешь, Дикки? Я люблю тебя, и люблю свои сновидения… И я не хочу… выбирать, понимаешь? Я не могу сделать этот выбор, и я люблю, да, действительно люблю тебя, черт возьми, Джон! Пожалуйста, просто поверь мне… Не предлагай мне этот выбор, я прошу тебя! — он зачастил, не зная, куда деть руки, взмахивал ими, и заводил за спину, нарезая круги вокруг, — Не надо… Его тон был и умоляющ, и трезв; кажется, на этот раз Джон обманулся, — решительности в его возлюбленном было не отнимать. Он действительно решил для себя все, желая получить свое, и не выбирать, и, понимая, что огненный и своенравный темперамент ему не обыграть, Джон предпочел покорно подчиниться. Но, все-таки, смириться до конца маленький и упрямый “оленёнок” Дикки, каким бы слабым, или не до конца здоровым не был, он не сможет. Пусть Фредди и дальше размахивает прекрасными, самыми прекрасными в его жизни руками, убеждая себя в верности принятого решения, — Джон обязательно попытается его переубедить. — Но ты же понимаешь, к чему это всё может привести? Фредди? Ты же понимаешь? Конечно, Фредди это понимал. — Ну неужели ты считаешь, что я никогда не задумывался об этом?! Джон, — он повернулся к Дикону лицом, заведя его куда-то вглубь Кенсингтонского парка, — Я понимаю все, о чем ты хочешь мне сказать. И все же, мое решение остается прежним. Я прошу тебя лишь об одном, — довериться мне… Если ты этого не сделаешь… Боже! Я потерял своих друзей, Родину, себя самого, я не хочу… не желаю, терять ещё и тебя! Как ты этого не понимаешь?! Ты — любовь всей моей жизни! — Это ребячество, Фредди, — печально ответил Джон, впрочем, понимая, что подчиниться придется именно ему. — И знаешь, почему? Губы Меркьюри вздернулись в явном и решительном несогласии, но Джон остановил его, вытянув руку вперед, и прижав ее к вздымающейся, обтянутой коричневой кожей груди: — Потому что ты можешь больше, если только… расправишь свои чертовы крылья! Расправь крылья, Фредди! Ты же говорил мне именно это, когда чувствовал, что я не справляюсь! Ты раз за разом пинал меня, побуждая действовать, пытаться, входить в сон, соглашаться на твои сеансы, и что теперь?! Ты просто возьмешь, и сдашься?! — О чем ты говоришь, черт возьми? — Ты можешь больше, чем красть чужие мысли за деньги, — ещё раз повторил Джон, не сводя с него горячего, пылкого взгляда, — Ты вообще можешь все, потому что ты, Фредди, — легенда! Как давно он не слышал таких ободряющих, добрых слов. Как давно всё поменялось настолько, что они стали бриллиантовой редкостью. Фредди отвел взгляд, чувствуя, что, кажется, вот-вот расплачется. Если бы перед ним стояли его друзья, и сказали бы такое, он бы горделиво кивнул в ответ, лишь подчеркнув правильность их слов. Но никого из них давно не было рядом, и все, что он знает сейчас, — лишь чужая земля вокруг, и человек, который, кажется все еще верит в него, и вот так, — умопомрачительно, сильно... — И знаешь, что? — продолжил Джон, не сводя с него глаз. — Что? — уже более спокойно, если не сказать больше? с интересом, спросил Фредди в ответ. — Мне кажется, твои друзья сказали бы тоже самое… Почувствовав, как весь Фредди буквально сжимается, осознавая, что ему только что сказали, Джон отошел от него чуть подальше, и, давая ему время “подумать”, достал из наплечной сумки фотоаппарат. Они вышли на открытую часть парка, и Дикки, стараясь преодолеть небольшую дрожь в руках, начал снимать все подряд, пытаясь расслабиться и отойти эмоционально от непростого разговора, который кое-что поменял в их отношениях, не изменив их сути. Он по-прежнему любил Фредди, но то, чем тот занимался, было ему настолько не по душе, что в голове лихорадочно зароились мысли о том, как окончательно и бесповоротно убедить заигравшегося в шпионаж ученого вернуться в легальность. Что он может дать Фредди? Чем вообще он может его убедить? Вопрос, не лишенный гораздо более глубинного смысла. И как ему быть, если Фредди не пожелает убеждаться? Дикки сделал несколько пейзажных снимков, но знал, что они не получились — слишком сильны были бушевавшие