Привычный мир отбросив

Don't get to close too that garden that she's growing Yeah, there's a spider in the roses She's so beautiful, yeah and she knows it But there's a spider in the roses Sonia Leigh & Daphne Willis — Spider in the Roses (feat. Rob the Man)

Ему пятнадцать. Пятнадцать лет со дня мутации, если точнее. Но если считать ту судьбоносную дату днём рождения (или перерождения), то по меркам людей его возраст составляет пятнадцать лет. Он подросток. Его мир до безумия сужен и ограничен ветвящимися туннелями канализационной системы Нью-Йорка. Ему пятнадцать. Он любит оттачивать ката, доводить до совершенства каждое движение, выполняя всё в точности как показывал мастер. Любит смотреть, как раскрытые листья зелёного чая кружат в кружке, любит их приятный аромат и терпкую горечь, которая ещё какое-то время остаётся на языке после последнего глотка. Любит книги с потрёпанными корешками и рассказанные на их страницах истории о Японии — родной стране отца. Любит вытаскивать из-под кровати объёмную коробку, перебирать кассеты с обожаемым в детстве сериалом про космос, надеясь, раз не сегодня, то завтра или как-нибудь в другой день найти время для просмотра. И в особенности любит уютные вечера, когда вся семья рассаживается вокруг телевизора. Он бывал на поверхности только в сопровождении отца, когда тому требовалась помощь в поисках еды и вещей для обустройства логова. Приподнимая канализационный люк, братья смеются над его нерешительностью. Раф называет трусом и ловко проскальзывает в отверстие первым. Остальные спешат взобраться по лестнице, быстрее вырваться наверх в запретный для посещения юными мутантами мир. Лео незамедлительно лезет следом, в сотый раз повторяя, что идея — плохая, что мастер будет в гневе и что им следует скорее возвращаться назад. Все в сотый раз пропускают его слова мимо ушей. Братья стоят посреди пустого переулка, запрокинув головы. Наслаждаются бескрайним небом над головой и уходящими ввысь небоскрёбами. Лео же кажется, что стоит отвести взгляд от сдвинутого люка — тот исчезнет, сольётся с замызганным асфальтом подворотни, отрезая путь к отступлению, а сама подворотня зальётся светом прожектора, из окон высунутся люди с автоматами, и придётся биться за жизнь братьев, за свободу от оков учёных, жаждущих заполучить на свои операционные столы таких как они. Ему пятнадцать, он впервые на поверхности без взрослого, и он в ужасе от бескрайнего мира — целой вселенной, которая всё это время была не только в экране телевизора и на страницах книг, а прямо над головой, за полукруглыми сводами канализационных туннелей — слоем асфальта, земли и бетона. После знакомства с Эйприл и Кейси первобытный ужас перед вселенной, не желающей, чтобы в ней существовали мутанты, немного развеялся. Оказалось, не все люди желают причинить им вред. Есть и такие, кто не прочь стать мутантам друзьями. Мир перестал казаться безоговорочно враждебным. При встрече с человеком нельзя было предугадать как тот себя поведёт. Убежит в страхе? Накинется с кулаками? Потянется за телефоном запечатлеть необычное создание? Посмеётся и спросит, где купить такой же реалистичный костюм? А может улыбнётся, сложит пальцы в вулканском салюте (бывало и такое) и скажет, что хочет стать проводником на планете землян для гостей из другой галактики? Оказалось, люди — не грозного вида безликая толпа, которая при появлении мутанта тут же хватается за факелы и вилы. Человечество на удивление многогранно, даже в рамках одного, хоть и большого, города. Некоторые даже справляются со страхом и сбивчиво благодарят за оказанную помощь. Ему пятнадцать, он по-прежнему считает любой необоснованный выход на поверхность неоправданным риском, но больше не видит в каждом человеке угрозу и, как и братья, с любопытством наблюдает за такими непохожими на них самих ньюйоркцами с высоты крыш. Ему шестнадцать. Уже второй год они борются с уличной преступностью и с кланом, во главе которого стоит кровный враг отца. Недруг силён и многократно превосходит численностью. Каждый бой даётся с трудом, а победа выгрызается кровью и потом. Отступать нельзя. У врага с семьей личные счёты. Дай послабление — футы присвоят город и выживут их со свету. Приходится биться, используя любые методы. Затачивать лезвия катан до способной разрезать что угодно остроты и не жалеть солдат, жаждущих вскрыть братьям панцири. Воины клана Фут запоминаются только уровнем мастерства. В остальном же они все как один — безликие фигуры в чёрных униформах, ведомые рукой злейшего врага. Рукой Шреддера. Так было до момента, когда он повстречал её. Наверное, причиной поражения стала банальная неожиданность. Он не думал увидеть в рядах клана Фут девушку. В пылу схватки с солдатами на крыше появление стройной девичьей фигуры его попросту обескуражило. Вдобавок, неверно оценил мастерство противника. Дал волю заблуждению, что видимая хрупкость равнозначна слабости. И поплатился за это постыдным проигрышем. С грацией искусного воина она его разоружает. Ставя сапог на пластрон, вдавливает в крышу и приставляет лезвие к горлу. Смотрит с усмешкой и превосходством. Обсидиановые глаза с вызовом спрашивают: «И это всё? Я ожидала большего». Стальная маска закрывает нижнюю часть лица, но Лео уверен, что губы за ней сложены в ухмылку. Она может убить его, но снисходительно предоставляет второй шанс показать на что способен. Чуть отводит клинок в сторону, давая возможность уйти живым из патовой ситуации. Тогда, правда, казалось, что Леонардо сам сумел освободиться. Теперь же он больше склонен к мнению, что Караи не хотела убивать его, не успев как следует насладиться победой над врагом отца. Может, думала, во второй раз сумеет сразить его настолько же легко и быстро? Леонардо точно не знает. Второй победы в тот вечер не случается. Он отбрасывает предрассудки о физической слабости женского пола и принимается биться всерьёз. Разве что не использует приёмы, которые при точном попадании могут иметь летальные последствия. Тот бой был первым шагом на пути к бездне, в которую он, сам не понимая в какой момент, рухнул. — Неплохо дерёшься, — говорит она в следующую встречу, когда их клинки скрещиваются и высекают искры. Лео оторопело моргает, не ожидав услышать похвалу, и чувствует, как