Комната

      Джейкоб пытался усидеть на треногой табуретке, закинув ногу на ногу. Рабочий стол, втиснутый между кроватью и книжным стеллажом, был усыпан книгами, ручками, бумажными комками и сделанными от безделья фигурками оригами. Где-то в завалах можно было увидеть кружку с давно остывшим кофе: она была так закопана, что Джейкоб не решался её вытаскивать из-за угрозы бумажного оползня. Тесная столешница будто сжимала его тело, голову и поток его мыслей, и свой дискомфорт он выражал постоянной сменой поз. Выглядело это так, словно давно выросший ребёнок пытается увернуться от постоянных помыканий взрослого. Джейкоб сидел, сжав плечи и уместив руки на столешнице. Работать за этим столом всегда было неудобно, особенно с того момента, когда мальчик резко начал расти. Но в эту комнатку вряд ли можно было бы поместить что-то действительно подходящее для работы. Вспомнился кабинет мистера Титча, место, обустроенное им самим для своего дела, где не было примесей другой части жизни. Ему же, то и дело натыкающегося глазами на кровать, приставку или ящик со старыми журналами и комиксами, было сложно сосредоточиться на документах. Возможно, именно поэтому он когда-то думал, что юриспруденция это не его: всё было свалено в одну кучу и не давало разглядеть суть. Мысли мчались в мозгу по кругу, а ноги в тапочках двигались им в такт, то и дело задевая ножки стола.       Джейкоб подвигал плечами, скидывая наползшее раздражение. Фрай уже не был в том возрасте, чтобы злиться на вещи. Но странное противостояние ощущений стучалось изнутри об стенки черепа: чувство, что теснота объясняется взрослением, и что сама обстановка сужается будто осадные войска у города. Или они уже смешались в затягивающий водоворот, а разделёнными они остаются чтобы хоть как-то облегчить чувство страха перед неизвестным. А может это была не неподконтрольная ему борьба, и сам Джейкоб двигал фигуры с обеих сторон доски.       Белые змеи рук обвились вокруг крепкой шеи, как повёрнутый смеситель перекрыв поток мыслей, а облако окутавшего тёплого запаха оторвало от занимавших дел. Костистые пальцы одним непрерываемым касанием прошлись от запястья до локтя. Формулировки в документах, окончательно распались на отдельные слова, и, как насекомые, замельтешили под пальцами. — Ты выглядишь как второгодник со стажем. Стол тебе явно маловат.       Фрай шумно выдохнул. Было непонятно, откуда у Иви позаимствовала (а Джейкоб был убеждён именно в факте заимствования) эту привычку повторения за людьми. То, что он не произносил ни слова, нисколько не противоречило этой мысли. Само тело говорило больше слов, и понять истоки его неудобства можно было понять с той же чёткостью, как если бы это было озвучено. Джейкоб поднял голову и встретился с ней взглядом. Глаза всё так же были похожи на тёмную заводь и смотрели с тем же выражения знания о внутреннем беспокойстве. Будто он смотрел на собственное отражение. Капризное отчаяние сковало рот, а пальцы пытались не сжаться вокруг мягкого запястья ещё сильнее. Ему не нужен был он! Ему нужна была Иви! — Не смотри так.       Обхватив руками лицо, Джейкоб вгляделся в её глаза. Пытаясь, как золотоискатель, найти хоть одну бывшую в них ранее солнечную прожилку и, не находя ничего, Джейкоб прижался губами к её губам. Устами и руками она ощущалась такой же, какой и помнилась: мягкая и пружинистая, но более сглаженная, чем прежде. Фрай закрыл глаза: так Иви была ещё отчётливей. Странное чувство обмана не пропадало, и, словно желая докопаться до истины, сильными зажимами, чередующимися с поглаживаниями, ощупывал чужое тело. Будто проверял, есть ли под кожей схожие с его кости, а под ними дышащие гонимой кровью органы. Губы касались щёк, пересчитывая, казалось бы, постоянно меняющую цвет россыпь веснушек, проверяя сидящую меж бровей морщинку, порхали над веками, чувствуя движение глазных яблок.       Комната снова начала своё сжатие. Воздух, чья духота стала привычной, но не менее невыносимой, почти что наполовину покинул помещение. Торопливо Джейкоб начал расстёгивать пуговицы на домашней рубашке сестры, как если бы от этого облегчалось его собственное дыхание. Носом он нащупал на мраморной шее настойчиво бьющую жилку. Прижавшись к ней сильнее, облегчённо выдохнул. Кожей чувствовалось подтверждение существующей в ней жизни. Что-то сродни облегчению заполнило тело, а державшее мышцы напряжение немного отступило.       Ему не хотелось смотреть ей в глаза. Не хотелось видеть их пронизывающий алебастровый блеск. Но хотелось увидеть то, что было от него скрыто.       Снова прикоснулся к её губам, затем жёсткими и утверждающими поцелуями он пошёл по плавной линии челюсти, шее, ещё раз прислонился к трепещущей жилке, упиваясь женским теплом. Так ребёнок прижимается к давно потерянной, но найденной теперь любимой игрушке.       Рука девушки плавно поглаживали его волосы, уши, перебирала пальцами колючую щетину. От жестов шла властная аура, мирно наблюдающая за действиями подчинённого. Вся она шептала: «Давай, иди дальше, не бойся.» И Джейкоб внимал этим не произнесённым словам, видел, как чужие руки направляют его, позволяют ему делать что заблагорассудиться, но не верят в его силу и уверенность. И не было в этом жалости или насмешки, свойственной той Иви, что он знал. Лишь ласковое, схожее с материнским, снисхождение. Нет! Не делай так! Будь как Иви!       