Комната

      Отпивая кофе из чашки, Джейкоб время от времени проходился языком по губам. Иви уже ушла в свою спальню, и перед этим, вместо привычного соприкосновения губ, Джейкоб запечатлел уверенный поцелуй на её лбу. Темнота коридора скрывала выражение её лица, лишь в по-прежнему тёмных глазах было видно промелькнувшее подобие одобрения. Джейкоб с трудом удержал взгляд: сейчас вся она отливала некой омертвелостью, убедившей окончательно в его намерениях. Он получит её по-другому. Но напоследок он желал насладиться вкусом кожи сестры на губах.       Огонь постепенно тлел, но Джейкоб то и дело подкармливал его обрывками лежащих поблизости газет и журналов и перебирал чугунной кочергой затухающее пепелище. — Не спи. Ещё рано, — будто говорил он.       Пылинки то и дело отслаивались от кирпичного цвета кружев камина и летели навстречу пламени, а сам очаг будто ожил и в темноте теперь походил на затёкшее после сна тело. С каждым вздохом Джейкоб слышал поскрипывание его мышц и хруст суставов. Что-то первобытное бурлило под его резной кожей, а сила и уверенность прилили к конечностям парня в ответ на это пробуждение. Ломка углей синхронно звучала с урчанием грозовых туч. Под опасно жгучим светом слой пыли будто уплотнился и перестал прятаться от пристальных карих глаз. Принял свою участь и расслабился, прекратил сопротивление. Сделав последний глоток, Джейкоб поставил чашку на стоящий меж двух кресел столик с непреклонным стуком. Взял со стола остатки от распоротых для топки газет и коробок спичек, оставленный Иви. С их помощью она зажгла голодный до серы на кончике шипучий огонёк. Суставы сочно треснули, когда он присел на корточки у огня. Покопавшись кочергой в недавно брошенных бумажных огрызках, смотрел как искры вгрызаются в них и расползаются по ставшему чёрным краю. Подобрал их за не горящий край, чуть подержал на весу, чтобы пламя могло разгореться. Как только кончики пальцев почувствовали болезненное тепло, а пламени, ещё не успев поглотить кусок бумаги, потребовать новой пищи, Джейкоб с широким размахом бросил обрывок в груду осевшей пыли и наслоенных друг на друга безделушек. Отлетевшие частички огня цеплялись за парящие в воздухе пылинки и создавали впечатление, что горит сам воздух. Кусок приземлился на стоящую поодаль тумбочку, и её поверхность покрылась огнём в секунду. Пламя яростно и методично захватывало пространство. Джейкоб видел, как под неустанной работой горячих языков с шипением и треском облезает поверхность за поверхностью. Спустя минуту помещение было охвачено огнём с пола до потолка, напоминая горящую изнутри причудливой формы коробку. Всё внутри покорно отдавалось своей участи, а характерные звуки сжигания напоминали тихие стоны боли сквозь сжатые зубы. Дым и копоть начали занимать место кислорода, и Джейкоб высунул язык, намеренный распробовать вкус осевшего на устах пепла. Он смотрел на представшее перед ним зрелище с гордостью и знанием правильности происходящего. Видеть, как всеми порицаемое свойство натуры получило свободу и делает то, что делает ради важной цели, завораживало. Способность разрушать, сжигать, сносить, сдерживаемая всеми ради непонятного и привычного благополучия, была выпущена и, не оглядываясь ни на кого, делала вещи, суть которых почти никто не мог понять, если смотреть на них с общепринятой точки зрения. Но Джейкоб знал причины и цели, и он продолжал историю.       Огонь охватил каждый кусочек пространства. Трещали даже окна вместе со стёклами. Но ни одна частичка не выходила наружу. Вокруг всё тихо хрипело и плакало в покорной агонии. Убедившись, что процесс будет идти благополучно без его участия, Джейкоб повернулся на пятках в сторону коридора. От пристальности взгляда пульсировали глаза. Дверь, на которую он смотрел, обведённая по контуру жалящим ореолом, стояла вытянутая по струнке, приманивая к себе цветом слоновой кости и блеском медной ручки на свету. Обхватив принявшую изящную форму горячий металл рукой, Джейкоб отворил дверь. Темнота, как сделанная за большие деньги звукоизоляция, обила собою стены и не пропускала внутрь ни звука. Мрак был плотный, густой. Кожа лица чувствовала его липкость, тело осознавало его через скованность движений и похожий на шум воды гомон в ушах. Знакомое множество глаз наблюдало за ним, в напряжённом молчании ожидая его действий, и Джейкоб знал, чего они ждут от него. С небольшим усилием двигая руками в чёрном концентрате, он нашарил в кармане спрятанный коробок. Спичка задымилась с характерным звуком, зажигаясь золотисто-ржавым светом. Привычно посмотрев на такой же активный и работящий как его собратья за закрытой дверью огонёк, Фрай сфокусировал взгляд на том не многом, что было освещено.       