губы ненароком растягиваются в неуверенную улыбку. Которая тает, когда куноичи с ехидством добавляет: — Для такого неповоротливого существа, как черепаха. Он теряется, не зная, что сказать. Караи наблюдает за реакцией, чуть вскинув бровь. Чёрные как сама ночь глаза, подведенные красным, смущающе близко. Раньше Лео и Караи были одного роста. Затем он и братья значительно прибавили в размерах. Рост затормозился лишь недавно, к двадцати четырём годам. — Ты… и ты неплохо. Неплохо для… эм… для человека, — он кривится от того, насколько глупо это звучит. Ничего остроумнее в голову не приходит. В их второй бой он возвращается домой с отметиной. Порез на плече глубокий, болезненный. Он долго рассматривает затянувшуюся рану в зеркале, ощупывает пальцами края, не понимая, почему это конкретное ранение не вызывает негативных эмоций. С того сражения шрамов, полученных её оружием, значительно прибавилось. Через год со дня, когда обзавёлся первым, он перестаёт их считать. Ему семнадцать. Он нетерпеливо ищет Караи глазами при каждой стычке с футами и с упоением вступает в бой, чувствуя невероятный азарт, который не даёт ни тренировочный спарринг, ни сражение с другими футклановцами. Братьям биться с Караи не разрешает; отгоняет Рафа каждый раз, когда тот с рыком бросается на куноичи. На недоумённые взгляды семьи непреклонно твердит, что лидер должен сражаться с лидером. Таков кодекс доблестного воина и Леонардо будет ему неустанно следовать. — Что-то рептилий слишком много в последнее время развелось, — невзначай бросает куноичи, когда они, выискивая брешь в защите друг друга, кружат в переулке, чуть в отдалении от основного места битвы. Её замечание настораживает и даже отвлекает от беспокойства о братьях, которых он потерял из виду. В городе объявились ещё мутанты? — О чём ты?   — О пресмыкающихся, — она изгибает губы в полуулыбке и ласково проговаривает: — но не о таких милых и забавных как ты. Леонардо почти пропускает следующий удар, зацепившись за слово «милый». Почему он милый? Это хорошо или плохо? Воин не должен казаться противнику милым. Она что, не воспринимает его всерьёз? Нет, это однозначно плохо. Он не хочет быть милым. Нельзя быть одновременно мужественным и милым. Нельзя же? — Я тебя не понимаю. Она закатывает глаза в лёгком раздражении. — Пурпурные Драконы. Знаешь таких? — Знаю. — Ну так если хочешь сократить их популяцию и заодно накрыть точку, где они сбывают краденый товар — приходи, куда скажу. Леонардо не собирается вестись на уловку, однако адрес запоминает и с братьями на неделе наведывается в старый промышленный район. К его удивлению, всё как Караи и говорила. Им удаётся повязать часть банды и передать десяток Пурпурных Драконов властям. — Спасибо за наводку, — благодарит он искренне при следующей встрече. — Рад, что твоим намерением не было завести меня и братьев в ловушку. Честь для тебя не пустое слово. Я знал, что ты не такая плохая, какой хочешь казаться. И, в отличие от своего мастера, вовсе не желаешь, чтобы город погряз в преступности. Караи тут же меняется в лице. Миловидные черты искажаются злобой, подведенные алой краской глаза опасно сужаются. Лео недоуменно следит за переменами, не понимая, что могло привести её в ярость. Не произнося ни слова, Караи бросается вперёд, заносит клинок в рубящем ударе над головой и… резко отскакивает назад, кинув из-за пояса что-то маленькое и круглое. В лицо летит белая пыль. Лео не успевает ни задержать дыхание, ни защитить глаза. Адское жжение. Кашель. Нос и горло полыхают огнём. Пинок под колено. Он вскрикивает и падает на землю. От удара в челюсть голова отлетает назад, затылок ударяется о стену. Свист металла. Нестерпимая боль пронзает тело. Сталь рассекает мышцы, пробивает плечо насквозь и втыкается в кирпичную кладку позади. Он оказывается пришпиленной к доске бабочкой. Мошкой, намертво прилипшей к паутине. А Караи — поймавший зазевавшуюся жертву паук. — Не говори так, будто знаешь меня, — цедит ледяным тоном. — Я рассказала о Драконах только потому, как сама не хотела мараться об эту шелупонь. Не выдумывай иные причины, мой наивный Леонардо. Металл приходит в движение, проворачивается в плоти, расширяя рану и вызывая волну ещё большей боли. Не видя ничего, кроме влажной пелены в глазах, он кричит, когда клинок с хлюпающим звуком выходит из тела. Ослепленный и истекающий кровью, он остаётся в переулке один. Через пару дней из подслушанного разговора между футами Леонардо узнаёт, что Караи не только правая рука Шреддера. Караи — его дочь. Ороку Караи — таково её полное имя. Как будто преград для того, чтобы когда-нибудь перестать быть врагами, недостаточно. Её фамилия, её происхождение ставили крест на возможности стать друзьями. Или хотя бы просто не желать друг другу смерти. Всерьёз желать большего он не смеет. Не решается развивать столь глупую мысль, которой не суждено стать реальностью. Болезненное ранение, ещё долгие недели напоминающее о себе тянущей болью в плече, помогает не думать о враге в подобном ключе. Обида на бесчестный поступок Караи, использовавшей ослепляющую пыль, таилась всё то время, пока ему приходилось пить горькие микстуры, ходить дважды в день в лабораторию к Дону на перевязку и просить у Майки помощи с чисткой панциря в душе. — Здравствуй, Леонардо, — приветствует она, выступая вперёд своих солдат. Когда обмениваются серией ударов и оказываются в стороне от остальных, участливо спрашивает: — Как плечо? Он не отвечает на издёвку, обманчиво прикрытую маской беспокойства (виноватый взгляд лишь уловка!), и переходит в наступление. Удар, удар, подсечка, разворот, прыжок, удар. Караи шипит, когда его клинок рассекает ткань на плече. Из пореза обильно сочится кровь. — Не в настроении разговаривать, я смотрю, — отмечает она, зажимая ладонью рану. — Не пытайся отвлечь меня, Караи. Второй раз застигнуть врасплох не выйдет, — он пытается держаться отстраненно, не показывать, как сильно его задело то, чем обернулся их последний бой, но не выдерживает. В пылу сражения, когда кровь разгорячилась от скрежета металла о металл, от кружащего голову чувства опасности, от соленого привкуса крови во рту — он выкрикивает: — У нас был поединок, Караи! На мечах! А ты так подло ослепила меня! Как и в твоём