внутри чувства, мешая сосредоточиться. Пройдя еще чуть дальше, он увидел дерево интересной формы — два ствола, растущие из одного корня, переплетались между собой, не оставляя ни единого просвета, а к верху расходились, образуя большую, сильную и пышную крону. Некоторые листья на ней уже со смиренной благодарностью встречали осень, и трепетали на ветру: золотистые, оранжевые, ярко-красные, бордово-коричневые. Все они ярко выделялись на фоне чуть более стойких зеленых собратьев. Джон увлекся, снимая обнявшие друг друга деревья, щелкая затвором все чаще, обходя вокруг, играя с отблесками солнца в ветвях. Он и не заметил, как вдруг оказался пойман в кольцо теплых рук. — Попался, — ласково и горячо прошептали на ухо. Дикки не смог не улыбнуться. — И что же ты будешь делать? — поинтересовался он, опуская камеру и позволяя ей повиснуть на шейном ремне. Ответ, который он услышал, оказался до невероятного простым, но все же пробрал его тело волной мурашек: — Больше никуда тебя не отпущу. Дикки развернулся и позволил ему себя поцеловать, растворяясь в ощущениях, невольно замечая, как сильные руки, пожалуй, даже слишком настойчиво, едва ли не отчаянно, поглаживают его по спине. Людей вокруг почти не было — по всей видимости, эта часть парка, в отличие от центральной аллеи, не пользовалась высокой популярностью осенью, поэтому они просто стояли в обнимку еще какое-то время, наслаждаясь друг другом и разделяя общее тепло... Через несколько минут они добрались до выхода из парка, где их встретил мемориал, посвященный памяти всех животных, которые, как гласила надпись на одном из двух установленных полукругом барельефов, «Служили и погибли в британских и союзнических войсках в войнах и конфликтах во все времена». Джон остановил Фредди, чтобы сделать несколько фотографий. В центре композиции оказались два навьюченных бронзовых мула, а пройдя чуть дальше, сквозь просвет между секциями барельефов, он увидел скульптуру лошади и собаки, оглянувшейся на разрыв в камне и словно ожидавшей кого-то на той стороне. Повернувшись к Фредди, Дикки заметил, что тот внимательно разглядывает вторую часть монумента, на которой барельефом на камне были изображены силуэты животных и птиц, которых люди в Британии сообразили приспособить для участия в своих кровопролитных сражениях. Лицо его возлюбленного стало серьезным и грустным, он задержался взглядом на совсем крошечной фигурке кота, а потом подошел ближе и обнял Джона за талию: — Пойдем дальше? Дикки лишь кивнул, и только потом, уходя, заметил, что на первой плите была высечена еще одна фраза. «У них не было выбора». Он зябко, неуютно поежился, думая о том, насколько эти слова подходят для описания их ситуации. «Возможно, — размышлял он, — именно так и думал Фредди, когда поспешно бежал из Штатов, прихватив с собой и меня». Грусть, которая так и стремилась захватить его, оказалась неприятной, как затягивающая болотная жижа, но такой ощутимой, что Дикки нашел в себе силы скинуть ее, словно прицепившийся к волосам мусор, и лишь сильнее прижался к Фредди, усердно убеждая себя в том, что они обязательно найдут выход. Вместе. И выбор обязательно произойдет. Они прошли вдоль длинной Аппер-Брук, минуя дом с Греческим флагом у входа — жилище Йоргоса Сефериса, греческого посла, поэта и лауреата Нобелевской премии, как гласила надпись на табличке, выделявшейся на стене ярко-синим пятном. Боже, может, предложить Фредди попробовать себя в дипломатии? Что за глупости, Дикки. Вот рок-звезда, — это, пожалуй, уровень Фредди. Не ниже… Ну, или все-таки, наука… Никуда от нее не деться. Пересекая вместе с Фредди площадь Гроссвенор, сплошь засаженную деревьями и больше похожую на совсем крошечный парк, Джон, было, снова хотел вытащить из сумки свой подарок, с которым с каждым разом обращаться было все легче, свободнее и понятнее, как вдруг заметил, что его дражайшая половина замедлила ход, а рука, которая держала его ладонь в своей, нервно дернулась. Толком не поняв, что происходит, Джон проследил направление взгляда