Фрай не плакал очень давно. Скорее всего не помнил. Даже в детстве, когда тот злился, он лишь кричал, топал ногами или лез в драку. Было знакомо чувство кома в горле, но стоило отвлечься на что-то иное, он быстро сглатывался. Но сейчас не было чего-то для отвлечения. Джейкоб был один, лицом к лицу с собственным бессилием, наедине с той, что смотрела на его вскрытое нутро. Нет, не вскрытое. Словно она была внутри него, и невозможно было что-то от неё утаить. Джейкоб знал, что не заплачет и сейчас, но ему хотелось разорвать лежащую под ним Иви на куски. Под пальцами косой распластались её волосы, похожей на ту, что недавно заплёл ей Джейкоб. Вновь промелькнул момент, когда отец расчёсывал и делал Иви причёску. Перебирая её локоны между пальцев, он перевёл дыхание. Сложно было припомнить, когда он в последний раз волнение было таким сильным. Можно было подумать, что его разум вот-вот пойдёт трещиной. Прикосновение к её волосам давало понять, что он ещё цел, что контроль в его руках.       Радость растеклась в груди, и он снова поцеловал Иви, оглаживая её лицо в исступлённом порыве нежности. Кровь зажужжала в ушах, телу становилось горячее, а сердце будто опухло и больно билось об спину и рёбра. Краем приоткрытого глаза Джейкоб взглянул на окна. Они были мутные и почти непроглядные, а за ними расстилалось бело-серое, как офисная бумага небо. Тухлое подозрение точкой оскверняло его любовный порыв, а мысль, что его обманывают, набухала как почка на дереве. Никто не смел его обманывать! Он здесь главный! Но он должен был убедиться!       Оторвавшись от мягких губ, Джейкоб посмотрел на девушку с укорительным подозрением и обратил внимание на пуговицы рубашки.       Мысль о том, что он должен удостовериться, заполнила пульсирующие от возбуждения извилины. Если бы стоял вопрос, в чём же убедиться, то вряд ли на него последовал ответ. Слова и другие разумные вещи были забыты, и бурлящие инстинкты, кричащие об угрозе собственной самостоятельности, забили все возможные щели. Обнажившееся подсознание кричало: «Нужно проверить. Нужно убедиться, что всё в порядке»!       Пуговица за пуговицей, прощупывая почву, Джейкоб расстёгивал рубашку, и каждый шаг заставлял вздрагивать сердечные клапаны. Он всё также не смотрел ей в глаза, но лбом чувствовал прожигающий взгляд. Она снова позволяла ему что-либо делать, и это заставляло теребить пуговицы ещё более остервенело.       Сначала он подумал, что просто показалось. Под пальцами, словно быстрая букашка, пробежало слово «закон». Взгляд метнулся на Иви, но та продолжала смотреть на него с властно-спокойным выражением. Назойливый шёпот, который, как казалось, давно заглох, снова слышался из углов. Новое слово вновь пробежало под рукой, и Джейкоб инстинктивно отдёрнулся. Через секунду целый рой слов забегал по телу Иви, иногда забегая на губы и под веки. От каждого исходил то насмешливый то укорительный шелест. Все буквы будто сползли с просматриваемых им недавно документов. Ладони Фрая зачесались, и, взглянув на них, он увидел слова: «карается», «преступление», «наказание». Они множились и множились, расползаясь по телу. Джейкоб чувствовал их каждой клеточкой. Все скрытые слои души почувствовали то безличное, и потому пугающее, правосудие жизни, которому подчиняются все, и чьи законы, прописанные самими людьми или впитываемые с едой и питьём, нерушимы. Чувство неизбежности словно гипнотизировало и лишило тело сил двигаться. Он мог лишь двигать глазами и, воспользовавшись этим, опустил их на Иви.       Та оставалась неподвижной и глядела на него, но выражение её глаз было ещё более пугающим, чем прежде: оттуда на него смотрели холодная непреклонность мистера Титча, не знающая пощады непредвзятость миссис Чесмен, ненавистная строгость отца и так знакомая из детства (времени, когда проявление чувств не было чем-то смешным) абсолютная несмотря ни на что любовь Иви. Джейкоб понял, что готов разрыдаться, лишь бы не видеть этого. Но не мог. Глаза были до боли сухими и не закрывались. Словно это и было его наказание.       И тут чужие губы зашевелились. Джейкоб захотел закричать: казалось, что одно слово из этих уст убьёт его. Но ему нужно было слушать. Изо рта полился поток из множества знакомых голосов. Голосов тех, чьи образы ясно представлялись стоило опустить веки, и от этого их звук был сейчас ещё мучительнее. — Если ты думаешь, что сможешь нарушить правило и избежать наказания, то ты ошибаешься. Возмездие настигнет тебя.       Джейкоб не знал, чем слышал эти слова. Тело уже перестало существовать. Остался только недоклубок его естества, поглощённого ордой слов и букв.       Фрай проснулся от удушающего чувства тошноты. То, что шло из горла, заполнило сердце и лёгкие и текло вместо крови в жилах. Зажимая рот рукой, он сорвался с табуретки, на которой спал, и побежал в ванную. В раковину он потоком выблевал содержимое тела. Перед глазами двоилось, и в выплюнутой жидкости мерещились ужасающие слова и буквы. От мысли, что сон не закончился, затошнило вновь. — Джейкоб!       Женский крик прорезал воздух. Слушать один чистый звук голоса, а не дикую их смесь, ощущалось теперь блаженством. Мягкая рука накрыла его и переплела пальцы, а вторая успокаивающе гладила по спине. Джейкобу хотелось взглянуть сестре в глаза и увидеть там ту безмерную любовь, что разглядел среди других глазевших на него взоров. Но страх увидеть эту тёмную тусклую заводь пересилил, и он так и не посмотрел в зеркало.