отце, в тебе нет ни грамма чести! Караи уворачивается от удара, отскакивает на значительное расстояние и замирает на краю крыши. Прежде чем скрыться, перепрыгнув на соседнюю, холодно говорит: — Поищи в словаре значение термина куноичи. И ниндзя. Если увидишь в описании такие слова, как честь и доблесть — дай знать. Посмеюсь от души над тупостью того, кто так напишет. Но скажу наперёд, чтобы время не тратил — ты их там не найдёшь. Леонардо тяжело дышит и, стиснув зубы, молча смотрит как удаляется девичья фигура, перепрыгивая с крыши на крышу. Он и сам знает, что написано в книгах и в статьях в интернете. Шпионаж, обман, диверсии, наёмные убийства — вот, по словам их составителей, род деятельности настоящего ниндзя. Однако Лео думает иначе. Можно владеть ниндзютцу, но следовать кодексу чести самурая. Не всегда и не во всех битвах, но по крайней мере в сражении с врагом, которого уважаешь. Караи как раз в числе тех, против кого Леонардо желал драться честно. Ему думалось, что у Караи то же мнение на его счёт. Как же он заблуждался. Караи не гнушалась использовать весь арсенал куноичи против братьев и Кейси. Лео полагал, что с ним она будет биться иначе. Как наивно с его стороны. Подобного заблуждения он больше не допустит! Размышляя о прошлом, Леонардо не может вспомнить второго раза, когда куноичи использовала слезоточивый порошок. Странно. Его не было потому как Караи считала, что повторно фокус провернуть не удастся или… причина в другом?.. Последующие встречи он настороженно следит за дочерью Шреддера, ожидая, когда та снова применит подлый прием. Увести далеко от братьев больше не позволяет и на попытки разговорить не реагирует. Пока ему не исполняется восемнадцать. — Один. Удар. Выпад. Парирование. Удар. — Два, один, два. Мечи скрещиваются. Он пытается оттеснить Караи к стене, но не выходит. Куноичи ловко отпрыгивает и продолжает произносить бессвязный набор цифр. — Ноль, шесть, семь. Три, пять, три, один. На третий круг потока цифр, Леонардо осеняет. От неожиданной догадки он даже опускает мечи, направляя лезвия в бетонную поверхность крыши. — Это что? Номер телефона? Караи растягивает алые губы в улыбке. — Бинго, Леонардо. — Чей это номер? — хмурится он. — Возможно ничей, — она небрежно пожимает плечами и, уперев ладонь в бедро, спрашивает: — Запомнил? — Зачем мне запоминать случайный номер? Караи закатывает глаза и с раздражением говорит: — Затем, мой недогадливый Леонардо, что этот номер может быть и моим. Уже позже, в своей комнате в логове, он с сомнением смотрит на набранные по памяти цифры на экране че-фона. Это же наверняка очередная уловка. Или такой способ подшутить. Скорее всего номер и вовсе не её. Лео полчаса всматривается в экран, не решаясь нажать кнопку. Стирает номер, кладет че-фон на тумбу, хватает устройство и поспешно вводит цифры вновь, боясь запамятовать. Кажется, ещё немного и номер навсегда выжжется на сетчатке глаза — так долго он всматривается в экран. Если это и подстава, Леонардо ничего не будет. Футы не смогут отследить звонок и выяснить его местоположение. Он специально у Донателло узнавал. Брат не стал выспрашивать, зачем лидеру такая информация, а с радостью провёл часовую лекцию заинтересованному слушателю (мозги которого чуть не вспухли в процессе), в подробностях разъяснив, как работает че-фон и какая у него превосходная система защиты от взлома. Леонардо тяжело сглатывает, забирается с ногами на кровать и, затаив дыхание, звонит. С гулко бьющимся за пластроном сердцем слушает гудки, а затем… на другом конце провода сбрасывают. Он недоуменно смотрит в экран, жмёт кнопку повтора вызова и… снова сброс и частые гудки. Разочарованно кладет че-фон на покрывало, как вдруг видит входящее сообщение. Адрес, время и три слова: «Крыша. Приходи один». Слишком крупные для столь маленького устройства пальцы неуклюже тычут в буквы на экране, часто ошибаются, стирают написанное, вновь набирают сообщение с вопросом по какому поводу Караи зовёт его. Отправляют. Нетерпеливое ожидание нового входящего сообщения почти мучительно. Становится ещё хуже, когда в течение дня ответ так и не приходит. Даже когда Лео пять раз повторяет отправку сообщения — мало ли что стряслось со связью? — ответа всё равно нет. На следующий день, после бессонной ночи, проведенной за разглядыванием каждой трещины на потолке, он хватает телефон и пишет одно слово — «Приду». На что, к его удивлению, быстро приходит ответ: «Буду ждать». Он не имеет ни малейшего представления зачем Караи хочет с ним встретиться, да ещё и втайне от остальных. В голове мелькают варианты: хочет помочь отправить Пурпурных Драконов за решетку или рассказать о новой преступной организации в Нью-Йорке, которая досаждает футам — заодно попросив помочь от них избавиться. Самый смелый, самый желанный вариант он отметает. Караи быть преступницей не перестанет. Против клана не пойдет и своего отца не предаст. Как бы он ни хотел этого — эта мечта не станет явью. Леонардо понятия не имеет, как уйти из логова, не вызвав ненужных подозрений. Врун из него прескверный, особенно когда те, кому нужно солгать — семья. Позже чувство вины сожрёт его изнутри, но сказать правду никак нельзя. Это тайна. Его и Караи. Братья увяжутся следом, если расскажет. Они должны встретиться наедине. Караи ясно дала понять, что, как и он, придёт одна. Можно ли ей верить? Рациональная часть кричит: «Нет! Это обман, ловушка! Не ходи!». Но Леонардо готов рискнуть. Рискнуть чтобы узнать, что таится в её глазах, когда она на его смотрит. И почему он не видит в них той ненависти, какая есть в её отце. Когда Раф окликает у выхода, спрашивая, куда на ночь глядя намылился, Лео отвечает, что хочет перед сном пробежаться и подышать свежим воздухом. Затем, запинаясь, добавляет, что волноваться не стоит, на поверхность не полезет, и, не дожидаясь ответа, спешно покидает логово. В спину ему летит недоверчивое: «Свежим воздухом? В канализации? Ну ты и чудила». Что ж, лучше прослыть чудилой, чем пояснить, что без прикрытия и никому не сказав идёшь на встречу с дочерью Шреддера. Конечно, Лео будет вести себя осторожно. В крайнем случае, если встреча окажется ловушкой, вызовет подмогу. Он быстро добирается до адреса, придя заранее. Укрывшись за билбордом, располагается