Иви лежала на своей кровати, жёстко и деловито сцепив руки поверх одеяла, а голова была повёрнута в сторону брата. Зрачки её пристально вперились в него и поблёскивали слишком ярко в огоньке спички. Глаза были настолько бездонны, что это производило впечатление пустых глазниц.       Джейкоб не знал, был ли это страх, но его сердце вывернулось наизнанку. Как если бы это могло помочь, он, не дыша из-за замирания в груди, бросил спичку в кровать. Было удивительно понять, что здесь, в комнате, было что-то ещё кроме него, кровати и покоящейся в ней Иви. Всё вспыхнуло в секунду, как будто всё было соединено проводами между собой, и кто-то нажал на выключатель, подсвечивая всё находящееся внутри. Бумаги, книги, игрушки, мебель, обои, ковёр зашипели и посыпались искрами. Огонь скрючивал и пожирал содержимое. Чёрные тени горели и испускали чёрный дым. Джейкоб слышал их крики, звучащие на уровне ультразвука. Слышал, потому что ему тоже было больно.       Иви также лежала и смотрела на него. Спокойно и неподвижно, словно кожа не пузырилась на пальцах от жара, а ткань, в которую была укутана, не превращалась в уголь. Языки пламени перебрались на её лицо, и бледно серая кожа начала чернеть и морщиться как бумага, а веснушки взрывались подобно крошечных отсыревшим петардам. Волосы были рассыпаны на подушке чёрным пятном застывшего гуталина. Среди пожара глаза Иви сверкали маслянистым блеском. Джейкоб чувствовал, как его нутро плавилось, становилось жидким и горячим, прожигая мышцы и связки.       Кожа Иви окончательно почернела и стала сползать. Её тело было похоже на пластилин, который постоянно мялся в тёплых руках, но оставался неизменным. Глаз Джейкоба не уследил сползание кожи девушки и принятие её тела облика мистера Титча. Мистер Титч с глазами Иви. Этот вид был похожим на зрелище Франкенштейна, собранного из разных частей. Но вскоре содержимое чужих глазниц начало течь, а Джейкоб, наблюдая за этим, ощущал, что слюна в его рту превращается в кипяток. Постоянно назревающие и лопающиеся волдыри вызывали желание почесать язык о зубы. Голова этого постоянно меняющегося тела, к которому больше было применимо определение макет или набивная кукла, покачивалась и жидкость, принимающая форму чьих-то глаз, иногда выплёскивалась. Омут глаз Иви был мрачен и не имел ничего общего с любимым Джейкобом взором. Его исчезновение принесло облегчение. Глаза же мистера Титча напоминали жидкую сталь. Этот взгляд, хоть и колышущийся подобно водной глади, заставил по привычке выпрямить спину и также по привычке почувствовать себя на своём месте. Он смотрел на разрушение этого лика с сожалением и ещё большим ощущением одобрения. Не нуждаясь в поощрении, Джейкоб всё же был один в горящей и кричащей пустоте, и найти в ней крупицу чего-то знакомого, было сродни прощальному рукопожатию.       Добродушное подобие водянистых глаз миссис Чесмен светилось прежней напускной выдержкой, через которую просачивалось детское капризное недовольство, похожее на то, которое появилось в её глазах, когда мистер Титч, несмотря на её уговоры, сказал убрать очередной принесённый секретаршей цветок. Глаза женщины были до того водянисты, что от нагрева от глазниц пошёл пар. Желание превратить в пепел весь этот хлам утвердилось в нём ещё крепче. Тонкое, подобное вытянутой палке тело Кэрол Чесмен опять изменило свои очертания и не приобрело новых. Лишь скрылось под огненном одеялом. Но Джейкоб чувствовал на себе знакомый тяжелый взгляд и узнал в нём отца. Тело будто не желало показываться, но Фрай думал, что так редко смотрел на родителя, что силуэт не остался в его памяти. Лишь знакомый груз его взора на плечах был знаком. Эта тяжесть наливала его тело блаженным свинцом, молчаливое наставление отца, что останется навсегда в жилах сына. Джейкоб закрыл глаза, вслушиваясь в свои ощущения, пробуя на вкус родительские дары. Но тяжесть ушла, как и отец, оставив в теле усталость и предвкушение новой боли.       