Меркьюри, и заметил, как издалека к ним навстречу подплывает долговязая мужская фигура с пышной копной волос на голове. — Дорогой, нам нужно повернуть назад, — вдруг прошептал Фредди, то бросая обеспокоенные взгляды в сторону незнакомца, с которым они совсем скоро неминуемо должны были пересечься, то поднимая полные непонимания и раздражения глаза на Джона. — Что происходит? — Дикки не дал ему высвободить свою руку, крепко сжав пальцы и заставив Фредди резко схватить воздух ртом от неожиданности, — Я и с места не сдвинусь, пока ты мне не объяснишь, в чем дело, — он постарался сделать голос как можно более спокойным, но прозвучал, все же, неожиданно сурово. Интуиция подсказывала, что все происходящее как-то связано с так называемой “работой”, которой занимался ученый, и, ко всему прочему, успело примешаться и обжигающее изнутри чувство ревности. Такое мерзкое и иррациональное. — Это… — Фредди запнулся, сглотнув комок в горле, и тут же нашелся, развернув Джона сзади, и придав ускорения ласковым пинком под пятую точку: — Здесь ходят слишком охочие до молоденьких юношей наглецы! — Серьезно? Фредди? Но Фредди уже пригнул голову, ускорив шаг, и обойдя незнакомца как можно дальше. — А еще, кажется, это один из моих клиентов, и я не хочу, чтобы хоть один из этих педиков хоть что-то, да знал о тебе! Не хватало еще подкинуть главный козырь в рукаве... если им вдруг вздумается играть не по правилам, — и он кинул на Дикки яростный, смешанный с болью и невозможной хитростью взгляд. — Что? Когда незнакомец прошел мимо, на ходу доставая телефон и утыкаясь в него, Фредди обернулся, рассмотрев мужчину вплотную: — Вот же блядство! Я обознался… — Фред, ты серьезно? — внутри Джона поднималась волна праведного гнева, так и подмывавшая его выговориться по этому поводу крайне эмоционально и не особо стесняясь в выражениях, но он сдержался в последний момент, осознавая, что это не только не решит проблему, но и испортит им вечер. — Прости, дорогой, — Фредди нервно рассмеялся, — он действительно был очень похож на... — На твоего заказчика. — Да. Так какие там условия для поступления в дипломатическое ведомство? — И что, Фредди, ты так и хочешь постоянно прятаться? Потом, в будущем? Ведь знаешь, при твоих талантах, клиентская база вырастет быстро, и тогда мне можно будет совсем не выходить на улицу, в опасении наткнуться на кого-то из тех с кем ты работаешь, в лице каждого пятого жителя Лондона. — Мне, конечно, очень льстит такая оценка, но… — Фредди, послушай, — Джон не выдержал и перебил его, стараясь поймать взгляд карих глаз идущего рядом светила науки. Его посетила странная мысль, словно они на какой-то краткий миг поменялись местами, и теперь он, Дикки, должен был помочь Фредди выпутаться из сложной ситуации, хотя бы просто стараясь настаивать на своем. — Я знаю, что уже сказал тебе обо всем еще там, в парке, но это были просто слова, а теперь я вижу доказательства того, что твоя работа опасна… Успокоившись, Фредди слушал Джона, не отрывая взгляда от его лица. Его растерянный, растрепанный птенец оперился, набрался сил и стал совсем взрослым. Сердце снова забилось сильнее, но на сей раз не от паники. Настойчивость Дикки не могла не произвести на него впечатление. И, хоть все было весьма непросто, он собрался с духом и ответил. — Я тебя понял, — серьезно ответил он, но потом все же не сдержался и позволил уголкам губ поползти вверх, — и я обещаю тебе, что обязательно обдумаю все, о чем ты говорил. Фредди снова обнял его за талию, по всей видимости, страстно желая донести свою мысль и через физический контакт. Джон не увидел причин ему сопротивляться, и лишь ответил тихим и спокойным “Спасибо”, искренне надеясь, что его возлюбленный действительно готов пересмотреть свой образ жизни. Они вывернули на Аппер-Гросвенор стрит и направились по ней в сторону Карнаби. Невероятно длительное, тяжелое, и одновременно, прекрасное Шестое сентября неумолимо склонялось к закату, желая забрать вслед за начинающим багроветь пятичасовым солнцем все их тревоги и печали.