на соседней от места встречи крыше. Вслушивается в звуки, шорохи, пытаясь вычленить подозрительные, не принадлежащие мирным жителям города. Осматривается по сторонам, боязно ожидая, когда от дружелюбной для такого нелюдимого существа, как он, темноты отделятся не столь дружелюбные тени — солдаты клана Фут. Время идёт, приближаясь к отметке в отправленном Караи сообщении. Цифры сменяют одна другую, обнуляются, начинают отсчет следующего часа. Её всё нет. С каждой минутой разочарование сильнее сдавливает грудь и кажется, что она не придёт и вовсе. Но она приходит. На соседней крыше дверь, ведущая из здания наружу, распахивается. В проёме возникает невысокий силуэт, который уверенно выходит под открытое небо. Фигура замирает на месте, оглядывается. Затем идёт к парапету, на ходу откидывая капюшон и снимая с нижней части лица тканевую маску. Встряхивает стриженными по плечи волосами, облокачивается на кирпичную ограду, расставленную по периметру крыши, и уверенно машет рукой, глядя строго в его направлении. Его накрывает паника. Как она догадалась, что он здесь? Он планировал какое-то время наблюдать за куноичи, прежде чем дать себя обнаружить. Она не может его видеть! Неужели в самом деле распознала, где он скрывается? Потрясающая наблюдательность! Вот только остаётся молиться, что знает о его месторасположении лишь Караи, а не солдаты Фут, которые могли прийти с ней. Если их не видно, то это не значит, что их нет. Нужно уходить, пока ловушка не захлопнулась! Но вместо этого он перепрыгивает на крышу, где находится куноичи, и медленно приближается к девушке. Рука на рукояти катаны, глаза ищут скрытую в тенях угрозу, мышцы напряжены до предела. — Привет, — говорит она и улыбается. Улыбка выглядит искренней, но Лео не знает, так ли это, или просто фальшивая маска. Её истинные эмоции всегда читались сложно. — Думала, не придёшь. — Ты так и не ответила, зачем я здесь, — сразу переходит он к делу, посматривая на соседние крыши. — Мы не один год знакомы. Неужели обязательно должна быть причина для встречи? — она одёргивает края чёрной кожаной куртки. Только сейчас Леонардо понимает, что Караи одета в городскую одежду, а на поясе нет привычного ниндзято. — Ты не позвала бы меня просто так. — Думаешь? — она склоняет голову набок и с загадочным блеском в глазах говорит: — Тогда как тебе такая причина — потому что захотела выпить. Составишь компанию? Он озадаченно смотрит на куноичи, не понимая, говорит ли та всерьёз. — Это шутка такая? — отвечает после недолгого молчания и тут же жалеет о сказанном. Прозвучало так, словно он обижен её шуточным предложением. Не время проявлять эмоции. — Почему сразу шутка? Я вполне серьёзно, — она снимает с плеча сумку. От резкого движения Леонардо отскакивает назад и выхватывает катану из ножен. Караи чуть приподнимает бровь, кидает насмешливый взгляд на выставленное в боевую готовность оружие и вытаскивает из сумки… бутылку? Куноичи ставит керамическую ёмкость на парапет, из сумки же достаёт две пиалы и, забравшись на кирпичную стенку и свесив ноги над переулком, говорит, чуть к нему развернувшись: — Присоединяйся. Лео недоверчиво смотрит то на куноичи, то на бутылку сакэ. — Отравить меня пытаешься? Караи наливает себе порцию. Пристально глядя в глаза, выпивает залпом даже не поморщившись. — Нет. Хочу лишь напоить и догола раздеть. Он вспыхивает и отводит взгляд. Иногда её шутки находятся вне понимания, почему она вообще говорит ему такое. Он пропускает её подначивание мимо ушей, ведь на самом деле оно ничего не значит. — Не пью. — Жаль, — она наливает ещё, теперь сразу в две пиалы. — Я надеялась распить это сакэ с тобой, в знак нашей чистой и искренней… — она подносит крошечную чашку к алым губам, — …вражды. Твой отказ обижает, Леонардо. Я думала, что ты проявишь ко мне больше уважения. Он встрепенулся и обиженно уставился на опрокидывающую в себя сакэ Караи. Неправда! Он безмерно уважает куноичи! Уважает её мастерство, силу и каждый раз показывает ей это, кланяясь перед началом боя! Разве она этого не замечает? Лео хмурится и недоверчиво косится на бутылку. Правда ли то, что совместное употребление алкогольных напитков помогает сближаться? Может хоть так он немного приоткроет путь к душе куноичи, чтобы потом перетянуть её на светлую сторону?.. Нет, Леонардо, опомнись! Она плоть и кровь Шредера, и от своего отца не отречётся. Это всё его глупая, несбыточная мечта. А реальность — она другая. В её глазах никогда не будет даже намёка на искреннюю теплоту. «Караи, прости, но я не буду пить с тобой», — формируется в голове ответ. — Только одну порцию и всё, — срывается с языка. «Дурак, дурак, дурак», — звучит в ушах набатом, в то время как он убирает меч в ножны и неловко садится на парапет по другую сторону от чашек и бутылки. Они сидят в паре метров друг от друга. Посередине — ёмкость с сакэ. Он внимательно смотрит за движениями разливающей алкоголь куноичи на тот случай, если она захочет подсыпать отраву. Караи ставит поближе к Лео пиалу, чтобы он мог дотянуться со своего места. — Держи. Внезапная мысль приходит на ум. Отрава может присутствовать не в жидкости, а на керамическом покрытии чашки! — Из твоей буду пить, — говорит он, наблюдая за реакцией куноичи. Та в ответ лишь вздёргивает бровь, но просьбу исполняет и меняет местами чашки. Караи поднимает пиалу и салютует. Он обхватывает крошечную чашку своими крупными пальцами, неловко возвращает жест и выпивает одновременно с Караи. Алкоголь опаляет язык и горло. Леонардо кривится и отставляет пустую чашку подальше. И как мастер Сплинтер пьёт эту гадость? Уму непостижимо. — Ещё по одной? — спрашивает куноичи, взбалтывая содержимое. Затем переводит взгляд ниже, в район его рта, и чему-то улыбается. — Нет, — даёт он решительный отказ. — Слишком хороший мальчик, чтобы пить до двадцати одного года, да? — Просто не понимаю, в чём смысл. — Чтобы расслабиться, — Караи проводит рукой по волосам, поправляя чёлку. — Насладиться приятным вечером… приятной компанией… Леонардо чувствует тепло на щеках и отворачивается от прожигающего взгляда куноичи. — И всё же, Караи, ответь. В чём причина встречи? И сакэ? Зачем всё это? В ответ раздаётся усталых вздох. — Знаешь поговорку: «держи друзей близко, а врагов