Внутри него не было органов, нутрии расплавились, а его кожа и кости составляли сосуд для этой жгучей жидкости. Но его суть всё ещё была с ним, пыткой напоминая о своём присутствии, удерживая на ногах, заставляло ждать пришествия желаемого и необходимого.       Пламя, поглотившее комнату и кровать, в одно мгновение исчезло, метнулось к покрытом чёрной коркой телу, как если бы одним вздохом всосало в себя весь пыл. Тишина воцарилась и заполнила вакуумом уши. Проникала в голову и распрямлялась внутри. Джейкоб успел подумать, что безмолвие выдавит его глазные яблоки, но в комнате раздался звонкий треск. Затем ещё. И ещё. Чёрное тело шло трещинами и шевелилось. Оно было похоже на яйцо, из которого навстречу миру шла новая жизнь. Трещины расходились по угольной корке, а сквозь них сочилось яркое белое мерцание, обжигающий одним своим видом.       Тело резко оторвало спину от матраса, и панцирь с последним громким хрустом спал.       Она явилась, и комнату затопило ясным слепящим светом. Сердце Джейкоба, которое с трудом билось из-за боли и усталости, забыло обо всём и радостно затрепыхалось. Забитое отчаянием и изнеможением чувство любви согрело его грудь.       Обнажённая, ясная, лучащаяся словно звезда, жгучая настолько, что ожоги отдавали холодом, Иви сидела на кровати, задрав голову и активно дыша. Она вдыхала сожжённый воздух всем возможным объёмом лёгких, словно пыталась восполнить всё непрожитое время, её белоснежная грудь активно вздымалась и опадала. Веснушки не были похожи на крупную пыль, приобретя здоровый рыжеватый оттенок, подчёркиваемый живым румянцем её щёк. Кожа не была больше мраморным мёртвым покровом прежней Иви, но стала подобна живой материи, под которой текло молочное золото. Грива тёмно-каштановых густых волос, никем не заплетённые, спускались глянцевой волной, а некоторые из волосков блестели как нити золочённого металла.       Иви повернула голову и подняла сонные веки. Она смотрела на него ясными синими глазами, взором чистого благоразумия, столь характерным для Иви и позволявшим ей идти верным путём, пусть он и был отличен от пути Джейкоба. И в этой холодной синеве, отливающей непреклонной сталью, искрились знакомые золотые прожилки, смотревшиеся на фоне воспоминаний о тусклых омутах особенно лучезарно. Нежные розовые губы растянулись в ухмылку-улыбку, заключающей в себе заговорчески-сообщнические ноты, привычные, когда они переглядывались, и составляли суть их связи с момента их появления в материнском чреве. Улыбка обнажила крупные и чётко очерченные цвета слоновой кости зубы. Девушка встала с истлевшей вмиг кровати и сделала шаг ему навстречу, протянув к нему руки. С чувством заполнившего тело спокойствия, Джейкоб шагнул в её объятия. Это была она. Чистая, абсолютная, не заглушённая никем и ничем другим. Щетинистой щекой он ощущал мягкую кожу её груди, под которой билось сердце. Он хотел её. Она была мягкой. От неё пахло молоком и мёдом. Но её прикосновения жгли. Руки водили по его шее, плечам и спине, оставляя волдыри и сгоревшую кожу. Её губы запечатлели на лбу долгий поцелуй предвкушения, пронзившим его как клеймо. Джейкоб, еле помня себя, слыша хруст своих костей и звук разрыва дермы, прижался губами к губам Иви, сминая их с переменчивой лаской. Руками он щупал тело, проминая его пальцами. Собственная кровь и нутрии прожгли кожу и кости и вылились наружу. Инстинктивно Джейкоб нашарил с трудом шевелящимися пальцами солнечное сплетение. Оболочка поддалась силе нажима и с треском разошлась. Руки рвали по направлению к горлу и тут же их расплавила похожая на сверкающий млечный путь горячая лава.       Больше Джейкоб ничего не помнил. Его кожа, кожа Иви, их губы, тела, глаза потеряли свои очертания. Последние частицы его сознания таяли в этом потоке. Ещё мгновение, и он исчез.