ещё ближе?». Ну так я и держу. — Значит, всех своих врагов зовешь на крышу сакэ пить? — спрашивает он, внезапно почувствовав лёгкий укол обиды. Куноичи молчит и смотрит странно. Затем ухмыляется и говорит: — Не всех. Только тех, у кого в штанах есть чем порадовать девушку. Сначала Леонардо не понял. А потом понял. — Караи!.. — возмущается он и отворачивается от посмеивающейся куноичи. Лео, к своему стыду, смотрел достаточно подростковых комедий в компании с братьями чтобы понимать некоторые непристойные эвфемизмы. — Это что, румянец? Не знала, что черепахи краснеть умеют. — Черепахи много чего умеют, — бурчит он себе под нос, смущенный донельзя. Караи прекращает смеяться и расплывается в улыбке, сверкая озорным взглядом. — Не терпится узнать, что именно, — проговаривает с придыханием и тянется за бутылкой налить себе ещё. Леонардо проводит взглядом вмиг опустевшую пиалу. Не многовато ли она пьёт? Сколько вообще может выпить человек, чтобы ему не стало плохо? — Может, хватит уже сакэ пить? — он указывает взглядом на чашку. Караи отчего-то вмиг мрачнеет. — А может это тебе хватит быть трезвенником? — неожиданно огрызается она. В голосе яд и обжигающая холодность. — Или что, папочка запретил к алкоголю притрагиваться и набьет по попе, если придешь домой пьяным? Слова об отце задели. Задели неприятно, даже больно. Хлестнули пощёчиной и вызвали волну негодования, которая требовала немедленного выхода. Леонардо не позволил словам обойти себя, подобно тому, как река обходит камень. О чём потом не раз жалел. — А твой отец, видимо, твоим воспитанием как раз пренебрегает. Хотя, если учесть кто он — оно и неудивительно. Леонардо часто думает, что было, если бы он тогда промолчал и проглотил непочтительное замечание об отце. Может, исход того вечера оказался бы совсем иным. Может, тот день стал бы днём, когда ледяная стена между ними начала бы таять. Но он им не стал. Вместо этого только начавшая трескаться и крошиться преграда обросла ледяной коркой, которая лишь иногда истончалась, чтобы при следующей встрече стать толще и прочнее. Тёмные глаза в удивлении распахиваются. На долю секунды Лео смог рассмотреть в них страх, однако затем в них появляется злость. Перемена столь разительна, что Леонардо внутренне сжимается, предчувствуя недоброе, а рука неосознанно дёргается по направлению к рукояти катаны. Он знает этот взгляд. Обычно Раф так на него смотрит перед тем, как закончить словесную перепалку и броситься доказывать свою правоту кулаками. Караи медленно слезает с парапета, берёт в руку ёмкость с недопитым сакэ… и с силой швыряет в соседнее здание. Бутылка разбивается о стену, осколки керамики летят вниз, усеивая собой переулок. — Мой отец хотя бы не мерзкая облезлая крыса, — выплёвывает она. — Но, если так заботишься, что этот подонок о тебе подумает — рот вытри, папенькин сынок. Резко разворачивается, накидывает на голову капюшон и, грозно цокая каблуками, уходит. Лео проглатывает её слова, как горькую пилюлю, тяжело вздыхает и яростно трёт тыльной стороной ладони рот. На коже руки остаются непонятные красные разводы. Откуда?.. Переводит взгляд на чашку, из которой пила Караи, а затем пил он, и замечает на ободке алый отпечаток. Помада. Пылающее от жгучей обиды на куноичи лицо стало пылать по другому поводу — из-за воспламенившего кровь смущения. Он подавляет глупое желание забрать хотя бы одну чашку домой и ставит их рядом с мусорным баком в переулке. Нельзя. Никто из них ту встречу не упоминает. Разве что в глазах Караи, когда в пылу сражения ему удаётся их как следует рассмотреть, появляется больше холодности. Иногда он ловит себя на желании извиниться, но затем одёргивает, вспоминая, что она сказала об отце. Тем не менее, он помнит номер телефона наизусть, хотя че-фон голосом куноичи никогда не говорит и сообщения он больше не получает. Проходят месяцы. В один зимний день он всё же не выдерживает и пишет короткое: «С Рождеством». После односложного поздравления, немного подумав, добавляет улыбающийся смайлик. Ответ не приходит. Леонардо старается не расстраиваться. Выходит плохо. Время идёт, то замедляясь, то ускоряясь. Ему наступает девятнадцать. Вражда кланов не угасает, хотя временами им приходится объединяться и действовать против общего врага. Такие союзы всегда недолги и часто заканчиваются броском куная в спину. Однако Леонардо со своей стороны всегда поступал по чести и мчался на помощь куноичи, когда та требовалась оной. — Я бы и сама справилась, — запыхавшись, говорит Караи оскорблённо. Секундой ранее двухметровый качок из русской мафии, несмотря на торчащий в бедре нож, прижимал девушку за горло к стене. Лео пришлось мчаться через весь склад, больше похожий на поле ожесточённой битвы, чтобы прийти на подмогу вовремя. — Знаю, — отвечает он, быстро осматривая куноичи и убеждаясь, что та в порядке. Затем летит со всех ног обратно, к братьям на выручку. В другой день Лео завороженно смотрит, как из трогательно приоткрытого рта на мороз вырываются клубы пара, когда куноичи, прижимая поврежденную ладонь к груди и пытаясь отдышаться, яростно выплёвывает: — Мне твоя помощь не нужна была! Сердце Леонардо бешено колотится, при одном только воспоминании, как секунду назад она чуть не слетела с края крыши, заскользив по тонкой корке льда. Чудо, что в последний момент успел схватить за руку. — Да, прости. Ты права, — говорит он, поднимаясь, и вновь бросается в погоню за непонятно откуда появившимся в Нью-Йорке мутантом, которого необходимо поймать как можно скорее, пока о нём не разузнало правительство. Союзы были редки, длились недолго, заканчивались сразу по достижению целей, а временами и вовсе обрывались внезапно. К одному такому расторжению хлипкого дружеского соглашения Леонардо оказывается не готов. — Вижу, любимчик Йоши так же непроходимо глуп, как и его учитель, — раздаётся разящий холодом и презрением мужской голос. Лео крепко сжимает в руках катаны, обреченно пересчитывая количество окруживших его элитных солдат. Шреддер командует: — Убить его! Бежать некуда. Подмоги ждать неоткуда. Че-фон сломан и висит бесполезным девайсом за поясом, не пережив жесткого столкновения со стеной, в которую Леонардо не так давно, по воле обстоятельств, влетел. Лео бьётся из последних сил, но чувствует, что проигрывает. Кровь сочится из порезов на руках и ногах, голова кружится от доставшейся ей ударов. Не устояв после очередного, он падает. Ещё пара таких — и он лишится сознания. — Прикончите его. Вот и всё. Конец. Лео слизывает кровь с губ и силится оторвать от бетона крыши голову, чтобы достойно встретить смерть — лицом к лицу, как и подобает доблестному воину. — Отец, разреши я это сделаю, — доносится женский голос. — Разрешаю, дочь. Караи. Принять смерть от её руки будет не так плохо, чем от рядового футклановца. Ведь так?.. С усилием приоткрыв заплывший глаз, Леонардо спокойно смотрит на куноичи, принимая свою участь. Отчего же лицо девушки, которая секундой назад так уверенно просила у Шреддера разрешение его прикончить, теперь выражает страх и полнейшую растерянность? Ну же, Караи. Давай. Дарованная рукою запретной возлюбленной смерть станет их поцелуем. Первым и единственным. Прощальным. Наверное, он всё же слишком сильно ударился головой, раз в такой момент думает об этом. Караи осматривается по сторонам, достаёт ниндзято, тяжело сглатывает, взволнованно глядя Лео в глаза и, сделав шаг вперёд, говорит непринужденным голосом, который никак не вяжется с тем, какая тревога читается на её лице… Наверное, у него просто что-то со зрением. Всё же голове прилично досталось. — Этот отпрыск гнусной крысы не достоин погибать как воин, — провозглашает она. — Пусть помрёт так, как и положено подобному отродью. На последнем слове Караи пинает его носком ботинка в бок, а затем сталкивает с края крыши. Он летит. Ударяется плечом о перила пожарной лестницы. Вновь летит. Зацепляется ногой за перекладину. Не удерживается, падает и падает, пока не влетает в кучу мусорных пакетов. К его удивлению, он выживает и даже сознание, несмотря на адскую боль в поврежденной ноге, его не покидает. Лео хочется продолжить лежать вот так, среди порванных мешков, из которых наружу вывалились несущие смрадом остатки еды, вынесенные в конце дня из ресторана и протухшие за пару часов с момента закрытия заведения. И пусть футы спустятся, чтобы удостовериться в его смерти. А когда поймут, что он выжил — пусть убьют прямо здесь. Пусть вот эти гнилые бананы возле лица и вот эта протухшая рыбина рядом с пальцами станут цветами на его могиле. Лучшего места для смерти такому, как он, не найти. Так ведь, Караи?.. Помереть так, как он хотел бы, с честью и достоинством, ему ведь не дозволили! Но вместо этого он поднимается. Шатаясь и едва переставляя ноги, доходит до удачно расположенного неподалёку люка. Приподнимает весящий в этот день, казалось, целую тонну металл и валится в успокаивающую сырость канализации. Футы бросятся в погоню, когда не найдут тело. Он не может навлечь на семью опасность, направившись прямиком в логово. Да и вовремя добраться попросту не успеет. Солдаты настигнут его гораздо раньше. Позвать бы на помощь, но че-фон сейчас не более чем кусок испещрённого трещинами пластика. Следующие несколько часов он проводит под водой, затаившись в одном из коллекторов. Изредка выныривает втянуть воздух в горящие болью лёгкие, чтобы потом вновь уйти на дно, где его будет не так заметно. Он чувствует присутствие футов. Видит, как их фонари скользят по стенам, прочёсывая в его поисках канализацию. После часа с момента, когда погасает последний отблеск света Леонардо выбирается из воды. Спотыкаясь, падая, двигаясь на четвереньках, ползком, вновь на ногах, тяжело привалившись к стене — спустя целую вечность он добирается до логова. На восстановление уходят недели. Первое время его лихорадит от попавшей в организм инфекции. Раф всё время сидит неподалёку, перетащив в комнату Лео гору своих вещей — гантели, журналы о мотоциклах, даже пряжу со спицами. Чтобы было чем руки занять, пока ждёт, когда Леонардо можно будет накормить и напоить прежде чем снова отключится. — Сегодня видел эту шизанутую, — говорит брат, придерживая стакан воды с покачивающейся в трясущихся руках Лео соломинкой. — Отгадай что углядел, когда с футовской девкой сражался? У стервозной бабы синяк на пол-лица, аж глаз едва открывается. Не знаю, кто её так, но, блин, так ей и надо. Леонардо не согласен, но молчит. Если задуматься, то выходит, что это благодаря её оплошности он остался жив. Как она могла не знать, что их панцири неплохо защищают внутренние органы от ударов? Чтобы он умер от столкновения с асфальтом, высота здания должна быть больше. Что ж, видимо никто не застрахован от ошибок. Когда-то он неверно оценил её мастерство. Теперь же она неверно оценила его… живучесть. Он встречает своё двадцатилетие с гипсом на ноге. Ему дарят кучу драгоценных подарков, вроде нового точильного камня и невероятно ароматных благовоний. Но настоящий подарок он получает через неделю, когда наконец, впервые после болезни, выбирается с братьями на поверхность и натыкается на футов. Едва заметная улыбка на фарфоровом лице горит ярче редко виденного им солнца. Чернота непреодолимо притягательных очей завораживает сильнее любого искусно выкованного меча. А чуть приоткрытые от частого дыхания алые губы вызывают постыдно-сладостное томление в животе… Он одёргивает себя и крепче стискивает рукояти катан. Нельзя испытывать к ней таких чувств. Он болен. Неизлечимо. Неисправимо. Самозабвенно. Болен. В тот год — год, когда ему исполнилось двадцать — борьба с кланом течёт вяло. Он редко видит Караи. Такое чувство, что футы нашли себе врагов занятнее горстки мутантов. Лео и братья успевают расслабиться, ведь последние встречи заканчивались лишь играми в гляделки с одного конца крыши на другой, да перебрасываниями оскорблениями. Последнее время даже до драки дело не доходило. Казалось, запал жгучей ненависти ушёл или, по крайней мере, уничтожение клана Хамато перестало быть их приоритетной задачей. Поэтому в один из вечеров никто не начинает паниковать, когда Донателло не возвращается в логово в установленное время. «Не беда», — думают они. Бывало и до этого, что брат забывал о часах и продолжал до глубокой ночи рыскать по свалке в поисках так необходимых для нового проекта деталей. Однако Дон не возвращается даже к рассвету. Как и не возвращается на следующий день. Леонардо старался изгнать из памяти ту безнадежность, в которую была погружена семья, пока они не нашли Донателло. Брат с неохотой делился подробностями пленения, видимо посчитав, что забвение — лучшее лекарство. Сказал лишь, что Караи пыталась добиться выдачи местоположения логова. Пыталась разными методами. Некоторые из шрамов на теле Донателло хранили воспоминания о том, какими именно. Дон же с братьями этими воспоминаниями делиться не хотел. Внутри Лео жгучая ярость ищет выход. С разрывающей душу горечью он смотрит, как родной брат, всегда хуже других переносивший боль, страдает так, как не должен был никто из них. Леонардо жаждет крови на лезвиях своих клинков и страха смерти в глазах виновного. Ему хочется справедливого отмщения. Ночью он проскальзывает в штаб-квартиру футов и находит там Караи. Куноичи руководит кланом в отсутствие отца, пока тот находится в Японии. Леонардо наивно надеется, что она раскаивается в содеянном. Ему всегда думалось, что Караи никогда по-настоящему не желала им смерти, а лишь следовала указаниям своего мастера. Но нет. Когда они пересекаются взглядами, она смотрит на него со жгучей, всепоглощающей ненавистью. Из её рта льётся яд, которым она щедро поливает его, братьев и в особенности мастера Сплинтера. Будто все улыбки, игривые шутки, редкая теплота в чёрных очах — всё было уловкой. А теперь он видит настоящую Караи — озлобленную, кровожадную и жестокую. Как же он обманулся! В ней никогда не было ничего светлого. Всё лишь иллюзия, чтобы подпустить его поближе и вонзить нож в горло. Даже хуже — нож в горло членам его семьи. Ярость овладевает разумом. Он сражается в полную силу и на последнем издыхании побеждает. Момент истины: Караи на коленях, лезвие катаны упирается ей в шею. Глядит непокорно, зло. А в глазах всё та же ненависть. Ненависть, от которой Леонардо хочется плакать — настолько горестно ему видеть эту разрывающую сердце эмоцию в глазах той, кем он жаждал быть любимым. Одновременно с этим рождаются страшные мысли. Мысли, пугающие своей жестокостью. Голос в голове подначивает: «Вырежи ей их. Вырежи — и она никогда больше так на тебя не посмотрит». Ярость сменяется ужасом. Неужели в гневе он и в самом деле может сотворить такое? Леонардо потряхивает, он чувствует влагу на ткани под глазами. Подрагивающими руками опускает лезвия в пол и говорит хрипло, совершенно не своим голосом: — Держись подальше от моей семьи. Прежде чем Караи склоняет голову, пряча взгляд, он успевает заметить дорожки слёз на бледных щеках. Вернувшись в логово, Леонардо запоздало осознаёт, что едва не стал палачом. Какой бы Караи ужасной временами не была, за пленение Донателло она не заслуживала смерти. Просто так повелось, что по велению разлучницы-судьбы они являются врагами. Куноичи лишь исполняла свой долг перед Шреддером, своим отцом, который, вероятно, и поручил дочери в своё отсутствие разобраться наконец с постоянно путающимися под ногами черепахами. Разве можно винить Караи в том, что она так исполнительна? Леонардо искал обоснование того, что не испытывать к куноичи ненависти — это нормально. Искал и не находил. Он должен её ненавидеть! Вот только его чувства были далеки от неприязни. Да как он смеет думать о ней в подобном ключе после того, что случилось с Донателло?! Однако время лечит. Лечит не только тело, но и отравляющие душу воспоминания. Спустя месяцы плохое забывается, а гнев сменяет собой тоска. Они давно не виделись. Как там она?.. Мысли вращаются вокруг того хорошего, что у них было. Поединки, временами больше похожие на дружеские спарринги; игривые подколки с налётом ничего не значащего флирта; редкие моменты взаимовыручки. Эти воспоминания ярче тех, в которых он получал новый порез от её ниндзято. А то короткое мгновение, когда они сидели на парапете и распивали сакэ — ярче оскорбления, что следовало после. Несмотря ни на что ему хочется поскорее с ней свидеться. Погрузиться в утягивающую глубину чёрных глаз, услышать голос — если повезёт, даже ласкающий уши смех… Он болен. Болен и упивается своим духовным недугом. А болезнь прогрессирует с каждым месяцем с момента как ему наступает двадцать один. Караи в городе так и не появляется. Позже он узнаёт, что она отбыла на неопределённый срок в Японию. Леонардо привык к их встречам, каждый раз дающим его душе и телу так необходимую подпитку. В тот год он понимает, что стал зависим. Разлука мучительна. Она рвёт грудь пустотой, которую нечем заполнить, а по ночам выжигает разум образами, которыми воспламеняет его чресла. Как же он болен… Однако тот год передышки даёт ему время смириться со своей болезнью. Поэты воспевают тягу мужчины к женщине. Твердят, что любовь — самое прекрасное чувство. Даже если это чувство остаётся не взаимным. Леонардо лишь один из многих, кто бедствует по той, кто никогда не будет его. Пора смириться, что болезнь неизлечима. Она продолжит сжигать его изнутри. Всё, что он может сделать так это создать видимость, что с ним всё в порядке, и он вовсе не испытывает жгучего вожделения к дочери врага — голода как телесного, так и духовного. Он не видит её целый мучительно долгий год. Празднует свой двадцать второй день рождения с мечтой о скорой встрече. И — о чудо! — встреча в самом деле случается через пару месяцев! Не иначе как боги решили смилостивиться! Вначале на че-фон приходит немногословное сообщение с до боли знакомого номера. Она зовёт его туда же, куда звала в прошлый раз. Он не выспрашивает зачем, не интересуется почему — вообще не задаёт никаких вопросов. Собирается, выскальзывает из логова, пробормотав совершенно непутёвую отмазку, и мчится на место встречи. На этот раз она приходит первой. Одинокая фигура в чёрном капюшоне глядит вдаль, оперевшись обоими локтями о парапет. Оборачивается, когда Леонардо подходит со спины и останавливается в пяти метрах от девушки. — Привет, — говорит она, улыбаясь и откидывая капюшон. — Привет, — отвечает он, жадно впитывая образ куноичи, которую, наконец, после необычайно долгой разлуки, может лицезреть вживую. Караи нисколько не изменилась. Однако взгляд потеплел. Удивительно, если вспомнить, при каких обстоятельствах они расстались. В прошлый раз её глаза искрились ненавистью. Что же из этого являлось настоящим? — Я была в Японии, — признаётся она. — Знаю. — Подарок привезла. — Не стоило. Уголок её рта на миг скользит вбок, словно маска величавого превосходства в этот раз выкована не из металла, как обычно, а соткана из воды, которая внезапно подёргивается видимой рябью неуверенности. — Даже не взглянешь что именно? Он колеблется. — Что бы это ни было, я не смогу принять это, — с неохотой говорит он. Это правда. Как бы ни желало влюбленное сердце иного, разум был чист и позволял трезво оценивать происходящее. Нельзя принимать ничего из её рук и уж тем более нести это в логово. В любую, даже величиной с ноготь, вещь можно незаметно вмонтировать жучок. — Жаль. Обтянутые лакированной кожей узкие плечи опускаются. Внезапно Караи ему кажется невероятно хрупкой. Может, из-за того, что за год с лишним Леонардо значительно подрос и теперь возвышается над куноичи почти на голову? Или же она кажется ему более уязвимой, потому как пришла в городской одежде, а не в более привычной униформе? — Ты правда принесла что-то? — не сдерживает он любопытства. — Да. — Мне? Караи закатывает глаза. — Нет, вон тем сношающимся возле водонапорной башни голубям, — отвечает с ехидством. Лео переступает с ноги на ногу, чувствуя тепло на щеках. Да, он скучал и по её подколкам. Или же нет, не скучал. Сложно понять. — Буду рад, если покажешь. — Какой смысл? Ты же всё равно подарок не возьмёшь. — Не возьму, — признаётся он. — Прости. Караи, сжав губы в тонкую линию, какое-то время молчит, потом отводит взгляд и говорит: — Это набор для игры в го. Леонардо ошарашен. Настоящий комплект го? С доской, чашами и камнями? Прямиком из Японии? — Ого, — выдыхает он. Караи смотрит искоса, скрестив руки на груди. В голове рождается внезапная мысль, которую он, не обдумав как следует, тут же выпаливает: — Сыграем? Надо же. Своим предложением ему удалось удивить её не меньше, чем она его своим подарком. И они действительно играют. Садятся на парапет, оказавшийся достаточно широким, чтобы на нём могла разместиться доска для го, разбирают чаши (Караи берёт себе чёрные камни, Лео — белые) и начинают первую партию. Леонардо хоть и знает правила, но в го играет впервые. На свалке ему ни разу не попадались ни разлинованные доски с точками на пересечениях, ни чёрно-белые камни. Лео всегда хотелось заиметь себе подобный набор. Жаль, что он не может забрать себе этот. Однако он не особо расстраивается. Ведь на самом деле он получил подарок гораздо лучше — пара часов наедине с Караи. Самых потрясающих, на его памяти, часов. Они не говорят о кланах, не вспоминают прошлое, не упоминают отцов — только играют, изредка перебрасываясь фразами о самой игре. Караи добродушно подшучивает над его неопытностью, выиграв в третий раз. Посмеивается над его неуклюжестью, когда он, делая ход, случайно смещает с места соседние камни, задев их своими слишком массивными пальцами. Задумчиво теребит кончик смоляной пряди, устроив подбородок на подтянутом к груди колене. Он любуется её улыбкой. Вспыхивает, когда Караи изгибает бровь в молчаливом ожидании, когда же он уже прекратит на неё пялиться, достанет из чаши белый камешек и поставит его на доску. Леонардо трепещет от дурманящей близости. Их разделяет каких-то полметра, не больше. До этого так близко друг к другу они находились только в пылу битвы. В остальное же время всегда держались на почтительном расстоянии. Со своего места он даже может уловить густой запах её духов — что-то сладкое и горькое одновременно, с яркими кофейными нотками, однако, если вдохнуть глубже, в этом аромате можно почувствовать запах жасмина, который Лео не способен спутать ни с чем. Домой он уносит потрясающий подарок — воспоминание о встрече. А ещё — тёплый взгляд, которым Караи его одаривала, прежде чем поспешно отворачивалась, видимо, заинтересовавшись пейзажем ночного мегаполиса. Тот год был прекрасным и ужасным одновременно. Прекрасным потому как запомнился сравнительно мирным временем и притихшим кланом Фут, с которым они особо не конфронтировали, а ужасным потому как после короткой оттепели в отношениях с куноичи наступил пробирающий до костей холод. Караи в рядах солдат своего клана почти не показывалась, а когда они всё же пересекались, вела себя непривычно отстранённо. Словно не было той встречи и партий в го на крыше. Но Лео-то знает — было! Было. И оттого горше, что, видимо, впредь никогда не повторится. Че-фон свидетель, Лео не раз отправлял сообщение с предложением о новой встрече. И он же свидетель, что ответ ни разу не приходил. Леонардо уже подумывает предложить Караи встретиться, когда в следующий раз увидит куноичи вживую… …но вдруг стенания о неотвеченных сообщениях резко становятся незначительными. Ему двадцать три; в мир врывается эпидемия. Страшно вспоминать те первые дни отчаянного бессилия. Вначале в возникновении вируса они винили своего главного врага, хотя ничто не указывало на правдивость этого умозаключения. Лео окончательно разуверился в их вине, только когда Караи прислала сообщение с просьбой встретиться. «Как вовремя!», — всплыла горькая, недобрая мысль. На днях погибли Кейси и Эйприл. Если футы и в самом деле причастны — Леонардо не знает, что сделает с той, кто, будучи наследницей клана, просто не могла не быть в этом замешана. — Караи! — кричит он, едва заприметив на крыше сливающуюся с тенью фигуру. Он подлетает к ней, не задумываясь, что таким образом делает себя лёгкой мишенью для атаки. — Скажи, что ничего не знала! Скажи! — Футы здесь не при чём, Лео! Клянусь! — Ты лжёшь! — Я говорю тебе как есть! — кричит она, отшатываясь. — Мы ничего не знали и сейчас хороним членов клана десятками! Лео придвигается. Ищет в её глазах подтверждение сказанным словам. И действительно находит. Отчего-то Леонардо точно уверен, что сейчас она не лжёт. — Тогда кто… — Мы не знаем, — она качает головой. — Клан не собирается искать виновных. Мы уходим в безопасное место. В бункеры. — И ты?.. Она кивает, влажно поблёскивая глазами. Затем делает шаг вперёд, сокращая расстояние. Разводит руки и порывисто обнимает. Леонардо не успевает ни удивиться, ни хоть как-то среагировать — слишком быстро она отстраняется. — Прощай, Лео. Стремительно разворачивается и уходит. Уходит, чтобы пропасть больше чем на год, а затем вновь появиться в его жизни. Но уже не только как наследница преступного клана. Далеко не только.